Текст книги "Сказки для 21-й комнаты. Фантастические рассказы"

Забытая история

Пишу совсем кратко, спешу – я боюсь забыть всё в любой момент. А я обязан это запомнить! Моя история должна сохраниться!

Так вот, дело было так: лет эдак десять назад ехал я по одной междугородней трассе. Не буду её называть – всё равно не помню. Проезжая остановку, я заметил боковым зрением девчонку, сжавшуюся от холода, всю слипшуюся под дождём, словно кусок жёваной газеты в качестве патрона от рогатки. Отчётливо помню, что удивился, как сильно дрожат её волосы на ветру, одежда вся колышется, как флаг США в би-муви… Мокрая, обнимающая собственные плечи, дрожащая от холода… После всего этого тот жуткий холодный ветер представился мне каким-то злым насильником, собиравшимся сотворить мерзкий блуд с невинной девочкой. Этот образ так сильно зацепил меня, что я невольно затормозил, чтобы спасти беззащитную девчушку. Уже когда заглох мотор, я понял, что слишком сильно окопался в своей фантазии… а останавливаться мне совсем не надо было… Наверное, я спешил – не помню. В зеркале я увидел, как она, бедная, повернула серую сахарную головку в мою сторону. Я совсем не хотел выходить в этот тёмный холод, проклинал себя за то, что остановился, но и уехать прочь постеснялся. Наверное, пару минут я так и просидел в машине. Потом я всё-таки передёрнул рычаг скорости и подъехал к ней. А девочка всё стояла, как вкопанная. Я вышел из машины, махнул рукой, открыл рот, чтобы позвать, как вдруг всё вокруг заполонил яркий слепящий свет, а я упал назад. Упал и, видимо, сильно ударившись головой, потерял сознание…

Вдруг я очнулся и увидел несущиеся на меня автомобили. В моих руках был руль. Не сообразив сразу, я дёрнул руль в сторону и зацепил зад впереди нёсшегося грузовика. Хорошо так зацепил. Мой автомобиль тряхнуло, раздался чей-то женский вопль сбоку, и мы все внезапно полетели в сторону. Машину крутануло по оси, и она с силой влетела в бочки с водой. Вода залила всё лобовое стёкло. А моё лицо залил пот. А какая-то женщина справа от меня так и продолжала орать. Я обернулся и увидел рядом с собой блондинку лет тридцати, с парой явных пластических операций на лице и огромной грудью. Она смотрела вперёд, визжа, и махала руками перед лицом, словно хотела прогнать тысячу мошек. Не надо, наверное, говорить, как я был всему этому удивлён? Я был удивлён настолько, что, похоже, моя возможность удивляться превысила лимит и атрофировалась.

Я вылез из автомобиля и принялся шарить по карманам в поисках сигарет. Обратил внимание, что на мне совершенно другая одежда, зато те же ботинки. Сигарет не было.

– Есть курить? – спросил я у девушки, заглянув в окно. Не прерывая визгов, она меня послала матом.

Тогда я забрался внутрь, наверное, излишне грубо оттолкнул её и обыскал, впрочем, безрезультатно, бардачок. Вылез обратно и повалился без сил на асфальт, лёг морской звездой.

Через пару минут, успокоившись, из машины вылезла та девушка. Я лежал с закрытыми глазами, как вдруг почувствовал, как что-то перекрыло солнце надо мной. Пришлось поднять веки. Надо мною стояла она и протягивала тоненькую, уже прикуренную дамскую сигарету. Я присел, затянулся и поблагодарил её.

– Что случилось, Шепп? – спросила она.

Я промолчал.

– Шепп, что случилось, чёрт подери?!

Я всё так же молчал, и она сдалась – присела рядом со мною на тёплый асфальт.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил я.

Мне этот вопрос показался тогда совершенно естественным, но она почему-то выпучила на меня свои химически-огромные глаза, как на сумасшедшего.

