Текст книги "Фонарики желаний"

2. Мотылёк

Кай

На самом деле я вовсе не собирался вставать так близко к столику, на котором разложили товары из её магазинчика. Но все уже настолько привыкли к моей помощи, что едва я купил свой фонарик, как меня тут же обступили со всех сторон. Сейчас я помогаю маленькому Бао написать на фонарике желание: «Ещё палочек «Поки».

– Хороший выбор, дружок, – говорю я и даю ему пять. Бао перечисляет свои любимые вкусы, а я киваю и послушно записываю их на мятой рисовой бумаге.

Боковым зрением я вижу Лия́ – её волосы до плеч и очки формы «кошачий глаз» – и, как это обычно происходит, теряю голову. Она всегда выглядит словно не от мира сего, так, будто её окружает магия. Мне надо перестать на неё таращиться – я знаю, что должен перестать, – но чувствую себя совершенно никчёмным, наивным мотыльком, которого тянет к её пламени. Идеальная метафора для принцессы небесных фонариков.

Даже несмотря на то, что «ли» в её имени означает «тьма», она – мой свет. Ещё с тех пор, как во втором классе умер мой домашний рак-отшельник Грубый Герман и она смастерила для него гроб из своей шкатулки для украшений, а потом сожгла ему на жертвеннике еду в загробный мир. А ещё она настаивала, что моей вины в смерти Грубого Германа нет, хотя на самом деле это не так: я решил купить Герману друга, не зная, что крабы некоторых видов дерутся между собой, чтобы установить иерархию. Драку никто из них не пережил. Если что, друга Германа она тоже помогла похоронить (правда, в другой коробке) и тоже сожгла ему на жертвеннике еду в загробный мир.

Вторая часть имени, «я», означает «элегантная», и… ну, она лучшая в мире, но уж точно не самая элегантная. По правде говоря, поэтому-то она мне и нравится, но, кажется, так говорить нельзя. Прозвучит же как критика: «Ты не элегантная» – и всё, что прозвучало бы после, уже не имело бы никакого значения, я уверен. И нет, я не хочу сказать, что она неуклюжая или, как говорят, «маниакальная девушка-мечта», она просто… честная. Из тех, кто пытается тайком пронести чипсы с креветками в кинотеатр, а потом рассказывает о них билетёру, когда он случайно смотрит на раздутую сумку.

Я тоже, мягко говоря, не «я». Вот пример: когда Лия́ подходит ко мне или смотрит в мою сторону, мой «не-я» мозг зависает, и я трачу столько времени, чтобы переключиться на печальную волну, что мой приятель Чиа́н даже притворился, что засыпает. И реально ложится на землю. Там, конечно, трава растёт и вообще довольно чисто, но всё же! Так драматично. Может, он бы лучше понял мою неуверенность, если бы знал об истории с бабл-чаем, но я ему ничего не рассказывал.

Чёрт, это был один из худших дней в моей жизни. Не потому что её вырвало на меня, а потому что я позвал её на свидание, и после этого её вырвало. На меня. Сначала я поднял повыше свой бабл-чай и пошутил:

– Кто бы мог подумать, что сопли в чае с молоком превратятся в национальную сенсацию?

Шутка оказалась удачной. Может, даже слишком удачной. Лия́ смеялась так, как я никогда не слышал – а поскольку несколько месяцев назад умерла её Найнай, она не смеялась довольно давно. Из-за этого – а ещё из-за того, что смерть бабушки заставила меня понять, что нужно всё-таки рискнуть и попытаться что-нибудь сделать с моей всепоглощающей влюблённостью, – я наконец-то набрался смелости и произнёс шесть слов, которые репетировал перед зеркалом несколько лет:

– Ты пойдёшь со мной на свидание?

И тут её вырвало.

Если бы она была более «я», то вежливо сказала бы «нет», может быть, даже встала и сделала книксен, а потом оставила меня тонуть в стыде и кружке медового бабл-чая. Но нет, она не смогла не показать, насколько отталкивающей считает эту идею. И из-за этого только стала нравиться мне ещё больше.

Не сразу, естественно. Я всё-таки не настолько отбитый. Но потом, когда прошло какое-то время… ну, не знаю. Я просто слишком глубоко увяз. До такой степени, что любая мелочь заставляла её нравиться мне всё сильнее и сильнее.

