Текст книги "Красная Мельница"

Сцена третья
Магда / Тулуз

Авансцена.

Производственный цех Краснознаменной шерстомойной фабрики им. А. И. Деникина.

Магда и Тулуз.

Магда (в бесформенном сером халате, в руках у нее швабра с тряпкой; она моет полы и разговаривает сама с собой). Как же меня это всё достало! Чтобы ничего, ничего в жизни… Мне скоро… Боже, даже про себя произнести не могу, сколько мне… нет, лучше не вслух – с ума сойду… Господи, как же пусто-то! Сплошная дыра в душе. Даже не дыра, а ведро ржавое. С водой мыльной. Только тряпку туда макать! И выкручивать ее, выкручивать. От грязи этой. Как же грязно-то! Не вышла, не родила… чёрт, даже стиралку до сих пор не купила. Даже телевизор до сих пор ламповый… Вот что у меня есть? (Застывает.) Ни-че-го. Ни-ко-го. Только хоронила всех и хоронила, хоронила и хоронила… Родителей не состарившихся, детей не родившихся, любовников не дозревших… (Моет полы.) А если б не хоронила, с другой стороны? (Вскидывает голову.) Что бы сейчас имела? Стариков с пенсиями на лекарства? Детей на азотном комбинате, в ноль унюханных? Трясущихся любовников с проданным кинескопом?.. (Остервенело срывает тряпку со швабры, окунает ее в воду; вытаскивает, крепко выжимает, приподнимает на уровень глаз, разговаривает с тряпкой.) Вот ответь мне? Оно мне это всё надо? В мои за тридцать? К моим сорока? Что имеешь, что не имеешь. И так плохо, и так злокачественно. Вытащишь из ведра, отожмешь нас – серые и влажные, а опустишь – черные и мокрые. Один хрен получается. Как ни выкручивай. (Бросает тряпку на пол, заворачивает на щетке, рьяно водит шваброй.) А Элка эта – карга старая! Маши ей ногами – растягивайся. (Прекращает мыть, разворачивается в сторону предполагаемой двери, кричит.) А у меня до сих пор денег на духи французские нет! На помаду нормальную! Сумочку! На лифчик наконец! С чашечками! Мягкими! А не с нашими алюминиевыми мисками! Дура я! И зачем я в этот «Мулен Руж» своими резинками подвязалась, зачем я повелась на эту авантюру дурацкую?! (Моет полы, бубнит под нос.) Тоже мне, купилась, идиотка, на быстрые деньги, а их как не было, так и нет… Думала, встречу там кого приличного… Уеду… Заезжают ведь иногда… (Распрямляется, кричит в сторону предполагаемой двери.) Между прочим, я не мельница, чтоб лопастями крутить, я – Женщина! Я в партере хочу сидеть!.. (Снова моет полы.) А красные белогвардейцы эти? Азотники и шерстомойщики? Ворошилов их с Тухачевским, видите ли, перестали устраивать, им теперь – Деникина с Колчаком подавай. У них что, азота больше от этого стало? Шерсть гуще расти начала?.. Вот интересно, у меня от них теперь какая пенсия будет?.. И вот не интересно вовсе. Потому что не доживет никто, а кто доживет – тот еще жалеть будет, что раньше не сдох… да пошло оно всё… к едрене… (Опирается на швабру. В зал.) И эти, блин, овцы, из европ и америк своих понаедут на туристических автобусах… в паричках и бусиках, с сумочками через сморщенную ручку… а за ними пердуны в замшевых пиджачках, мокасинах и цифровых аппаратиках… шасть-шасть… Сладенькие все, как пирожные, глаза во! – чисто желе на блюде. И плещутся, по тарелке, плещутся. Безумцы. Никаких мыслей. Как коровы на пастбище. Жуют и церкви наши щелкают. Зэ бест! Вандерфул! Найс! Утопила бы! В азотной кислоте! Шерстяной бы нитью придушила!.. Что вам вообще дались наши церкви? Сплошные сараи с куполами. Лучше б в «Мулен Руж» хоть раз зашли. Нет, стороной все. Я туда зачем пошла? Ляжками трясти? Из любви к искусству, может?.. Еще батюшка этот на днях устроил… мол, блудница я… да ты на себя посмотри, морда небритая, где ты таких слов понахватался! Давно из своей алкоголической поэзии выбрался?! Мне Инесска всё про тебя рассказывала. И про оды твои на звезды, и про «мяу-мяу»… Где ты блуд вообще такой видел, чтоб я – актриса, со студийным районным образованием, можно сказать, почти самородок, ночью тут шваброй всё драила, а вечерами ноги нарастяг корячила? Ты крест бы приберег для целей эмиграции в автобусы… к парикам… козлина такой… Боже, как же так? Ну почему одним фотоаппараты, а другим засвеченные пленки? Вроде не дура. А вся жизнь нарастяг пошла… (Смотрит на руки.) Сволочи, даже резиновых перчаток не дали. Намывай им шерсть тут. Глядишь, золотое руно намоешь. Чёрт бы вас всех побрал! Не свою жизнь я прожила, не свою… Работать, Магдочка, работать! (Молча моет полы.)