– Шепп… – прохрипела она, подавившись, – что с тобой…?!

Ну, тот разговор длился ещё долго, весь воспроизводить не буду. Выяснилось, что она – моя жена, а я, собственно, – её муж. Уже лет шесть. Но я этого не помнил. Я рассказал ей последнее, что было в моей памяти – это остановка, девочка, вспышка. Тогда всё и совпало. Моя свежеиспечённая жена сообщила, что я ей когда-то рассказывал, как за несколько лет до встречи с ней со мной что-то произошло, и я потерял тогда память. Полностью. А она, получается, выходила тогда замуж всё равно что за ребёнка. То есть, у человека, можно сказать, нет прошлого, нет никаких взглядов на жизнь, каких-либо конструктивных мыслей. Зато есть неплохая внешность, деньги, квартира. Неплохой мезальянс, а? Уже там, сидя на асфальте, я своими едкими комментариями к её рассказу полностью разрушил до основания наш идиотский «брак». Ну, его к чертям!

Теперь я всё вспомнил, всё, кроме тех лет десяти между вспышкой и аварией. Теперь всё наоборот.

Пару месяцев я втягивался: меня лечили врачи, я заново знакомился с друзьями, обнимал своих постаревших родителей, которых раньше не помнил, разводился с женой и много ещё чего… Самое интересное началось, когда однажды я проснулся в квартире, которую снимал в Палермо, а со мною спала молодая девушка. Я уж думал – опять вспышки, аварии, амнезии. Но вдруг она проснулась.

– Шепп, привет, – сладко промурлыкала она, не открывая залитых сном глаз. – Ты так сладко спал, я не стала тебя будить. Господи, как я соскучилась…! – я с силой зажмурил глаза и принялся считать до десяти. – Как затянулась эта поездка! Как мне тебя не хватало. Три месяца! Господи, целых три месяца! – она принялась целовать мою волосатую грудь.

– Я слышала, ты развёлся с женою. Что-то, наконец, случилось?

– Я всё вспомнил… – только и сказал я, а она сорвалась вдруг с меня, схватила одеяло и закрылась им, оставив меня, наоборот, голым.

– Ты вспомнил… всё? – переспросила она, надавив на последнее слово.

– Точнее, забыл… То есть… Я вспомнил всю свою жизнь до того момента как потерял память, а вот последние девять лет я как раз не помню… Ты кто?

– Ты помнишь… молнию? – спросила она. У неё было совершенно странное выражение лица… странное, но сексуальное… а я даже не мог прикрыть своё возбуждение.

– Вспышку? Да, я помню её, а ещё остановку, маленькую девочку… А ты моя… типа это… любовница, да? Как тебя зовут?

– Лика. Я – та девочка.

Она рассказала, что та вспышка, скорее всего, была молнией… Она ударила тогда нас обоих и ушла вся в сырую землю. Нас обнаружили, вызвали скорую, отвезли в больницу и пригнали туда моих родителей, которые и выхаживали меня и обучали всему заново потом, как младенца. Лика тоже потеряла память. Но, кто она и кто её родители так и не стало известно. Её определили в приют. Я же наблюдал за ней всё это время, звонил, интересовался, как дела и, в конце концов, снял для неё комнату, чтобы она не жила в приюте. Да, я не бедный. Потом между нами завязалась связь, и мы стали любовниками и продолжали ими оставаться многие годы, и даже когда я женился.

Под конец этой истории она разревелась, обернувшаяся одеялом, как толстая гусеница, в углу возле комода. А я сидел голый на кровати и курил сигариллы, сыпля пеплом на палас.

Мне было без разницы, что с ней будет, вспомнит она всё или нет, найдёт ли своих родителей: я внезапно осознал, что наш мир и наша жизнь – чушь собачья. Память, чувства, законы… чёрт возьми, да что угодно! Всё это неправда и чушь…! Пшик – и всё, пусто, нет ничего, как будто и не было…!