Держаться от неё подальше было очень трудно: я, скажем так, был не слишком удачлив в семейной лотерее, так что она в течение довольно длительного периода моей жизни была для меня «семьёй вне семьи», но ещё мне было слишком неловко, больно и неприятно быть рядом с ней. Я не хотел избегать её так долго, а сейчас уже не понимал, как отмотать всё назад.

Но оказалось, что это всё неважно, потому что Лия́, похоже, не хочет, чтобы я возвращался. Я машу рукой, а Лия́ даже не отвечает. Вот дерьмо. Когда её отец отсылает меня прочь, я пытаюсь уверить себя, что это к лучшему и вовсе не потому, что он меня ненавидит. Он же не может меня ненавидеть, верно? Он ведь знает, что я не виноват во взрыве мусорного контейнера? И это мой отец, а не я, однажды выкинул мусор в переулок настолько небрежно, что мешок прилетел к ним в стену и она оказалась облеплена кусками протухшего теста? Ну, или, может, дело в том, что возможных вариантов слишком много, и он правда не знает, что меня проделки моего отца ужасают не меньше, чем его?

Найнай знала.

Пожалуй, это даже хорошо, что Лия́ мной не интересуется, иначе отношения между нашими семьями стали бы ещё напряжённее. Ситуация, конечно, всё равно отстой, но я рад, что не придётся её в такое втягивать.

– Ну чего, кто чем занят? – спрашиваю я своих приятелей Юна, Чиана и Джеймса (бедолагу, которого мы дружно в шутку называем белой вороной). Про себя я молюсь, чтобы Чиан не стал дразнить меня из-за неловкого момента с Лия́.

– Мы пытаемся помочь Железному Дровосеку найти сердце, – фыркает Чиан, показывая на Юна. Юн всегда скуп на слова и эмоции, а ещё очень любит видеоигры.

За то время, что мы с Лия́ не общаемся, я заметно сблизился с ребятами. А теперь, когда я вижу, как они в шутку борются, а потом пытаются сломать друг другу фонарики, на секунду задумываюсь – почему? С другой же стороны… кого я пытаюсь обмануть? И сам тут же присоединяюсь к возне.

Никто не говорил, что «семья вне семьи» может быть только одна.

Пока Юн и Джеймс отвлекают Чиана, я подбегаю к его фонарику и пишу на нём S.M. Шэрон Мяо, девушка, на которую он заглядывается. Я просто оказываю ему услугу. Чиан рычит и пытается схватить мой фонарик, но я забираю его и бросаюсь наутёк. Сегодня у меня духу не хватит написать на фонарике имя Лия́. Не хочу желать того, чего не хочет она.

Но то, что я не хочу загадывать желание о ней, не значит, что мотылёк может просто взять и проигнорировать пламя. Это у него в крови.

Так что я смеюсь вместе с Джеймсом – а потом смотрю на неё. Помогаю Юну с его фонариком, пока он пишет своё желание – научиться лучше играть в Call of Duty, – и слушаю её голос. Раздумываю над своим желанием – и вижу, как она стоит с бабушкой Шуэ и они склоняют друг к другу головы, словно сплетничают. Моё сердце начинает предательски колотиться и будто бы расширяется – по иронии судьбы именно потому, что у неё такое большое сердце.

Когда они расходятся, Лия́ оглядывается – причём совершенно открыто. На секунду мне чудится, что она ищет меня, но, похоже, на самом деле её интересует мистер Тан. Я давно его не навещал, потому что в последние пару месяцев даже видеть не могу бабл-чай. Мне немного стыдно, ведь после того как Лия́ вытерлась и опрометью выбежала из кафе, мистер Тан дождался, когда я тоже приведу себя в порядок, и приготовил мне чашечку успокаивающего зелёного чая с мёдом. А потом сел рядом и выпил чаю вместе со мной, не говоря ни слова.

Лия́ и мистер Тан приветствуют друг друга, стоя на расстоянии около десяти футов – и на этом всё. Но когда она отворачивается от него, её глаза блестят – как же давно я не видел в них такого блеска! Интересно даже, к чему это. Что бы это ни было, моё сердце уже начинает биться чаще.

