Текст книги "Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки"

Глава III. Почему я не вожу машину

Почему я решила написать книгу о путешествиях, если у меня нет даже водительских прав, не говоря уж о машине? Я так привыкла путешествовать в своей манере, что совершенно не ожидала подобного вопроса.

Когда-то я не меньше других была одержима желанием получить права – они казались мне символом независимости. Перед окончанием школы я записалась на водительские курсы, хотя тогда у меня не было ни своей машины, ни чьей-либо другой, на которой можно было бы практиковаться.

Мне не столько хотелось водить, сколько просто лишний раз доказать самой себе, что я не повторяю судьбу своей матери.

Она была пассивным пассажиром – а значит, именно с получения прав начнется мой путь к свободе. Как многие дочери, которые еще не знают, что женщина не виновата в собственной участи, я сказала себе: «Я никогда не стану такой, как моя мать». Когда в колледже я читала революционный роман Вирджинии Вулф «Своя комната», то прибавляла про себя: «…и машина».

Однако по возвращении из Индии поездки в общественном транспорте стали казаться мне чем-то естественным. Я узнала, что самоизоляция в машине далеко не всегда приносит удовольствие: мне не хватало бесед с попутчиками, возможности лишний раз посмотреть в окно. А разве можно насладиться поездкой сполна, если не можешь сосредоточиться на пейзаже? Со временем я перестала искать оправдания своему странному для американки нежеланию иметь машину. Перестала даже ссылаться на вред окружающей среде или приводить в пример Джека Керуака, который тоже не водил (даже в шутку говорил, что «единственная машина, с которой он умеет управляться, – это печатная машинка»). Хотя иногда все-таки напоминала собеседникам о данных соцопросов, согласно которым в Нью-Йорке живут самые счастливые американцы. Почему? Потому что, как жители «антиавтомобильной» столицы, мы видим друг друга на улице, а не замыкаемся внутри жестяных коробок.

Но истинная причина состояла в том, что это не я отказалась от машины, а она – от меня. Теперь, когда кто-нибудь снисходительно спрашивает, почему я не вожу – а меня до сих пор об этом спрашивают, – я просто отвечаю: «Потому что приключения начинаются в тот момент, когда я выхожу за дверь».

I

Мы с другом едем в такси в аэропорт имени Кеннеди – президента, убитого всего шесть лет назад. Наш пожилой водитель – словно оживший персонаж пьесы Теннесси Уильямса, а нательная майка, татуировки и старая фотография в военно-морской форме вместо служебной карточки только усиливают этот образ. Вне всякого сомнения, это его такси и его мир.

Мы с другом ведем себя как любовники – и, по правде говоря, ими и являемся. А еще мы отчетливо осознаем, что таксист следит за нами в зеркало заднего вида. Все потому, что пока мы со своим багажом ждали его на темной улице, мимо пролетел кабриолет, полный белых подростков, и в ночном воздухе смертельной пощечиной прозвенело слово «нигер». И теперь мы оба пытаемся забыть этот удар исподтишка и сохранять спокойствие.

Мы подъезжаем к аэропорту, и водитель убирает перегородку, разделяющую передние и задние сиденья. Мы с другом напрягаемся. Лично у меня всякий раз, когда приходится общаться через это отверстие, возникает ощущение, что я заказываю картошку фри в придорожном кафе, – но на этот раз я благодарна за само существование этого барьера. Неизвестно, что думает о нас таксист.

А между тем он нам что-то просовывает. Это оказывается потрепанная фотография молодого человека в костюме под руку с пухленькой и улыбающейся девушкой, обеими руками сжимающей сумочку. «Это мы с женой сразу после свадьбы, – поясняет водитель. – За сорок лет мы ни разу не спали по отдельности – ну, разве только когда я служил в Корее. Она – мой лучший друг, моя любимая. Но хотите верьте, хотите нет – всё было против нашей свадьбы. Она из семьи польских евреев, я же – из сицилийской, католической. Наши родственники не разговаривали друг с другом до самого рождения первого внука. Я все это рассказываю потому, что сегодня у нас – годовщина свадьбы, и, если позволите, глядя на вас, я вспоминаю, какими мы были в молодости. Не обидитесь, если не возьму с вас денег за проезд? Вернусь домой – расскажу жене, что помог молодой паре, очень похожей на нас».

