Текст книги "Неукротимая"

Полярные мишки

Несколько лет назад мне позвонила воспитательница моей дочери Тиш и сказала, что в садике произошел «инцидент». Во время урока на тему дикой природы воспитательница сообщила детям, что из-за таяния ледников полярным медведям все чаще становится негде жить и нечем питаться. А затем еще и показала им фото умирающего полярного медведя в качестве наглядного примера того, как много негативных последствий у глобального потепления. Детишек в основной массе это впечатлило, но не особо – да, грустненько, но не настолько, чтобы забить на переменку и игрушки. Но только не Тиш… Учительница сказала, что как только началась перемена, детей как ветром сдуло с ковра, и все убежали на улицу. Одна лишь Тиш осталась сидеть на месте, замерла, как приклеенная – рот широко открыт, маленькое личико искажено ужасом, а на нем немой вопрос: «ЧТО?! Вы сказали, полярные мишки умирают? Из-за того, что Земля тает? Вот эта Земля, та самая, на которой мы все живем?! И вы так запросто все эти страсти ДЕТЯМ В САДУ РАССКАЗЫВАЕТЕ?!»

В конце концов бедняжка тоже поплелась на улицу, но ни в каких играх до конца дня участия не принимала. Другие дети несколько раз пытались стащить ее со скамейки, чтобы она поиграла с ними в классики, но Тиш жалась к воспитательнице, глядела на нее гигантскими глазами и спрашивала: «А взрослые знают? А они что-то делают? А другие животные тоже умрут? А где мама того голодного медвежонка?».

Целый месяц жизнь в нашей семье вращалась вокруг полярных медведей. Мы купили несколько постеров с ними и повесили в ее комнате. «Чтобы помнить, мам! Я не хочу забыть!». Мы перевели деньги четверым нуждающимся медведям онлайн. Говорили о медведях за ужином, завтраком, во время мытья машины и даже в гостях. В конце концов тема медведей проела мне такую плешь, что через несколько недель я уже просто не могла это выносить. Я возненавидела полярных медведей всеми фибрами души. Прокляла тот день, когда чертовы медведи появились на свет как вид. Что я только не перепробовала, чтобы вытащить мою Тиш из клешней медвежьей одержимости. Я утешала ее, потакала ей, срывалась и в конце концов наврала ей.

Я попросила друга прислать мне страшно официальный мейл от «Президента всей Антарктики» и сообщить в нем, что ледники починили раз и навсегда, и полярным мишкам больше ничто не грозит – ЧЕСТНО-ПРЕЧЕСТНО.

Открыв это фальшивое письмо, я позвала Тиш, которая в этот момент была в своей комнате:

– О боже, малыш, иди сюда скорее! Сюда, сюда! Смотри, что мне прислали! Посмотри, какие новости!

Тиш молча прочитала письмо, а потом медленно повернулась ко мне и просто пригвоздила к месту испепеляющим, полным презрения взглядом. Она поняла, что письмо было подделкой, да, Тиш чувствительная девочка, но далеко не дура. Сага о медведях продолжилась. Понеслась на всех парусах.

Как-то раз я укладывала Тиш спать и уже на цыпочках кралась из ее комнаты, одной ногой в земле обетованной всех матерей (там, где все дети спят, есть «Нетфликс» и пакет с чипсами, и где никто не дергает аж до тех пор, пока не взойдет солнце, аллилуйя!). Я уже закрывала за собой дверь, как вдруг услышала шепот Тиш:

– Мам, подожди.

Блин.

– Что такое, солнышко?

– Мишки…

ГОСПОДЬ МИЛОСЕРДНЫЙ, ТОЛЬКО НЕ МИШКИ.

Я вернулась, села и уставилась на нее, признаюсь, немного маниакальными глазами. Тиш подняла на меня взгляд и сказала:

– Мамулечка, я не могу перестать думать: сейчас – беда у мишек. И всем все равно. Значит, следующие мы.

А затем она отвернулась и уснула, а я так и осталась сидеть одна в темной комнате, не в силах заставить себя встать.

«О. МОЙ. БОГ. МЕДВЕДИ! ПОЛЯРНЫЕ! НАДО СРОЧНО СПАСАТЬ МЕДВЕДЕЙ, МАТЬ ИХ ПОЛЯРНУЮ ЗА ЛАПУ! ПОТОМУ ЧТО МЫ – СЛЕДУЮЩИЕ! ПОЧЕМУ МЫ ЭТОГО НЕ ПОНИМАЕМ, ЧТО С НАМИ НЕ ТАК?!»