А потом я собрался и вышел. Я тут же забыл её лицо. А потом… потом… Чёрт! Я забыл, что потом!

Ах, да, да, помню!

Спустя некоторое время со мной связался по телефону один тип. Странный тип. Всё рассказывал, как мы с ним когда-то ездили на рыбалку, как я сопровождал его дочку на каникулы во Францию. Также, по телефону, он сказал мне, что имеет предположение, как бы можно было вылечить моё «беспамятство»… хотя бы попытаться.

Не знаю, почему, но я всё-таки заинтересовался и приехал. Представить себе не могу, как общался когда-то с таким чудиком, усатым лысым заморышем. Профессор ещё…! Всё бегал вокруг меня, гаденький, всё галдел что-то, всё совал под нос всякую целебную дрянь. Умник! Видимо, со стороны это выглядело очень смешно – он, маленький, снующий вокруг меня и я, озирающий потолок и не замечающий его бестолковых попыток. Вдруг я расслышал чёткий звонкий женский смех. Я вздрогнул и пошёл на звук. Профессор покраснел, засеменил за мною, но споткнулся и упал, почти как Чарли Чаплин. Я прошёл пару зал его особняка и застал в одной из гигантских комнат запыхавшуюся девушку, видимо, убегавшую до того подальше от меня.

– Дочь… моя… – пропыхтел, задыхаясь, Профессор и показал на девушку.

Сначала девушка смотрела на меня ошарашено, но вдруг успокоилась, выпрямила плечи и с игривым достоинством произнесла:

– Вы меня, видно, не помните… Я Изабелла, – и протянула утончённую ручку.

– Очень приятно, – я поцеловал руку – прямо сцена из рыцарского романа.

Профессор хотел что-то сказать, но захлебнулся воздухом и, махнув рукой, смолчал, поплёлся обратно в кабинет.

– Ваш отец говорил, что мне когда-то доводилось сопровождать вас во Францию.

– Да… – она рассмеялась. – Простите, да, конечно, дорогой Шепп, да! И не только…

Казалось, меня всего окутало её волосами, складками мятой футболки, ароматом наспиртованных духов, шалыми искрами глаз. И внезапно моя тупая незапоминающаяся жизнь наполнилась смыслом.

Оказывается, эти десять лет я не терял времени даром!

Мы лежали с Изабеллой в кровати и курили сигары с шоколадным ароматом, сыпали шоколадный пепел в стороны. Она мне рассказывала мои же собственные сексуальные фантазии, которые она изучила за годы теснейшего общения со мной, а я раз за разом придумывал, как удивить её на этот раз. Прошла буквально неделька, пока однажды Профессор, наш забавный низкорослый «тесть», не позвонил и не испортил мне утопию.

– Моя дочь играет в странную непонятную игру… – говорил он. – Это жестоко… Вы ничего не помните, вы сами привели Лику ко мне лет десять назад, я удочерил её… Помните?

– Да-да, конечно.

– Она назвалась Изабеллой, она притворяется кем-то другим… выдумывает всякое на ходу, а вы верите… Я не знаю, зачем… Но это же неправильно!

– А что, по-вашему, правильно? – спросил я тогда, не соображая, кто это такой и о чём он вообще говорит.

– Надо быть тем, кто ты есть!

То есть, никем…

– Я вас не помню. Не звоните сюда больше.

Я положил трубку и выдернул шнур. Дурак. Зазвенел сотовый, мне пришлось отключить и его.

– Кто это был? – спросила Изабелла.

– Твой отец, Лика.

Я повалился на диван, полубеспамятный, полутряпичный, я окончательно запутался, кто есть кто, что есть что… что есть вообще, а что – сон… и главное, – не одно и то же ли это всё?

– Я не хочу тебя отпускать! Я же люблю тебя! Всю свою жизнь. С той самой молнии.

Я хотел ей что-то сказать, но её имя вдруг вылетело из головы и упорхнуло прочь.

