Текст книги "Штамм. Вечная ночь"

Первая интерлюдия
История мистера Квинлана

Сороковой год нашей эры, последний полный год царствования римского императора Гая Калигулы, был отмечен чрезвычайными проявлениями гордыни, жестокости и безумия. Император стал выходить на публику, облаченный в одежды одного из богов, а в различных документах той поры его называли Юпитером. Он приказал убрать головы со всех статуй богов и заменить скульптурными изображениями собственной головы. Он заставил сенаторов поклоняться ему, как богу во плоти. Одним из этих римских сенаторов был его конь Инцитат.

К императорскому дворцу на Палатине было пристроено крыло, соединяющее его с храмом, возведенным специально для поклонения Калигуле. При императорском дворе был раб, бледнолицый, темноволосый мальчик пятнадцати лет, призванный новым богом солнца по просьбе прорицателя, которого после этого никто больше не видел. Император дал ему имя Фракс.

Согласно легенде, Фракса обнаружили в заброшенной деревне в дикой глуши далеко на Востоке. В этих холодных краях обитали только варварские племена. Несмотря на невинную, хрупкую внешность, он имел репутацию существа крайне жестокого и коварного. Некоторые говорили, что он наделен пророческим даром; Калигула был очарован мальчиком. Фракса видели только по вечерам, обычно он сидел подле Калигулы, для человека столь молодого он пользовался огромным влиянием. Или же в одиночестве находился в храме, при лунном свете его бледная кожа светилась, как гипс. Фракс говорил на нескольких варварских языках и быстро освоил латынь и науки – его ненасытность к знаниям была сравнима разве что с его жестокостью. Он быстро приобрел в Риме зловещую репутацию, и это произошло в те времена, когда жестокость считалась не пороком, а лишь средством достижения успеха. Он давал Калигуле политические советы и с необыкновенной легкостью кому-то даровал милости императора, а кого-то лишал их. Не считаясь ни с чем, он настоятельно рекомендовал императору приобрести божественный статус. Их можно было увидеть вместе на трибунах Большого цирка, где они во время скачек болели за лошадей римских «зеленых» конюшен. Даже ходили слухи, что после проигрыша их команды именно Фракс предложил отравить лошадей из конюшен соперников.

Ни Калигула, ни Фракс не умели плавать, и именно Фракс толкнул императора на самое большое безрассудство его царствования – сооружение временного плавучего моста длиной более двух миль; мост состоял из кораблей, которые использовались как понтоны и соединяли портовый город Байи с портовым городом Поццуоли. Фракс отсутствовал, когда Калигула торжественно проскакал на коне Инцитате через залив Байи, облаченный в подлинный нагрудник Александра Македонского. Правда, потом говорили, что бывший раб по вечерам не раз пересекал залив по этому мосту, неизменно на носилках – их несли четыре раба в великолепных одеяниях, и двигалась эта нечестивая sedia gestatoria[6]6
  Переносной трон для перевозки римских пап, разновидность паланкина (ит.).


[Закрыть] под охраной десятка меченосцев.

Обычно раз в неделю Фраксу в его украшенные лепниной и золотом покои, располагавшиеся под храмом, приводили тщательно отобранных рабынь. Он требовал, чтобы все они были девственницами, абсолютно здоровыми и не старше девятнадцати лет. Для отбора в течение недели использовались крохотные тампоны с потом девушек. Перед полуночью седьмого дня прочная деревянная дверь запиралась изнутри.

Первое убийство происходило в центре помещения на зеленом мраморном пьедестале с барельефом, изображающим массу тел, которые корчатся в страхе, воздевают в мольбе к небесам взоры и руки. Два сточных лотка у основания направляли поток рабской крови в золотые чаши, инкрустированные рубинами и гранатами.

