Текст книги "Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки"

В конце концов мы установили одно четкое правило, которое должны были ввести с самого начала: участники должны регистрироваться по очереди и заранее, а не всей толпой у автобуса.

Корин Хорбал – основательница феминистической фракции Демократическо-фермерско-трудовой партии Миннесоты – заметила, что группы, выступавшие против равенства, распространяли списки пунктов, которые собирались опротестовать на хьюстонской конференции. Те же, кто добивался равенства, никаких списков не распространяли. Тогда она свела все пункты для обсуждения и голосования в единый Национальный план действия, наделала значков «Я за план» и несколько недель обзванивала делегатов, чтобы объяснить им важность каждого пункта. По прибытии в Хьюстон проделанная ею работа помогла бы женщинам избежать неудобного положения: увидев на чьей-то груди значок «Я за план», они сразу поняли бы, что перед ними – единомышленница. Точно так же и члены оппозиционной делегации узнали бы друг друга по красным значкам «Нет поправке!».

Вполне вероятно, эти долгие, тяжелые и изматывающие два года, подарившие нам много смеха и новых знаний, научившие импровизировать и сплотившие нас, укоротили всем нам жизнь. Но оно того стоило. Наконец настал жаркий ноябрьский день 1977 года, когда две тысячи избранных делегатов и около восемнадцати тысяч наблюдателей собрались на крупнейшей арене Хьюстона. При таком диапазоне тем (от искусства до экономического благополучия) и сжатых сроках (всего три дня на обсуждение и голосование) атмосфера была пронизана волнением, состоянием спешки и страхом не успеть сделать все задуманное. К тому же вокруг арены бродили сотни противников поправки, абортов и прочие пикетировавшие, в надежде, что у нас ничего не получится. Правые партии и религиозные организации во главе с Филлис Шлафли, выступавшие против проведения конференции, получали не менее активное освещение в СМИ. Они обвиняли организаторов Национальной женской конференции в том, что они – противники семьи и Бога, заявляли, что их мнение ничего не значит; и не важно, что самих оппозиционеров никто не выбирал и не назначал.

Оставалось лишь надеяться на то, что тактика Беллы, например решение обратиться ко всем возможным демократическим символам, поможет людям понять разницу. Там были Первые леди и знаменосцы организации девочек-скаутов, и даже участницы эстафеты – женщины-спортсменки, стартовавшие с горящим факелом от Сенека-Фоллз (штат Нью-Йорк), где началась борьба за право голоса. Радиостанции правого толка атаковали Первых леди за то, что те вообще появились на конференции, а сторонники Филлис Шлафли в Алабаме убедили местных спортсменов отказаться от пробега важного отрезка шоссе на пути в Хьюстон. Однако, невзирая на риски, одна молодая женщина из Хьюстона специально вылетела в Алабаму, чтобы занять освободившееся место.

По мере прибытия тысяч делегатов и их заместителей обнаружилась еще одна проблема: участники нескольких деловых съездов запаздывали с выпиской из гостиниц. Как следствие, нам пришлось несколько часов стоять в очереди на регистрацию. Я ходила между рядами людей, приехавших на конференцию, и как могла их успокаивала. Тут были наблюдатели из дальних стран и женщины, никогда не покидавшие родного штата; спортсмены, на которых распространялся федеральный закон IX, делились водой с женщинами в инвалидных колясках, защищавшими права инвалидов; представители коренных народов Гавайев обменивались впечатлениями о долгом перелете с коренными алеутами; а женщины-лидеры, имевшие немалый вес в мире предпринимательства или политики, стояли в очереди, как простые смертные. Несмотря на несколько конфликтных ситуаций, большинство женщин, казалось, знакомятся друг с другом так, словно оказались среди знаменитостей. Не будь я так обеспокоена оппозиционными демонстрациями вокруг стадиона и необходимостью реализовать поставленные цели, я и сама чувствовала бы себя знаменитостью. Но в тот момент мне просто хотелось вернуться домой, накрыть голову подушкой и забыть об этом мероприятии, которое так много для меня значило и которое я так боялась провалить.