Лия́ выбирается из толпы. Сегодняшний день кажется каким-то странным, словно кто-то пришёл и перевернул мой мир с ног на голову. Потому что обычно на праздниках мы с Лией неразлучны. У нас даже есть традиция – вместе запускать фонарик, обмениваясь шутками о том, что на нём напишем.

– Я пожелаю, чтобы Плутон снова стал планетой, – однажды пошутил я, зная, что она разозлится: я ведь трачу целое желание на что-то настолько случайное!

Но Лия́ тогда громко рассмеялась – слышать её смех всегда было так приятно – и ответила:

– Что ж, тогда я пожелаю, чтобы ты научился лучше мечтать.

– А может, мне пожелать, чтобы мы попали в одно из тех реалити-шоу, которые ты так любишь?

– Тебе это не понравится.

– Тебе понравится. А значит, понравится и мне.

– Ты должен пожелать чего-то для себя, – настаивала она.

– Так это для меня и есть! Я хочу, чтобы ты получила то, чего так сильно хочешь!

– Ну, тогда мне придется пожелать чего-то для тебя.

И она загадала для меня идеальное желание, именно то, чего я хотел, но ещё не знал об этом: на своей стороне фонарика она нарисовала Грубого Германа Второго.

Вдалеке Лия́ спускается по каменным уступам, идущим вдоль берега. Сегодня какое-то не такое не только потому, что она не со мной: она и сама совсем другая. Наверное, потому, что она до сих пор оплакивает Найнай. Я уж точно до сих пор её оплакиваю. С отцом и братом я уживаюсь не слишком хорошо, мама – стюардесса на международных рейсах и не так часто бывает дома, так что бабушка Лия́ иногда казалась мне более родной, чем моя настоящая семья. Вот почему всё перевернулось с ног на голову, встало как-то набекрень и задом наперёд – потому что сейчас мы должны поддерживать друг друга, а не избегать.

Я внимательно слежу за тем, как она подходит к воде, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо. Но когда я вижу, как она тайком оглядывается и начинает писать на фонарике, я заставляю себя отвернуться. Не хочу ничего случайно увидеть. Её желание – её дело, а не моё. Хотя, судя по тому, как она закрыла глаза, прежде чем начать писать, и по улыбке, появившейся на лице, её желание явно связано с Найнай. И я тут же понимаю, чего пожелаю сам.

Как и всегда, это будет желание о ней. Я хочу, чтобы она обрела покой и счастье и придумала, как жить дальше, сохранив при этом воспоминания о бабушке.

Юн, Чиан и Джеймс не просят меня объяснить три простых слова, которые я пишу на фонарике: покой, счастье, память. Мы благоговейно встаём в круг, зажигаем небесные фонарики и отпускаем их. Все смотрят, как их желания улетают ввысь, и моё сердце тоже подпрыгивает до самого горла – а потом словно выбирается из тела и спешит вслед фонарику.

Лия́ сияет под ярким ночным небом. Я не хочу навсегда прощаться с идеей, что мы можем встречаться, но я это сделаю – потому что она этого не хочет и потому что я хочу остаться с ней друзьями. Я проглочу свои чувства и найду другой способ оставить её в своей жизни – ведь без неё я жизнь себе и не представляю.

– Прощай, – шепчу я. Слово уносит ветер.

3. Радиоактивность

Лия́

Сегодня Кай тоже запустил фонарик. Мне совсем не интересно, чего он пожелал, не интересно, чего он пожелал, не…

Толпа расходится, воздух постепенно становится холоднее, и я невольно обхватываю себя руками. Я дрожу всем телом, но всё равно стою, не двигаясь, и надеюсь ещё хоть на секунду удержать ощущение чуда. Раньше, когда фонарики ещё висели в небе, я чувствовала свои мечты на вкус, но тёмная ночь забирает всё так же быстро, как и дарит. Иногда я очень жалею, что не могу собрать такие моменты в бутылку, а потом открыть её и оживить магию.

Кай ушёл не попрощавшись. Я пытаюсь об этом не думать, но не получается: он должен был стать частью моего желания. Это он держал меня за руку на похоронах Найнай, плакал рядом со мной, воскуривал благовония и даже продолжил за меня надгробную речь, когда я не смогла её закончить. Это он испёк двенадцать свежих лунных пряников с бабушкиной любимой начинкой (яичные желтки) и записками внутри (это было его коронное блюдо); на каждой записке были пожелания ей в загробной жизни. Покой. Комфорт. Любовь. Снова встретиться с Ее. Мы писали эти записки вместе, пока в наших глазах стояли слёзы.