Фракс появлялся из прохода в одной набедренной повязке и тихим голосом приказывал рабыне подняться на пьедестал. И там он опустошал ее перед семью бронзовыми зеркалами, висящими на стенах, – проникнув в ее шею с помощью жала, он свирепо впивался в нее. Это опустошение было таким неожиданным, таким быстрым, что никто даже не успевал заметить, как обмякают вены под кожей рабыни, как в считаные секунды ее плоть теряет цвет. Жилистые руки Фракса с огромной силой умело держали туловище рабыни.

Насладившись паникой, он быстро атаковал следующую жертву, вкушал ее кровь и жестоко убивал. Затем следовала, третья, четвертая и так далее, пока не оставалась последняя, которая от ужаса уже совсем теряла голову. Последнее убийство было для Фракса самым сладким из всех. Оно давало насыщение.

Но как-то вечером зимой Фракс перед убийством последней рабыни вдруг остановился – он почувствовал дополнительную пульсацию в ее кровотоке. Он пощупал ее живот через тунику и обнаружил, что тот твердый и увеличенный. Убедившись, что она беременна, Фракс жестоким ударом сбил ее с ног, разбил до крови рот, потом пошел за золотым кинжалом, который лежал рядом с горой свежих фруктов. Его умело нацеленный в шею удар был отражен ее голой рукой – кинжал лишь задел мышцы и прошел в каких-то миллиметрах от сонной артерии. Фракс нанес было еще один удар, но девушка отбила и его. Несмотря на всю его ловкость и умение, он в этом противостоянии был в невыгодном положении – его подростковое тело еще не развилось в полной мере, оставалось слишком слабым, невзирая на отточенность движений.

После этого Владыка решил никогда больше не вселяться в тела моложе тринадцати лет.

Рабыня рыдала и умоляла пощадить ее и нерожденного ребенка, и все это время соблазнительная кровь сочилась из ее раны. Она взывала к своим богам. Но ее мольбы ничего не значили для вампира – они были всего лишь частью трапезы: шипением бекона на раскаленной сковородке.

В этот момент дворцовая стража принялась стучать в дверь. Им был отдан строгий приказ – никогда не прерывать еженедельную церемонию, и Владыка понимал, что, зная его склонность к жестокости, они ни за что не стали бы ломиться к нему, не имея на то веских оснований. Поэтому Владыка отпер дверь, впустил их, и они стали свидетелями жуткой сцены. Долгие месяцы службы во дворце приучили их к подобным жестокостям и извращениям. Они сообщили Фраксу, что на Калигулу совершено покушение, но он остался жив и теперь призывает его к себе.

Рабыню необходимо было убить, ее беременность прервать. Этого требовали правила. Но Владыка не хотел лишаться еженедельного удовольствия, а потому приказал страже охранять дверь до его возвращения.

Выяснилось, что так называемый заговор был всего лишь приступом императорской истерии, приведшим к убийству семи ни в чем неповинных гостей его оргии. Фракс вскоре вернулся в свои покои и обнаружил, что, пока он успокаивал бога солнца, центурионы с целью подавления несуществующего заговора зачистили территорию дворца, включая и храм. Беременная рабыня – зараженная, раненая – исчезла.

На рассвете Фракс убедил Калигулу отправить воинов в близлежащие города, чтобы те настигли рабыню и возвратили ее в храм. И хотя воины буквально прочесали местность, беглянку так и не нашли. Когда опустилась темнота, Фракс сам отправился на поиски женщины, но отпечаток, оставленный им в ее мозгу, был слабым, что объяснялось ее беременностью. В то время Владыке было всего несколько сотен лет, и он, случалось, совершал ошибки.

То упущение несколько веков грызло вампира. В первые месяцы нового года Калигула и в самом деле был убит, а его преемник Клавдий после недолгой ссылки захватил власть, заручившись поддержкой преторианской гвардии, и изгнанный жестокий раб Фракс пустился в бега.

Беременная рабыня продвигалась на юг, в землю своих близких. В лунную ночь она родила бледного, почти прозрачного мальчика с кожей цвета мрамора. Это случилось в пещере посреди оливковой рощи близ Сицилии, и они долгие годы охотились в этих засушливых землях. Физическая связь между рабыней и ребенком была слабой, и хотя они оба питались людской кровью, мальчику не передался возбудитель вируса, необходимый для обращения жертв.