В производственном цехе появляется неопределенного возраста невысокий мужчина – это Тулуз. Он в солдатских штанах, сапогах и телогрейке. На носу – очки. Борода – редкими кустами.

Тулуз. Привет, Магдуль.

Магда. О! Не было печали. Картину написал?

Тулуз. Нет.

Магда. Краски пропил?

Тулуз. Магдуль, ну чего ты. У меня кризис.

Магда (перестает мыть, опирается на швабру). А мучить меня не кризис? Ты декорации вчера как поставил? Девки себе чуть все ноги не переломали.

Тулуз. Как смог. Магда, я один на весь «Мулен Руж». Пойми меня правильно. Времени не хватает.

Магда (подбоченясь). А я на всю фабрику. Деникинскую, кстати сказать!

Тулуз. Лучше Махновскую.

Магда. Один хрен. Чё приперся? Видишь, у меня работы невпроворот. Кто тебя вообще впустил?

Тулуз. Так ворота настежь. Я и прошел. Магдуль, мне ночевать негде.

Магда. Тебе всегда негде было. И что?

Тулуз. Ну Магда.

Магда. Я тебе – общежитие?

Тулуз. Магда…

Магда. Да, Тимофей? Тебя остальные профурсетки взашей погнали?

Тулуз. Ну, если честно, на профурсеток-то вы все не очень…

Магда. Еще слово, ты шваброй по художественному загривку получишь.

Тулуз. Хорошо, пусть будет – профурсетки.

Магда. Поиронизируй мне тут.

Тулуз. Магда, я спать хочу. Я устал очень.

Магда. Отчего это так, дорогой мой?

Тулуз. Устал. Просто. Спать хочу.

Магда. Тулуз, ты дурак? Ты что, не видишь, что творится?

Тулуз. Что?

Инесса. Ты спиваешься.

Тулуз. Знаю.

Магда (моет полы). Знать мало, понимать нужно.

Тулуз. Я пытаюсь.

Магда. На пакеты с дихлофосом переходишь?

Тулуз. Ну что ты, в самом деле?

Магда. Надоел ты мне. Где картины?

Тулуз. Я пишу.

Магда. Ты последнюю полгода тому назад начеркал. Мы на рынке ее продать не смогли. Что с тобой?

Тулуз. Пишу.

Магда. Ты не пишешь. Ты – бухаешь! А остальное жжёшь!

Тулуз. Магда. Пусти меня. Я спать хочу.

Магда. Полы помоешь?

Тулуз. Магда, я – художник.

Магда (бросает ему швабру с тряпкой). А я – актриса. Вот, бери кисть и рисуй. Только аккуратно, не разводи тут творческое болото.

Тулуз. К себе пустишь?

Магда. Ты рисуй, рисуй, там посмотрим.

Тулуз нехотя берет швабру, неумело моет.

Магда. Нарастяг бери. Не халтурь.

Тулуз. То есть?

Магда. Профессиональное. С захватом. И амплитудой. И не елозь. На себя тяни. Вот, видишь, получается, когда хочешь.

Магда садится на край сцены, свешивает ноги.

Магда (спиной к Тулузу). Ну, ты как сам?

Тулуз. Страшно. Устал.

Магда. Это я слышала. А вообще?

Тулуз моет полы, молчит.

Магда (вполоборота поворачивается к Тулузу). Отчего устал, спрашиваю?

Тулуз. От всего. Ты что, не понимаешь?

Магда. Нет.

Тулуз (перестает мыть полы, держит швабру как канатоходец). От натуралистов, от постных модернистов, от авангардистов! От шелупени этой околохудожественной.

Магда. Ты опять за старое? Сам-то ты кто?

Тулуз. Я – псевдореалист, Магда. Что ты меня спрашиваешь? Ты же сама прекрасно знаешь.

Магда. То-то мы ни одну твою картину продать не можем.

Тулуз (взрывается, бросает швабру на пол). Так потому и не можем, что толпа толпу покупает. Что общее мракобесие за всеми стоит. Мы же уже давно одним стадом пишем. Нет художников! Нет писателей! Нет! Одно одутловатое лицо осталось. Тусовщики, союзы, партии, деятели. (Отчетливо.) Де-ла-те-ли. Легион есть, а ни одного воина среди них.

