Текст книги "Цейтнот. Диалог поэта и философа"

4. Германия

{Философ} Я давно заметил, что русские туристы охотно романтизируют Германию. И тебе это свойственно, причем не столько словом, сколько делом. Несмотря на то, что под завесой темных облаков холодно и сыро, природа пахнет лишь плесенью, при минимуме сервиса не дешево, к пиву не дают закусок, а русскую душу мало кто ценит, как и любую другую, – ты приезжаешь с заметной периодичностью. Почему?

{Поэт} Русскую душу мало кто ценит и здесь, в России. Но разве это важно? Душа не для этого, а с погодой нам не повезло гораздо больше. Смотри: мое отношение к Германии и вообще к чужим странам складывается, как у любого иностранца, из внешних ощущений. И первое, что я понимаю про себя в этой стране, – что здесь я чувствую себя менее чужим, чем в других странах. Эта среда менее чужеродна мне. Почему? Давай сделаем предположение. У меня есть ощущение, что немцы внутренне чрезвычайно одержимые, эмоциональные люди. И мне это близко, русский человек такой же. В то же время я в восторге от немецкой «машинерии». От контроля над собственной одержимостью. Это то, чего мне не хватает дома – упорядоченности и самоконтроля. В России я ностальгирую по форме. Мне не хватает в ней завершенности. Стройка длиной в несколько веков (Кёльнский собор) у нас попросту невозможна. Идем дальше. Если поэт во мне считает, что «слышит» германского «шамана», который сидит в каждом немце, то как прозаик я полностью на стороне немецкого «орднунга». Упорядоченности над произволом. Внутри каждого прозаика должен сидеть немец, поскольку дело прозы – упорядочивать. Еще несколько предположений. В Германии меня устраивает баланс между национальным и мультиэтническим. Для человека из Москвы, где нет ни одного по-настоящему арабского или японского ресторана или магазина – это интересно и комфортно. Мне нравится, что немцы как люди – плохие артисты и то, что они говорят, означает именно то, что они говорят. Но в отличие от «артистов» (итальянцев, французов) немцы обладают способностью видеть «сны о чем-то большем». И в этом они снова похожи на русских. Еще – я вижу, что типологически некоторые большие города Германии похожи на Москву. И здесь, и здесь чудовищно большая доля современной застройки в центре города. По разным причинам (там война и бомбежки, тут советская власть). Опять же огромен «германский» след в русской литературе. Хотя спесь Набокова, который издевался над немецким бюргером, смешна, он был барчук и не понимал, что такое культ ремесленничества, передаваемый из поколения в поколение. Мне по душе германская природа, в ней тоже есть баланс. Она не сентиментальна. В ней есть приподнятость, но нет подавляющего американского пафоса. Она не соразмерна человеку (как, например, природа Грузии) – а говорит о том, каким человек мог бы быть. Еще – в городах Германии меня подкупает невероятно насыщенная музейная и вообще культурная жизнь, это тот язык, который я понимаю без переводчика. При том, что Германия живет в постинтеллектуальном состоянии, когда коробку с 22-мя дисками Стравинского можно купить на уличном развале за 15 евро. Но в Москве такое просто невозможно. Ты снова скажешь, что все это мои романтические фантазии. Что свою Германию я просто выдумал. Скорее всего да. Но. Мое убеждение состоит именно в том, что только следуя за собственно выдумкой, за химерой, можно открыть что-то по-настоящему новое и важное – и в себе, и вокруг. Как ты считаешь?

