Текст книги "Фонарики желаний"

7. Патока

Кай

Я прячусь за кустом вместе с Лия́. Ещё раз: я прячусь за кустом вместе с Лия́. Мы касаемся друг друга коленями, дышим одним воздухом, объединены общей целью: узнать, появится ли через три минуты в витрине «Бабл-чай от мистера Тана» чашка. А, нет, уже через две минуты.

Лия́ с самого начала настаивала, что мы должны сохранять анонимность. Когда я соглашался, то даже не подозревал, что это включает в себя «прятаться за очень колючими кустами». Мы оба изо всех сил стараемся не обращать внимания на всю неловкость ситуации. Последний раз, когда мы ходили к мистеру Тану, был последним разом, когда мы ходили к мистеру Тану. Я изо всех сил пытаюсь не вспоминать тот момент «Ты-пойдёшь-со-мной-на-свидание-буэээ» и сосредоточиться исключительно на тёплом, сидящем рядом со мной на корточках комке нервов.

– Тебе удобно? – спрашиваю я, пытаясь отодвинуться подальше. Моя нога цепляется за камешек, и я падаю вперёд, царапая руку о ветки.

– Чьей чудесной идеей было спрятаться здесь? – морщится Лия́.

– М-м… твоей?

Она ухмыляется.

– Знаю. Прости.

Я смеюсь.

– Смотри, – она подталкивает меня локтем и шепчет, – началось!

Мы приседаем ещё ниже и выглядываем из-за листьев. Мистер Тан подходит к окну и переворачивает табличку с «открыто» на «закрыто». Мы затаили дыхание. Ну, точнее, я предполагаю, что она затаила дыхание, потому что я-то его точно затаил.

Медленно, явно колеблясь, мистер Тан идёт к прилавку, берёт с него бумажную чашку с логотипом «Бабл-чай» – буквой B, сложенной из шариков для чая со смайликами сверху, – и ставит её на витрину.

– А-а!

– Тс-с!

– Сам ты тс-с!

Пару мгновений мы молчим, но потом я уже не могу сдерживаться.

– Он это сделал! Ему интересно!

Почему-то кажется, будто это происходит со мной, хотя это совсем не так – да, вот насколько я взволнован.

Мистер Тан наклоняется совсем близко к витрине и смотрит по сторонам, пытаясь разглядеть того, кто всё это затеял.

Мы замираем.

Её левая кроссовка касается моей правой.

Когда он исчезает из виду, мы расслабляемся. Она убирает ногу. Нам вовсе не обязательно так делать, но мы молча уходим гусиным шагом из-за куста в укрытие мусорных баков и деревьев. Мы не останавливаемся, пока не оказываемся совсем далеко от мистера Тана.

А потом одновременно, со стоном выпрямляемся. Мои икры просто горят.

– Ноги у пекарей не очень накачанные, – шучу я. – Ты не думала об этом, когда выбирала такое укрытие?

– Ты мог бы стоять на руках или предплечьях. – Она смотрит на мои руки и, клянусь, слегка краснеет.

Ладно, я её прощаю. К тому же она оказалась права – спрятаться действительно было необходимо, потому что мистер Тан выглядывал нас.

– И что теперь? – спрашиваю я.

Она прикусывает нижнюю губу.

– Ну, уже пора ужинать…

Я имел в виду, что теперь делать с мистером Таном и бабушкой Шуэ, но эту возможность я точно не мог упустить.

– Да, супер, конечно.

Попридержи коней, дамский угодник.

– Я угощаю, – добавляет она. – В благодарность за то, что ты так быстро сделал лунный пряник.

– Да ладно, ничего особенного.

На самом деле готовить лунный пряник в последний момент – это офигеть как «особенно». Мы готовим пряники с нуля, потому что записку куда легче убрать в тесто перед выпеканием, чем запихнуть в готовый пряник, – но я не хотел, чтобы она это знала.

Лия́ уже куда-то идёт – она явно не примет отказа.

Я уже собираюсь подколоть её по поводу упрямства, когда она показывает в направлении места, куда мы обычно ходим, и вопросительно склоняет голову. Раньше она бы ни за что не спросила.

– Давай, если хочешь, – отвечаю я и как можно непринуждённее пожимаю плечами.

Она кивает, и мы идём к ресторану, оставаясь на расстоянии нескольких футов друг от друга.