Было ещё много чего, но я не ручаюсь за достоверность всего остального, не помню точно, так что пусть мой рассказ скакнёт чуть-чуть вперёд…

Спустя несколько месяцев я подъехал к той самой остановке, на которой в нас когда-то ударила молния. Я хотел убежать, но ошибся в расчётах – Лика уже ждала меня здесь. Может, я уже делал это раньше? Не помню… Я не мог быть с ней, не мог быть с кем-либо ещё и вообще быть, пока моя память вытворяет такое. Без моей памяти я никто: я – тело, а я не хочу быть телом, я хочу всё вспомнить! И стать собою… то есть… стать хоть кем-то.

Я подошёл к ней, и мы сплелись, как лианы, во влажном поцелуе.

– Я хочу… – мычал я, отрываясь от её засоленных слезами губ, – хочу помнить всё… или всё забыть… или то, или другое… И чтобы ты была со мною!

– Но молния не бьёт дважды в одно место, – сказала она.

– Чушь! – парировал я. – Уж мы-то с тобой знаем…!

Я не договорил – средь тишины и белизны всего-всего вокруг раздался гром, и в нас ударила молния.

Уфа

Весна 2009

– А о чём говорить…?

Набухла тьма, черней обычного, и небо разбилось на град. Вышли двое из шумной подворотни и, не замечая машин, пошли через дорогу. Холодные камушки били по ларькам и авто, по крышам домов и шапкам мужчин. Двое между тем молча ловили попутку. Один, тот, что старше, волнуясь, суетясь, махал руками, топал и вслед шустрым богачам пускал зловещие прямые угрозы. Другой, тот, что помоложе, по-барски развалился на скамейке, счастливо заливая себе глаза неоном и рекламой кока-колы, улыбался, закладывая ногу на ногу и меняя их местами.

Поймали машину. Водитель осторожно бросал недовольный взгляд в зеркало заднего вида. А там сидели: пожилой лысеющий мужчина, ворчливо пробующий про себя различные ругательства на зуб, а с ним – парень лет тридцати, бомжеватого вида. Один всё время ворчал, второй нахально улыбался.

Нужная улица, триста рублей – и вот уже двое побрели по Никитской.

– Тебе это нравится? – спросил тот, что постарше, разведя руки.

– Сейчас мне нравится всё…! Ты поймёшь это потом…

– Вот бы это потом никогда не наступило.

Они прошагали пару улиц и зашли в дорогой ресторан.

– Добрый вечер. Вам стол для курящих…?

– Нам плевать…

– Нет, нам для курящих! – перебил товарища тот, что помоложе.

Они уселись за стол, им были поданы меню. В ресторане играл джаз, шипели лампы, сигареты и костлявые женщины. Но при этом можно было расслышать, как хрустит пережаренная дрянь на чьих-то золотых зубах.

– А это что? – спросил парень, указывая старику в меню.

Тот нагнулся через стол, заглянул в его меню и ответил:

– Не знаю.

– Ясно…

Прошла минута, шелестели скатерти, скрипели ботинки и животы.

– А это что?

Старик надел снятые было очки и снова перегнулся через стол.

– Не знаю.

– Ясно…

Подошёл официант.

– Вы что-нибудь уже выбрали?

– Нет ещё! – грубо ответил старик, уныло глядя на товарища.

Официант вежливо кивнул и отошёл прочь, в уме послав мерзкого старика куда подальше.

– А это что?

– Я не зна-ю! – медленно и с напором, с нарастающей злобой, выдавил сквозь зубы старик, даже не глядя в меню.

– Послушай, ты здесь вообще когда-нибудь бывал?

– Бывал… – парень жестом показал, мол, продолжай. – С женою… лет двадцать назад…

– А с тех пор бывал?

– Нет.

– А жена когда умерла? – между прочим спросил парень.