Рожденный рос, и рос быстро, а по Средиземноморью распространялись слухи о демоне. Наполовину человек, он некоторое время мог оставаться на солнце без вреда для себя. Но в остальном, оскверненный проклятием Владыки, он обладал всеми вампирскими свойствами, исключая поработительную связь со своим создателем.

Но уничтожение Владыки привело бы и к его гибели.

Десять лет спустя, возвращаясь перед рассветом в свою пещеру, Рожденный почувствовал чье-то присутствие. Во тьме пещеры он различил темную фигуру – она шевелилась, наблюдала за ним. Он услышал голос матери, затухающий в нем, затем ее сигнал исчез. Мальчик сразу же понял, что произошло: он не знал, кто затаился в пещере, но ему стало ясно, что это существо прикончило его мать… а теперь поджидает его. Даже не видя своего врага, Рожденный чувствовал его безграничную жестокость. Без малейших колебаний ребенок развернулся и бросился навстречу единственному своему спасению – лучам восходящего солнца.

Рожденный выживал как умел. Питался падалью, охотился, иногда грабил путешественников на перекрестках сицилийских дорог. Вскоре его поймали, и он предстал перед судом. Его отправили в гладиаторы и обучили искусству боя. На показательных выступлениях Рожденный побеждал всех противников – будь то люди или животные, и его сверхъестественные способности и необычная внешность привлекли внимание сената и римской армии. Накануне церемонии клеймения множество недоброжелателей, завидовавших его успехам, устроили засаду. В ходе схватки он получил немало смертельных ранений, которые почему-то не убили его. Он быстро залечил раны, после чего его сразу же удалили из гладиаторской школы. Его взял к себе сенатор Фауст Серторий, поверхностно знакомый с темными искусствами и имевший обширную коллекцию примитивных артефактов. Сенатор признал в гладиаторе пятого бессмертного, порожденного человеческой плотью и вампирской кровью, а потому тот получил имя Квинт Серторий.[7]7
  Quintus на латыни означает «пятый».


[Закрыть]

Этого необычного peregrinus[8]8
  Чужеземец (лат.).


[Закрыть] взяли в армию, сначала в auxilia,[9]9
  Вспомогательные войска (лат.).


[Закрыть] но вскоре повысили, и он оказался в третьем легионе. Под знаменем Пегаса Квинт пересек море и воевал в Африке со свирепыми берберами. Он безупречно овладел pilum, удлиненным римским копьем, и поговаривали, что он может бросить его с такой силой, что убьет лошадь на полном скаку. Он овладел двусторонним стальным мечом, который назывался gladius hispaniensis[10]10
  Испанский меч (лат.).


[Закрыть] и был выкован специально для него – без серебряных украшений, с костяной ручкой из человеческого бедра.

На протяжении десятилетий Квинт одерживал множество побед, проходил от храма Беллоны до Триумфальных ворот, служил со многими поколениями и при различных правителях по воле всех императоров. Слухи о его долголетии добавляли таинственности его образу, и окружающие побаивались его и восхищались им. В Британии он сеял ужас в сердцах и умах сражающихся против римлян пиктов. Среди германских гамабривиев[11]11
  Гамабривии – германское племя, упомянутое в «Географии» Страбона.


[Закрыть] он был известен как Стальная Тень, а одного его присутствия было достаточно, чтобы на берегах Евфрата воцарился мир.

Квинт являл собой внушительную фигуру. Из-за мощного сложения и неестественно бледной кожи он походил на живую дышащую статую из чистейшего мрамора. Все в нем было бойцовским, военным, и держал он себя необыкновенно уверенно. Он шел впереди в любую атаку и последним покидал поле боя. Первые несколько лет он собирал трофеи, но поскольку бойня не прекращалась и побрякушки становились неподъемными, он потерял к ним интерес. Он разложил правила ведения боя на пятьдесят два компонента, сведя сражение к балетной точности, повергающей его противников менее чем за двадцать секунд.