* * *

Мистер Чэнь расплывается в улыбке, когда мы с Лия́ входим в «Импермаркет лапши». И я, и Лия́ любим хорошие каламбуры, но это лишь одна из многих причин, по которой нам так нравится ресторан мистера Чэня.

– Лай-лай-лай-лай-лай, – быстро говорит мистер Чэнь и подзывает нас жестом. Мы послушно следуем за ним в дальний угол, к уютному столику на двоих. К нашему столику.

«Импермаркет» покрашен в жёлтый цвет и украшен драконами. Жёлтый – потому что это цвет императора, драконы – потому что это символ императорского могущества. Мистер Чэнь отлично понимал силу бренда.

– Вы двое так давно не приходили! – восклицает он и всплёскивает руками, словно безмолвно спрашивая: «Что случилось?»

Лия́ нервно хихикает и ничего не говорит.

У меня чуть колет в сердце, когда я отвечаю:

– Знаю. Простите, мистер Чэнь.

– Мы так рады вернуться, – добавляет Лия́, и я не могу не гадать, скрывается ли за этими словами что-то ещё. – И готовы объедаться!

Мистер Чэнь поднимает указательный палец и энергично потрясывает им.

– Сегодня у меня для вас есть идеальное блюдо! – Он выдвигает стул для Лия́. – Садитесь, садитесь, я уже мчусь на кухню!

– Это что-то новенькое, – задумчиво говорю я. Неужели ему так нравилось нас обслуживать и он хочет убедиться, что мы точно вернулись?

– Рада, что он такой же оживлённый, как и всегда, – говорит Лия́.

– Помнишь тот раз, когда… – едва начинаю я, но Лия́ уже улыбается.

– Боже, да, – перебивает она.

Мы оба начинаем мять пальцами воображаемое тесто.

– У тебя так хорошо получилось, я и не сомневалась, – хихикает Лия́, – а вот моё тесто больше напоминало грязь.

Я уже не могу сдерживать смех. «Грязь» – это слишком мягко сказано. Её лапша выглядела так, словно тонула.

Мы одновременно пародируем мистера Чэня, размахивая руками. «Айя, Лия́, что ты делаешь? Мы готовим лапшу, а не суп!»

Мы смеемся над шуткой неприлично долго, потому что её не понимает никто, кроме нас. То был первый и единственный мастер-класс мистера Чэня по приготовлению лапши, который он устроил для общины в день, когда ресторан был закрыт. Это был тестовый прогон – если бы всё прошло успешно, он бы стал устраивать такие мастер-классы публично, но после того как у миссис Ан получилась лапша, об которую можно сломать зубы, а у Лия́ – что-то больше похожее на суп, а не на тесто, он бросил полотенце (прямо на несъедобную лапшу) и объявил, что сдаётся.

Лия́ улыбается.

– Помнишь, как миссис Ан настаивала…

– О, ещё как настаивала!

– …Что лапшу надо варить десять минут, а потом запекать в духовке ещё сорок? Сорок! И ещё с таким видом говорила, будто знает лучше, чем мистер Чэнь!

– Император лапши, – добавляю я.

– Император «Импермаркета лапши».

Мы хихикаем.

Затем Лия́ смущённо смотрит себе на руки.

– Кажется, мы с миссис Ан потрясли бедного императора. Он-то начал с того, как это всё легко.

– Просто жоу и жоу, – подражаю я его голосу, снова притворяясь, что замешиваю тесто.

Она смеётся.

– Ну да, и всё так легко.

Джек, сын мистера Чэня и, судя по всему, наш сегодняшний официант, подходит к столику с дымящимся чайником.

– Здоро́во. Знаю, Ба сегодня готовит для вас фирменное блюдо, но, может, вы бы хотели чего-то ещё?

Глаза Лия́ сверкают.

– О, с этим блюдом подадут даосяомянь? Или нас облапошат?

– «Импермаркет лапши» торжественно заявляет, что здесь никого не облапошивают, – серьёзно отвечает Джек. – Хотя он готовит не лапшу, вам должно понравиться.

