Текст книги "Аттила"

Ведь Грациан уже практически собирался свести на нет это вероломное племя, однако смотрите сами: в последний момент он проявляет великодушие и (как некогда к готам) идет к лентиензам навстречу. Впрочем, его триумф от этого отнюдь не утратил значения:

«Эту победу, столь вовремя пришедшую и важную по своим последствиям в том смысле, что она ослабила силу сопротивления у западных народов, одержал по мановению вечного бога Грациан благодаря своей прямо невероятной энергии. В эту пору он находился в походе, направленном в другую сторону, и очень спешил. То был молодой человек, прекрасно одаренный, красноречивый, сдержанный, воинственный и мягкий, и он мог бы идти по стопам лучших императоров (прошлого времени), когда еще только пушок стал украшать его щеки, если бы склонность к забавам под развращающим влиянием ближайших к нему лиц не направила его к пустым занятиям царя Коммода, хотя он и не проявил при этом кровожадности.

Как тот, сделавший своей привычкой убивать метательным оружием диких зверей на глазах народа, впадал в нечеловеческий восторг, когда ему удавалось стрелами различных видов перебить за один раз сто львов, впущенных в круг амфитеатра, не повторив ни одного удара, так и этот испытывал восторг, убивая стрелами зубастых зверей в загородках, которые зовутся vivaria. Многим серьезным делам он не придавал значения, и это в такое время, когда будь даже власть в руках Марка Антонина, то тот едва ли сумел бы справиться с тяжкими бедствиями государства без соответствующих ему помощников и разумных советов.

Сделав в согласии с обстоятельствами времени распоряжения в Галлии и покарав предателя-скутария, сообщившего варварам о том, что император спешит в Иллирик, Грациан выступил оттуда и через укрепление, которое носит имя Феликс Арбор (счастливое дерево) и Лавриак, направился быстрым маршем на помощь притесняемой части империи».

Параллельно с этими событиями опытнейший стратег Фригерид был смещен с поста – совершенно неоправданно и даже с преступным неразумием.

Как известно, свято место пусто не бывает.

^{«В эти самые дни получил преемника Фригерид, который весьма деятельно принимал меры по охране и спешно укреплял теснины Сукков, чтобы быстро повсюду распространявшиеся шайки неприятеля, как разлившиеся потоки, не проникли в северные провинции. Преемником Фригерида был комит по имени Мавр, при своем суровом виде человек продажный, совершенно неустойчивый и ненадежный. Это он некогда, в момент затруднений Юлиана Цезаря относительно короны, будучи в числе его оруженосцев и находясь на охране дворца, поднес ему… свою цепь, снятую с шеи.}

^{Таким образом, в самый критический момент был устранен осторожный и дельный полководец, в ту пору, когда, даже если бы он давно вышел в отставку, трудность положения настоятельно обязывала вернуть его обратно к ратной службе».}

И вновь, как некогда в плане снабжения, римляне дополнительно осложняют свое и без того непростое положение, допуская такие чудовищные огрехи в кадровой армейской политике.

А что же император Валент?

Он к тому времени уже достиг Константинополя.

«Примерно в то же время Валент выступил, наконец, из Антиохии и после продолжительного путешествия прибыл в Константинополь. Его пребывание там длилось лишь несколько дней, и он имел при этом неприятности вследствие бунта населения. Общее командование пешими войсками передано было Себастиану, полководцу весьма осмотрительному, который незадолго до этого был прислан, по его просьбе, из Италии. Этот пост ранее занимал Траян. Сам Валент отправился в Мелантиаду, на императорскую виллу, где он старался расположить к себе солдат выдачей жалованья, пищевого довольствия и неоднократными заискивающими речами.