Удивленные и растроганные, мы заверили его, что его слов достаточно, но в итоге согласились, раз для него это так важно. Выйдя у аэропорта, мы пожали друг другу руки, слегка растерянные от эмоций.

– Знаете, – сказал водитель, – ради таких, как мы с женой и вы двое, и создавалась эта страна.

Позже мы с другом приходим к единому мнению, что самым страшным последствием того расистского выкрика было наше недоверие к этому человеку, когда мы сели к нему в такси.

Прошли годы. Сейчас у каждого из нас – своя жизнь. Мой друг живет на Западном побережье, у него есть дети, внуки и еще много чего, о чем я не знаю. Единственное, в чем я уверена, – это то, что мы по-прежнему с теплом вспоминаем друг о друге.

Когда мы снова встречаемся спустя почти тридцать лет – совершенно неожиданно, – первое, что он говорит мне: «А помнишь того таксиста?»

Еще бы не помнить.

Садясь в такси, я будто окунаюсь в чью-то жизнь. Детские фото на приборной доске, висюльки с амулетами и прочими украшениями на зеркале заднего вида, на служебной карточке – имя и иногда национальность, периодическое мелькание лица водителя в зеркале; все это – как погружение в другое измерение. Это о нем писатель Пит Хамилл сказал: «Популярное средство от одиночества, мимолетное мгновение близости с пассажирами»[33]33
  Pete Hamill, Curb Job, a review of Taxi! by Graham Russell Gao Hodges, New York Times Book Review, June 17, 2007, p. 19.


[Закрыть]. Момент, когда водители делятся своими историями и с удовольствием выслушивают твои.

Эти миры на колесах я открыла для себя в первые годы жизни в Нью-Йорке. Когда я начала вести еженедельную колонку «Городская политика» в нью-йоркском журнале, я пользовалась такси не только для того, чтобы попасть по нужному адресу, но и чтобы из первых уст услышать общественное мнение и предпочтения. Таксисты, как правило, без прикрас излагают ситуацию в обществе и зачастую точнее медиаэкспертов предсказывают политические события. В конце концов, за свой рабочий день они общаются с бо́льшим количеством случайных незнакомцев, чем организаторы соцопросов; выслушивают столько откровенных признаний, сколько и не снилось профессиональным перехватчикам телефонных звонков; к тому же они либо сами недавно приехавшие мигранты, либо работают с ними бок о бок. Всё это делает таксистов бесценным источником информации о текущем положении дел – не только в стране, но и за ее пределами.

Одна такая встреча случилась всего через десять дней после 11 сентября, когда самолеты террористов разрушили манхэттенские башни-близнецы. Меня еще преследовали кадры, на которых офисные работники выбрасывались из окон – только чтобы не быть заживо погребенными под обрушившимися зданиями. Кадры эти были настолько чудовищными, что вскоре телеканалы перестали их транслировать. Центральные улицы были покрыты невообразимым слоем пепла и обломков, в канавах плавали тела птиц, заживо сгоревших в полете. Мой водитель был молчаливым белым юношей, и, едва сев в машину, я почувствовала его магнетизм. Мы миновали заграждения вокруг зданий, увешанные фотографиями и записками от разыскивающих пропавших родственников, коллег и друзей. Были там и безымянные граффити, которые теперь можно было встретить по всему городу: «Наша скорбь – не призыв к войне».

– Так чувствуют себя ньюйоркцы, – сказал мой таксист. – Они знают, что такое бомбежка, еще как знают. Но те, кто не живет в Нью-Йорке, наверняка будут испытывать чувство вины из-за того, что не были здесь. И это чувство, приправленное невежеством, будет толкать их к мести. Лишь те, кто не видел этого своими глазами, захотят сбросить бомбу на другую страну и повторить то, что случилось здесь.