– Через несколько дней после…

– И больше, я думаю, ты из своей конуры вообще не вылезал… Официант! Официант! Мы выбрали – нам…

Официант учтиво строчил заказ в блокнот, а старик мысленно ломал ему кости и выдавливал глаза. Парень заказал уйму дорогих изысканных блюд, названия которых старик никогда и не слышал. На заказанный ему товарищем фруктовый десерт в форме мужского детородного органа, роль которого исполнял банан, он лишь раздражённо посмотрел и десертной ложечкой размял его в кашу. Парень же ел с невероятным аппетитом: жевал, как огромный механизм по переработке мусора, грыз, пил напитки стакан за стаканом, многое глотал не жуя, и курил одну за другой сигары.

– Куда ты торопишься? Вся ночь впереди…

– Я тороплюсь? – спросил парень, заливая в глотку разом бокал шампанского. – Это я ещё не тороплюсь!

Прошло время, тарелки опустели. Старик, как мёртвый или как памятник какому-нибудь великому мыслителю, сидел, понурив голову, и созерцательно откручивал запонку.

– Слушай, старик, – обратился размякший от всего съеденного парень к товарищу, – а во сколько тебе обошлось всё это удовольствие?

– Твой… приезд…? – практически безучастно уточнил старик.

– Да-да, и вся эта увеселительная программа?

– Все мои сбережения.

– О! – обрадовался парень и хлопнул вздрогнувшего старика по плечу. – Это отлично! Ты даже не представляешь, как это классно, это самое то! Это…!

– Я понял.

Просидев ещё с полчаса, они удалились. Сумму старик выложил изрядную, чтоб расплатиться за весь заказ, но терпеливо дождался сдачи и официанту на чай ни копейки не оставил, естественно.

– Это всё? – спросил парень, когда они покинули ресторан.

– Нет, – сухо ответил старик и небрежно махнул рукой в сторону Тверской.

***

– Ну и сынок у тебя папаша…! Просто… уф…!

– Угу… понятно, ясно, – промямлил старик, стараясь не глядеть на проститутку.

Она натягивала колготки, пока старик, дрожа всем телом от страха и злости, упорно делал вид, что читает газету.

– Воняет, от него, конечно, папаша, уф… ты меня прости…

– Угу, – процедил в ответ старик.

– Но всё равно…! Прям, кобелюха…

Девушка одевалась, волны ходили по её причёске и груди. В это время слышался из душа довольный бас парня: «Я буду долго гнать велосипед…!».

Девушка оделась, накрасилась, надушилась – актриса безымянного кабаре – и, шутливо чмокнув опешившего старика в вспотевший лоб, удалилась к ожидающей её во дворе иномарке.

«Той девушке, которую люблю…!»

– Хороша! Хороша шалава, говорю! – буквально прорычал голый, почти дымящийся парень, выйдя из душа.

– Рад за тебя…

Они сидели на кухне, тут же, на съёмной квартире на Тверской, и пили крепкий чай.

– Сколько же я всего ещё не попробовал! Сколького не узнал! А?! Слушай… тут есть интернет?

– Нет, – ответил старик.

– Жаль… жаль, давно хотел посмотреть… – в воздухе повисла неуклюжая пауза. – Мент родился! Ха?! – рассмеялся парень, но, не поддержанный нелюдимым стариком, умолк. – Ну, слушай, брат, что мы с тобой как неродные…? А? Нам что совсем уж не о чем говорить, а?

– А о чём говорить…? – прохрипел старик, отпив глоток.

– Эх ты…! – только и сказал парень и присосался к раскалённой кружке, глядя сквозь окно на Тверской бульвар.

***

Под утро, по времени близко к рассвету, эти двое, как хулиганы, пробрались на кладбище, перебравшись через ограду. Выпив, не чокаясь, по сто грамм на прощание и посидев на дорожку, они принялись культурно расставаться. Выглядело это так: парень неуверенно шлёпал себя по карманам джинс, как будто мог в них что-то забыть, старик рыхлил ботинком землю возле чьей-то оградки, едва сдерживая слёзы и даже давясь. Покойники произрастали вокруг травой, деревьями и цветами…

Через минуту парень принялся раздеваться.