Объявив о походе приказом, он прибыл оттуда в Нику – так называется этот военный пост. Там он узнал из донесений лазутчиков, что нагруженные богатой добычей варвары вернулись из областей Родопы в окрестности Адрианополя. Варвары, узнав о выступлении императора со значительной армией, стали спешить на соединение со своими земляками, которые укрепились вблизи Берои и Никополя. Чтобы не упустить такого удобного случая, Себастиан получил приказ набрать из отдельных отрядов по 300 человек и с возможной поспешностью отправиться туда, чтобы совершить полезное для государства дело, как и сам он это обещал.

Когда он форсированным маршем подошел к Адрианополю, ворота были закрыты и ему не позволили вступить в город. Гарнизон опасался того, что не попал ли он в плен и теперь играет фальшивую роль, а на самом деле собирается совершить что-нибудь гибельное для города; так некогда войска Магненция взяли обманом комита Акта и устроили себе через него открытие прохода в Юлиевых Альпах.

Когда, наконец, хотя и поздно, признали Себастиана и пустили в город, он накормил солдат и дал им отдых, насколько было возможно, а на следующее утро выступил для тайного набега. День склонялся уже к вечеру, когда он вдруг увидел грабительские отряды готов близ реки Гебра. Под прикрытием возвышенностей и растительности он выжидал некоторое время и глубокой ночью, соблюдая возможную тишину, напал на не успевшего выстроиться неприятеля. Он нанес готам такое поражение, что перебиты были почти все, кроме немногих, кого спасла от смерти быстрота ног, и отнял у них огромное количество добычи, которой не мог вместить ни город, ни просторная равнина.

Фритигерн был страшно поражен этим и опасался, чтобы этот полководец, отличавшийся, как он часто слышал, быстротой действий, не уничтожил неожиданными нападениями рассеявшихся повсюду отрядов готов, занятых грабежом. Он приказал всем отойти назад и быстро отступил к городу Кабиле, чтобы готы, находясь на равнине, не страдали ни от голода, ни от тайных засад.

Пока так шли дела во Фракии, Грациан, известив письмом своего дядю о том, как удачно он справился с аламаннами, послал вперед сухим путем обоз и вьюки, а сам с легким отрядом поехал по Дунаю и через Бононию прибыл в Сирмий. Сделав там остановку на четыре дня, он спустился по течению того же Дуная в Кастра-Мартис (Марсов лагерь), хотя и страдал от перемежающейся лихорадки. На этом переходе он подвергся неожиданному нападению аланов и понес при этом некоторые потери в людях».

Император Валент в те дни не находил себе покоя.

«Два обстоятельства беспокоили в ту пору Валента: во-первых, сообщение о победе над лентиензами и, во-вторых, письменное донесение Себастиана о блестящем деле, которое он старался раздуть пышными словами. Император выступил из Мелантиады, торопясь сравниться каким-нибудь славным делом с молодым племянником, доблести которого раздражали его. Он находился во главе армии, составленной из разных войск, которая внушала к себе доверие и была воодушевлена бранным духом, так как он присоединил к ней много ветеранов, и в числе них и офицеров высшего ранга; вступил опять в ряды и Траян, недавно бывший магистром армии.

Деятельные разведки выяснили, что враг собирается перекрыть сильными сторожевыми постами дороги, по которым подвозился провиант для армии. Против той попытки немедленно предприняты были соответствующие меры: для удержания за ними ближайших проходов быстро был отправлен отряд всадников с пешими стрелками.

В ближайшие три дня варвары медленно наступали; опасаясь нападения в теснинах, в 15 милях от города (Адрианополя) они направились к укреплению Ника. По какому-то недоразумению наши передовые легкие войска определяли численность всей этой части полчищ, которую они видели, в десять тысяч человек, и император с лихорадочной поспешностью спешил им навстречу.

Продвигаясь вперед в боевом строю, он приблизился к Адрианополю. Там он укрепил свой лагерь палисадом и рвом, с нетерпением ожидая Грациана, и вскоре получил от него письмо, доставленное высланным вперед комитом доместиков Рихомером, в котором тот сообщал, что немедленно прибудет.