И он был прав. Еще до того, как стало ясно, что Ирак и Саддам Хусейн не имеют к этому никакого отношения, несмотря на лживые заявления Джорджа Буша, чье внимание было больше занято нефтью, чем фактами, – а именно тем, что 75 % жителей Нью-Йорка выступили против бомбежки Ирака. Но национальное большинство поддержало ее.

В других городах я также замечала, насколько наблюдательны таксисты в политических вопросах. Например, когда я была в городах-побратимах Миннеаполисе и Сент-Поле в начале 1990-х, один водитель со шведским именем предсказал, что Шэрон Сейлз Белтон станет первой афроамериканкой на посту мэра Миннеаполиса. Я проводила кампанию в ее поддержку, когда она баллотировалась в городской совет, и даже эта должность казалась маловероятной. Ни один профессиональный политик или социолог не дал Шэрон ни малейшего шанса на победу в городе, где подавляющее большинство населения было белым. А между тем мой таксист-предсказатель – такой же светловолосый и голубоглазый, как дети из фильма «Деревня проклятых», – сказал: «Если я, моя семья и мои пассажиры проголосуют за нее, то она победит». У него была своя тестовая группа – и он не ошибся.

В сельской местности и провинциальных городках водители предупреждали меня о растущей политической мощи таких неофашистских групп, как «Posse Comitatus» («Поссе Комитатус») на Среднем Западе и «Aryan Nation» («Арийская нация» на северо-западе. Местные банки боялись накладывать взыскание на их фермы, а полиция не решалась отвоевывать амбары и склады, зная, что захватчики вооружены до зубов. Когда я рассказала об этом в Нью-Йорке, друзья отмахнулись, заявив, что это преувеличение и бред.

И все же водительская стезя сопряжена с одиночеством и нередко привлекает бунтарей всех сортов.

Однажды мне попался самый настоящий экстремист. В городе Биллингс (Монтана) один бывший ковбой, ныне подрабатывавший извозом, рассказал, что ООН использует черные вертолеты, чтобы шпионить за американцами, и намеревается установить мировое господство. Я сама отмахнулась от него, как от психа, однако год спустя во всех газетах вышла новость о сельских ополченцах Монтаны, собравшихся на ранчо одного из них и угрожавших сбивать все вертолеты, – и у них было для этого необходимое оружие. Интересно, был ли среди них мой водитель?

До сих пор, когда я возвращалась в Нью-Йорк и говорила: «А вы знаете, что в других городах есть ультраправые группировки и они хорошо вооружены?», мне отвечали: «Да ну, там кучка психов, не о чем беспокоиться!»

Лишь некоторое время спустя СМИ начали принимать экстремистские группировки всерьез. К тому времени они успели совершить расистские убийства в нескольких городах – начиная с либерального еврейского ведущего ток-шоу Алана Берга, которого националисты застрелили на подъезде к дому, взрыва здания правительства Оклахомы, расстрела еврейских детей в медицинском центре Лос-Анджелеса и попытки взорвать бомбу во время парада Мартина Лютера Кинга в Спокане.

Я по-прежнему не вижу в газетах репортажей о белых шовинистах, пытающихся установить свой порядок в сельской местности северо-запада и отдельных районах Канады, но когда расспрашиваю об этом таксистов, те совершенно обыденным тоном сообщают мне о местном Арийском братстве или метамфетаминовых лабораториях, безнаказанно работающих в маленьких городках, или о том, что в такую-то деревушку лучше не соваться.

Помимо прочего, наличие времени и внимательных слушателей делает таксистов отличными распространителями современных мифов.