{Философ} Как и Махатма Ганди, я не сомневаюсь в том, что твой дом – там, где твое сердце. Однако с «химерой» дела обстоят не так однозначно. Вчера, например, я был в гостях у одной пожилой немки. Одна из комнат в ее доме была с любовью украшена наклеенными вручную картинками жуков-скарабеев. Оказалось, это комната ее покойной матери, которая была влюблена в Древний Египет, при том, что в современном Египте побывать так и не удосужилась. То же самое и со мной. Я никогда не был в Японии, хотя меня иногда посещает ностальгия по этой стране. При этом интуиция подсказывает мне, что в Японии лучше быть иностранцем (кстати, японцы не называют «чужаками» только немцев – при том, что в обоих языках «чужак» это совсем не лестное слово). Ничем не оправданная ностальгия находит на меня и по Исландии, и по Индии, где я тоже не был – но изучал Эдду и Веды, открыв для себя «что-то по-настоящему новое и важное». Это похоже на твою «химеру»?

Что касается германской реальности, чтобы почувствовать все ее бездны, надо не только знать язык, но быть частью здешней Системы (о который мы еще поговорим с тобой). Только тогда ты почувствуешь упадок культуры, который царит здесь. Этот упадок выражается не в том, что люмпены плюют и ругаются матом на улицах. А в том, что развитые, интеллигентные и глубокие люди все чаще становятся здесь жалкими маргиналами.

Но именно эта, маргинальная культура Германии воистину прекрасна. Ради нее стоит жить здесь. Все эти «непророки» в своем отечестве – антропософы, анархисты. Просто не желающие быть признанными талантливые люди. Вечные студенты, бывшие профессора, дворянские дети, вундеркинды и гениальные иностранцы смешанного до запутанности происхождения. Поэты, музыканты, режиссеры, киношники. Иностранцы в своем отечестве. Их много и у вас, я уверен. Но в отличие от России, в Германии маргиналы не стремятся стать элитой или мейнстримом. Это просто люди с собственным форматом. Те, кто сохранил себя и свою личность вопреки уничтоженной Третьим рейхом культуре смысла и изощренному (само)отуплению последующих поколений. Кстати, в этом я тоже вижу проявление германского «шаманизма» – в одержимости поиском своего, а не навязанного извне, смысла.

Вот в твоем давнем романе Турция – удивительная страна, а турки интересные и многоплановые люди. Но в Германии их, как и других «иностранцев», часто называют мерзким словом «ауслендер». Германия вообще кастовое общество. Вот ты знал, что здесь целых четыре уровня образования и как минимум три разновидности школ? И что 30 % людей, закончивших только низшие уровни, никогда не смогут сделать карьеру? Я видел, как тебя удивило, что официант в кафе отказался положить в стакан с водой вторую дольку лимона – как ты попросил его. А это не только плохой немецкий сервис. Это принцип. Человек не может желать того, что нельзя стандартизировать. Это желание «асоциально» (тут это настоящее ругательство, сокращенно «ази»).

А если совсем серьезно (смотрит вдаль, морща лоб) – то я догадываюсь, что ты хочешь сказать своей «химерой». Так ты называешь прототип «земли обетованной» в душе каждого. Она не в Германии, она в тебе. Но просыпается и расцветает именно здесь, на этой земле. И в этом смысле ты счастливчик. А мне остается лишь написать роман в жанре «утопического фэнтези». На немецком, разумеется (мрачно усмехается).

5. Кухня

{Поэт} Одна из вещей, которая меня поразила в Германии, – то, что при изысканнейших винах, особенно белых мозельских, в кухне Германия остается страной довольно простой, если не сказать брутальной. То есть наличествует некое явное противоречие. Как ты мог бы объяснить это? Что такое вообще «немецкая кухня»?