Магда. Партии-то тут при чем? (Кивает на швабру.) Реквизит фабричный подними.

Тулуз (поднимает швабру). Потому что это всё то же самое. Серая безликая масса. Манка. Авангардисты – каша. Натуралисты – каша в комках. Постнодерьмисты – прокисшая каша. А партии – так это вообще каша на воде. Только без крупы. Нам по телику давно уже быдло быдлу впаривает быдло.

Магда (сгибает одну ногу в колене и ставит на сцену, другая – свисает, покачивается). Да, только ты забываешь, что у быдла есть одна особенность – оно всегда не ты.

Тулуз. Только мне это говорить не надо, ладно? Не надо вот этого. Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

Магда. Может, вам тогда реализм пора всем писать? Чтобы быдлом себя перестать чувствовать?

Тулуз. А где он, реализм? Где? На фабрике этой? На комбинате? В клубе нашем доморощенном? Всё же псевдо. Только не понимает никто.

Магда. Ну почему же, всё я понимаю. Вы же сами все псевдо. Ходите только по нам и жизни наши топчете. Мы ж, бабы, для вас никто, так, кому чем придемся… кому палитрой, кому пером, кому пюпитром… А вы по нам – по холстам – тряпкой, тряпкой… Ты выжимай, Тимка, выжимай. Извини, перчаток нет. Все на азотный ушли. Так что – голыми ручками… Вон Инесска даже один курс филфака в Питере закончила. А потом ее один профессенок завалил. Объяснял, что очень хочет стихослагать ее образ. Не стихосложилось. В Пэ-Тэ-У пошла. А потом к нам.

Тулуз (неумело отжимает тряпку). Магда, что ты говоришь такое? Я, конечно, виноват. Очень, но… Я ведь и замуж тебя сколько раз звал.

Магда. Ой, ну да ладно тебе, Тимоха. В чем ты тут виноват? Ты ж палец о палец не ударишь. Всё у нас творческие муки. Там запьет, тут загуляет. Я картин твоих не помню. Что на мешок картошки обменяли, что на сивуху. Ну как же – Художник! Замуж за него еще иди. Я похожа на сумасшедшую? На что я тебя потом обменяю? На килограмм сахара? На пуд соли? На десяток яиц?

Тулуз. Магда, мне плохо очень.

Магда (поднимается, подходит вплотную к Тулузу). А мне, карлик ты этакий, хорошо, по-твоему?! Что я тебе вообще говорю? Ты посмотри на себя, ты даже до карлика не измельчал! Измельчал, может, и правда Художником бы стал. А так ни то, ни се. Метр с кепкой – что это у нас за высокорослый гном?

Тулуз. У меня гормоны.

Магда. У меня тоже! Представляешь! Я мужика хочу! Нормального, без закидонов! Без истерик этих. Ты вспомни, что ты неделю назад сделал? Ты пять холстов сжег. Пять холстов!

Тулуз. Сжег. Согласен.

Магда. Тряпку отжимай!

Тулуз. Я отжимаю.

Магда. Фигово ты ее отжимаешь. Давай сюда! (Отбирает у Тулуза тряпку.)

Магда моет полы. Тулуз отходит в сторону.

Тулуз. Я – да. Сжег. А потому что. Плохо. Беда пришла, Магда. А я с бедой не могу жить. Когда это не нужно никому. Вообще. Когда только телевизор с куклами или кино с графикой. Любви нет. Понимаешь, Магда? А куклы не рождают любовь. А мне любовь нужна.

Магда (снимает тряпку со швабры, опускается на колени, на корточках трет пятно). А кто она, кто, для тебя эта детсадовская любовь?! Поиметься и опохмелиться? Тима, ты фактически несколько лет без нормальной работы. Ты своими кистями и красками уже задрал всех. Ты полукарлик-получеловек давно. По тебе хоббиты плачут. Твои декорации в «Мулен Руж» любой школьник сварганит.

Тулуз (ходит вокруг Магды). Но ведь были картины. Была нормальная работа – были и картины. Я же на азотном не последний человек когда-то был. Зам начальника химцеха, между прочим. Так что всё было. Когда-то. Это потом уже всё вкривь и вкось пошло… Руки опустились.

Магда. Вот именно, что были, была, было, был! (Выжимает тряпку в ведро.) Когда-то! Сплыло! Барахло осталось! (Поднимает голову, смотрит на Тулуза.)

Тулуз. И что мне, в петлю теперь?