Так, например, в Боулдере от одного из них я узнала, что Джек Кеннеди, оказывается, был пропавшим ребенком Линдбергов. Другой, в Солт-Лейк-Сити, рассказал мне, что «за созданием движения за освобождение женщин стоят безбожники-коммунисты», а другой, в Далласе, – что феминизм – это «заговор евреев с целью разрушения христианской семьи». Последнее я не раз слышала от правых христиан-фундаменталистов. Однажды по дороге в аэропорт Денвера, а путь туда неблизкий, я прослушала целую лекцию о Трехсторонней комиссии, которая является частью еврейского заговора, простирающегося от убийства Иисуса Христа до Дэвида Рокфеллера, основавшего закрытый кружок лидеров из США, Европы и Японии. Я думала, что он заслужил первое место среди конспирологов, пока другой таксист, встретивший меня в аэропорту Ньюарка, не сообщил, что именно Трехсторонняя комиссия стоит за терактом 11 сентября. Я серьезно.

И еще я знаю о том, какие города выбирают иммигранты из тех или иных стран, ведь для многих именно такси становится первым местом работы. Так, в Вашингтоне больше всего водителей-африканцев. И пусть они не всегда знают кратчайший маршрут, зато от них я узнаю много гораздо более важных вещей. С конца 1960-х и до сегодняшнего дня водители из Эфиопии и Эритреи держали меня в курсе последних новостей о вооруженных конфликтах между своими странами. Соединенные Штаты, Советский Союз и Куба в эпоху правления Кастро поддерживали Эфиопию в тридцатилетней войне, сделав ставку на ее размеры и справедливо предположив, что она сокрушит Эритрею. Однако у таксистов победа Эритреи с самого начала не вызывала сомнений. Водители из этой страны с гордостью рассказывали о своих борцах за независимость, сражавшихся в горах. Но ни один из встреченных мной эфиопов не мечтал воевать на стороне императора Хайле Селассие или пришедших ему на смену милитаристских правителей. Таксисты же из Эритреи гордились тем, что армия их страны на треть состоит из женщин и есть даже женщины-генералы; что бойцы построили в горных пещерах школы и больницу, неуязвимые для бомбежек; и что музыканты из так называемых «культурных войск» выступали перед бойцами и даже гастролировали по Европе. «Когда эфиопский генерал погибает, в войсках наступает разброд и шатание, – сказал мне как-то один таксист-эритреец. – Когда погибает эритрейский генерал, каждый боец становится генералом».

Крошечная Эритрея в конце концов выиграла войну. Однако сердце эритрейских таксистов все равно было разбито: лидеры революции захватили все СМИ, предав все, ради чего велась эта борьба. Когда между этими двумя странами разразилась очередная пограничная война, я обратила внимание, что ни те, ни другие отнюдь не рвались домой воевать.

Недавно один водитель-эфиоп и несколько кенийцев сообщили мне особенно тревожную весть: «Вот уж не думал, что увижу вторую волну колониализма, но вот она пришла, из Китая. Наши страны постепенно становятся китайскими филиалами».

Быть может, американским политикам стоило бы пообщаться с таксистами.

II

Как дочь своего отца, я знаю, что именно возможность быть самому себе начальником привлекает свободных духом, философов и людей, слишком независимых, чтобы заниматься чем-то еще. У таксистов гибкий график, что подходит студентам и даже некоторым домохозяйкам, хотя женщины-таксисты – по-прежнему редкость. Всякий раз, встретив за рулем такси женщину, я говорю, как рада ее видеть.

В целом же возможность разглядеть в водителе личность – само по себе захватывающее приключение.

К своему восторгу, я встречаю в Манхэттене человека, просидевшего за баранкой такси всю жизнь. По его словам, он занимается этим так долго, что даже начал писать книгу – «У меня за спиной». Я говорю ему, что это гениальное название. Благодаря своей книге он уже стал тем редким американцем, который ощущает себя на равных с богатыми и знаменитыми. Вот и сейчас всю дорогу он воодушевленно рассказывает мне о своих пассажирах. «Роберт Редфорд намного ниже ростом, чем вы думаете… Шер совершенно простая и щедрая на чаевые, но пластические хирурги не оставили на ней живого места… Дональд Трамп – самовлюбленный эгоист, он даже на меня пытался произвести впечатление… А Тони Моррисон царственнее самой королевы английской… Это я посоветовал Кэролайн Кеннеди баллотироваться… Я просто слушал банкиров и так узнал, что рынок субстандартной ипотеки обвалится…»