Как и обещает название ресторана, это на самом деле супермаркет, и подают в нём не только лапшу – хотя, безусловно, знаменит он в первую очередь именно приготовленной вручную лапшой. Даосяомянь – любимая лапша Лия́. Она влюбилась в неё ещё в детстве, когда увидела, как мистер Чэнь поднёс огромный нож к куску теста в своей руке, повернул его на тридцать градусов вниз и начал отрезать маленькие кусочки, которые падали прямо в кипящую воду. Когда он ловил ритм, нож свистел в воздухе, а кусочки лапши отлетали и плюхались в воду с такой скоростью, что за ними было невозможно уследить. «Волшебство», – говорила маленькая Лия́. «Терапия», – шутила уже подросшая Лия́, говоря, что с удовольствием бы нарезала лапшу, чтобы выплеснуть гнев, но не может – она для этого недостаточно «я», поэтому непременно себе что-нибудь отрежет.

Лия́ кивает Джеку.

– Ладно, тогда мне даосяомянь со свининой, жаренной в воке.

– А мне суп с ламянь и говядиной.

Больше всего я люблю такую «растянутую» лапшу. Да, мне тоже кажется, что смотреть на то, как мистер Чэнь берёт огромный ком теста и начинает его скручивать, складывать и растягивать в длинную лапшу, очень круто, но люблю я её за вкус и за то, как она размягчается на языке. Растянутая лапша просто идеальна: её можно и тихонько кусать, и с хлюпаньем втягивать. Мы с Лия́ обычно делимся друг с другом всей едой – в конце концов, мы же китайцы, – но всегда получается так, что она съедает больше даосяо, а я – больше ламянь.

Пока Джек записывает заказ, я спрашиваю:

– Как там дела с приложением?

Джек работает официантом и учится у отца его ремеслу, но просто обожает программирование. Мистер Чэнь не только его в этом поддерживает, но и гордится – хвастается всем, кто готов слушать, что Джек обязательно добьётся больших успехов, когда через несколько лет поступит в колледж.

Джек выпрямляется и от радостного возбуждения будто бы становится ещё выше.

– «Магазинная лихорадка» вышла несколько месяцев назад, и пользователей с каждым днём становится всё больше.

Его приложение показывает на карте семейные рестораны, пекарни, кафе и магазины в указанном районе со всеми специальными предложениями – то есть одновременно предлагает пользователям поддержать местный малый бизнес и даёт возможность купить что-нибудь по акции.

Лия́ выжидает – я понимаю, что она вспоминает о Стефани Ли и своём фиаско с «конкурсом правописания», поэтому быстро говорю:

– Поздравляю, Джек, это просто невероятно!

Как только я говорю «поздравляю», Лия́ улыбается и хлопает в ладоши.

Джек краснеет.

– Если хотите, чтобы я добавил туда ваши магазинчики – только скажите, – бурчит он. – Особые лунные пряники и фонарики желаний – просто идеальные товары для продажи со скидкой!

Лия́ задумывается, потом неожиданно выпаливает:

– Да! Пожалуйста! Было бы здорово!

Джек старается притвориться, что его не удивила настойчивость Лия́.

– Конечно, отлично! Я тебе напишу!

Как только Джек уходит, я спрашиваю Лия́:

– Всё в порядке?

Она прикусывает нижнюю губу.

– С пекарней всё хорошо?

– Да, а что?

Она вздыхает.

– Нашему магазинчику сейчас трудно.

Что? Не может быть.

– Лия́, мне так жаль. – Не знаю, что ещё сказать.

– Всё плохо. У нас мало времени, чтобы всё исправить. А я… я боюсь, что это я виновата.

– Как это вообще может быть твоей виной? – спрашиваю я, хотя меня это нисколько не удивляет. Она слишком часто винит во всём именно себя.

Как только она заканчивает рассказ о том, что давно не бывала в магазинчике и не исполняла желания, я инстинктивно наклоняюсь вперёд и кладу ладонь ей на руку.

– Ты. Не. Виновата, – медленно, чтобы фраза лучше усвоилась, говорю я. – Но это полный отстой, и мы не будем сидеть сложа руки.

– Мы? – с надеждой спрашивает она.

– Ну, если хочешь. Начнём с «Магазинной лихорадки».

Лия́ активно кивает.