Магда. Нет! Ухо себе, как Ван Гог, оттяпай, чтобы этого не слышать.

Тулуз. Когда-нибудь я так и сделаю…

Магда. Ой-ой-ой! Где ты и Ван Гог? Что вы все бравируете собственным сумасшествием? Ты еще, как Лотрек, прихрамывать начни. А мыть полы так никто, между прочим, из вашего брата и не научился.

Тулуз. Мы другие полы моем.

Магда. Да?! И что ты такого в своей жизни намыл? Ночевать даже негде! Иди домывай давай! (Бросает ему тряпку под ноги.)

Тулуз (наклоняется, накидывает тряпку на швабру, но полы не моет, смотрит на Магду). Я вот чего, Магда. Тут так… Как бы тебе объяснить… Да, ты права, конечно… Но отчасти, отчасти лишь… У меня ведь всё – винегретом. Но ведь это не у меня винегрет, а у них бардак… А я пишу, что вижу… А оно страшно… Оно не пишется в стиль… Мне смешно порой даже хочется сделать, забавно, а оно ужасно получается, вкривь и вкось, не держу линию… а жизнь… вообще… она вся – псевдо оказалась… и денег нет… пишу – и в печь. Напишу, и так мне погано. Ведь знаешь же меня, за мной же и художественное, и премии были, а потом вдруг… я и писать тогда перестал толком… ну, когда враги вдруг героями стали, а герои – врагами… Вот ведь… я лишь отражаю… потому и псевдо всё получается… не реально… Теперь вот памятники рушат… И оползни эти, постсоветские, поползли… А ведь у меня деда когда-то убили… то есть вот так получилось… Я ведь, знаешь, права ты… Я теперь почти всё время жгу… Я устал, Магда. Я спать хочу. Как такую реальность писать?..

Магда бросает ему ключи.

Магда. Вали. Сама домою.

Тулуз поднимает с пола ключи.

Тулуз. Так вроде домыли уже. Пошли вместе, а? У тебя, кстати, есть дома что выпить?..

Магда. Я тебе сейчас вместе с ухом язык отрежу!

Тулуз. Лучше сразу в гробу постели.

Тулуз подхватывает ведро и швабру. Оба выходят.

«Фабричный» занавес поднимается.

Сцена четвертая
Культурное достояние

Кабинет Элеоноры Ласковой.

Письменный стол, шкаф, диван, расписанная драконами китайская ширма, а также круглый стол, на котором возвышается странный холм, прикрытый огромной цветастой шалью. Вокруг стола стулья.

Элеонора Ласковая сидит за письменным столом. Вокруг него собрались Инесса, Виола и Любочка.

Впоследствии к ним присоединяются Магда, Представитель и Тулуз.

Элеонора Ласковая (из-за стола). Ну-с, дзе-во-чки! Как растяжечка?

Инесса. Тянемся, Элеонора, тянемся.

Элеонора Ласковая. А Магда где?

Инесса. Опаздывает.

Элеонора Ласковая. Топчет ее кто?

Виола. Тяжело сказать.

Элеонора Ласковая. Звоните!

Любочка. Звонили. Никто не берет трубку. (С любопытством поглядывает на круглый стол.)

Элеонора Ласковая. Значит, топчет.

Инесса. У нас неизвестность в этом плане.

Элеонора Ласковая. Хотите сказать, что на троих работать будете?

Виола. Ну, если надо…

Элеонора Ласковая. А что с тушью и колготней? Наскребли по сусекам?

Любочка. Я у подруги одолжила.

Элеонора Ласковая. Показывай.

Любочка. Вот. (Протягивает чулки.)

Элеонора Ласковая. Ну-ка. (Рассматривает, тянет в разные стороны; чулки лопаются.) Подруге привет передавай. (Возвращает две рваных «ноги» Любочке.)

Любочка (едва сдерживая слезы). Что же вы наделали! Это же не мои.

Элеонора Ласковая. Не реви. Что у тебя, Инка?

Инесса. Я на толкучке купила, но боюсь, вы тушью обувь чистить начнете. Элеонора, вы в своем уме? Зачем вы Любочке чужие чулки порвали?

Элеонора Ласковая. Не хами. Давай сюда. (Инесса неохотно протягивает флакончик, Элеонора Ласковая с подозрением его рассматривает.) Не пойдет. Левак.

Инесса. Может, мне тогда гуашью намазаться?

Элеонора Ласковая. Прикажу – намажешься. У Тимофейки этого добра навалом. Кстати, кто и когда видел нашего карикатуриста в последний раз?

Виола. Вчера был.