Не могу понять, нравится мне этот парень или нет. Он так одержим знаменитостями, что я невольно думаю: как же он относится к обычным людям? В этот самый момент перед нами откуда ни возьмись возникает бездомная женщина с тележкой из супермаркета – в которой, наверное, лежат все ее пожитки, – и таксист едва не врезается в автобус, пытаясь ее не задеть. Я ожидаю услышать пулеметную очередь из ругательств, но вместо этого он просто кричит в окно: «Осторожнее, милая!»

Вслед за этим наступает момент тишины, а потом он говорит – словно оправдываясь за то, что позволил себе расчувствоваться: «Ну, наверное, она чья-нибудь милая».

Еще один «вечный» таксист предлагает сфотографировать мои руки, нарисовать их и потом прислать на домашний адрес – всего за тридцать долларов. Над приборной доской и над дверью со стороны пассажира развешаны его работы – кажется, будто бы эти призрачные руки аплодируют. Он поясняет, что раньше стоял вместе с другими уличными художниками за мольбертом в Центральном парке, но здесь у него кондиционер летом и печка зимой. Рисунок мне не нужен, но я с готовностью жертвую тридцать долларов на развитие его мобильной студии. Он сначала отказывается, потом берет двадцать пять – столько стоит входной билет в Метрополитен-музей. Туда он ходит любоваться картинами и срисовывать с них руки. Я же говорю ему, что он – один из счастливейших людей, которых я когда-либо встречала.

Без особого удивления я встречаю таксиста, который подрабатывает, снимаясь в массовке. Манхэттен – одна большая съемочная площадка, и здесь не редкость полицейские, пожарные и бездомные, подрабатывающие на съемках. Но этот парень вдобавок ко всему еще и эксперт по историям о такси как жанру. Цитирует что-то из прочитанного: «Сочетание близости и анонимности – идеально для создания настоящей драмы». И еще он советует мне целый список фильмов, во главе которого – «Таксист» Мартина Скорсезе, а в конце – «Признания в такси», низкобюджетное реалити-шоу, в котором водители заставляют пассажиров перед скрытой камерой рассказывать откровенные истории. Мне трудно поверить в то, что можно вот так запросто выложить все подробности своей личной жизни, но, когда я говорю об этом, он заявляет, что я совсем ничего не понимаю, если думаю, что хоть в одном реалити-шоу есть эта самая реальность. «Голливудские звезды… Кучка лицемеров в драных джинсах с «ролексами» за тридцать штук баксов… Ни один из них не выжил бы в Гарлеме или Бед-Стай… Они просто платят людям за глупые истории о сексе… Им плевать, что таксистов грабят и убивают, – вот в чем фишка… Валили бы все домой, в свой Лос-Анджелес».

Его слова действуют на меня отрезвляюще. Я отдаю ему деньги за проезд. На переднем сиденье лежит стопка фотографий водителя – сексуального, как спортсмен, чем-то неуловимо напоминающего Боба Марли. «Вы знаете кого-нибудь из сериала «Закон и порядок»? – взволнованно спрашивает он. – У меня ребенок болен – надо его чем-то занять».

Тут я внезапно понимаю причину его злости. Во всех программах рассказывают истории пассажиров – но не таксистов. «Именно! – подтверждает он мои слова. – В этой стране люди с деньгами интересны, а те, кому деньги нужны, – нет».

Думаю, он прав. Сразу захотелось посмотреть сериал под названием «Признания таксиста».