А потом я посмотрела на свою малышку и подумала: Горе ты мое луковое. И вовсе нет ничего странного в том, что новость о мишках разбила тебе сердечко. Странно, что наши сердца такие вещи уже не трогают.

Тиш и правда слушала, о чем рассказывала им воспитательница, и после услышанного просто не нашла в себе силы пойти играть на переменке. Узнав о страданиях полярных медведей, она не отмахнулась, а пропустила через себя весь ужас и последствия этой ситуации вместе с осознанием того, как это неправильно. Тиш – чувствительная, и в этом ее суперсила. Противоположность чувствительности – это бесчувственность. Она чести не делает.

Тиш чувствует этот мир. Даже когда он пытается просто проскочить мимо, она медленно вбирает его в себя, как губка. Погодите, погодите. То, что вы сейчас рассказали про медведей… это заставило меня почувствовать кое-что, задуматься. Можем задержаться на секунду? У меня есть чувства. У меня есть вопросы. Я не готова пока что бежать «на переменку».

В большинстве культур, во все времена, такие люди, как Тиш, проявляют свои таланты еще в раннем возрасте. Обычно из них вырастают шаманы, знахари, поэты и священнослужители. Их считают эксцентричными, но в то же время бесконечно важными для жизни всей группы, в которой они обитают, потому что только такие люди способны слышать то, что другие не слышат, видеть, что скрыто от глаз, и ощущать то, что не дано остальным.

Именно на чувствительности таких вот людей и стоит наша культура, потому что лишь те, кто остро проживает все раны, нанесенные этому миру, способы их исцелить. Они взбегают на нос «Титаника» и кричат: «Айсберг! Впереди айсберг!», в то время как остальные прогуливаются по палубе и огрызаются: «Хватит кричать! Вы нас раздражаете! А ведь сегодня такой прекрасный вечер, и скоро танцы!».

Наше общество так туго намотано на маховик динамичного, эффективного и мощного образа жизни, что люди вроде Тиш – или меня – те, которые пытаются хоть как-то это движение замедлить, кажутся неудобными и вообще лишними. Куда как проще назвать нас неправильными, чем просто признать, что мы адекватно реагируем на неправильный мир.

Моя малышка не «поломанная». Она – пророчица. А я хочу обладать достаточной мудростью, которая заставит меня слезть с маховика, присесть рядом с ней, спросить, что она чувствует и послушать, о чем она мне расскажет.

Галочки

Старшие классы. Последний год. А меня до сих пор не номинировали на пост в Совет Выпускников.

Совет Выпускников состоит из десяти самых популярных учеников каждого класса. Эти десять учеников наряжаются и едут на кабриолетах во время выпускного парада, тусят на футбольном поле посреди ночи и щеголяют своими выпускными ленточками через плечо. Выпускной бал в старших классах – это всегда школьный аналог Недели Высокой моды, во время которой мы, простые ученики, превращаемся в толпу зрителей и со своих стульчиков в тени под подиумом наблюдаем за блистательным дефиле членов Совета.

Учителя раздают бюллетени на уроке английского и агитируют нас голосовать за тех, кто должен пройти в Совет. Каждый год мы голосуем en masse[1]1
  Скопом (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] за одних и тех же учеников, так называемую Золотую Десятку. Их все знают. Иногда у меня возникает такое чувство, что мы и на свет родиться не успели, а уже про них знали. Золотые держатся особняком – в коридорах, на футбольных матчах, в торговом центре, даже в наших головах. Они держатся поодаль, как солнце, и так же, как на солнце, на них нельзя подолгу смотреть, да и не выходит, такие блестящие у них волосы и прекрасные тела – ослепительные, яркие и сияющие, образец человеческой породы. Среди них нет ни одного хулигана. Карьера школьного хулигана отнимала бы слишком много сил и требовала бы обращать куда больше внимания на окружающих людей. А они выше этого. Их работа – не замечать нас, а наша работа – посыпать себе голову пеплом, если мы почему-то не вписываемся в те рамки и стандарты, которые они установили. Они Золотые – но только на нашем фоне, а мы ущербные – на их фоне. И все же мы голосуем за них каждый год, потому что школьные правила дышат нам в затылок, даже когда мы сидим за своей собственной партой. Голосуйте за Золотых! Они ходят по струнке, они примерные ученики, такие, какими должны быть мы все, поэтому они должны выиграть. Справедливость есть справедливость.