Иногда мне кажется, что тот Кай существовал только в моём воображении. Как такая мелочь могла так сильно разделить нас?

* * *

Когда мы с родителями возвращаемся домой, я пытаюсь занять себя случайными мелкими делами: убираю обувь, наливаю себе воды, разбираю почту. Я не хочу слышать, как папа в очередной раз говорит, что семья Кая приносит неприятности, и надеюсь, что, увидев, как я занята, он просто не будет со мной разговаривать. Если что, я знаю, что папа говорит вполне серьёзно, да даже Кай это понимает, но то, что его отец и брат такие, вовсе не значит, что и сам Кай тоже такой. Найнай это знала. Его семья отказалась убираться после взрыва мусорного контейнера, а Кай вышел посреди ночи складывать тесто лопатой в мешки для мусора. Казалось бы, после такого папа мог хотя бы насчёт Кая передумать, но, по-моему, из-за моего участия он только разозлился ещё больше. Кай настаивал, что сделает всё сам («в конце концов, это вина моей семьи»), но я просто не могла вынести и мысли о том, что он будет там страдать один просто потому, что родился в таком гадюшнике. Всё прошло весело и довольно странно – мы попросту дурачились. Кай слепил из испорченного теста кучу разных фигурок (цветок, улыбающееся лицо, рака-отшельника), и я, хоть и всегда знала, что он талантливый, тогда в полной мере осознала, что его пальцы могут сделать что угодно. То есть с тестом, естественно, господи.

Мои собственные пальцы сейчас копаются в почте – и натыкаются на яркий, почти неоново-оранжевый конверт. От такого цвета ничего хорошего ждать нельзя. Дорожный конус – осторожно! Рабочий-строитель в жилете – осторожно! Морковка – осторожно, вдруг она такая яркая потому, что радиоактивная!

Я оглядываюсь и вижу, что родители уже ушли в спальню. И раз уж конверт адресован магазинчику, а не кому-то конкретному (мы сегодня принесли домой почту из магазина), я тоже могу его открыть.

ПРОСРОЧЕНА АРЕНДНАЯ ПЛАТА.

Большие угловатые буквы смотрят на меня. Очень сердито смотрят. Как чудища.

Как это вообще возможно?

Я пробегаю глазами по письму, задерживаясь на словах, выделенных жирным.

ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА – вот за столько мы должны. ДВА МЕСЯЦА – за такое время мы должны выплатить всю сумму плюс пени, иначе нас выселят. ВЫСЕЛЕНИЕ. Это слово такое огромное и угрожающее, что мой мозг не сразу его воспринимает.

«Фонарики желаний» работают уже пятьдесят один год. И они могут вот так просто исчезнуть?

Остальные цифры сливаются у меня перед глазами. Слишком много. Слишком страшно. Мы должны больше шестнадцати тысяч долларов. Я даже представить такое число не могу. Я уверена, что арендная плата выросла с тех пор, как я случайно увидела какие-то счета в офисе в задней части магазинчика. И, возможно, даже сильно выросла.

Мы должны за четыре месяца. ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. У этого выделенного жирным слова ЧЕТЫРЕ есть зубы. Они впиваются в мои мечты и разрывают их на части. Я не то чтобы очень суеверна, но не могу не вспомнить, что цифра 4 в китайской культуре несчастливая, потому что си – слово, означающее «четыре», – звучит почти так же, как си – слово, означающее смерть[11]11
  Китайское слово «четыре» читается четвёртым тоном (sì), а слово «смерть» – третьим (sǐ).


[Закрыть]. А мы, как любит говорить бабушка Шуэ, относимся к нашим омофонам очень серьёзно.

Эта маленькая цифра выбивает меня из реальности. Потому что она действительно напоминает о смерти. Умрёт моя мечта, умрёт моё желание сохранить наследие Найнай. Я наконец-то набралась смелости поделиться своим желанием со вселенной, а вселенная взяла и обгадила его. Отвесила оплеуху, напомнила, что в мире нет магии. Что мы должны сами её создавать. Даже интересно: если я не буду помогать желаниям исполниться, большинство из них просто увянет и умрёт?