Элеонора Ласковая. А сегодня вроде нет. Значит так, чтобы через полчаса всех нашли. У меня сообщение будет. А это вам, оторвы, презент от меня. Спасибо спонсору.

Инесса. Какому еще спонсору?

Элеонора Ласковая. Самому главному. Всё потом. Разбирайте, я сегодня ласковая.

Встает. Подходит к ширме, вытаскивает из-за неё два огромных полиэтиленовых мешка. Бросает танцовщицам. Те подхватывают мешки и вынимают из них платья, туфельки, чулки, подвязки, плюмажи, краски и прочее «муленружевское» великолепие.

Виола. Откуда это всё?

Любочка. Боже, красота какая!

Инесса (с подозрением смотрит на мешки с изображенной на них эмблемой в виде двух сердец – маленькое в большом). Гуманитарная помощь подоспела.

Элеонора Ласковая. Язык за лошадиными губами придержи. Оттуда, между прочим. (Показывает вверх пальцем, затем смотрит на часы.) Значит так, всем быть здесь. Никуда не выходить. Звонить Магде. Искать Тулуза. Вещи быстро на себя. Чтоб как в армии – пока горит спичка. Всё. Я скоро буду. И чтоб все – в нарядах. Из пакетов. (Кивает на круглый стол.) Стол не трогать. Удавлю колготками.

Деловым шагом выходит из кабинета. Женщины в изумлении рассматривают содержимое пакетов. В кабинет влетает Магда.

Инесса. Ты где была? Элка обыскалась уже.

Магда (валится на стул). Уф, девчонки, извините, устала. Вчера еще на фабрике. Да и Тулуз достал.

Виола (нервно). Так он у тебя ночевал?

Магда. А где же ему еще ночевать?

Виола (понуро). Ясно.

Магда (миролюбиво). Ну что тебе ясно, Вилка? Что ты как маленькая, в самом деле? Он – мужик, я – баба.

Инесса (с усмешкой). Фабрика, говоришь? Тоже мне, рабочий и колхозница.

Магда. Девки, давайте закроем тему. Нам еще на растяжку.

Инесса. Подожди ты с растяжкой. У Элки тут аврал какой-то образовался. Сообщить что-то хочет. Тулуз, кстати, приковылял?

Магда (кивает). Рисовать пошел.

Любочка (вытаскивает платье из пакета). Глазам своим не верю. Чудо какое-то.

Инесса. Не к добру. Тряпки эти.

Магда. Что за тряпки?

Виола. Элка сегодня одарила.

Любочка. Вот. Смотри. (Выкладывает вещи на письменный стол.)

Магда (подходит к столу, рассматривает одежду). Вот это новость. Надо же, и бирки вроде французские. И чулки. Италия, что ли? Бог ты мой, какие подвязки, не то что наши.

Инесса. Не повиснуть бы нам на подвязках этих. А то знаешь, бирки – бирками, а спонсор наш. (Внимательно рассматривает изнанку платьев.) Кстати, лейблы странные. Это явно и не Франция, и не Италия. Самопал какой-то. Ладно, давайте, напяливайте это барахло. Элка сказала при параде быть.

Магда. Да ну?

Инесса. Ага…

Все направляются за ширму.

Виола. Да какая, собственно, разница? Франция – не Франция.

Инесса. Есть разница. Не люблю я эти подачки сверху.

Любочка. А мне нравится. Очень!

Магда. Согласна. Хоть танцевать будет в чем. А то мы уже непонятно во что превратились.

Инесса. Непонятно, во что мы потом превратимся. (Перекидывает свое платье через перегородку ширмы.)

Виола. Ой, как по ноге идет. Девчонки, у меня сейчас оргазм будет.

Любочка. Инесс, подай плюмажик, пожалуйста. Закрепишь? Так нормально? Не съезжает?

Инесса. Нормально. Теперь мы все на лошадей похожи. Нам хлыста только не хватает.

Магда. Надо же, платье как влитое сидит.

Инесса. Это тебе все-таки не халат на фабрике.

Виола. Девчонки, а кто меня затянет?

Инесса. Всё у тебя одно на уме.

Виола (стонет). О-ой-й! Будто в ладони чьей-то. Мягкой, нежной, ласковой. Де-е-е-вки!!! Это – просто отпад какой-то! Посмотрите, какая колодочка! Чистый «Мулен Руж»!

Инесса. Мужика тебе надо. Зверя.

Любочка. Давайте быстрей. Мне кажется, Элка идет.

Инесса. Вот, вот, растянет нас прямо на ковре.

Выходят из-за ширмы. Складывают свою одежду в пустые пакеты. На всех платья для канкана, с плюмажами.