– Слушай, – сказал он, расстегивая ремень, – а колдунья-то была хорошенькая, а?!

Старик недобро усмехнулся и отвернул голову на луну.

– Да ладно-ладно, что ты? Я шучу.

Старик всё так же молчал.

Парень разделся догола и подошёл к старику.

– Брат, ну что ты?

– Не трогай меня! – злобно огрызнулся старик, и парень увидел, как по его старому раскрасневшемуся лицу потекли слёзы.

– Ну что ты! Что ты?! – парень притянул к себе старика и крепко обнял. – Что же ты такой у меня, а, братик?

Так они простояли несколько минут: старик ревел как ребёнок, а парень держал его крепко в объятиях и гладил по лысой макушке.

– Ну, всё… всё, пора – уже рассвет, совсем скоро… Жаль, костюм сгнил совсем… – он осторожно отстранил от себя старика, взглянул с надеждой на кровавое небо и спрыгнул в могилу, в раскрытый старый гроб.

– Брат… брат… – бессвязно стонал старик. – Прости… давай поговорим! Постой! Останься! Я так давно мечтал тебя увидеть! О скольком хотел с тобой поговорить, брат! Прости меня… Ну прости меня, твою мать, что я такой, прости, прими…

– Поговорить? А о чём говорить…? – парень поудобнее улёгся в гробу.

– Скажи мне хоть, где ты! Там? – старик указал наверх. – Или там? – указал вниз.

– Я тут, брат, я с тобой.

Старик обрушился на колени и зарыдал.

– Не плачь, братик, не плачь, – тихо говорил парень из гроба. – Я столько просил маму с папой о братике, и сейчас я очень счастлив, что мы есть друг у друга, – он сложил руки на груди, закрыл глаза и уже почти перестал дышать, как будто засыпал. – Поторопись… рассвет…

Старик кивнул, утёр слёзы и взялся за лопату. До восхода солнца он закопал своего брата обратно в его могилу и поплёлся, сгорбившись, домой.

Москва

Осень 2009

Миром правит Золото

Подвальная кузница озарилась ярким светом, и Брут склонился над жаровней. Огонь закрывал ему обзор, и он работал точно по локти в адском чреве. Сталь накалилась и сияла ярче любого огня – маленький кусочек солнца. Брут работал тонким зубилом, которого даже не видел сквозь искры, не слышал ударов в шипении огня, но всё равно мастерски справлялся со своим делом. Словно его чёрные от ожогов руки направлялись богом. Или Сатаной. Он считал это даром. Его мастер, старый кузнец, называл везеньем. Он говорил: «Если это и не череда случайностей, то только тебе же от этого вред: раз это подарок от бога, значит, он чего-то от тебя хочет, а бог… я бы лично не хотел бы быть в долгу у бога». Но Брут плевал на слова мастера: человек, не добившийся в жизни ничего, пусть оставит своё мнение при себе. Да, мастер, подобрал его на улице, да, он вскормил маленького выблядка, приютил и научил кузнецкому делу. Но дар Брут приобрёл сам, познав к тому же ещё и ювелирное дело, а значит, он стоит на ступень выше мастера, и тот, сделав своё дело, должен был обязательно уйти в сторону. Уже год он спокойно спит в своей могиле за городом.