Я наполняю чашки чаем, и Лия́ дважды стучит по столу тремя пальцами, чтобы поблагодарить меня. В моей семье такой традиции нет, но вот в семье Хуан так делают все. Говорят, что Цяньлун, император из династии Цин, однажды инкогнито отправился в путешествие по стране, чтобы узнать, как живут его подданные. Обычай требовал, чтобы после того, как он нальёт чай своим сопровождающим, они благодарно поклонились, но они не могли сделать это и не выдать его. Поэтому они стучали тремя пальцами по столу: два пальца символизировали вытянутые при поклоне руки, а третий – склонённую голову. Постепенно такое постукивание превратилось в жест бессловесной благодарности тому, кто наливал чай. По-моему, эта традиция пришла из кантонской культуры, и, поскольку семья матери Лия́ происходит из Гонконга, скорее всего, они привезли её с собой, а отец и бабушка Лия́ научились у них, хотя и переехали с Тайваня.

Попивая дымящийся улун, мы с Лия́ обсуждаем идеи, а потом к нашему столику с фанфарами подлетает мистер Чэнь, хлопая в ладоши и приплясывая. Из-за его спины выходит Джек с блестящей уткой по-пекински.

Мы с Лия́ взволнованно переглядываемся.

– Ух ты, мистер Чэнь, вы превзошли самого себя, – я не могу не сделать комплимент.

Мистер Чэнь нарезает для нас утку и складывает кусочки на большую сервировочную тарелку рядом с жюльеном из зелёного лука и огурцов. Джек ставит на стол соус хойсин и домашние бины – тонкие мучные лепёшки.

Мистер Чэнь показывает ножом для нарезания на лепёшки.

– Бин и лапша – брат и сестра!

«Он такой милый», – одними губами говорит Лия́, а я улыбаюсь.

– Мне свернуть их для вас? – спрашивает мистер Чэнь.

– Я справлюсь, – тут же говорит Лия́.

– Ах, так ты помнишь, чему тебя учили? – ухмыляется мистер Чэнь.

– Да, сэр, – отвечает Лия́, в шутку салютуя. Она берёт палочки и ловко подхватывает ими одну из лепёшек. На неё она кладёт несколько кусочков утки, чуть-чуть огурцов и зелёного лука и пол-ложки соуса. А потом, что особенно впечатляет, как-то умудряется полностью завернуть палочками начинку в бин – правая сторона, левая, нижний отворот, потом перевернуть всю лепёшку на оставшуюся часть.

Мистер Чэнь хлопает её по спине.

– Хорошая девочка.

Лия́ лучезарно мне улыбается.

Похоже, у меня отвисла челюсть. Я закрываю рот.

– Поверить не могу, что ты вытворяешь палочками такое.

– Он научил меня этому на мастер-классе после того, как моя лапша утонула.

За кадром осталась вторая причина: Лия́ очень боится микробов и старается трогать еду руками только при крайней необходимости.

Она сворачивает нам обоим роллы с уткой по-пекински – себе без зелёного лука, – а потом мы подхватываем их палочками и стукаемся, словно чокаясь бокалами. Я хочу что-нибудь сказать, но мне в голову приходят только совсем уж слащавые банальности. А сладости не слишком хорошо сочетаются с уткой по-пекински – по крайней мере, насколько я знаю.

За едой мы продолжаем обсуждать, как можно повысить доходы её магазинчика; конечно, я хочу помочь ей и просто ради того, чтобы помочь, но, видя надежду и облегчение в её глазах, когда мы говорим о какой-нибудь интересной идее, стараюсь сгенерировать таких побольше.

Гениальная идея приходит, когда мы соединяем головы вместе – почти буквально. Мы так сосредоточены, что наклоняемся друг к другу над столом.

Всё начинается с фразы Лия́:

– Думаю, Циси будет ключом ко всему.

Праздник Циси – его ещё иногда называют китайским Днём святого Валентина – не слишком известен в китайских общинах Америки, но бабушка Лия́ оживила его для нас, и он приобрёл немалую известность на местном уровне – о нём всегда пишут в газетах и указывают в каталогах летних событий Чикаго.

Лия́ продолжает:

– Это наш самый большой праздник до истечения двухмесячного срока оплаты долга.

Два месяца? Она говорила, что всё плохо, но я даже не представлял насколько.

Стараясь сохранить в голосе надежду, я отвечаю:

– И ты хочешь, чтобы фестиваль стал ещё больше и лучше прежнего?

– Ага. Я открыта для любых идей. Это лучший шанс заработать много денег.

Я задумчиво киваю. Она прикусывает нижнюю губу.

После нескольких неудачных идей я опускаю взгляд на воду в прозрачном стакане, и тут меня осеняет.

– Вода! – выпаливаю я.