{Философ} Спроси пьяницу: «Зачем ты пьешь?» – и один ответит «для настроения», а другой – что ему «нравится вкус вина». Похожая ситуация и с едой. Начну издалека. Считается, что к еде у человека существует три исторически сложившихся подхода. Это кумулятивный, коммуникативный и природный. Первый подход – это чистая прагматика, его расцвет в Европе приходится на эпоху после инквизиции, когда собирательство с его культурой «целебных трав и кореньев» и прочего «ведьминского» травоведения окончательно кануло в Лету. Причиной тому послужил культ оседлости и массовые эпидемии чумы и холеры в перенаселенных средневековых городах. Они способствовали победе негласного лозунга «питаться так, чтобы выжить». То есть еда должна была стать прежде всего энергоносителем и не должна была быстро портиться. Пища стала «аккумулятом», ее главный смысл теперь заключался в сохранении и накоплении энергии. Умение консервировать стало главным двигателем семейного уклада – и женского труда, в частности. Колбасы, соленья и варенья, маринады, вино и пиво вместо «опасной» воды – господствовали. Далее. Второй подход. Он гедонистичен и романтизирует вкус как удовольствие, о котором можно говорить. Событийность он делает основным стимулом питания. И третий тип, он же самый древний, который назвать сложнее, поскольку в Логосе технократической цивилизации отсутствуют понятия из этой сферы; эзотерики называют его «целебным питанием», он же «природный». Это возврат к тем временам, когда человек ориентировался прежде всего на целебность даров природы. Римское владычество, а потом инквизиция и Третий рейх уничтожили этот тип. Правда, через музыку, литературу и вообще благодаря «шаманской памяти» у немцев сформировалась ностальгия по этому типу, т. е. способность принять его. Она выразилась сначала в антропософии, а теперь и в современном культе «биопродуктов». Ему же косвенно способствовал и еврейский пуризм, то есть принцип очищения и разделения пищи. Современные приверженцы «биопитания» пытаются восстановить первичное многообразие всего, что растет на этой земле, т. е. разнообразие географическое, ибо что растет на Рейне, не растет на Мозеле, не говоря о далеких землях. Сегодня в специализированных ларьках ты найдешь и давно забытые виды зелени, и редкие корнеплоды. Но параллельно развивается и «южный», гедонистический подход к еде. Все началось с греческой кухни, после войны это был такой переходный вариант; по сути все еще прагматика, но уже с элементами «южного» гедонизма. Сегодня самые распространенные кухни рейнских городов – это французская, итальянская, а с недавнего времени и восточная (ливанская, турецкая), и кухня юго-восточной Азии: Таиланд, Вьетнам, Япония. Ты скажешь, что эти кухни тоже прагматика, но для меня они – маркетинг, т. е. упаковка коммуникативных потребностей в обертку событийности. В общем, с немецкой кухней ничего особенного не происходит. Когда-то на прославленных термальных курортах Баден-Бадена она впитывала в себя новое, учитывая вкусы отдыхающих соседей-иностранцев. Нынешние немцы жаждут событийности, а с ней и аутентичности, и экзотики. Открываются рестораны тибетские, эфиопские, вегетарианские, рестораны для сыроедов. Это и есть немецкая кухня сегодня. То же, что ты называешь немецкой кухней, лучше назвать традиционной кухней. На вывесках таких заведений в Германии будет написано: «гутбюргерлихе кюхе», что означает «хорошая бюргерская». В такие заведения кроме туристов ходят пожилые любители «нормального обращения», то есть без навязчиво-бессмысленного сервиса, а просто чтобы побыть среди себе подобных. Главный критерий вкуса в традиционной кухне – это «госпожа Хрустящесть» во всем ее многообразии. То есть без пива эта еда просто застрянет в горле, а с холодным пивом надолго заляжет в желудке. Третьего просто не дано. Ну, а мое любимое рейнское блюдо – это «зауербратен», то есть маринованная в кислом соусе говядина. А теперь вопрос к тебе. Многие местные немцы, да и вообще иностранцы, интересуясь русской кухней, часто путают ее с кавказской и среднеазиатской. Почему, как ты думаешь?