Брут вытащил из пекла золотой жезл, который обрабатывал, и опустил в воду. Фонтан серого пара взорвался посреди подвала и вышиб стекло из подвальных окон. Задыхающийся кузнец выскочил на улицу и там, под светом полной луны, разглядев своё творение, рассмеялся на всю ночную улицу. В его руках сиял тонкий, длиною с топор, жезл, оканчивающийся пластинкой со странным механизмом. Там были золотые шестерёнки и золотые болтики, золотые нити и золотые колбочки, с пузырящейся жидкостью внутри. Всё это было столь крохотного размера, что и нельзя было бы разглядеть простым глазом, не используя множество увеличительных стёкол. А когда Брут двигал пальцами рычажки на ручке жезла, весь механизм приходил в движенье и беззвучно менял десятки форм за считанные секунды, точно сотни маленьких замочков…

***

Рано утром из тумана широкой улицы к ювелирной лавке подъехала обшарпанная грязная карета. Из неё вышла тень в чёрной тунике с капюшоном и засеменила по фекальным лужам к огромной двери. Из кареты вышло ещё несколько людей, суетясь, они поспешили за тенью, но внутрь лавки зайти не посмели.

Не спавший уже две ночи Брут, едва не смыкая глаз, сидел при входе, как будто ждал гостя. Дверь отворилась, в помещенье вбежал человек в тунике и, увидев Брута, тут же затворил толстую дверь за собой. Накидка упала на пол, и перед Брутом оказалась прелестная бледная девушка, одетая в одну лишь ночнушку, со сверкающими узорами. Дерьмо улиц стекало с тоненьких сандалий. Она была молода и очень красива. Но странная чужеродная бледность на лице, местами переходящая в красный и синий цвета, портила чудесный облик. Глаза заплаканы, руки до боли сжаты в смешные кулачки. Из-под золотого браслета на её шее текла кровь.

– Что это?! – прохрипела она, словно умирая, и показала на браслет. – Что это, Брут?! – она назвала его по имени, и он нагло и самодовольно усмехнулся.

Раздался щелчок, её лицо побледнело, а ноги подкосились, она повалилась на чёрный от грязи и сажи пол. Девушка с трудом глотала воздух, вместе с ворсинками пыли, рукою тщетно пытаясь стянуть злополучный браслет.

Перед её взором оказались чёрные, грязные, вонючие, с отросшими ногтями ноги Брута в рваных сандалиях.

Он грубо взял девушку, как будто это был мешок с мукой, и повалил на стол. При этом его плечо, к которому лицом случайно прикоснулась девушка, измазалось в крови.

Она хрипела и харкала кровью, пока он ходил в подвал. Вернулся он оттуда с золотым жезлом, раскалённым на огне. От него исходил адский жар. В полубреду девушке показалось, что ювелир хочет поставить клеймо на её теле, но силы покинули её, руки упали на поверхность стола, и защитить себя она никак не могла. Брут грубо перевернул её на живот и схватил за волосы. Девушка внезапно почувствовала такой жар, что решила, будто вся горит, но все молитвы рассыпались в её памяти от боли и отчаянья. Потом она почувствовала запах гари, потом шипенье, какой-то скрежет и, решив уже, что это плавится её плоть, распрощалась с жизнью и потеряла сознанье.

Очнулась она буквально через минуту. Вокруг был пар, воняло палённым, всё её тело болело, точно от побоев. Но сильнее всего болела шея. Девушка прикоснулась к ней и дико заорала от нечеловеческой боли. Браслет был всё ещё на ней, но теперь он висел ослабленный, растянутый, а на самой шее кожа содрана и всё в крови.

– Очнулись, графиня? – раздался голос из тумана, и к ней вышел довольный собою, потный от жара, Брут. В руках он сжимал всё тот же жезл.

– Что это было, Брут? – простонала она сквозь слёзы, распластавшись на столе, вся измученная, как будто изнасилованная.

Кровь текла сквозь её синие губы вместе со слюной, от браслета валил пар, обжигающий кожу, взмокшая от пота сорочка прилипла к голому под нею телу, как какая-то мерзкая слизь.

Брут подошёл и грубо взял девушку за грудь. Принцесса застонала, закрывая слабой рукой слёзные глаза:

– За что?!