Вот я и получила настоящий удар. На этот раз даже не оплеуху, а тычок в грудь, от которого перехватило дыхание. Что, если оранжевый конверт – отчасти и моя вина? После того как Найнай заболела, мы почти не работали над желаниями. Мы исполнили парочку – из тех, о которых я рассказала ей в больнице и которым она помогла придумать план осуществления, – но катастрофически недостаточно. А в последние полгода я вообще почти не заходила в магазинчик, не говоря уже о том, чтобы думать о желаниях.

Что, если я, лишив нашу общину магии, обрекла на гибель бабушкин магазинчик, который она спустила сюда с самих небес? Конечно, я знаю, что ответ на вопрос, кто виноват, в данном случае неважен, но моё первое инстинктивное желание – обвинить кого-нибудь. Почти всегда себя.

Нужно спасти магазинчик. Не только ради Найнай, но и ради родителей и самой себя. Я не уверена, поможет ли с этим исполнение желаний (но я их всё равно исполню, не только ради магазинчика, но и ради Найнай), так что надо придумывать другие планы. К сожалению, тут я совершенно беспомощна, потому что не имею ни знаний, ни жизненного опыта.

«Просто сделай, что сможешь», – говорю я себе. Повторяю эти слова, чтобы из глубины души не всплыли другие. «Хочу, чтобы мне кто-нибудь помог».

Я запихиваю письмо обратно в яркий конверт и пытаюсь снова запечатать его с помощью воды из чашки. Когда это не помогает, я нахожу клей. Не хочу, чтобы родители знали, что я это видела. Они и без того со мной обращаются так, словно я сломана и ни с чем не справлюсь. Да даже будь это не так, они бы всё равно сказали, чтобы я не беспокоилась, что взрослые сами разберутся. «Твоя работа – хорошо учиться в школе». И плевать, что сейчас лето. «Магазин – наша ответственность, а не твоя». И плевать, что для меня он тоже очень важен и что с ним связана половина моих воспоминаний о Найнай, и что родители вообще ничего не знают об исполнении желаний.

Я слышу, как кто-то направляется из спальни в гостиную.

– Лия́? – зовёт мама. – Хочешь посмотреть наше шоу?

Мама обожает реалити-шоу о свиданиях не меньше меня, но у меня вкусы довольно широкие, а вот она предпочитает китайские. Больше всего нам нравится «Мама знает лучше» – китайское реалити-шоу, где некая мать ходит на «свидания» с конкурсантами, чтобы решить, с кем из них отпустить на свидание свою дочь. Кто-то может сказать, что такое шоу довольно рискованно смотреть вместе с мамой (особенно когда у твоего краша в семье творится та ещё драма), но мы начали смотреть его давным-давно, ещё когда я была в таком возрасте, что не понимала, что сама рою себе могилу.

Я сую оранжевый конверт (который внезапно и правда кажется радиоактивным) в середину стопки писем. А потом как попало раскидываю всё по столу, чтобы картина не выглядела слишком подозрительно.

– Да, конечно! – кричу я маме. – Сейчас принесу вкусняшки!

Я беру со стола пакетик чипсов и включаю электрический чайник, чтобы заварить чай из хризантем. Но в голове у меня крутится один вопрос.

Как бы бабушка спасла магазин?

4 5[12]12
  Глава 4 пропущена автором, так как, согласно китайским суевериям, число «4» приносит несчастья. – Прим. ред.


[Закрыть]. Хайди

Кай

Я полностью погряз в муке, тесте и мыслях о Лия́. По локоть, а то и по самую шею. С другой стороны, я готовлю слоёное тесто для яичных тартов, одного из её любимых лакомств, так что думать при этом о ней не так уж необычно. А какую отговорку найти, когда я готовлю всё остальное? Ну… э-э… она сладкоежка?

Я кладу на стол пищевую плёнку, посыпаю её мукой, потом кидаю сверху тесто на воде, которое только что замесил. Ещё немного пищевой плёнки сверху, потом раскатать. Пять проходов скалкой – ни в коем случае не четыре. Лия́ никогда в этом не признается, но она суеверная. Не суперсуеверная, но, э-э, среднесуеверная точно. У неё «пунктик» только с числом 4. Так что у меня появилась привычка всячески его избегать – например, когда я набираю в сообщении четыре восклицательных знака, я либо удаляю, либо добавляю ещё один.