Я – не одна из Золотых, но греюсь в их лучах так долго, что и на меня налипла позолота. Время от времени они приглашают меня на свои тусовки, и я соглашаюсь, но, когда прихожу, со мной особо никто не общается. Думаю, они приглашают меня лишь потому, что им нужно, чтобы рядом хотя бы изредка крутился кто-то обычный, на фоне которого их блеск стал бы особенно заметен. Ведь золото становится золотом лишь на контрасте с материалом попроще. Так что когда они стоят кружком на футбольных матчах, они иногда пускают в этот кружок меня, но даже в этих случаях предпочитают со мной не разговаривать. Мне в таких ситуациях всегда неловко, я чувствую себя каким-то аутсайдером. Очень глупо. Обычно я напоминаю себе – неважно, что там на самом деле происходит в самом круге. Главное, люди за его пределами видят, как меня в него принимают. Важно не то, что реально, а то, в реальности чего я смогу убедить остальных. Не то, что я чувствую, а то, какие чувства показываю. Именно это определяет отношение ко мне окружающих. А отношение окружающих действительно имеет значение. Именно поэтому я веду себя так, как положено Золотым.

К середине сентября лихорадка подготовки к выпускному балу достигла своего апогея. Мы только что проголосовали, и победителей объявят на шестом уроке. Моя подруга Лиза достает бюллетени и называет имена, а я подсчитываю голоса. Имена, которые она называет, повторяются снова и снова: Тина. Келли. Джесса. Тина. Келли Джесса Сьюзен. Джесса. Сьюзен Тина Тина Тина. А затем вдруг – Гленнон. И еще пару раз… Гленнон. Гленнон. Лиза смотрит на меня, приподняв бровь, и улыбается. Я в ответ лишь закатываю глаза и отворачиваюсь, но сердце в груди колотится, как сумасшедшее. Черт возьми. Они думают, что я Золотая! Я вижу, что ящик для голосования уже почти опустел, но я почти набрала, почти прорвалась. Не хватает всего двух голосов. Смотрю на Лизу, и та отводит взгляд. Тогда я беру карандаш и ставлю еще две галочки рядом со своим именем. Раз. Два. Мы с Лизой подсчитываем голоса. Я прохожу в Выпускной Совет.

Теперь я – та девушка, которая даже в сорок четыре сможет закатить глаза и небрежно, походя обронить: ну, я была в Выпускном Совете, да. Остальные тоже будут закатывать глаза (старшие классы такие старшие классы!), но про себя отметят: а, ну понятно. Ты была из этих, Золотых. Золото – оно такое, проступает рано, но прилипает навсегда, каким-то образом держится даже в зрелом возрасте, когда мы уже знаем эту жизнь и лучше, и больше. Что тут скажешь, однажды Золотая – всегда Золотая.

Вот уже более десяти лет я открыто пишу и говорю о зависимостях, сексе, неверности и депрессии. Я превратила отсутствие стыда в этих темах в свою духовную практику. И все же, несмотря на это, я так никому и не призналась в том, что подделала те голоса – никому, кроме своей жены. Когда я сказала ей, что наконец описала эту историю в одной из глав, она поморщилась и спросила: «Детка, а ты уверена? Ты точно хочешь рассказать об этом?».

Не думаю, что именно сам факт фальсификации делает эту историю такой стыдной и непростительной. Скорее тут все дело в моем отчаянном и чрезмерном желании стать Золотой. Не можешь – притворись, что тебе это и даром не нужно. Но это не круто, ужасно не круто – так яростно желать ходить по струнке, что ради этого пойти на обман. Я пошла.

Я сфальсифицировала выборы, чтобы стать Золотой. Пятнадцать лет обнималась с унитазом, пытаясь казаться легкой на подъем. Десять лет напивалась в дрова, чтобы угодить остальным. Заигрывала и спала с негодяями, чтобы казаться им классной. Прикусывала язык до крови, чтобы люди считали меня милой и спокойной. Тратила тысячи и тысячи на всевозможные зелья и яды, делавшие меня молодой. Годами отрицала самое себя – в погоне за видимой непорочностью.

Алгоритмы

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я узнала, что мой муж мне изменял, а я все еще не приняла решение – остаться мне или уйти. Я даже не в силах была решить, подходит ли очередная подушка нашему дивану. Я была ужасно нерешительной женщиной. Когда я обсуждала эту ситуацию с психологом, она сказала мне:

– Детей ранят не тяжелые решения родителей, а их нерешительность. Вашим детям нужно знать, по какому пути дальше пойдет их жизнь.