– За то, – отвечал он, тиская женские груди, – что украшения делаю я… а носите их вы! – он порвал на ней ночнушку. – За то, что хлеб готовлю я, а жрёте его вы! – он забрался на стол. – За то, что всю свою жизнь в поте лица работаю я, а плоды моих стараний пожираете вы! – он нагнулся и с размаху влепил ей пощёчину.

Девушка рыдала и кричала, как безумная. Брут лёг рядом с девушкой и принялся нагло гладить её мокрое от пота тело.

– Отныне всё будет иначе, отныне всё будет по-моему, потому что у меня есть Дар.

Потом он слез со стола и стянул с него девушку. Она повалилась на пол, плечом прислонившись к стене, всю её сотрясали судороги.

– Это… – показал он ей жезл, и девушка инстинктивно попыталась отвернуться, но изувеченной плотью на шее задела стену и взвыла вновь от были, – это ключ от твоего браслета. И браслет, и ключ изготовил я сам. Браслет постоянно сжимается и снять, его, поверь, невозможно, разве только оторвать тебе голову, что, впрочем, сделает и сам браслет, если его не ослаблять всё время ключом. Ключом умею пользоваться только я, и я умру, но не выдам никому секрет, и ни за что не ослаблю хватку украшения, если сам не буду этого хотеть. Ты всё понимаешь, сука? – он схватил её за скулы, та, стеная и бессвязно мыча, закивала головой, растерев при этом кровь с шеи по стене. – Мне нужна ты, твой дворец, состояние твоего отца, я хочу править городом…! Это единственный выход и для тебя: через сутки браслет сожмётся до размеров кольца, и твоя златокудрая головушка покатится восвояси. А так я всегда буду рядом и буду каждый раз ослаблять браслет. У тебя есть один день, чтобы устроить всё, как я хочу.

***

– Дорогая, это очень важный день, – из соседнего зала слышится величавое многоголосье. – Важный и для тебя, и для меня, и для мамы, – хлопают двери, звенит столовое серебро. – Сегодня все увидят, какая ты у меня красавица.

Бритая худая бледная девочка дрожит полуголая посреди просторной светлой комнаты. Вокруг бегают служанки, подбирая ей наряд, а перед нею расхаживает отец и приговаривает:

– Ты такая красивая, такая умная… вся в мать. Ты затмишь их всех!

Девочка еле кивает в ответ.

– Да?

– Да, папа.

Наряд подобран, ребёнок одет. Служанки, раскланиваясь, пятятся прочь. Отец целует дочь в лоб и надевает ей на голову маленькую золотую корону. Острые края украшения впиваются в кожу, но девочка даже не морщится, отстранённо глядя в пустоту. Мать, так же одетая в дорогое блестящее платье и украшенья, словно нехотя встаёт со стула и нагибается к дочери вытереть кровь чёрным платочком с позолоченной вышивкой – кровь не видна на чёрном.

– Мои красавицы… – умиляется отец. – Ну, пойдёмте, гости ждут.

– Да, Брут.

Они выходят в просторный зал, и все находящиеся там люди рады им, они умиляются их семейному счастью. Графы, адвокаты и банкиры, актёры и поэты, политики и их жёны – все рты расплываются в радостных улыбках. Мужчины поднимают бокалы, женщины роняют материнские слёзы при виде девочки. Звучит музыка, прекрасный аромат множества блюд гуляет по залу. Всё в золоте, всё блестит и искрится.

Только вот шеи у всех женщин синие, лысые черепа под париками испещрены шрамами, пальцы с трудом гнуться от узких колец, золотые браслеты на руках и ногах. У мужчин на толстых красных пальцах сверкают дорогие перстни с драгоценными камнями, часы на руках пережимают вену.

Девочку водят по залу, знакомят с кем-то, угощают, что-то рассказывают, но она ничего не видит и не слышит, и не воспринимает ничего перед собой – у неё как будто серая пленка перед глазами и гул в ушах. Она хотела бы снять с себя корону, но это теперь физически невозможно.

Москва

Осень 2009