{Поэт} Первое, что бросится тебе в глаза, когда ты приедешь в Москву, будут рестораны и кафе кавказской и, в особенности, среднеазиатской кухни. А никакой не русской. Что объяснимо: основная масса мигрантов нового времени появилась в Москве именно оттуда. То есть именно рестораны этой кухни – а не японские или итальянские – наиболее аутентичны в России сегодня. Плов, лагман, кебаб, манты и т. д. Это то, что буквально вываливается на улицу, особенно летом. Это то, чем пахнет воздух. Это степь и Азия, которая сидит в душе каждого русского. Про собственно русскую кухню сказать мне особенно нечего, определить ее трудно – она, как и большинство вещей и явлений в России, состоит из переименованных и переиначенных заимствований с востока Европы, центральной Азии и Китая. Но плясать надо, видимо, от русской печки. То, что пошло от горшка и ухвата. «Щи да каша – пища наша» буквально. Но. Если мне нужно показать иностранным гостям что-то, чего точно нет у них дома, я веду их туда, где подают настоящую водочную закуску. Как ни странно, для меня русская кухня – это водочный аперитив. То есть пара рюмок ледяной горькой под соленые огурцы, квашеную капусту, грибочки и копченую колбаску, а также селедочку с картошечкой, черный бородинский хлебец и – как венец всего – тихоокеанскую слабосоленую килечку. Сочетание, которое ты не найдешь больше нигде в мире. То есть водка – это закуски, без них она теряет всякий, кроме алкоголического, смысл. В Москве таких мест, где можно правильно выпить, то есть закусить водку, не много. Но они есть, по счастью. Приезжай.

6. Профессия

{Философ} Когда я жил в России, называться писателем имел право лишь член Союза писателей. В Германии у пишущего появляются шансы, если комиссия какого-нибудь уважаемого жюри номинировала его работу на какой-нибудь тематический конкурс. Как становятся писателем в России сегодня? Откуда берется современная литература?

{Поэт} Это может показаться тебе странным, но писателей в России с каждым днем становится все больше. Я это вдруг осознал, когда сел за ответ тебе. Раньше просто никогда не думал об этом. Откуда они берутся? Ну, во-первых, это частные или полугосударственные издательства. Они ищут, издают и продают «таланты», то есть формируют и удовлетворяют читательский запрос. Во-вторых, еще жив институт толстых литературных журналов. В-третьих, есть много негосударственных литературных премий, тоже каким-то боком подвигающих неизвестного автора поближе к читателю. Есть «ярмарка Интернета», где показать себя может вообще каждый. Есть литература регионов (журналы, издательства). Есть учебные заведения, которые ежегодно выпускают дипломированных писателей и поэтов.

А теперь давай попробуем оценить все это разнообразие.

Показатель качества в «издательской литературе» один, это продажи. То есть всегда в проигрыше тот писатель, который не нашел моментального отклика в кошельках читателя. В литературных журналах, наоборот, нет ни продаж, ни тиражей. Но есть историческая глубина и традиция. Здесь царствует Редактор – со всеми, высокими и низкими, особенностями человеческой натуры. Если автор каким-то «гоголевским» образом сумеет потешить амбиции Редактора, то ему будет хорошо. Нет – нет.

Премии – это деньги и моментальное внимание публики. Литература здесь отодвигается на второй план совершенно. Авторы, редакторы, жюри, номинаторы – каждый гарцует на собственном эго. Редко когда на уровне коротких списков можно увидеть объективную картину. Зато борьба иерархий очень хорошо прослеживается. Единственные рамки в этой борьбе – уже не литературные, а морально-этические. Но они, насколько я вижу, легко преодолеваются, стоит человеку попасть на высокие литературные подмостки.

Литература Интернета. Ее честность в том, что она осознает свою специфику и не лезет на чужое поле. Но если ты не один из них, читать это все равно что наблюдать за массовым гипнозом.

Литература регионов. В провинции плохо знают столичную литературу. Там мало книг. Там живут исключительно на государственный счет. Направление в литературе чаще всего охранительно-державный реализм или чистая, как слеза комсомолки, лирика. Интересна тем, как причудливо и упрямо соцреализм прорастает в XXI век.