Грациан просил его в своем письме немного подождать соратника по опасности и не кидаться наобум одному в жестокие опасности. Валент собрал на совет различных сановников, чтобы обсудить, что нужно делать.

Одни, по примеру Себастиана, настаивали на том, чтобы немедленно вступить в бой, а магистр всадников по имени Виктор, хотя и сармат по происхождению, но неторопливый и осторожный человек, высказывался, встретив поддержку у других, в том смысле, что следует подождать соправителя, что, присоединив к себе подмогу в виде галльских войск, легче раздавить варваров, пылавших высокомерным сознанием своих сил.

Победило, однако, злосчастное упрямство императора и льстивое мнение некоторых придворных, которые советовали действовать с возможной быстротой, чтобы не допустить к участию в победе – как они это себе представляли – Грациана».

Прекрасный пример того, как могут приниматься опрометчивые решения. Надо сплотиться для решительной победы над варварами, а император, словно дитя малое, беспокоится, кому достанутся лавры. Он теряет лицо, мысля так мелко. В итоге поступает не как император, а как ничтожный человек. И итоги его решения впоследствии дали себя знать, причем как фатально…

«Пока делались необходимые приготовления к решительному бою, – повествует Марцеллин, – пришел в лагерь императора посланный Фритигерном христианский пресвитер – как они это называют – с другими людьми невысокого ранга. Будучи ласково принят, он представил письмо этого предводителя, который открыто требовал, чтобы ему и его людям, изгнанным из своей земли стремительным набегом диких народов, предоставлена была для обитания Фракия, и только она одна, со всем скотом и хлебом. Он обязывался сохранять вечный мир, если его требования будут удовлетворены.

Кроме того, тот же самый христианин, как верный человек, посвященный в секреты Фритигерна, передал другое письмо того же самого царя. Весьма искусный в хитростях и разных обманах, Фритигерн сообщал Валенту как человек, который в скором времени должен был стать его другом и союзником, что он не может сдержать свирепость своих земляков и склонить их на условия, удобные для римского государства, иным образом, чем если император покажет им немедленно на близком расстоянии свою армию в боевом снаряжении и страхом, который вызывает имя императора, лишит их гибельного боевого задора. Посольство, как весьма двусмысленное, было отпущено ни с чем.

На рассвете следующего дня, который по календарю числился девятым августа, войска были быстро двинуты вперед, а обоз и вьюки размещены были под стенами Адрианополя с соответствующей охраной из легионов… Казна и прочие отличия императорского сана, префект и члены консистория находились в стенах города.

Долго шли по каменистым и неровным дорогам, и знойный день стал близиться к полудню; наконец, в восьмом часу увидели телеги неприятеля, которые по донесению лазутчиков были расставлены в виде круга. Варвары затянули по своему обычаю дикий и зловещий вой, а римские вожди стали выстраивать свои войска в боевой порядок: правое крыло конницы было выдвинуто вперед, а бо́льшая часть пехоты была поставлена позади в резерве.

Левое крыло конницы строили с большими затруднениями, так как бо́льшая часть предназначенных для него отрядов была еще рассеяна по дорогам, и теперь все они спешили быстрым аллюром. Пока крыло это вытягивалось, не встречая никакого противодействия, варвары пришли в ужас от страшного лязга оружия и угрожающих ударов щитов один о другой, так как часть их сил с Алафеем и Сафраком, находившаяся далеко, хотя и была вызвана, еще не прибыла. И вот они отправили послов просить о мире».

Вот возникла прекрасная возможность для Валента разнести их в пух и прах, отомстив за вероломство и кровь стольких римлян, уже сложивших головы. И как же поступает император? Он идет на переговоры, причем ведет себя так, словно дело происходит прямо под стенами Рима.