– Ну, пока я сама не узнаю, они не узнают, – отозвалась я.

– Тогда попытайтесь понять, как это узнать.

В то время единственным известным мне способом «узнать» был метод опроса и исследования. И вот я начала опрос. Решила обзвонить всех своих друзей в надежде, что, быть может, они знают, как мне лучше поступить. После этого я взялась за исследование. Перелопатила все статьи на тему измены, развода и детей, какие только смогла найти, в надежде, что эксперты подскажут мне, что делать. Опросы и результаты исследований не помогли, я все равно не вышла из мучительного тупика.

В конце концов я сдалась во власть Всемирной Паутины – хотела выяснить, может, это незримое скопище чужих людей, троллей и ботов знает, что мне делать с моей единственной и драгоценной жизнью. Так я обнаружила себя сидящей в постели в три часа утра. На коленях – ноутбук, я ложка за ложкой набиваю рот мороженным, а пальцы тем временем вбивают в Гугл:

«Что делать, если мой муж – подлый изменщик, но в то же время прекрасный и заботливый отец?».

Собрания

Мой семнадцатилетний сын Чейз и его друзья сидят у нас в гостиной и смотрят фильм. Я, конечно, пыталась дать им побыть одним, но это оказалось слишком трудно. Понимаю, многие подростки считают, что их мамы – полный отстой, но мне кажется, я – исключение.

Стою у двери и осторожно заглядываю внутрь. Мальчики развалились на диване, а девочки сидят на полу маленькими чинными группками. Мои младшие дочери сидят у ног девушек – застыли в тихом восхищении и поклонении.

Мой сын оглядывается и усмехается:

– Привет, ма.

Мне срочно нужно придумать какой-то предлог, поэтому я спрашиваю:

– Есть хотите?

То, что происходит дальше, разворачивается словно в замедленной съемке: все мальчики в комнате, не отрывая глаз от телевизора, уверенно отвечают: «АГА!». Девочки же поначалу молчат. А затем каждая украдкой отводит взгляд от экрана и вопрошающе разглядывает лица подружек, словно пытается найти там ответ на вопрос, хочет ли она сама есть. Похоже на сеанс телепатии. Безмолвный сбор мнений в попытке прийти к единогласию: ты хочешь есть, я вроде хочу, я не знаю, я не хочу, а мне можно? Каким-то образом это немое совещание приходит к согласию, что общее решение огласит девочка с французскими косичками и веснушчатым носом. Она переводит взгляд со своих подруг на меня, вежливо улыбается и говорит:

– Мы не голодные. Спасибо.

Мальчики искали ответ в себе, девочки – в глазах окружающих. Мы так хорошо научились угождать людям, что забыли, каково это – искренне хотеть чего-то и твердо об этом знать. Отсюда и наш вечный голод.

Правила

На прошлой неделе моя подруга Эшли впервые сходила на бикрам-йогу, «горячую йогу». Она вошла в зал, расстелила свой коврик, уселась на него и принялась ждать, когда же что-то произойдет.

– Там стояла такая жарища, – поделилась со мной она.

Когда в зал вошла инструктор, молодая и уверенная в себе, с Эшли уже семь потов сошло. И ей стало немного не по себе. Инструктор объявила:

– Мы скоро начинаем. Во время занятий вам будет очень жарко, но из зала выходить нельзя. Что бы вы ни почувствовали, нужно терпеть. И не уходить. В этом весь смысл упражнений.

И вот занятие началось, а уже через несколько минут картинка перед глазами у Эшли «поплыла». У нее закружилась голова, ее затошнило. С каждым вдохом ей становилось все труднее и труднее дышать. Дважды перед глазами начинали плясать точки, после чего вообще слегка потемнело. Она смотрела на дверь, сражаясь с отчаянным желанием броситься к ней, рвануть на себя и сбежать. Девяносто минут она провела в ужасе, задыхаясь и с трудом сдерживая слезы. Но из зала так и не вышла.

Когда инструктор объявила конец занятия и открыла дверь, Эшли сорвалась с коврика и вылетела в коридор. Зажимая ладонью рот, бросилась на поиски ближайшей уборной, и там ее обильно вырвало – на раковину, стены, пол.

Ползая на карачках по уборной, вытирая свою рвоту бумажными полотенцами, она думала: Что же со мной такое случилось? Та дверь ведь даже не была заперта.