На каждом этапе своей карьеры Квинт чувствовал преследование Владыки, давно уже покинувшего пятнадцатилетнее тело раба Фракса. Нередко он попадал в засады (которые, впрочем, обнаруживал заранее), подвергался атакам рабов-вампиров и очень редко – прямым нападениям Владыки в различных обличьях. Поначалу Квинт не знал причину этих атак, но со временем его заинтересовал организатор. Римская военная выучка диктовала ему манеру поведения: если чувствуешь угрозу, переходи в наступление, а потому в поисках ответа он стал выслеживать Владыку.

В то же время подвиги Рожденного и необыкновенные легенды о нем привлекли внимание Патриархов, которые обратились к нему как-то вечером в разгар сражения. Благодаря встрече с ними Рожденный узнал правду о своем происхождении и историю отбившегося Патриарха, которого они называли «Младший». Они показали Квинту многое, исходя из предположения, что, узнав их тайны, Рожденный присоединится к ним.

Но Квинт отказался. Он отвернулся от темного ордена вампирских повелителей, наделенных такой же чудовищной силой, как и Владыка. Квинт всю жизнь провел среди людей и хотел приспособиться к жизни среди них. Он хотел исследовать эту половину своего «я». Несмотря на то что Владыка оставался для него постоянной угрозой, он пожелал жить бессмертным среди смертных, а не полукровкой (как он тогда думал) среди чистокровных.

Рожденный по недосмотру, Квинт был неспособен к воспроизводству. Он был неспособен к деторождению и никогда не мог заявить свои притязания на женщину. У Квинта не было и того возбудителя, который позволял бы ему передавать инфекцию или подчинять людей своей воле.

В конце своей военной карьеры Квинт получил должность легата и плодородный участок земли, а к этому в придачу даже семью – молодую вдову-берберку с оливковой кожей, темными глазами и дочерью. В ней он нашел привязанность, близость и даже любовь. Темнокожая женщина пела прекрасные песни на своем языке и убаюкивала его в глубоких подвалах их дома. Во времена относительного мира они содержали дом на берегу Южной Италии. Но однажды ночью в его отсутствие в дом наведался Владыка.

Квинт вернулся домой и обнаружил, что семья обращена и поджидает его вместе с вампиром. Квинту пришлось сражаться со всеми – он убил свою одичавшую жену и ее чадо. Ему едва удалось выжить в схватке с Владыкой, который в то время вселился в такого же, как Квинт, легионера – самолюбивого безжалостного трибуна по имени Тацит. Невысокое, но плотное и мускулистое тело сулило Владыке хорошие перспективы в схватке. Низкорослых легионеров почти не встречалось, но Тацита приняли, потому что он был силен как бык. Мышцы бугрились на его толстых и коротких руках и шее. Из-за мощных плеч и спины он казался слегка горбатым, но теперь, возвышаясь над поверженным Квинтом, Тацит стал прямым и высоким, как мраморная колонна. Но Квинт был готов к столкновению – он его страшился и в то же время надеялся, что в один прекрасный день оно произойдет. В потайной складке ремня он прятал узкий серебряный клинок. Кожи Квинта металл не касался, а рукоять из сандалового дерева позволяла ему быстро извлекать оружие. Он вытащил клинок и нанес удар Тациту по лицу – рассек его глаз и правую скулу пополам. Владыка взвыл и прикрыл поврежденный глаз, из которого вытекали кровь и стекловидная жидкость. Одним прыжком Владыка выскочил из дома и исчез в темном саду.

Придя в себя, Квинт почувствовал одиночество, которое с того времени не покидало его. Он поклялся отомстить существу, породившему его, пусть и ценой собственной жизни.

Много лет спустя, с наступлением христианской эры, Квинт вернулся к Патриархам, смирившись со своей природой. Он предложил им свое богатство, влияние и силу, и они приняли его как своего. Квинт предупредил их о вероломстве Владыки, и древние вампиры признали существование угрозы, но никогда не теряли уверенности, численно превосходя противника и будучи мудрее его годами.