«Император из-за простого вида отнесся к ним (т. е. послам готов. – Примеч. составителя) с презрением и потребовал, чтобы для заключения договора были присланы подходящие для этого знатные люди. Готы нарочно медлили, чтобы за время этого обманного перемирия могла вернуться их конница, которая, как они надеялись, должна была сейчас явиться, а с другой стороны, чтобы истомленные летним зноем солдаты стали страдать от жажды, в то время как широкая равнина блистала пожарами: подложив дров и всякого сухого материала, враги разожгли повсюду костры. К этому бедствию прибавилось и другое тяжелое обстоятельство, а именно: людей и лошадей мучил страшный голод.

Между тем Фритигерн, хитро рассчитывавший всякие виды на будущее и опасавшийся переменчивости боевого счастья, послал от себя одного простого гота в качестве переговорщика с просьбой прислать ему как можно скорее выбранных лиц как заложников и давал ручательство выдержать угрозы своих соплеменников и неизбежные последствия.

Это предложение внушавшего страх вождя встретило похвалу и одобрение, и трибуну Эквицию, который тогда управлял дворцом, родственнику Валента, было предписано с общего согласия отправиться немедленно к готам как заложнику. Когда он стал отказываться, так как попал однажды в плен к ним и сбежал от них у Дибальта, а поэтому боялся раздражения с их стороны, Рихомер сам предложил свои услуги и заявил, что охотно отправится, считая такое дело достойным и подходящим для храброго человека. И он уже отправился в путь, являя достоинства своего положения и происхождения…

Он уже приближался к вражескому валу, когда стрелки и скутарии, которыми тогда командовали ибер Бакурий и Кассион, в горячем натиске прошли слишком далеко вперед и завязали бой с противником: как не вовремя они полезли вперед, так и осквернили начало боя трусливым отступлением.

Эта несвоевременная попытка остановила смелое решение Рихомера, которому уже не позволили никуда идти. А готская конница между тем вернулась с Алафеем и Сафраком во главе вместе с отрядом аланов. Как молния, появилась она с крутых гор и пронеслась в стремительной атаке, сметая все на своем пути».

Ох, эти пресловутые Алафей и Сафрак…

Еще вчера они, образно говоря, еле избегнули неминуемой гибели, чудом спасшись от гуннов, а потом, прослышав о благодеяниях, выпавших на долю вестготов, ринулись испрашивать у Рима покровительства. Тогда они получили отказ. И вот теперь у них была великолепная возможность полной мерой отомстить Риму за свое давешнее унижение. Естественно, они этой возможностью воспользовались.

«Со всех сторон слышался лязг оружия, неслись стрелы. Беллона, неистовствовавшая со свирепостью, превосходившей обычные размеры, испускала бранный сигнал на погибель римлян; наши начали было отступать, но стали опять, когда раздались задерживающие крики из многих уст. Битва разгоралась, как пожар, и ужас охватывал солдат, когда по несколько человек сразу оказывались пронзенными копьями и стрелами. Наконец, оба строя столкнулись наподобие сцепившихся носами кораблей и, тесня друг друга, колебались, словно волны во взаимном движении.

Левое крыло подступило к самому табору, и если бы ему была оказана поддержка, то оно могло бы двинуться и дальше. Но оно не было поддержано остальной конницей, и враг сделал натиск массой; оно было раздавлено, словно разрывом большой плотины, и опрокинуто. Пехота оказалась, таким образом, без прикрытия, и манипулы были так близко один от другого, что трудно было пустить в ход меч и отвести руку. От поднявшихся облаков пыли не видно было неба, которое отражало угрожающие крики. Несшиеся отовсюду стрелы, дышавшие смертью, попадали в цель и ранили, потому что нельзя было ни видеть их, ни уклониться.

Когда же высыпавшие несчетными отрядами варвары стали опрокидывать лошадей и людей, и в этой страшной тесноте нельзя было очистить места для отступления, и давка отнимала всякую возможность уйти, наши в отчаянии взялись снова за мечи и стали рубить врага, и взаимные удары секир пробивали шлемы и панцири.