Любочка. Интересно, а что она на столике прячет? Честно говоря, очень кушать хочется. Аж под лифчиком свербит. (Подходит к круглому столу, закрытому цветастой шалью, пригибается, приподнимает уголок платка, заглядывает под него.)

Инесса. Не трогай – отравишься. Там наш азотный городок. В миниатюре.

В этот момент в кабинет входит Элеонора Ласковая с человеком лет пятидесяти. В руках у него кожаный портфель с блестящими замками.

Элеонора Ласковая (суетится). А это, Альфред Германович, наши примы. Девочки, да что вы застыли, в самом деле? Ах, какие красавицы! Чистый розарий! (Умильно хлопает в ладоши.) Стесняются вас, Альфред Германович… Вот – заробели. Ну, родные мои, (подбегает к танцовщицам) давайте, сладкие. (Нежно берет Магду и Виолу за руки, ведет к круглому столу.) Вот, Любочка правильно сделала. Поднимай, поднимай, платочек, доченька. Оголодала, родная.

Любочка аккуратно снимает платок. У танцовщиц вырывается удивленный вздох – стол сервирован. На нем стоят блюдца, вазочки с эклерами и пирожными, самовар, чайничек, фужеры и бутыли с шампанским.

Элеонора Ласковая. Давайте, мои рыбоньки, угощайтесь. Такой день у нас, такой день! Сам Альфред Германович пожаловал. А что, Альфред Германович, может, сами представитесь? Девоньки, ну что же вы. Давайте. Пирожные, конфеты. Немного шампанского. Только, девоньки, вам много нельзя. Сегодня еще танцевать. (Шаловливо подмигивает.)

Танцовщицы в нерешительности стоят вокруг стола и с изумлением смотрят на Элеонору Ласковую.

Инесса. Элеонора… кх-кх… Ласковая… нам сладкого и мучного нельзя, вы же знаете.

Элеонора Ласковая. Ну что ты, Иночка, сегодня такой день. Сегодня можно. По чуть-чуть. Видите, Альфред Германович, как они ко мне? Со всей душой. Я им говорю, ну бросьте, девоньки, меня так называть. Я же из простых. Ивановна. Нет, говорят, вы для нас будто мать родная. Ласковая. Ну что с ними делать будешь? Вот так и живем: я – мать, это мои доченьки. А где сыночек-то наш, Тулузик? Так-то, Альфред Германович, он – Тимофей. Но уж больно талантлив. Вы бы его картины видели. А декорации! Так что для нас он – Тулуз. Не иначе.

Виола. Элеонора Ласковая, я схожу за ним?

Элеонора Ласковая. Сходи, солнышко, приведи его. Ну, давайте же уже садиться.

Все рассаживаются вокруг стола. Виола, подобрав полы длинного платья, быстро выходит.

Представитель (усаживаясь и приставляя портфель к стулу). А великолепных дам, простите, как звать-величать?

Элеонора Ласковая (представляет танцовщиц). Инессочка, Магдочка и Любочка. А Виолочка только что вышла.

Представитель. Какие у вас имена любопытные.

Элеонора Ласковая. Сценические.

Магда. Мы к ним как к собственным привыкли.

Представитель. И Любочка?

Любочка (взбив пероксидные локоны). А вот у меня родное, натуральное.

Инесса. Не прижилось просто ничего. Мы уж и Эльжбетой пробовали, и Гертрудой. Никак.

Представитель. А это весь ваш состав? Мне казалось, вас больше должно быть.

Элеонора Ласковая. Ой, тут беда такая, Альфред Германович. У нас еще четыре девушки было. Но одна в декретном, другая ногу недавно сломала…

Инесса (перебивая). Прямо на канкане. А при нашей профессии в полторы ноги не потанцуешь.

Элеонора Ласковая (недобро стреляя на Инессу глазами)….А две других на время в Германию уехали.

Инесса (подмигивает Представителю). На заработки. Ну вы поняли.

Элеонора Ласковая (шикая на Инессу и корча гримасы; тихо). Угомонись.

Представитель. Да, да. Заработки – это хорошо. Это нужно. Это важно. Найти их, конечно же, в случае чего не составит труда?

Магда. А вам зачем, если не секрет?

Представитель (туманно). Да так. Я на всякий случай спросил.

Любочка. А они уволены. Без выходного пособия и задними числами. Да, Элеонора Ласковая? Ой, я что-то не то сказала?

Элеонора Ласковая (кашляет в кулачок). Они вообще-то все по собственному ушли. У меня и заявления где-то были. Надо поискать.

Представитель. Ну что вы, что вы. Не затрудняйте себя, это уже несущественно.