Учебные заведения. Ты не поверишь, но в России по-прежнему существует институт, где учат быть писателем. Его основал Горький, чтобы поставлять государству воспевателей строя. Когда эта функция отошла к телевидению, изначальный смысл института пропал. Теперь тут преподают литературное мастерство. Это прекрасно, хотя, судя по моим редакторским наблюдениям, творчество почти всех выпускников этого института имеет одну родовую особенность: расхождение формы и содержания. Для литературы, как ты понимаешь, это фатально.

Так вот, все эти люди называются у нас ПИСАТЕЛЯМИ, а все, что они пишут, – ЛИТЕРАТУРОЙ. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо. Пусть лучше пишут, чем грызут себе и соседям глотки. Но. Что меня поражает в писателях, особенно новых, так это даже не отсутствие внутренней свободы. Бог с ней, можно кое-как писать и без нее. А утрата внутреннего нравственного ориентира. Понимания той библейской грани, переходить которую невозможно, поскольку на той стороне не только писатель, но и человек – кончается, становится выродком. Давай попробую объяснить это живым примером. Здесь у нас есть один популярный писатель, в прошлом омоновец (это такие внутренние войска для «работы с населением»). Букет убеждений у этого писателя покажется тебе диким, но для конъюнктуры нашего времени он показательный. Великая империя, товарищ Сталин, Украина никуда не денется, Запад зло, а литература соцреализма не хуже Шмелева или Бунина. Раньше он писал о нелегкой судьбе омоновца и, надо отдать ему должное, делал это ярко. А недавно выпустил исторический роман о лагерной жизни на Соловках. Материал подается сообразно его убеждениям, конечно. Парадокс, но роман громче других хвалят те, чьи духовные предки в этих самых лагерях когда-то сгинули. И кого охраняли духовные предки этого писателя (стокгольмский синдром, что ли). А теперь скажи мне – вот ты, стал бы ты читать исторический роман человека с таким историческим мышлением? Может ли писатель вообще существовать, не имея базовых исторических, нравственных, вообще общечеловеческих ориентиров?

{Философ} Я бы прочел этот роман как произведение в жанре исторической фантастики. Кстати, модный в Германии жанр. Но вообще, если дело обстоит так, как ты говоришь, следует относиться к подобным сочинениям не как к литературе, а именно как к проявлению «странного духа времени», о котором мы говорили. К тому, с помощью чего можно понять то самое настроение в обществе, которое ты упомянул. Другое дело – настоящее писательство. Социальный заказ – недостаточный мотив, чтобы завести творческий двигатель, – для меня это так, по крайней мере. Даже если двигатель стоит на холостом ходу. Следует не забывать, что творческий стимул – это вовсе не раздутое эго. Это тот минимум личной ориентации в мире, который требуется человеку для самоопределения. Но свойство творческой энергии таково, что ее невозможно направить в специальное, полезное, например, русло. Поскольку любое творчество предполагает в первую очередь верность себе, а уж потом чему-то другому. Немецкие чиновники не берут взяток не потому, что они честны по определению. А потому, что никакая сумма не сможет компенсировать потерю будущей пенсии и жизненного покоя, если его поймают. Так же и русский писатель. Он не рассказчик, а инстанция смысла, этическая и духовная. То, чем для «образованного гражданина» Германии («бильдунгсбюргер») до недавнего времени был философ, для гопника – авторитет, а для тибетцев – далай-лама. Каков дух группы, такова и ее инстанция смысла, я хочу сказать. Для русской интеллигенции писатель определяет мотивы истории только потому, что находится вне ее. Тем самым он замещает и философа, и чиновника. Это тот самый «комплекс», который не дает мне, воспитанному на русской классике, писать под социальный заказ даже на немецком. А это востребовано, ведь членов жюри местных литературных фондов особенно «заводят» романы на темы «социального заказа». Эмансипации девушек-подростков из среды турецких мигрантов, например. С другой стороны, в современной Германии профессия писателя, как и любая другая, – это прежде всего ремесло, легитимность которого определяется доходом. Позволить себе писать без оглядки на какой бы то ни было заказ может только подросток или пенсионер. Во всех других случаях такое занятие считается асоциальным – до той поры, пока оно не приносит в казну подоходного налога.