Можно было видеть, как варвар в своей озлобленной свирепости с искаженным лицом, с подрезанными подколенными жилами, отрубленной правой рукой или разорванным боком грозно вращал своими свирепыми глазами уже на самом пороге смерти; сцепившиеся враги вместе валились на землю, и равнина сплошь покрылась распростертыми на земле телами убитых. Стоны умирающих и смертельно раненных раздавались повсюду, вызывая ужас.

В этой страшной сумятице пехотинцы, истощенные от напряжения и опасностей, когда у них не хватало уже ни сил, ни умения, чтобы понять, что делать, и копья у большинства были разбиты от постоянных ударов, стали бросаться лишь с мечами на густые отряды врагов, не помышляя уже больше о спасении жизни и не видя никакой возможности уйти.

А так как покрывшаяся ручьями крови земля делала неверным каждый шаг, то они старались как можно дороже продать свою жизнь и с таким остервенением нападали на противника, что некоторые гибли от оружия товарищей. Все кругом покрылось черной кровью, и, куда бы ни обратился взор, повсюду громоздились кучи убитых, и ноги нещадно топтали повсюду мертвые тела.

Высоко поднявшееся солнце, которое, пройдя созвездие Льва, передвигалось в обиталище небесной Девы, палило римлян, истощенных голодом и жаждой, обремененных тяжестью оружия. Наконец под напором силы варваров наша боевая линия совершенно расстроилась, и люди обратились к последнему средству в безвыходных положениях: беспорядочно побежали, кто куда мог».

Да, нечего сказать, впечатляющий финал…

«Пока все, разбежавшись, отступали по неизвестным дорогам, император, среди всех этих ужасов, бежал с поля битвы, с трудом пробираясь по грудам мертвых тел, к ланциариям и маттиариям, которые стояли несокрушимой стеной, пока можно было выдержать численное превосходство врага. Увидев его, Траян закричал, что не будет надежды на спасение, если для охраны покинутого оруженосцами императора не вызвать какую-нибудь часть».

Заметьте: император, видимо, настолько не внушает уважения, что его оставили даже собственные оруженосцы!

Марцеллин продолжает: «Когда это услышал комит по имени Виктор, то поспешил к расположенным неподалеку в резерве батавам, чтобы тотчас привести их для охраны особы императора. Но он никого не смог найти и на обратном пути сам ушел с поля битвы. Точно так же спаслись от опасности Рихомер и Сатурнин».

Великолепно!

Пусть Валент и бездарный полководец, да и вообще не особенно умный человек, но он все же – император! Легионеры, бросившие своего императора на произвол судьбы, – это уже катастрофа!

Зато готы хотели насладиться победой.

«Метая молнии из глаз, шли варвары за нашими, у которых кровь уже холодела в жилах. Одни падали неизвестно от чьего удара, других опрокидывала тяжесть напиравших, некоторые гибли от удара своих товарищей; варвары сокрушали всякое сопротивление и не давали пощады сдававшимся.

Кроме того, дороги были преграждены множеством полумертвых людей, жаловавшихся на муки, испытываемые от ран, а вместе с ними заполняли равнину целые валы убитых коней вперемежку с людьми. Этим никогда не восполнимым потерям, которые так страшно дорого обошлись римскому государству, положила конец ночь, не освещенная ни одним лучом луны.

Поздно вечером император, находившийся среди простых солдат, как можно было предполагать, – никто не подтверждал, что сам это видел или был при том, – пал, опасно раненный стрелой, и вскоре испустил дух; во всяком случае, труп его так и не был найден».

Вы только вдумайтесь, сколь катастрофично поражение римлян!

Полный упадок духа, изничижение…

Они даже тела своего императора сохранить не в состоянии!

Вот уж поистине то был момент подлинного торжества варваров над Римом!

Возмущенный Марцеллин скорбно свидетельствует.