Её лицо тут же загорается оптимизмом, она радостно кивает. Блин, мне надо несколько секунд, чтобы прийти в себя. Сколько ещё людей, услышав такие странные слова, не уставятся на меня так, словно у меня вода из носа полилась, а заинтересуются?

– Вот, смотри, – говорю я, закрывая глаза и сопровождая слова жестами. – Что, если… мы зажжём не только небо, но и… – я делаю драматичную паузу, – воду?

Я открываю глаза и радуюсь, видя, что Лия́ всё ещё воображает, жмурясь.

– Водные фонарики! – заканчиваю я. – Кто-то же их делает, верно? А если нет, мы сможем сделать их сами!

Лия́ моргает и достаёт телефон. Её пальцы мелькают над экраном – она вводит поисковые запросы и, закусив губу, прокручивает результаты.

Через несколько минут она показывает мне экран.

– Смотри.

Фотография угловатых светящихся бумажных фонариков, усыпавших поверхность воды. Я улыбаюсь.

– Красивые.

Лия́ указывает на экран.

– Это как раз то, что надо, чтобы вывести празднование Циси на новый уровень. Но, думается мне, это только начало.

Приносят остальную еду. Я беру зелёный лук из её тарелки и перекладываю в свою. Лия́, словно пулемёт, излагает одну идею за другой. Я пытаюсь помогать, но ей это особенно и не нужно. Она рулит, а я – просто пассажир. И это офигенно.

Когда нам приносят чек, мы уже полны до отвала. Уткой, лапшой и (для меня) счастьем. (Не беспокойтесь, ужин закончился, уже можно сказать что-нибудь приторное.)

Лия́ быстро хватает чек, намного опередив меня – мне даже двигаться тяжеловато. Я стону. Она тоже стонет – но совсем по другой причине.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ничего, – лжёт она.

– Нет, не ничего. – Я отбираю у неё счёт.

Вот ведь… Утка по-пекински довольно дорогая.

– Это и благо, и проклятье, да? – говорит она, пожимая плечами.

Я точно знаю, что она имеет в виду. Я обожаю нашу общину и жизнь в ней, но к ней всегда примешиваются определённые трудности. Например, мы не можем выбирать, что есть, и не знаем, сколько придётся заплатить.

– Я заплачу, – говорю я, но она уже качает головой.

– Этот ужин устроила я в благодарность тебе, – возражает она.

– Давай разделим пополам.

Она колеблется.

– Пожалуйста, – пытаюсь настаивать я. Это у её семейного магазинчика трудности, а не у моего. Она не должна тратиться на меня.

Она едва заметно кивает.

– Ладно. Спасибо. Не только за это. За всё.

– Всегда пожалуйста, Лия́, – отвечаю я совершенно искренне. – Всегда.

С таким же успехом я мог бы облить её патокой. Но когда она мне улыбается – широко, показывая зубы, – я вспоминаю, что она любит всё приторное не меньше, чем я.

8. Операция «Лунный пряник»

Лия́

– Это… мама, Баба… – У меня вспотели ладони, и я отчаянно сопротивляюсь желанию сбежать в своё любимое тайное укрытие в магазинчике «Фонарики желаний» (за плюшевую панду в натуральную величину, которую я хотела, когда была ещё совсем маленькой, и которую бабушка купила мне на шестилетие). Мы с мамой и папой никогда не делились всеми чувствами, но раньше хотя бы больше разговаривали. Я ещё никогда так не нервничала – но, с другой стороны, мы никогда столько не скрывали друг от друга.

Но потом перед глазами снова встают написанные жирным шрифтом слова ДВА МЕСЯЦА и ВЫСЕЛЕНИЕ, и я всё-таки продолжаю:

– У меня, э-э, есть кое-какие идеи для магазина. Случайно придумала, – вру я, потому что мне кажется, что нужно притворяться, что я ничего не знаю. – Решила, что будет здорово. Надо больше продвигать наш бренд.

Да, совсем не подозрительно прозвучало. Родители, моргая, смотрят на меня и встревоженно хмурятся. Надеясь, что подробности удастся изложить более гладко, я говорю:

– Может, начнём продавать ещё и плавающие фонарики? Они станут отличной парой для небесных! Просто представьте: на следующем празднике мы осветим не только небо, но и воду.

Я театрально взмахиваю рукой, словно это движение сотворит ряд свечек на воображаемом озере за моей спиной. Я умалчиваю о том, что это идея Кая: не хочу, чтобы мне прочитали очередную лекцию о его характере.