Долгая неловкая пауза.

Элеонора Ласковая (умильно). Альфред Германович?

Представитель. А? Да, конечно. (Берет бутыль шампанского.)

Элеонора Ласковая. Ой, да что вы, я сама, вы пока представьтесь. (Аккуратно вытягивает у него бутыль из рук.) А я уж за всеми поухаживаю. (Опытным движением открывает шампанское, сама же и разливает в фужеры.)

Представитель. Собственно, дамы, как изволила выразиться многоуважаемая Элеонора Ивановна…

Магда (поправляет). Ласковая.

Элеонора Ласковая. Ой, Магдочка, ну что ты. Это для вас я – Ласковая.

Инесса. А для остальных?

Элеонора Ласковая. Ну и для Альфреда Германовича, конечно. Но это же наше, внутреннее больше… Простите нас, Альфред Германович. Сами понимаете, женщины, – любим поболтать. Ох, конечно же, я для вас просто Ивановна. Ну и ласковая, конечно же, тоже… Доченьки – чаек, пирожные. Надо бы фужеры за такую удивительную встречу поднять!

Любочка. А Виолу с Тулузом не будем ждать?

Магда. Я посмотрю.

Инесса (тихо). Не надо.

Элеонора Ласковая. Ну, конечно же, давайте подождем. Альфред Германович, а мы пока вас послушаем.

Представитель. Ну, что ж. Если позволите, я сидя.

Элеонора Ласковая. Конечно, конечно.

Представитель. Как меня зовут, вы уже знаете. Альфред Германович. Фамилия моя – Шевяк[2]2
  Шевяк (сев. сиб.) – кал, помет скота, животных, в том виде, как бывает по природе. По шевякам всякого зверя признаешь.(«Толковый словарь живого великорусского словаря» В. И. Даля).


[Закрыть]. Но главное не в этом. А главное в том, что с недавнего времени я имею непосредственное отношение к культурному достоянию нашего края. То есть работаю в администрации. Не могу, конечно, сказать, что должность моя большая, но…

Инесса. Сытная?

Представитель. Изредка, дорогая моя, изредка. Дело в том, что место мое не последнее в иерархии власти. Очень ответственное и сложное. Так сказать, сопряженное… (пауза) с владением, пользованием и распоряжением… Так что, сами понимаете, не до еды порой. Пока всё распределишь, не один месяц уйдет. Смотришь, и не поел даже.

Магда. Очень вас хорошо понимаем. Голодаете. Тяжело, наверное, распределять?

Представитель. Не то слово. Тяжкое бремя порой нести приходится. Невыносимое. Но суть опять же не в этом… Ведь как вам, барышни, известно, край наш один из самых… как бы это точнее выразиться – достоятельных.

Любочка. Простите, каких?

Представитель. Достоятельных. А достояние нашего края, как известно, основано на достоянии всего народа.

Инесса. Вот даже как. Очень интересно. Какое в вас живомыслие любопытное.

Элеонора Ласковая. Не перебивай, Иночка.

Магда (Инессе). Я пойду, посмотрю. Что-то долго их нет.

Инесса. Сиди.

Магда. Нет, я схожу все-таки. Элеонора Ласковая, я выйду на минутку? Очень надо.

Элеонора Ласковая. Разве что на минуточку. Одна ножка здесь – другая там.

Инесса. Как на растяжке.

Магда, приподняв платье, нервно выбегает.

Элеонора Ласковая. Альфред Германович, милейший…

Представитель. О чем это я?

Инесса. О достоятельности нашего края… До этого вы про недоедание говорили и тяжкое бремя.

Представитель. Так вот… Но что есть достояние, дамы? (Обращается ко всем.)

Любочка (внимательно слушает Представителя, опершись подбородком на выставленную ладошку). Что, Альфред Германович?

Представитель. А вы сами как, уважаемая, думаете?

Любочка. Ну, я думаю, что достояние – это когда дом у каждого, работа у всех постоянная, зарплата такая, чтоб можно было за границу ездить… На курорт. К морю. В отель пятизвездочный. И чтоб обязательно – шезлонг с коктейлем. И чтоб анимации еще. По вечерам.

Представитель. А что же вам у нас не нравится отдыхать? Вам наших анимаций не хватает?

Любочка, потупив взгляд, молчит.

Элеонора Ласковая (Любочке). Ну?

Любочка (неуверенно). Нет, мне нравится, конечно. Но иногда просто хочется в Египет, в Турцию. В Париж, например. В «Мулен Руж» тот же сходить… Вот у меня подруга дневник в Интернете ведет. Всё время фотки из разных мест. То пирамиды, то водопады. А я, кроме нашего края, и не видела ничего.