Все последующие века Квинт не прекращал поисков, горя жаждой мести.

Но в течение следующих семи веков Квинт (впоследствии Квинлан) так и не смог подобраться к Владыке ближе, чем однажды ночью в Тортозе, в стране, ныне известной как Сирия, когда Владыка назвал его «сынок».

Сынок, такие долгие войны заканчиваются лишь взаимными уступками. Выведи меня на Патриархов. Помоги уничтожить их, и займешь надлежащее место рядом со мной. Стань принцем, которым рожден…

Владыка и Квинт стояли на кромке скалистого утеса, выходящего на огромный римский некрополь. Квинлан знал, что бежать противнику некуда, робкие лучи восходящего солнца уже жгли его кожу. Слова Владыки, чей голос помимо воли Квинлана вторгся в его голову, стали для него неожиданностью. И на мгновение (о котором он будет сожалеть потом всю жизнь) он почувствовал истинное единение с этим существом, вселившимся в высокое бледнокожее тело кузнеца, существом, которое было его отцом. Его настоящим отцом. Квинлан на мгновение опустил оружие, и Владыка быстро пополз вниз по стене скалистого утеса и вскоре исчез в системе склепов и туннелей.

* * *

Несколько столетий спустя из английского Плимута вышел корабль курсом на Кейп-Код в недавно открытой Америке. Судя по официальному грузовому манифесту, на судне было сто тридцать пассажиров, а в грузовых отсеках стояло несколько ящиков с землей. Тот же грузовой манифест заявлял, что в земле находятся луковицы тюльпанов – предположительно их владелец намеревался воспользоваться благоприятными климатическими условиями американского побережья. Однако реальность была куда мрачнее. Трое Патриархов и их верный союзник Квинлан довольно быстро обосновались в Новом Свете под покровительством богатого коммерсанта Килиена ван Зандена. Поселения в Новом Свете на самом деле представляли собой нечто вроде коллективной банановой республики, чьи методы ведения коммерции менее чем через два столетия породили сильнейшую на планете экономическую и военную державу. Впрочем, все эти методы были лишь прикрытием для настоящего дела, которым занимались под землей и при закрытых дверях. Все усилия вампиры сосредоточили на поисках «Окцидо люмена» в надежде на то, что в рукописи найдется ответ на единственный вопрос, тревоживший в то время Патриархов и Квинлана.

Как уничтожить Владыку?

Лагерь «Свобода»

Доктора Нору Мартинес разбудил пронзительный лагерный свисток. Она лежала в брезентовой люльке-гамаке, подвешенной к потолку и плотно обволакивающей ее. Выбраться можно было, только ерзая под одеялом и продвигаясь ногами вперед.

Она встала и сразу же почувствовала: что-то не так. Повернула голову в одну сторону, в другую. Голова показалась слишком легкой. Ее рука тут же коснулась затылка.

Обрита. Обрита наголо. Это ее потрясло. Нора не страдала нарциссизмом, но Господь наградил ее великолепными волосами, и она носила длинную стрижку, хотя для профессии эпидемиолога это был не лучший выбор.

Нора обхватила голову, словно в приступе невыносимой боли, ощущая голую кожу там, где всегда были волосы. По щекам покатились слезы, и женщина внезапно почувствовала себя маленькой и (она не знала почему, но ощущение было точное) ослабевшей. Обрив ее наголо, они отобрали частичку ее силы.

Однако ее неустойчивое состояние объяснялось не только этим. Ее пошатывало, словно пьяную, она с трудом держалась на ногах. После унизительной процедуры приема в лагерь Нора, постоянно пребывавшая в тревоге, удивлялась, как ей вообще удалось уснуть. Собственно говоря, она вдруг вспомнила, что твердо решила не спать, чтобы узнать как можно больше о карантинной зоне, прежде чем ее переведут в общую зону лагеря, словно в насмешку названного «Свобода».