7. Запад

{Поэт} Недавно во Франкфурте меня подвозил таксист-алжирец. Узнав, что я из России, он спросил, как я отношусь к нашей политике. Я ответил. Верно, мрачно согласился он. Но так и должно быть, страдания это плата за борьбу со злом. С каким, спросил я? С Западом! Зло хочет поработить вас, сказал он. Понимаешь? И большинство моих соотечественников мыслит так же, как этот таксист. Этот миф оказался невероятно живучим и мы это своими, что важно, глазами видим. Я понимаю его корни, людям нужно оправдание собственной беспомощности. Это миф для лузеров. Скажи мне о другом, есть ли в современном западном мире, где ты живешь, то, что может представлять реальную угрозу? Что такое «современный Запад»?

{Философ} У Запада (как и у Востока, и у Севера) есть несколько доминирующих черт характера. Начнем с главной. Для меня Запад это «сообщество организаций», которое многие интуитивно называют Системой. В отличие от сообщества индивидуальностей, единица Системы не человек, а организация. Организации разумны, так как они создают смысл, то есть мнимое предназначение неких вещей, слов, понятий или действий. Но смысл Системы это не суммарный смысл ее организаций и тем более отдельных людей. Точно так же смысл отдельной личности нельзя свести к смыслу клеток его тела. В чем же разница? Когда люди действуют совместно, они договариваются о правилах. Если логика совместных действий обусловлена обычаями и ритуалами, это группа, чья движущая сила – страх перед внешней природой. Однако, когда отдельные люди получают больший, чем группа, кредит внимания, возникает иерархия. Тогда правила, которые они устанавливают, начинают определять жизнь даже тех людей, которые в договоре не участвовали. Так возникает авторитарное общество. Его движущая сила – страх перед себе подобными и недоверие к чужим группам. Это актуально для России. Но если договор определяет поведение людей, которые правил этого договора вообще не знают (или не понимают), – это и есть Система. Его движущая сила – страх перед неопределенностью, бессмыслицей, пустотой. Но у человека биологическая природа, и он, как и все живое, нуждается в любви. Любовь это высшая степень внимания к потенциалу: биологическому, физическому, духовному. Его счастье, если человек живет в таком мире. Но чаще всего такой мир это только возможность, которой нет в актуальной действительности. Организации в любви не нуждаются. Им нужно внимание, причем все равно какое: положительное или отрицательное. Поэтому мир Системы – это не мир человека. В Системе нет ни добра, ни зла, ни любви. Этот мир хорош тем, что может гарантировать человеку стабильность и безопасность. Сам по себе он ни хорош, ни плох. Он несокрушим, потому что мультистабилен. Он хрупок – потому что держится исключительно на доверии. Если жители этого мира перестанут верить в главную функцию Системы – обеспечение безопасности – этот мир тут же рухнет. Кстати, именно этого в первую очередь добиваются любые террористы.

С другой стороны, Запад и его Систему вовсе не следует демонизировать. Хотя бы потому, что именно здесь, на Западе – а не на Востоке – живут те люди, которые способны осознать, осмыслить эту главную дилемму. Что выбрать: мир Человека или мир Системы? Природа или техника? Любовь или потребление? Почти с каждым человеком в Германии можно завязать разговор на эту тему. И он его охотно поддержит. Кто-то будет на стороне любви, а кто-то на стороне потребления, не важно. Главное, что мы поймем друг друга.