Посреди всего этого хаоса около двадцати женщин-делегатов из индейских поселений решили взять дело в свои руки. Они написали объявление от руки и повесили его в фойе – и так нашли друг друга. Свободных помещений для собраний не было, и они решили устроить свой собственный совет в элегантном вестибюле комнаты отдыха. Никогда прежде этим женщинам из разных уголков индейской земли не случалось собираться вместе. Когда они рассказали мне об этом, я испытала вспышку организаторской гордости: «Только ради этого стоило все это затевать».

Между тем в похожих на катакомбы коридорах хьюстонской арены Колизеум девушки-администраторы в красных футболках начали пропускать участников и посетителей на этаж, где должна была проходить конференция. Люди медленно, как на президентском совещании, проходили в отведенные для каждого штата секции и рассаживались по местам. Снаружи все так же раздавались яростные слоганы пикетировавших, но вскоре их заглушил гул голосов посетителей на этаже и наблюдателей на трибунах.

В центральном проходе появились две молодые бегуньи – они принесли зажженный факел, с которым бежали от самого Сенека-Фоллз. Произошло это волшебным образом в тот самый момент, когда Майя Ангелоу прочла стихотворение, написанное специально к этому дню. Я стояла за сценой и смотрела, как две жены предыдущих президентов и жена нынешнего – леди Бёрд Джонсон, Бетти Форд и Розалин Картер – приветствовали делегатов. Всем троим аплодировали активистки, которые наверняка пришли на конференцию вопреки воле мужей. Группы наблюдателей с табличками Мексики, Индии и Японии восторженно приветствовали речь Барбары Джордан – афроамериканской конгрессвуман из Техаса, которая в присущем ей изящном стиле потребовала рассмотрения «программы прав человека дома». Потом были подростки, стоя аплодировавшие речи антрополога Маргарет Мид против ядерных разработок, хотя я знала, что многие из них понятия не имеют о том, кто эта боевая старушенция. Были жаркие споры по двадцати шести пунктам повестки дня, и в атмосфере зала явственно чувствовалось всеобщее опасение, что отведенного времени не хватит для того, чтобы все обсудить. Шли часы, сменялись председатели и участники дебатов, и каждый из них был похож на Артуро Тосканини, дирижирующего огромным и совершенно неуправляемым оркестром. Я слушала споры на самые заковыристые темы, проникновенные выступления, прерывавшие их демонстрации и несмолкающий гул голосов.

Казалось невероятным, что при всей этой суете люди старались не терять чувства юмора и общих ориентиров в обстановке.

Несмотря на яростные протесты женщин, закутанных в американские флаги и со значками «Я против поправки», прошли даже такие противоречивые темы, как «сексуальные предпочтения» и «сексуальная ориентация». Участники конференции поддержали право лесбиянок на равные условия при приеме на работу и опеку над детьми. Удивительнее всего было то, что в поддержку этого права из зала выступила Бетти Фридан, тем самым подведя черту под своей десятилетней позицией, согласно которой феминистическое движение пострадает или даже исчезнет с включением в него лесбиянок («лавандовая угроза» – так она назвала их; сами же лесбиянки приняли эти слова с юмором и даже с вызовом). Наконец, большинством голосов было признано, что феминизм должен распространяться на всех женщин как класс, а антилесбийская риторика может применяться против любой женщины – до тех пор, пока полностью не утратит свою силу.

До того момента я боялась, что наши оппоненты более сплочены, чем мы. Например, те, кто выступал против контрацепции и абортов, были одновременно противниками однополых отношений. На первый взгляд такая позиция казалась противоречивой – однако религиозные группы правого толка были против вообще любого секса, который не оканчивался бы зачатием. Теперь же показательное большинство вновь объединилось, признав, что выражение человеком своих сексуальных предпочтений служило не только для продолжения рода – если человек сделает такой выбор, – но и способом достижения удовольствия и поиска родственной души.