Родители ничего не отвечают, поэтому я продолжаю говорить, но, поскольку заранее подготовленные реплики закончились, уже начинаю путаться.

– Понимаете? Водные фонарики! Представьте, какие классные фотки мы сделаем на следующем празднике для витрины и интернета!

– Интернета? – удивлённо переспрашивает отец.

– Ага, я тут подумала… может, нам открыть сайт? Я этим займусь, – быстро добавляю я. – На бесплатном домене. А ещё надо внести магазинчик в каталог «Магазинной лихорадки», приложение Джека. Но нам для этого понадобится сайт, чтобы покупатели могли делать заказы напрямую.

Папа качает головой.

– Это всё слишком сложно, Лия́. Нам это не нужно.

Я (вроде) понимаю, почему родители не рассказывают мне о проблемах магазинчика, но сейчас они просто лгут мне в глаза.

– Это из-за Найнай? – неуверенно спрашивает мама.

Мне ещё никогда не казалось, что мы настолько далеки друг от друга. Как можно понимать смысл одних и тех же слов настолько по-разному?

– Я сама всё сделаю! – в отчаянии кричу я. – Вам вообще не надо напрягаться! Вы беспокоитесь, что новый товар не будет продаваться и принесёт убытки? Нам необязательно заказывать слишком много фонариков! Проведём пробный запуск! Опросим клиентов!

Мама выставляет перед собой ладони в отвратительном жесте, которым она обычно пытается меня успокоить. Он всегда оказывает противоположный эффект: раздражает меня ещё больше, потому что мне кажется, что она не понимает всей серьёзности ситуации.

– Ли Я. – Она делает акцент на обоих слогах и произносит их с преувеличенными китайскими интонациями. Звучит почти так же, как когда европейцы называют своего ребёнка полным именем. – Мне кажется, это не очень хорошая…

– Мы закажем немного, – перебивает папа, и по его тону сразу становится ясно, что разговор окончен.

Теперь я беспокоюсь, что он согласился просто для того, чтобы заткнуть меня. Что, если у них действительно есть причины так сопротивляться – например, они считают, что на новом, непроверенном товаре мы в самом деле потеряем деньги? Я вдруг жалею, что начала так настаивать на идее, которую и сама ещё толком не продумала.

– Нам необязательно… – начинаю я. – То есть, если это слишком рискованно…

Я очень хочу просто сказать им, что знаю о просроченных платежах. Слова даже начинают складываться на кончике языка, но для меня это неизведанная территория. Я боюсь представить, что будет, если они узнают, что я читаю их почту – пусть даже по совершенно невинным причинам.

– Ничего страшного, – тем же тоном, что и раньше, говорит папа.

Мама плотно сжимает губы, явно не соглашаясь. Потом добавляет:

– Для начала закажем парочку и проведём пробный запуск. Чтобы убедиться, что качество хорошее.

Отец кивает, и они внезапно ретируются, чтобы я не смогла сказать что-то ещё. Отлично – теперь я могу скрыть, что на самом деле уже заказала больше, чем «парочку», причём на адрес пекарни Кая – на случай, если родители скажут «нет».

* * *

К счастью, сегодня я могу отвлечься на второй этап операции «Лунный пряник». День Милой Встречи. Ну, или День Катастрофической Встречи – слишком многое зависит от вещей, которые я не могу контролировать: действительно ли мистер Тан заинтересуется бабушкой Шуэ, придут ли они оба вовремя, скажет ли мистер Тан хоть что-нибудь (в отличие от бабушки Шуэ, он человек немногословный)?

Я смотрю на часы. 15:12. Внимательно слежу, как тикает секундная стрелка – тик-тик-тик… я не слишком долго смотрю? Сердце стучит в одном ритме с тиканьем, и с каждым ударом моё волнение нарастает.

А потом ровно в 15:15 открывается дверь и играет песня «Луна означает моё сердце».

– Лия́! – Бабушка Шуэ раскрывает объятия. – Любимица моя! Я так рада тебя видеть!

Пунктуальная, как всегда. Я обнимаю её. От неё пахнет растительным маслом и мукой.

Я заманила бабушку Шуэ в магазинчик под предлогом выигрыша в лотерею Летнего фестиваля фонариков, которая была, кхм, конкурсом, «проходящим тестовую стадию» и «не очень публичным» (ну, или совсем не публичным). К счастью, как только я сказала «вы выиграли», бабушка Шуэ радостно запищала и не стала выспрашивать подробности.