Меня везет женщина с коньячно-рыжими волосами неопределенного возраста – от тридцати пяти до шестидесяти. На мои слова о том, что я рада ее видеть, она отвечает, что один ортодоксальный раввин как-то отказался садиться в ее машину, а в гараже у нее столько водителей-мужчин, что он больше похож на раздевалку в спортзале. Потом она начинает рассказывать о предыдущих местах работы – маляр, водитель школьного автобуса, сварщица декоративных изделий, – как будто желая доказать, что не нуждается в моей помощи. Еще она выкрикивает ругательства в адрес таксистов, которые пытаются ее подрезать, вяжет один ряд афганского квадрата, пока мы стоим в очереди к пункту приема платежей, и в целом ведет себя как заправский капитан корабля и пират в открытом море.

Чтобы загладить свою вину за то, что недооценила ее способности, я прошу рассказать о пяти фотографиях мужчин на приборной панели – под статуэтками Девы Марии и синего Кришны. «А, это мои бывшие – во всяком случае, те, которые особенно запомнились, – поясняет она. – Для меня путь к духовности лежит через экстаз, а путь к экстазу через духовность. А для вас?»

Я молчу – к счастью, вопрос риторический, – а она продолжает: «От двух из них у меня были дети, с одним мы вместе выступали, и все они до сих пор мои лучшие друзья. Почему? Все потому, что это я научила их заниматься сексом. И не каким-нибудь, а тем, которым занимаются днями напролет, тантрическим, и тем, который бывает в самых необычных местах или только с музыкой и наркотиками».

Пытаясь сохранять хладнокровие, я спрашиваю, что здесь делает Кришна. «Просто это единственное божество мужского пола, понимающее в тантрическом сексе. Вот почему его всегда окружают женщины. Я говорила своим бывшим научить этому сексу своих подружек и жен. И знаете, в прошлом году жена одного из них позвонила мне, чтобы поблагодарить!»

Она подъезжает к аэропорту, паркуется на последнем свободном месте, опередив лимузин, и легко, словно перышко, достает из багажника мой набитый книгами чемодан. «Вы должны писать о таких никчемных женщинах, как я. Девчонки должны знать: правила можно нарушать. Если бы монашки сказали мне об этом, я сэкономила бы двадцать лет жизни».

Уже у входа в аэропорт она окликает меня: «Вы, напористые бабы, очень помогли – даже такой одиночке, как я». Из ее уст это звучит как высшая похвала.

Я еду из дома в аэропорт Ньюарка. В такси я оказываюсь позади грузного водителя в возрасте, похожего на рассерженного Будду. Он тормозит и петляет в плотном потоке машин, что-то бормоча по-русски и слушая по радио шоу Говарда Стерна. На этот раз Стерн превзошел своё амплуа эпатажного шута – он отпускает шуточки о двух белых подростках, только что застреливших одноклассников и учителей в школе города Литтлтон. Он жалеет о том, что у этих мальчишек так и не случился секс с их юными жертвами.

Я прошу водителя выключить это, но он не слышит меня, продолжая выкрикивать ругательства в адрес прохожих. «Засранцы, лентяи! – кричит он в окно. – Вы убиваете эту чертову страну!» Последние слова адресованы трем подросткам-латиноамериканцам. «Грязные преступники!» Это он о молодой чернокожей паре. «Ну все, тебе конец!» Это – курьеру на велосипеде в ямайской футболке.

– Пожалуйста, не кричите! – прошу я его.

Но вместо того чтобы замолчать, он начинает прибавлять к своим эпитетам «черный», отчего становится окончательно ясно, из-за чего он так разорался.

«Ладно, – думаю я про себя, – не буду менять машину на полпути к Ньюарку, но если не заставлю его замолчать, значит, согласна с ним. С другой стороны, если я по-настоящему разозлюсь, то разрыдаюсь, и выйдет неловко».

– Знаете, здесь некоторые думают плохо об иммигрантах из России – и они ошибаются…

– С ума сошла? – взрывается он. – Я из Украины, а не из России! Украина хорошо. Все белый! Нет грязный люди!

Очевидно, назвать его русским – все равно что приравнять к тем, на кого он орет.