Не уверен, знает ли она о других омофонных суевериях… Например, в некоторых регионах Китая слово «четырнадцать» звучит так же, как «умрёт», «семьдесят четыре» – «уже умер», «девяносто четыре» – «уже давно умер», но пока что она боится только числа 4.

Я выкладываю тесто на масле с одной стороны теста на воде и убираю его замораживаться. А потом переключаюсь на готовку булочек с мясной нитью. Тесто поднималось уже целый час, самое время лепить из него булки.

У меня уже сложилась целая система. Когда я только начинал, Лия́ помогла мне составить таблицы, чтобы определить оптимальный порядок действий и минимизировать моё время пребывания в пекарне. Она распечатала эти таблицы и развесила их по стенам, но я уже выучил их наизусть. Во время учёбы, когда на кухне работают папа и временный работник, всё проходит немного иначе – но даже тогда я чаще всего готовлю рано утром, перед школой, а уж летом кухня в полном моём распоряжении.

Входная дверь открывается и закрывается – об этом сообщает колокольчик над дверным косяком. Мы старомодные. Мне нравится думать, что это придаёт пекарне определённый шарм. Столы и стулья деревянные, резные, в стиле династии Тан. Мама их выбрала потому, что стиль династии Тан сейчас стал практически синонимом «китайского стиля», и, хотя меня и не очень радует, что на Западе нашу историю почти не знают, мне нравится основная идея – вызвать у посетителей чувство, словно они попали в другую культуру и другую эпоху. Наши стулья не старинные и не дорогие, но папа обработал дерево и придал им антикварный вид. Птичьи клетки и фонарики, свисающие с потолка, добавляют обстановке живости и капельку современности.

– Подождите секундочку! – кричу я посетителю, накрывая наполовину законченные булочки с мясной нитью из свинины. Я сейчас здесь один – на дворе десять утра, до обеденного часа пик ещё далеко. Обычно в такое время мало кто заходит, так что я легко успеваю обслуживать клиентов и почти не отрываться от выпечки.

Я мою руки, стоя спиной к двери, ведущей за прилавок. И вдруг что-то дёргает меня назад. Всё происходит так быстро, что я не успеваю понять, что происходит – только чувствую, как чья-то рука обхватывает мою шею.

Ох. Знакомая рука. Боги, только не он.

В затылок втыкается кулак и начинает ерошить мои волосы.

– Ай! – кричу я, хотя и понимаю, что это не поможет.

– Скучал? – спрашивает мой старший брат Цзяо, продолжая давить на затылок костяшками пальцев. В этом он мастер – в старших классах входил в сборную школы по борьбе.

Я отпихиваю его мыльными руками.

– Эй! – возмущается он. – Ты намочил мою рубашку!

Он ищет бумажное полотенце, но, поскольку бывает здесь очень редко, понятия не имеет, что они спрятаны за пакетами с мукой. Если этого не знать, их фиг найдёшь.

Я протягиваю ему полотенце, пусть и с неохотой.

– Можно как-нибудь без этого обойтись, а? – спрашиваю я. – Мне семнадцать, а ты студент.

Цзяо пожимает плечами.

– Ну, значит, ты уже должен был стать достаточно мужественным, чтобы выдержать это.

Когда я домываю руки, Цзяо уже исчезает с кухни. Я нахожу его в лавке – он как раз отправляет в рот миндальное печенье с витрины.

– Эй, это для посетителей. Я принесу тебе немного с кухни, если хочешь.

В отличие от остальной моей родни, я всегда стараюсь сначала продать выпечку идеальной формы, а ту, которая получилась не очень, приберечь напоследок. Если что-то идёт не так – например, не получается добиться нужной консистенции теста или мука уже не такая хорошая на вкус, как надо, – я начинаю заново. Да, знаю, у нас тут бизнес, а из-за моего стиля готовки мы теряем драгоценные деньги, но я просто не могу продавать что-то не высшего качества. Лия́ уверяет, что я готовлю лучшие пирожки, слойки и булочки, но я продолжаю говорить ей, что правда вовсе не так прекрасна.