Но по вкусу во рту (ей словно засунули в рот кляп из чистого хлопчатобумажного носка) Нора поняла, что получила дозу наркотика. Они подмешали что-то в бутылку с водой, которую ей дали.

Ее распирала злость, частично направленная на Эфа. Нет, это непродуктивно. И Нора сосредоточилась на Фете, на своем по нему томлении. Она почти наверняка больше не увидит ни того ни другого. Если только не найдет способа выбраться отсюда.

Вампиры, которые заправляли в лагере (а может быть, их помощники-люди, служившие в «Стоунхарт груп»), благоразумно ввели карантин для новеньких. Лагеря такого рода были рассадником инфекционных заболеваний, способных уничтожить все население – драгоценный источник крови.

Через брезентовые клапаны на дверях в комнату вошла женщина, на ней был грязно-серый комбинезон, того же цвета и простого покроя, что и на Норе. Нора узнала ее – она видела эту женщину вчера. Ужасающе худая, кожа – прозрачный пергамент, морщины в уголках глаз и рта. Короткие темные волосы – похоже, близится время бриться наголо. И тем не менее по какой-то причине, непонятной Норе, женщина выглядела жизнерадостной. Она явно была в лагере чем-то вроде суррогатной матери. Звали ее Салли.

Нора, как и вчера, спросила ее:

– Где моя мать?

К лицу Салли прилипла улыбка, снисходительная и обезоруживающая.

– Как вы спали, миз Родригес?

Нора при регистрации назвала чужую фамилию, поскольку ее настоящая из-за связи с Эфом наверняка была в списке разыскиваемых.

– Спала я прекрасно, – сказала она. – Спасибо успокоительному, что было в воде. Я спросила вас, где моя мать.

– Я думаю, ее перевели в «Закат». Это что-то вроде содружества «Активная старость» при лагере. Таков заведенный порядок.

– А где это содружество? Я хочу увидеть мать.

– Это отдельная часть лагеря. Я полагаю, визит туда возможен, но не сейчас.

– Покажите мне, где она.

– Я могу вам показать ворота, но… сама я там никогда не была.

– Вы лжете. Или же сами в это верите. А это означает, что вы лжете самой себе.

Нора понимала, что Салли врет не намеренно, пытаясь ввести ее в заблуждение, а просто повторяет то, что ей говорят. Возможно, она понятия не имела о так называемом «Закате», и ей не хватало ума подозревать, что в этом «содружестве» происходит совсем не то, что подразумевает название.

– Прошу, послушайте меня, – сказала Нора, впадая в исступление. – Моя мать нездорова. У нее помутнение сознания. Болезнь Альцгеймера.

– Я уверена, за ней там хорошо присмотрят…

– Ее убьют. Ни минуты не колеблясь. Она бесполезна для этих существ. Но она больна. Она напугана, ей необходимо увидеть знакомое лицо. Вы меня понимаете? Я просто хочу ее увидеть. В последний раз.

Это, конечно, было ложью. Нора хотела вытащить отсюда их обеих. Но для этого нужно было сначала найти мать.

– Ведь вы же человек. Как вы можете делать это… как?

Салли протянула руку, чтобы утешительно – но механически – пожать локоть Норы.

– Там и правда условия получше, миз Родригес. Пожилые получают хороший паек, и за это у них ничего не требуют взамен. Откровенно говоря, я им завидую.

– Вы искренне в это верите? – удивленно спросила Нора.

– Там мой отец, – кивнула Салли.

Нора схватила ее за руку:

– Разве вы не хотите его увидеть? Покажите мне, где это.

Салли была крайне доброжелательна. До такой степени, что у Норы возникало желание отвесить ей оплеуху.

– Я знаю, как тяжело, когда разделяют с близким человеком. Но вам сейчас нужно сосредоточиться на другом – подумайте о себе.

– Это вы подмешали мне седатив в воду?

Безмятежность на лице Салли сменилась озабоченностью; возможно, ее взволновало психическое здоровье Норы, ее потенциал в качестве продуктивного члена лагеря.