Я предпринимаю новую попытку:

– Но если на Украине нет чернокожих и смуглых людей, откуда вы знаете…

– Шлюха! – снова взрывается он, не давая договорить. – Ни хрена ты не знаешь! Чернокожие гробят эту долбаную страну!

Я из тех людей, кто признает, что погорячился, только несколько дней спустя, и все же на этот раз я собираюсь с духом и указываю на то, что своими словами он выставляет Украину в дурном свете. Но тут он орет чернокожей женщине с коляской: «Чертова шлюха!» – как будто она нарочно задумала переходить дорогу прямо перед его машиной.

Ее потрясенное лицо – последняя капля в переполненной чаше моего терпения. Я, вне себя от ярости, кричу ему что-то вроде «Вали в свою Россию» («то есть Украину», – думаю я про себя), выскакиваю прямо на проезжую часть и хлопаю дверью.

Однако очередной его разъяренный выкрик – на этот раз полицейскому, чтобы тот меня арестовал, – портит весь мой эффектный выход. Внезапно я понимаю, что не расплатилась за проезд. Я униженно бросаю деньги ему в окно и жду, пока он пересчитает все до последней бумажки и монетки. Единственное утешение – женщина с коляской, показывающая ему средний палец.

Отдавшись на милость другому таксисту, я все-таки добираюсь до Ньюарка, бегу по аэропорту, задыхаясь до боли в легких, и чудом успеваю на самолет. Всю дорогу до Сан-Франциско я думаю о том, каких страшных вещей могла бы ему наговорить. О таком говорят «остроумие на лестнице» – только в моем случае вместо лестницы был самолет.

На другой день я узнала, что Говард Стерн договорился до того, что его программу решили закрыть. Его чудовищные комментарии оказались перебором даже для поклонников, и директору программы пришлось публично за него извиняться. Мне же показалось, что в некотором роде для того таксиста это тоже было поражение. Мое богатое воображение рисует радужные картинки о том, что избыточный вес, помноженный на гнев, наконец добил его.

Вдобавок ко всему я лишний раз убедилась, что расизм все еще жив и с ним вполне можно столкнуться среди бела дня.

Я узнала, что Россия и Украина – не одно и то же. Я выплеснула свой гнев в тот самый момент, когда почувствовала его, – и не расплакалась.

Неплохо для одной поездки в такси.

В третий раз за неделю я еду в аэропорт – и на этот раз пытаюсь поймать такси под проливным дождем. Я опаздываю, у меня плохое настроение, и когда за мной наконец приезжает водитель – растрепанный белый юноша лет двадцати, – мне совершенно не хочется с ним общаться. Единственная личная вещь в его машине – рисунок огромного глаза, висящий на стекле с его стороны. Я с трудом сдерживаю свое любопытство.

Наконец, прервав долгое молчание, он спрашивает, чем я занимаюсь. В ответ я произношу всего два слова – «я писатель», – надеясь, что мой лаконичный ответ не вызовет у него желания продолжать беседу.

– Значит, я вас не знаю, – серьезно отвечает он. – Не люблю читать.

«Тоже мне умник», – думаю я про себя и молчу в ответ.

– Телик тоже не смотрю, – продолжает он. – В интернете не сижу, газет и книг не читаю, даже в игры не играю. Уже целый год. Не хочу, чтобы кто-то указывал мне, как понимать этот мир. Колю себе настоящую жизнь прямо в вену.

От моего нежелания общаться не осталось и следа. Этот парень напомнил мне преподавателя классической литературы, который призывал нас читать Платона, Шекспира или Данте так, словно мы нашли их книги на улице без обложек и понятия не имеем, кто их написал. Я всегда восхищалась его любовью к работе – и верой в нас.

Наконец я не выдерживаю и спрашиваю, почему он решил заблокировать все привычные каналы информации. Он ответил, что когда его подружка после курсов по саморазвитию заклеила на всех книгах имена и велела ему судить о содержании, не думая о личности автора, он невольно стал задумываться о том, сколько вокруг различных фильтров, влияющих на наше мышление и суждение о жизни.