Системный опыт Запада делает человека мудрее, поскольку дает шанс осознать границы цивилизации – и сделать личный выбор. Остаться человеком и развивать свой биологический и духовный потенциал в единстве с природой? Или стать киборгом и развивать искусственный мир техники? Конечный выбор только за человеком.

Восток мудрее своей остаточной памятью о связи с природой. Но эта память чаще всего извращена тоталитаризмом, когда потенциал человека переносится на образ вождя. Но тоталитаризм не выход хотя бы потому, что он предполагает высшую нравственность личности этого самого вождя. А со времен царя Давида таковые не приходили к власти и вряд ли появятся. Без подобной личности тоталитаризм деформирует природу любви. Правда, внимание тут накапливается не в предметах, как в Системе, а в мифах о вожде. Не воплощаясь, эти мифы передаются из поколения в поколение, питая мессианские утопии и тоталитарные режимы. Это и есть Восток. То есть Запад это мир Логоса, в нем господствуют предмет и правило. А Восток – это мир аналогии, в нем господствуют понятие и сравнение.

Что касается России, мне бы очень хотелось видеть в ней потенциал особого пути или хотя бы другой, духовной системы, о которой мечтают русские философы. Но где его искать? В глубокой ведической древности? В утопии? В доброй воле правителя? Да, Система берет за свои услуги плату, и эта плата – энергия жизни. Это делает людей Запада, Системы – старее духом.

А в России мужчины до сих пор играют мускулами. Отжать у конкурента, набить морду. Захватить чужие территории. Девушкам это нравится. Но в Германии все давно по-другому. Тут молодые пары мечтают о спокойной жизни на природе. Без карьеры, без конкуренции и без стресса. Чтобы был минимальный доход у каждого, а дальше создавать экологическую идиллию. Не насилием, а собственным примером. Тогда никаких войн будет не нужно. На мой взгляд, богатая природой Россия могла бы такой подход продемонстрировать. Тогда бы все соседние народы просто сами скинули бы своих правителей – и присоединились к ней. Но способны ли на это современные россияне? Не скучно ли им будет жить в таком мире?

{Поэт} Если взять «богатую природой Россию» как экран для проекций разного рода глобальных утопий, как облако прекрасных идей – то почему бы, черт возьми, нет? Но так уж складывается наша история, что наше богатство нам чаще во вред. Так что я бы на твоем месте на слияние с российской природой особо не рассчитывал, только в частном порядке. А скучно жить нашему человеку будет всегда. Знаешь почему? Потому что от него в этой жизни почти ничего не зависит. Поэтому «игра мускулами» – это бой гладиатора в пустом Колизее. Ты проиграл еще до начала. Но так жить удобно, ты ни за что не отвечаешь. Только вот скука! Или пойти в кино? Есть такой апокрифический, почти сказочный мотив в истории русской истории. Это мотив «призвания» на власть. Приходите и владейте нами, и мы будем вам покорны, говорит былинный. Но только мы ничего не решаем. Вот «сказка» нашей жизни. Она сложилась задолго до «самодержавия – православия – народности». Ее описывает Чаадаев, он это называет «поэзией» («поэзия народа»). У Салтыкова-Щедрина почти вся сатира отсюда. И даже в «Анне Карениной», где Лёвин ищет смысл истории, можно прочитать об этом. То есть ты на нее все время натыкаешься, и не только в жизни. Сперва эта логика кажется дикой. Но. Если вдуматься, это идеальная формула праведной жизни для людей с религиозным сознанием. Не суди, да не судим будешь. Если ты человек, который верит в загробное воздаяние, это контрамарка в рай. Веры больше нет, привычка осталась. На этом договоре, как на черепахе, стоял и стоит «русский мир». Поэтому люди здесь еще сто лет, двести лет, тысячу – будут жить в мертвых городах, есть мертвую пищу, смотреть мертвый ящик, ненавидеть других и пожирать друг друга. А виноват в этом будет Запад, Восток, Обама, вспышки на солнце и дефицит колготок.