– У меня нет доступа к лекарственным средствам.

– Вам они тоже дают препараты?

Салли никак не отреагировала на вопрос.

– Карантин закончен, – объявила она. – Теперь вы должны стать членом сообщества, а я должна познакомить вас с лагерем, помочь вам акклиматизироваться.

Женщина провела ее через небольшую открытую буферную зону под брезентовым навесом, защищавшим от дождя. Нора бросила взгляд на небо – еще один беззвездный вечер. На пропускном пункте Салли передала бумаги человеку лет пятидесяти, облаченному в докторский халат поверх грязно-серого комбинезона. Он просмотрел бумаги, окинул Нору взглядом таможенного контролера, потом пропустил их.

Несмотря на брезентовый навес, дождь доставал их – хлестал по ногам. На Норе были больничного типа тапочки на пористой подошве, на Салли удобные – хотя и промокшие – кроссовки «Сокони».

Тропинка, осыпанная каменной крошкой, вывела их на широкие круговые мостки у высокого наблюдательного поста, похожего на вышку спасательной станции.

Мостки образовывали своего рода развязку – от них отходили четыре другие тропинки. Неподалеку стояли сооружения складского типа, а за ними – здания, напоминающие производственные. Никаких указателей – только стрелочки из белого камня в осклизлой земле. Вдоль тропинок висели низковольтные лампы, без которых передвижение людей было бы невозможно.

Вокруг развязки, словно часовые, стояли несколько вампиров, и Нора, увидев их, почувствовала холодок. Они, голые, белокожие, не были никак защищены от стихии, но при этом не испытывали ни малейшего неудобства. Черный дождь хлестал их по голым головам и плечам, струился по бледной плоти. Руки безвольно висели. Стригои с мрачным безразличием смотрели на проходящих людей. Они были и полицейскими, и сторожевыми псами, и камерами наблюдения.

– Служба безопасности подкрепляет и упорядочивает режим, – сказала Салли, почувствовав испуг и отчаяние Норы. – Что и говорить, здесь почти не бывает происшествий.

– Вы имеете в виду сопротивление людей?

– Я имею в виду какие-либо нарушения порядка, – пояснила Салли, удивленная предположением Норы.

Находиться так близко к вампирам без заточенного серебра – у Норы мурашки побежали по коже. И они почувствовали это. Встревоженные запахом адреналина вампиры втягивали носами воздух, их жала мягко пощелкивали по нёбу.

Салли нетерпеливо дернула Нору за руку:

– Мы здесь не должны задерживаться. Это не разрешается.

Нора чувствовала на спине взгляд черных с красным глаз, пока они с Салли шли по тропинке мимо складских помещений. Нора бегло оценила высокий забор вокруг лагеря: сетчатое ограждение, усиленное оранжевой лентой, закрывающей обзор за пределами лагеря. Верхушка забора имела невидимый ей загиб под углом в сорок пять градусов, хотя в двух-трех местах она разглядела торчащие пучки колючей проволоки, похожие на непокорные вихры. Нет, придется поискать другой выход.

За ограждением вдали виднелись голые верхушки деревьев. Она уже знала, что находится за пределами города. Ходили слухи о большом лагере к северу от Манхэттена и двух лагерях поменьше на Лонг-Айленде в северной части Нью-Джерси. Нору везли сюда, накинув капюшон на голову, и она даже не засекла в пути времени: мысли о матери не давали ей сосредоточиться.

Салли повела Нору к откатным проволочным воротам трех с половиной метров высотой и примерно такой же ширины. Ворота были заперты и охранялись двумя женщинами, стоявшими в будке. Они приятельски кивнули Салли, совместными усилиями отперли ворота и приоткрыли так, чтобы можно было протиснуться.

За воротами высился большой дом барачного типа, похожий на уютное здание лечебного назначения. За ним стояло рядами около десятка мобильных домов, точно в ухоженном трейлерном парке.