Цзяо, пропустив мои слова мимо ушей, берёт с витрины бисквитное пирожное идеальной формы.

– То есть я должен есть второй сорт? Нет уж, это для тебя, Сын Номер Два.

Я вздыхаю.

– Можешь ко мне так не обращаться? Мне хватает того, что так делает папа.

В лицо он, конечно, так меня не называет – это примерно как говорить «мой младший сын» в разговорах с другими людьми, – но, конечно же, Цзяо, Сын Номер Один, уцепился за это прозвище и тычет им мне в нос при любой возможности. «Сын Номер Два» – прямой перевод с китайского языка, в котором родители иногда называют детей лао да, лао эр, лао сан, что означает «старший», «второй ребёнок», «третий ребёнок». Мой отец решил перевести это на английский как «номер один» и «номер два», как делали его родители. И, поскольку отец очень гордится тем, что был не просто «сыном номер один», а старшим сыном старшего сына (что очень престижно), он даже не задумывается о том, каково приходится мне.

– Ладно, хорошо, и как мне по-другому сказать «номер два»? Хм… о, придумал! – Цзяо по-волчьи ухмыляется, ощерив зубы. – Можешь быть Сыном-Какашкой. Эй, Сын-Какашка!

Так, ладно. Кто бы мог предположить, что я стану скучать по прозвищу «Сын Номер Два»? Ненавижу, когда Цзяо вторгается в моё личное пространство.

– Смотрю, ты прям повзрослел после первого курса, – отвечаю я, закрывая витрину и придерживая её рукой.

– Шутки про какашки смешны в любом возрасте.

По правде говоря, Цзяо мог бы рассказать самую смешную шутку на Земле, а я всё равно бы не засмеялся – потому что её рассказал он. Да, дошло до того, что я не могу отделить то, что он говорит, от факта, что это говорит он.

Цзяо проглатывает последний кусок пирожного и тянет, опершись о прилавок:

– Можно задать тебе серьёзный вопрос?

«Нет», – думаю я.

– Почему ты проводишь тут столько времени? Я уже говорил это однажды, но повторю снова: выпечка – для девчонок.

Однажды? Он говорил это примерно миллион раз. Честно скажу, если бы я попытался ответить на вопрос Цзяо, ничего хорошего из этого бы не вышло, поэтому я просто молчу.

По иронии судьбы, именно из-за него я полюбил выпечку. Когда мама вернулась на работу и больше не могла защищать меня от Цзяо, я начал проводить всё больше времени на кухне «Лунных пряников» и учиться у папы. Это было единственным местом, безопасным от Цзяо – он не выносил и мысли о том, что его могут увидеть рядом с чем-то «настолько девчачьим». Поначалу я ненавидел печь, потому что никак не мог заставить тесто, глазурь и слойки мне повиноваться, но чем больше Цзяо надо мной подшучивал – «Эй, тебе яйца миксером перевзбило, что ли?», – тем сильнее я хотел научиться печь хорошо, в пику ему. Или, возможно, чтобы доказать, что он ошибается. Прошло уже столько лет, что я и не помню, думал ли когда-нибудь, что мне удастся его переубедить, но за это время я успел искренне полюбить выпечку.

И не менее искренне полюбить эту грань своей личности. Сначала я очень огорчался, когда надо мной насмехались, но теперь, хотя мне порой всё равно бывает больно, понял, как ко всему этому отношусь: если вас так задевает, что я парень, который любит печь, пожалуйста – можете со мной не общаться. Так будет даже лучше. Может быть, мне помогает ещё и то, что Лия́ однажды сказала, что парень, который умеет печь, – это «секси». Я это истолковал как намёк на чувства, но явно оказался не прав. Может, она думала о ком-то из участников «Самых горячих американских булочек» – кулинарного реалити-шоу, в котором участники месят, раскатывают и лепят, одетые в один фартук?

Мама тоже поощряет моё увлечение готовкой. Она, конечно, нечасто бывает дома, но всё равно считает «Лунные пряники» своим третьим ребёнком и знает, что я лучше всех за ним присматриваю. А ещё она обожает булочки с солёным яичным желтком и говорит, что у меня они получаются самыми сочными, прямо как в торте «Горячая лава» – когда надкусываешь, а из него льётся шоколад. Когда мне впервые удалось добиться такого эффекта с густым желтком, я решил, что теперь уж точно имею право называть себя пекарем.