– Через фильтр может просочиться чашка воды, – говорит он. – Но не целый океан.

Оказывается, вождение такси – всего лишь один из видов деятельности, которыми он собирался заняться в этом году. Он планировал поработать в самых неожиданных местах – вроде ремонта автомобилей и сбора фруктов для собственного пропитания, – при этом совершенно отключившись от СМИ. Выходит, что он видит Америку прежде, чем кто-то успеет сказать ему, что именно он видит.

Я говорю ему, что подобный подход во многом напоминает нашу деятельность. Мы ведь тоже пытаемся создать такое пространство, где люди могли бы просто слушать и говорить, не навешивая друг на друга ярлыки. А потом советую по окончании этого года научить этому других.

– Видите? – серьезно спрашивает он, когда мы подъезжаем к аэропорту «LaGuardia». – Вот что бывает, когда отключаешь все фильтры.

Чаевых он не просит – вместо них предлагает мне сделку: «Напишите о моем эксперименте. Расскажите о встрече с бывшим «медийным наркоманом», который бредил киногероями, вместо того чтобы общаться с реальными людьми, – и вот решил избавиться от зависимости. Я не прочел ни одной книги без рекомендации книжного обозревателя. Я настолько привык слушать новости, что даже спать ложился в наушниках. Даже когда занимался любовью с девушкой, боялся пропустить какое-нибудь важное письмо в электронной почте. Это была самая настоящая зависимость, но теперь я стараюсь смотреть на мир своими глазами, без посредников.

Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как я «завязал», – говорит он серьезно, – и ко мне мало-помалу возвращается естественное восприятие настоящей жизни».

Я наконец решаюсь спросить его об этом изображении огромного глаза.

«Это моя девушка нарисовала, – отвечает он, – как напоминание о том, что нужно смотреть на мир своими глазами».

Из этой беседы я вынесла ценный урок и теперь тоже стараюсь смотреть на все своими глазами.

В техасском городе Кайл водят все – это образ жизни. В такси ездят в основном пьяные, или те, кто слишком стар, чтобы управлять собственной машиной, или же остался без работы и живет на пособие, или туристы вроде меня. Вот и сейчас я еду в аэропорт Остина и украдкой разглядываю такси, которое хозяйка превратила в свой мир. На пассажирском сиденье стоит корзинка для белья, в ней – ребенок, а на бардачке закреплена мобильная игрушка. Когда я замечаю эту находчивость, она поясняет, что так может работать, не расставаясь со своей дочуркой. Сейчас шесть утра, и день обещает быть жарким. Я спрашиваю, не тяжело ли ей. «Нет, – твердо отвечает она. – Гораздо хуже то, что моей старшей дочери приходится одной возвращаться из школы. А когда обе мои девочки ездили со мной, я была самым счастливым человеком на свете».

В Детройте вижу крепкого, моложавого водителя в рубашке, галстуке-бабочке и пиджаке – ни дать ни взять мормон-миссионер. Он объясняет, что сегодня у его жены день рождения, и спрашивает моего совета: какое нижнее белье ей подарить. Постепенно его вопросы становятся все более пикантными, и меня осеняет догадка: никакой жены нет. Еще и потому, что он внезапно начинает говорить «я» вместо «она». Наконец он переключается на сомнительные достоинства стрингов и пытается выведать, какое белье сейчас на мне.

Похоже на секс по телефону – только на колесах. Вдобавок ему, похоже, нравится мое нарастающее чувство дискомфорта. Уверена, что я не первая пассажирка, поставленная перед выбором: либо выйти, либо позволить ему и дальше задавать вопросы с очевидной целью получить удовольствие.

Поскольку мы едем по шоссе и другого такси на горизонте не видно, я выбираю третий вариант: вложив в голос побольше металла, заявляю, что если он сейчас же не прекратит высказывать вслух свои влажные фантазии, я сообщу имя и номер машины его начальству и полиции.