«Так как шайки варваров бродили долго по тем местам, чтобы грабить мертвых, то никто из бежавших солдат и местных жителей не отваживался явиться туда. Подобная несчастная судьба постигла, как известно, Цезаря Деция, который в жестокой сече с варварами был сброшен на землю падением взбесившейся лошади, удержать которую он не смог. Попав в болото, он не мог оттуда выбраться, и потом нельзя было отыскать его тело.

Другие рассказывают, что Валент не сразу испустил дух, но несколько кандидатов и евнухов отнесли его в деревенскую хижину и скрыли на хорошо отстроенном втором этаже. Пока там ему делали неопытными руками перевязку, хижину окружили враги, не знавшие, кто он. Это и спасло его от позора пленения.

Когда они попытались сломать запертые на засовы двери и их стали обстреливать сверху, то, не желая терять из-за этой задержки возможности пограбить, они снесли вязанки камыша и дров, подложили огонь и сожгли хижину вместе с людьми.

Один из кандидатов, выскочивший через окно, был взят в плен варварами. Его сообщение о том, как было дело, повергло в большое горе варваров, так как они лишились великой славы взять живым правителя римского государства. Тот самый юноша, тайком вернувшийся потом к нашим, так рассказывал об этом событии.

Такая же смерть постигла при отвоевании Испании одного из Сципионов, который, как известно, сгорел в подожженной врагами башне, в которой скрывался. Верно, во всяком случае, то, что ни Сципиону, ни Валенту не выпала на долю последняя честь погребения.

Среди большого числа высокопоставленных людей, которые пали в этой битве, на первом месте следует назвать Траяна и Себастиана. С ними пали 35 трибунов, командовавших полками и свободных от командования, а также Валериан и Эквиций, первый заведовал императорской конюшней, а второй – управлением дворца. Среди павших трибунов был трибун промотов Потенций, совсем еще юноша, но пользовавшийся всеобщим уважением; помимо личных прекрасных качеств его выдвигали также и заслуги его отца Урзицина, бывшего магистра армии. Уцелела, как известно, только треть войска.

По свидетельствам летописей, только битва при Каннах была столь же кровопролитна, как эта, хотя при неблагоприятном повороте судьбы и благодаря военным хитростям неприятеля римляне не раз оказывались временно в стесненном положении; точно так же и греки оплакали в жалобных песнях, недостоверных в своих сообщениях, не одну битву.

Так погиб Валент в возрасте около 50 лет после почти 14 лет правления…»

Уроками Истории пренебрегать недопустимо!

Валент еще сравнительно недавно располагал всеми козырями. Он взирал на обезумевшую от ужаса, деморализованную толпу готов, еле спасшихся от гуннов. Готы всегда были врагами Рима. Их вероломство было общеизвестным. Союзы и перемирия, заключавшиеся время от времени, никак не могут идти в счет. В любой момент они были способны предать. Их кто угодно мог перекупить.

Перед Валентом были враги!

Как военный стратег, он должен был использовать благоприятную для Рима ситуацию и уничтожить их. Однако экономист и бизнесмен явно перевесил в нем военачальника. Он наверняка представил себе, какое количество рекрутов бесплатно добавится в его легионы, как возрастет численность и мощь римского войска… – и более уже не думал. Правда, следует уточнить, что в древности вообще было распространено присоединять к своему воинству пленных. Только нельзя забывать о том, что между римлянами и готами была все же изрядная разница. Так что по собственной воле наводнять свои легионы иноверцами и потенциальными врагами было неразумно или, по крайней мере, опрометчиво. Нельзя отрицать, что неудачное решение Валента привело к чудовищной катастрофе и стало причиной гибели множества римских солдат и командиров. И более того: он сам в итоге сложил голову…

Но вернемся к исходу сражения.

«Когда после этой страшной битвы ночь простерла на землю свой мрак, оставшиеся в живых устремились одни вправо, другие влево, куда кого погнал страх, и искали каждый своих близких. Темнота не позволяла видеть ни на один шаг от себя, и им все казалось, что над головой поднят меч неприятеля. Издали доносились жалобные стоны покинутых, хрипы умирающих и мукой исторгнутые вопли раненых.