И всё-таки мне немного неприятно, что я не разговариваю с Цзяо, которого не было целый год – хотя, признаюсь, год без него оказался куда приятнее всех предыдущих, – поэтому я говорю:

– Жаль, что ты приехал не вчера вечером. Мог бы вместе с нами пойти на фестиваль фонариков.

– Тьфу. Там куча стариков. – Цзяо аж вздрагивает. Очаровательно. – Я бы не пошёл, даже если бы был дома.

Дверь открывается – звучит спасительный звон. Цзяо никогда не любил общаться с посетителями. Всегда говорил: «Ты с ними справляешься намного лучше меня. Я занимаюсь большими идеями. Ну, представь, что я Илон Маск, а не продавец машин «Тесла».

Моя надежда, что Цзяо сбежит, увидев покупателя, – или хотя бы ненадолго избавит меня от своего присутствия, – испаряется, когда входит Лия́. Моё сердце готово выпрыгнуть из груди – и от волнения, и от ужаса.

Глаза Цзяо загораются.

– О-о-о, твоя подружка пришла, Сын-Какашка.

Мне очень хочется кинуть бесформенной булочкой ему в голову. Услышав прозвище «Сын-Какашка», Лия́ поднимает брови. От одного взгляда на неё у меня пересыхает во рту, а язык вдруг кажется огромным и неповоротливым. «Она здесь», – услужливо подсказывает мне мозг, заставляя обратить на неё внимание.

– Хайди, – вырывается у меня. Ну я и осёл. Собирался сказать «Хауди», но понял, что никогда в жизни никого так не приветствовал, да и вообще это слово звучит очень странно, если его произносит не ковбой в десятигаллонной шляпе и с огромной пряжкой на ремне, потому попытался быстро исправиться на «Хай», и два слова слились вместе.

Сейчас бы, конечно, исчезнуть куда-нибудь.

– София, – отвечает Лия́, и я вопросительно склоняю голову. А потом вспоминаю, что за чушь сам только что сморозил, и всё наконец встаёт на свои места. Вот она, настоящая Лия́, – не просит меня ничего объяснять и помогает почувствовать себя получше.

– Саймон, – говорю я.

– Хоуи[13]13
  Кай и Лия назвали имена Хайди Клум, Софии Вергары, Саймона Коуэлла и Хоуи Мэндела. – Прим. пер.


[Закрыть], – она называет имя четвёртого судьи передачи «Америка ищет таланты».

Цзяо таращится на нас так, словно у нас из ушей мясная нить полезла. К счастью, мы его так напугали, что он просто уходит, не сказав больше ни слова.

– Жаль, что он вернулся, – вздыхает Лия́.

Эти слова из её уст имеют особое значение, потому что никто не знает о моих отношениях с Цзяо и о том, что я о нём думаю, лучше её.

Я благодарно киваю, потом говорю:

– Очень рад тебя видеть.

Наступает неловкая пауза.

Раньше я всегда готовил что-нибудь особенное на случай, если она зайдёт, но она не приходила уже несколько месяцев. Когда-то это был лучший момент моего дня: я готовил ей португальский яичный тарт с чёрным смайликом сверху или матча-латте с раком-отшельником, нарисованным на пене. Хотя нет, это был второй лучший момент; самым лучшим моментом было, когда она действительно приходила.

– Извини, что ничего не приготовил к твоему приходу, – говорю я.

– Пожалуйста, не извиняйся, что ничего не приготовил, – говорит она в этот же момент и показывает на кухню. – Возьму там что-нибудь особенно уникальное. Полагаю, всё менее уникальное уже съел Цзяо?

У неё очень доброе сердце, и она обожает бесформенную еду – примерно как Чарли Браун свою неказистую ёлочку[14]14
  В анимационном телефильме «Рождество Чарли Брауна» (1965) Чарли покупает на Рождество вместо большой и красивой алюминиевой ёлки маленькую и хилую, но живую. Так он пытается показать, что главное в Рождестве – не огромные траты на подарки и украшения.


[Закрыть]. Всегда называет эти кривые булочки «уникальными», «редкими» и «особенными».