Представитель. Вот это очень хорошо, что не видели. И не надо. Потому что наше достояние – это не дом и чужие курорты, а мы сами. А что мы сами? Мы есть – культура. Большая и великая. Культура, так сказать, с ресурсами. С углем и нефтью, с торфяниками и чащами.

Инесса. Вот даже как.

Представитель. Конечно же. С нашими глубокими озерами и бескрайними полями. А сколько морей у нас? Хребтин горных? Снега? Но что самое главное, наша культура – это не просто какие-то там песочные пирамидки, а прежде всего, краеведческие музеи, музеи революции, церкви наши. Краеведческие, опять же.

Инесса. То есть – это не то, что мы едим, а что плодим?

Элеонора Ласковая (сквозь зубы). Прикрой ротик, Иночка. Возьми пирожное.

Инесса. Хорошо, матушка. (Берет эклер, заталкивает в рот.)

Представитель (к Инессе). А вы разве не согласны со мной?

Инесса (с набитым ртом). Согласна. Продолжайте.

Представитель. И вот как лицо, ответственное за культурное достояние нашего края, должен вам сказать, у нас не всё так плохо, как пишут в желтой прессе. И Париж вам (Любочке) вовсе даже не нужен. Ибо вы, барышни, – лучше Парижа, вы наши – родные. Наш, можно сказать, родной «Мулен Руж».

Инесса. Наше краеведческое фсё! (Один за другим облизывает кончики пальцев.) Вы, Альфред Германович, на какой машине приехали?

Элеонора Ласковая. Инес-с-са!

Инесса. Я просто поинтересовалась. Нельзя, что ли?

Представитель. С удовольствием отвечу на ваш вопрос. К сожалению, у меня пока нет своего автомобиля. Не заработал. (Разводит руками.) Только служебный Мерседес, принадлежащий, как известно, администрации края. И тот уже, кстати, старенький. Прошлогодний. А почему вас это вдруг заинтересовало?

Инесса (усмехается). А к тому, что, думаю, Любочке хотелось бы на «Мулен Руж» не изнутри так называемого краеведческого клуба посмотреть, а извне – как зрителю. И не на раскладушке со стаканом лежать – в тундре неасфальтированной, а вот именно что в шезлонге с коктейлем. С анимациями. Где-нибудь в солнечной Хургаде. Сами-то вы, кстати, заграницей были? В Париже вот том же?

Представитель. Конечно. И не один раз. В служебных командировках. Мы французский народ с нашим достоянием знакомили. Иконы возили.

Инесса. Возили или вывозили? (К Элеоноре Ласковой.) Только интересуюсь. Мерседесик ведь старенький, мог и сломаться.

Представитель (радушно хохоча). Какая вы, однако ж, на язычок острая. И утрируете постоянно. Это выставки были. Разве не видели, еще по первому каналу освещали – «Православный ход в Париже».

Инесса. Я телик не смотрю. Мне православных хороводов и тут предостаточно. Ну и что там народ французский? Обомлел от нашего православия?

Элеонора Ласковая. Инка!

Инесса. Спрашиваю исключительно ради самообразования.

Представитель (легким движением руки останавливает Элеонору Ласковую). С удовольствием ради вашего образования отвечу. Народ там открытый, душевный, понимающий. Знают же из какой страны мы приехали. Эйфель большой, Лувр длинный, я мимо проходил, кварталы есть разные, но это так… я по долгу службы, чтоб детальней ознакомиться… Но вот нашего, исконного, там нет.

Любочка. Исконного? А чего исконного?

Представитель. Души русской, размаха. Краеведения. Чтоб вышел в поле – и потерялся. Понимаете меня? Маленькая страна. Нечего там делать. Лягушатники.

Инесса. Ви? (С любопытством наклоняет голову.) А у нас чё делать?

Представитель. Так что угодно, милейшая вы моя! Сейчас такие возможности. Клуб вот ваш. Вы же таланты все. Я раз пять в «Мулен Руж» был, и что?

Любочка. Что? Расскажите, пожалуйста.

Представитель. Ничего! Мельница – она и есть мельница. А на вас посмотришь, жить хочется, душой петь, в загул на неделю, можно сказать.

Инесса. Вы, кажется, культурой заведуете?

Представитель. Так и я о чем! Поднимать ваш клуб надо, спонсировать! Делать из него достояние края, так, чтоб все туристы не в Париж ехали, а к нам, сюда – в русские поля и степи, к елям и березам ломились! Мы весь мир перевернем! Это же будет просто нечто!

Инесса. Это да. Это будет нечто.