На рассвете следующего дня победители, как дикие звери, которых распалил вкус крови, устремились густыми толпами к Адрианополю. Их возбуждали пустые надежды взять город, и они были вполне уверены, что это им удастся. Они знали от перебежчиков, что там, как в сильной крепости, находились самые знатные сановники и были спрятаны отличия императорского сана и казна Валента».

Вы знаете, всегда нужно знать, когда именно следует взять паузу. Варварам следовало хорошенько взвесить свои шансы: они были чертовски эффектны в битве в открытом поле, но штурм цитаделей явно не был их коньком. Тем более что речь в данном случае шла об Адрианополе! Однако варвары уже закусили удила и теперь неслись стремглав к своей судьбе.

«Чтобы не дать ослабнуть всеобщему возбуждению, они уже на четвертый день окружили город со всех сторон, и начался жестокий бой. Осаждавшие с врожденной дикостью, дерзко бросались на верную гибель, а осажденные со своей стороны проявляли все свои силы и всю храбрость в обороне.

Так как значительное число солдат и погонщиков с лошадьми не смогли войти в город, то они были прижаты к стенам, засели в прилегавших зданиях и храбро сражались до девятого часа дня. В эту пору 300 наших пехотинцев из тех, которые стояли на самом бруствере, построившись тесным клином, перешли на сторону варваров. Но те стремительно бросились на них и, неизвестно по каким мотивам, всех их перебили. Это возымело свое действие в том смысле, что в дальнейшем никто уже даже в самом отчаянном положении не решался на что-нибудь подобное».

Поистине прекрасный пример воспитания действием!

«Среди стольких удручавших нас бедствий внезапно разразилась из черных туч страшная гроза с ливнем и рассеяла отряды напиравших со всех сторон варваров. Вернувшись к своим телегам, которые были расставлены по кругу, они еще дальше простерли свою наглость: прислали нашим угрожающее письмо с требованием сдаться и посла… обещая сохранить жизнь.

Но их посланец не осмелился войти, и письмо принес и прочитал какой-то христианин. К этому предложению отнеслись так, как оно того и заслуживало. Остаток дня и следующая ночь были использованы на подготовку средств защиты. Изнутри завалены были ворота огромными камнями, слабые места стен укреплены, для метания во все стороны стрел и камней установлены были на удобных местах орудия, и подвезена повсюду в достаточном количестве вода, так как накануне некоторые из сражавшихся насмерть замучены были жаждой.

Со своей стороны готы, понимая опасную переменчивость боевого счастья, в тревоге о том, что на глазах их падали раненые и убитые храбрецы и что их силы постепенно слабели, придумали хитрый план, который раскрылся по указанию самой Богини справедливости.

Они склонили нескольких кандидатов нашей службы, которые накануне перешли на их сторону, чтобы те, притворившись беглецами, вернулись назад и постарались устроить так, чтобы их впустили в город, а когда войдут, чтобы тайком подожгли какую-нибудь часть города: пожар должен был служить условным сигналом к тому, чтобы ворваться в беззащитный город, пока население будет заниматься тушением пожара.

Согласно уговору, кандидаты отправились в путь. Приблизившись ко рвам, они подняли руки и просили, чтобы их впустили как римлян. И действительно, их приняли, так как не возникало никакого подозрения, которое могло бы явиться препятствием. Но, когда их спросили о намерениях врага, они стали показывать разное. Вследствие этого их подвергли пытке; они сознались, для чего пришли, и были казнены через отсечение головы.

С нашей стороны сделаны были все приготовления к бою, и в третью стражу ночи варвары, забыв страх, причиненный прежними потерями, устремились густыми рядами к запертым подступам в город, и предводители их проявляли все возраставшее упорство. Но вместе с солдатами поднялись для их отражения провинциалы и дворцовые служители, и при таком множестве нападавших метательное оружие всякого рода, пусть даже брошенное без прицела, не могло упасть, не причинив вреда.