Они вошли в здание и оказались в просторном общем пространстве, которое напоминало нечто среднее между комнатой ожидания для пассажиров первого класса и холлом студенческого общежития. По телевизору шла одна из первых серий ситкома «Фрейзьер», дорожка с наложенным смехом звучала невероятно фальшиво, словно в насмешку над беззаботными людьми прошлого.

В мягких креслах пастельных цветов сидели с десяток женщин в чистых белых (в отличие от серых одеяний Норы и Салли) комбинезонах. Их животы заметно выпячивались – женщины были во втором или третьем триместре беременности. И еще: им позволили отрастить волосы, которые от гормонов стали густыми и глянцевыми.

И тут Нора увидела фрукт. Одна из женщин ела мягкую, сочную грушу с мякотью в красных прожилках. У Норы потекли слюнки. Единственными свежими – не консервированными – фруктами, которые она видела больше года назад, были полусгнившие яблоки с умирающего дерева в одном из дворов в Гринвич-Виллидже. Она вырезала испорченные места универсальным ножом, и в конечном счете яблоко приобретало такой вид, будто его уже съели.

Выражение лица, видимо, отражало ее желание, потому что беременная женщина, встретившись взглядом с Норой, недовольно отвернулась.

– Что это?

– Родильный барак, – пояснила Салли. – Здесь поправляют здоровье беременные и здесь же рожают. Те трейлеры, что стоят снаружи, – лучшее и самое уединенное жилье во всем лагере.

– Где она взяла, – Нора понизила голос, – фрукт?

– Беременные женщины получают лучшие пайки. И на период беременности и кормления ребенка освобождаются от сдачи крови.

Здоровые дети. Вампирам было необходимо пополнять свой род и запасы крови.

– Вам повезло, вы из тех двадцати процентов населения, у которых кровь третьей группы с положительным резус-фактором.

Нора, конечно, знала, какая у нее группа крови. Обладатели крови третьей группы с положительным резус-фактором становились рабами с привилегиями. Они получали вознаграждение – их помещали в лагерь, часто отбирали кровь и усиленно кормили.

– Как можно рожать детей в нынешнем мире? В этом так называемом лагере? В плену?

Салли то ли смущалась за Нору, то ли стыдилась ее.

– Возможно, вы придете к выводу, что рождение ребенка – одна из немногих вещей, которая придает смысл жизни здесь, миз Родригес. Несколько недель лагерной жизни – и вы, возможно, будете думать иначе. Кто знает? Может быть, вы даже захотите этого.

Салли натянула повыше серый рукав и показала синяки на локтевом сгибе, похожие на жуткие пчелиные укусы, покрывающие ее кожу багровыми и коричневыми пятнами.

– По пинте каждые пять дней.

– Слушайте, я не хотела обидеть вас лично, просто…

– Понимаете, я хочу помочь вам, – сказала Салли. – Вы достаточно молоды. У вас есть возможности. Вы еще можете зачать, родить ребенка. Зажить собственной жизнью в лагере. Некоторым повезло гораздо меньше.

Нора вдруг взглянула на ситуацию глазами Салли. Она понимала, что потеря крови и плохое питание ослабили Салли и всех остальных, лишили их воли к сопротивлению. Она понимала пропасть отчаяния, цикл безнадежности, это ощущение постепенного умирания. Понимала, как перспектива деторождения может стать единственным источником надежды и гордости.

– И кто-нибудь вроде вас, – говорила Салли, – кто находит все это отвратительным, может по достоинству оценить пребывание здесь, в изоляции от тех, других.

Нора захотела убедиться, что правильно поняла Салли.

– В изоляции? В родильном блоке нет вампиров? – Она огляделась и осознала, что так и есть. – Почему?

– Не знаю. Это строгое правило. Им запрещено здесь появляться.

– Правило? – Нора пыталась понять, что за этим кроется. – Так кого от кого изолируют – беременных женщин от вампиров или вампиров от беременных женщин?

– Я уже вам сказала, что не знаю.

Послышался звук, похожий на дверной звонок, и женщины отложили свои фрукты, чтение и поднялись с кресел.

– Это что? – спросила Нора.