Драконы

Когда я была маленькой, дядя подарил мне на день рождения снежный шар. Маленький, круглый, хрустальный, такой, что приятно ложится в ладошку. В центре восседал красный дракон с блестящей чешуей, ярко-зелеными глазами и крыльями, похожими на всполохи огня. Я привезла его домой и поставила на тумбочку рядом с кроватью. А по ночам лежала без сна, напуганная тем, что в темноте рядом со мной сидит дракон. В конце концов я не выдержала и как-то ночью встала и засунула снежный шарик на самую высокую полку.

Потом, время от времени, но только днем, когда светло, я подвигала к полке свой стул, забиралась на него и снимала шарик. Встряхивала его, поднимала повыше и наблюдала за тем, как внутри кружит мерцающая метель. Когда она затихала и снежинки оседали, в центре шарика снова вырисовывался грозный красный дракон, и я чувствовала, как по спине бегут холодные мурашки. Волшебный и в то же время пугающий, этот дракон всегда был на своем посту, но не двигался и, казалось, просто ждал чего-то.

Моя подруга Меган уже пять лет ведет трезвый образ жизни после десяти лет алкоголизма и наркотической зависимости. Последнее время она пытается понять, как же так вышло, что зависимость взяла верх над такой сильной женщиной, как она.

В день своей свадьбы Меган сидела в задней части часовни, абсолютно уверенная в том, что не хочет выходить замуж за того мужчину, который ждал ее у алтаря. Она была уверена, что не хочет – до самого мозга костей.

Но замуж за него она все равно вышла, потому что ей к тому времени было уже тридцать пять лет, а в таком возрасте нужно быть замужем. Потому что, отменив свадьбу, она разочаровала бы целую кучу людей. Выбирая между этой кучей и собой, она предпочла разочаровать одну себя. Она сказала «Согласна» несмотря на то, что внутри у нее все кричало: «Не согласна, не согласна!», и последующие десять лет пыталась заглушить в себе правду, которая, впрочем, и так была ей прекрасно известна. А заключалась эта правда в том, что в тот день она себя предала, и настоящая жизнь не начнется, пока она не прекратит себя предавать. Единственным способом заглушить эту правду было окунуться с головой в алкоголь и не выныривать. Так что она начала серьезно выпивать еще во время медового месяца. Чем сильнее она надиралась, тем глубже запрятывала своего собственного «дракона». Спустя какое-то время алкоголь и наркотики превратились в серьезную проблему, что было ей лишь на руку – ведь они вытеснили ту, настоящую проблему, и теперь о ней не нужно было думать.

Мы похожи на снежные шарики: тратим все свое время, силы, слова и деньги, чтобы создать бурю, и поддерживаем ее, не даем снежинкам осесть и оголить пугающую, пылающую правду, монолитную и неподвижную. Отношениям конец. Бухло меня победило. Таблетки от боли в спине поедаются совсем не из-за боли в спине. Он никогда не вернется. Книга сама себя не напишет. Движение – единственный выход. Уволюсь с этой поганой работы – спасу свою жизнь. Это – абьюз. Ты никогда его не огорчала. Прошло шесть месяцев с тех пор, как мы занимались любовью. Если я буду ненавидеть ее всю жизнь – это уже будет не жизнь.

И встряхиваем себя, снова и снова, потому что слишком боимся посмотреть в глаза дракону, что прячется внутри нашей метели.

Однажды вечером, когда мои дети были еще совсем крошками, я лежала в горячей ванне и читала сборник поэзии. В нем я наткнулась на стихотворение под названием «Тайная жизнь» – о секретах и о том, что они есть у всех. Я подумала: ну, с тех пор как я бросила пить, у меня секретов больше нет. И это было приятное ощущение. Но потом я прочитала:

 
«Этот тайный душевный трепет
от пожара первым спасает.
Он и греет, и больно слепит,
коль вторгаетесь – обжигает».
 

Я опустила книгу и подумала: О, погодите-ка.

Есть кое-что.

То, о чем я не рассказывала даже сестре.

Моя тайна, которая и греет, и обжигает, заключается в том, что женщины кажутся мне бесконечно привлекательнее и притягательнее мужчин. Моя тайна – это мое подозрение, что я родилась на свет, чтобы заниматься любовью с женщиной, обниматься с женщиной, жить и умереть рядом с женщиной.

И тогда я подумала: Странно. Это же не может быть правдой, в конце концов, у тебя муж и трое детей. Жизнь у тебя более чем удалась.

Я выбралась из ванной. Встряхнула волосами, вытерла их полотенцем. И сказала себе: может, в другой жизни.

Разве не забавно?

Как будто она у меня была. Другая, запасная жизнь.