Наши заметили, что варвары пользуются теми самыми стрелами, которые были пущены в них. Поэтому был отдан приказ, чтобы прежде, чем пускать стрелу из лука, делать глубокий надрез в дереве на месте прикрепления железного острия. От этого стрелы не теряли силы своего полета, сохраняли всю свою мощь в случае, если впивались в тело, но если падали на пустое место, то тотчас ломались.

В разгар битвы большое впечатление произвел совершенно неожиданный случай. Скорпион, род орудия, которое в просторечии зовется онагром (дикий осел), помещенный против густой массы врагов, выбросил громадный камень. Хотя он при падении на землю никого не задел, но вызвал своим видом такой ужас, что варвары отступили перед новым для них зрелищем и готовы были совсем уйти.

Начальники их, однако, приказали трубить, и сражение возобновилось. Но римляне снова имели преимущество, так как ни один почти метательный снаряд и камень из пращи не летел понапрасну. Командиры готов, возбужденные пламенным желанием овладеть богатствами, которые неправыми путями добыл Валент, становились сами в первые ряды, а остальные присоединялись к ним, в гордом сознании, что они в опасностях сравнялись с начальниками. Многие падали, смертельно раненные, раздавленные огромными тяжестями или с пронзенной грудью, другие несли лестницы и со всех сторон пытались лезть на стены, но на них, как по отвесу, падали камни, куски колонн, целые блоки и засыпали их.

Ужасающий вид крови не действовал на дошедших до неистовства варваров, и до самого вечера они проявляли ту же дикую храбрость. Их возбуждение поддерживало и то, что падало много защитников, сраженных насмерть их выстрелами, и, видя это издали, они испускали крики радости. Так с величайшим воодушевлением длилась борьба без передышки за стены и против стен».

Необходимо отдать должное Аммиану Марцеллину! Пожалуй, мало кто из античных авторов способен сравниться с ним в искусстве изображения батальных сцен. И пусть он чересчур сгустил краски, описывая гуннов, и утратил чувство меры, не следует его уж очень сильно корить за это, поскольку как писатель-баталист он поистине не имеет себе равных!

Вся же эпопея со штурмом города завершилась для варваров вполне безрезультатно.

«Но дело шло безо всякого плана, наскоками, в отдельных отрядах, что было свидетельством полной растерянности. Когда день склонился к вечеру, все вернулись в унынии в свои палатки, упрекая друг друга в бессмысленном безумии за то, что, вопреки советам Фритигерна, решились пойти на ужасы штурма.

Тогда принялись осматривать раны и лечить их своими народными способами; это заняло всю ночь, не долгую, правда, в данное время года. Когда начался день, они стали обсуждать на различный лад, куда им направиться. После долгих оживленных споров порешили, наконец, захватить Перинф, а затем и другие богатые города. Сведения обо всем они получали от перебежчиков, которые знали не только то, что имеется в городах, но даже и внутри каждого дома. Согласно этому решению, которое было признано обещающим выгоды, они медленно направились вперед, не встречая никакого сопротивления, и производили по всему пути грабежи и пожары.

Войска, подвергавшиеся осаде в Адрианополе, узнав, что готы ушли, и получив через надежных разведчиков сведения, что окрестности свободны от неприятеля, в полночь вышли из города и двинулись, минуя большие дороги, по лесистым местам и окольным тропинкам – одни в Филиппополь, а оттуда в Сердику, другие – в Македонию. Сберегая все наличные свои силы и боевые средства, они шли как можно более быстрым маршем, в надежде найти в тех местах Валента. Они были в полном неведении о том, что он пал в самом вихре того сражения, или же, сказать точнее, бежал в деревенский дом, где, как думают, погиб в огне».

И вновь важный для понимания момент.