Мои родители сидят в офисе, скорее всего, изучая отчёты, и кажется мне, уже точно не выйдут, раз пришла бабушка Шуэ. Печально, но с другой стороны – большая удача.

Я пытаюсь сосредоточиться на бабушке Шуэ и не смотреть на часы. Это, конечно, не главная причина, но если я посмотрю на часы, то стану похожа на всех остальных её собеседников – нетерпеливых и раздражённых. Так что я заставляю себя внимательно слушать каждое слово и в конце концов полностью теряюсь в её рассказе. И даже рада, потому что её история напоминает мне, почему же я так хочу, чтобы её желание сбылось.

Бабушка Шуэ – живое воплощение слова «боец». Младшая из шести детей, она сражалась за внимание. Она выросла в богатой семье землевладельцев, которая лишилась всего, когда в Китае пришли к власти коммунисты; она отчаянно боролась, чтобы поддерживать на плаву себя и семью: торговала на улице каллиграфическими рисунками, бралась за любую работу, которую предлагали.

Когда богатый американский путешественник, приехавший в Шанхай по делам, купил у неё рисунок журавля, она сумела рассказать ему историю одними жестами и кистью, хотя они не знали языков друг друга. Он пригласил её на ужин, и они весь вечер смеялись – всё так же почти не разговаривая. После стремительного, почти бессловесного романа он увёз её в Америку. Она мечтала об этом с детства, вырастая под сказки о том, что в Америке золото можно найти прямо на улице, но даже представить не могла, что её туда приведёт любовь.

Она нашла своё счастье. У них родилось двое детей-погодков. Бабушка Шуэ учила английский язык, мечтая, как поступит на работу в финансовую компанию мужа – для удовольствия, а не ради денег, – когда детишки немного подрастут.

Но потом её муж внезапно погиб. Автомобильная авария. Все мечты бабушки Шуэ тут же испарились. Компанию ей пришлось продать. Она в отчаянии переехала в китайский квартал, чтобы жить рядом с людьми, говорящими на её родном языке, чтобы находиться в обществе, которое поддержало бы её. Гибель мужа настолько её сломила, что она отказывалась садиться за руль и запрещала детям учиться водить. Америка из страны золотых возможностей стала тюрьмой. Бабушка Шуэ сама слишком боялась покидать пределы китайского квартала и детей старалась оттуда не выпускать. Поэтому при первой же возможности они сбежали из родительского дома и почти не возвращались.

Бабушка Шуэ очень благодарна общине, которая поддержала её и подарила дом в чужой стране, поэтому всячески пытается отплатить добром за добро. Старается заботиться о других так же, как другие заботились о ней, даже тогда, когда им этого не хотелось.

– Лия́, – говорит она, в очередной раз рассказав, как китайский квартал с радостью принял её, когда она в этом больше всего нуждалась. – Ты знаешь, как тебе повезло, что ты молода?

Это что-то новенькое. Я киваю, хотя не совсем понимаю, к чему она клонит. А потом она говорит:

– Ты не знаешь, что такое настоящее одиночество.

«Нет, знаю», – тут же думаю я. Меня любили, но были у меня и моменты одиночества. Когда я была маленькой, Найнай и родители проводили почти всё время в магазинчике, «чтобы он крепче встал на ноги». У них всегда находились отговорки («в экономике спад, китайские кварталы уже не те, что раньше»), но сейчас я вдруг задумалась: что, если у нашего магазинчика ещё тогда были проблемы, а я просто их не замечала? В любом случае, пусть я и дорожила каждым мгновением, проведённым с Найнай, в детстве я немало времени проводила совсем одна. Помню, мне бывало так скучно, что я притворялась, что мои руки – это собаки: средний палец – голова, остальные четыре – лапы, и мои руки-собаки дрались друг с дружкой или обнюхивали всё вокруг. (Может, это такая расширенная версия постукивания по столу тремя пальцами вместо поклона?) Я хочу сказать, если это не одиночество, то что тогда им является? Кстати, именно так я познакомилась с Каем. Он всегда прятался от Цзяо в проулке возле мусорного контейнера, и однажды мои руки-собаки его унюхали. Он тут же превратил в собак и свои руки – с тех пор мы были не разлей вода.