Окончание марафона первого дня ознаменовалось словами Беллы: «Спокойной ночи, мои любимые!» Слова эти разрядили напряженную обстановку, вызвав всеобщий смех и веселье.

В последний момент перед конференцией меня неожиданно назначили кем-то вроде секретаря. Я должна была обойти все номера гостиницы, побывать на всех собраниях и записать общие для всех участников проблемы, сформулировать тексты для утверждения и выделить те вопросы, которые волновали каждую отдельную группу. Целью этой работы было составить замену так называемой Программе этнических меньшинств, созданной на основе материалов конференций отдельных штатов, поскольку до прибытия в Хьюстон женщины разных рас не могли встретиться как единая группа. Азиатки жили от Гавайев до Нью-Йорка; испаноязычная группа состояла из американок мексиканского происхождения и пуэрториканок, живших на противоположных побережьях. Афроамериканки жили повсюду, как и женщины из индейских племен и алеутки, разбросанные по всему континенту. Хьюстон был для них первым и единственным шансом встретиться и составить единую программу, куда вошли бы как общие вопросы, так и те, которые касались только одной группы. Начни они встречаться в течение дня – пропустили бы важные голосования. Двойная дискриминация, как обычно, означала двойную работу.

Меня они весело окрестили «эстафетной палочкой» – поскольку я была единственной белой женщиной, которая рано утром или поздно вечером обходит одну за другой группы, проживающие в разных номерах.

Там, где это было возможно, я составляла тексты и перечни уникальных вопросов, а потом представляла полученный результат на общее одобрение. Для меня эта должность была почетной, но с ней мое волнение достигло предела. Я боялась все перепутать и к тому же не успеть в этой неразберихе на все собрания.

Переходя от одной группы к другой, я видела, как женщины завтракают или ужинают всеми возможными видами закусок – от хьюстонской версии бейглов до техасско-мексиканских пицц. Среди трех сотен афроамериканских делегатов были юристы с опытом проведения парламентской процедуры и женщины, никогда прежде не бывавшие на конференциях; члены сестричества «Три Дельта» и студентки в армейских сапогах; радикалы, не верящие в голосование, и ветераны борьбы за права – как Дороти Хайт, занимавшаяся этим с юности, с момента своего знакомства с Элеонорой Рузвельт.

В то время как афроамериканки поднимали общие вопросы расизма и бедности, женщины из азиатской и тихоокеанской групп дополнили перечень проблемами языкового барьера, нелегальной рабочей силы и изоляции, с которыми столкнулись прибывшие в эту страну жены военных. Испано-американки рассказывали о том, как матерей-мексиканок разлучали с их детьми, рожденными в Америке; о пуэрториканках, с которыми обращались так, словно они не граждане этой страны; и о кубинках, отрезанных от своих семей из-за напряженных отношений между США и Кубой. Все это каким-то образом нужно было уложить в одну программу, которую затем планировалось представить на обсуждение и голосование делегатов.

И все же я оказалась совершенно неподготовленной к разговору с коренными американцами и алеутами. Ни из одной другой беседы я не вынесла столько нового, сколько из общения с ними. Например, когда женщины из индейских племен страстно говорили о «прерывании», имея в виду расторжение договоров, другие группы меньшинств думали, что речь шла о прерывании беременности. В отличие от других «цветных» женщин, борющихся только за равенство внутри общего потока, коренные американки хотели добиться еще и независимости и права на самоопределение за пределами этого потока. По договору с правительством, коренные народы должны были находиться на равных с Вашингтоном, однако в действительности им было запрещено даже преподавать в школах родной язык. Как сказала одна из членов индейской делегации: «У других американцев есть своя история, и семья, и генофонд на исторической родине. Если французский или арабский в Америке забудут, есть и другие места, где на них по-прежнему говорят. У нас же нет другой земли. Если наши языки исчезнут – они уже не вернутся. Если и мы исчезнем – нам конец».

Слушая их, я начала осознавать, что на моей родине есть множество важных культур, о которых я ничего не знаю, и их представители изо всех сил борются за то, чтобы удержать или восстановить равновесие – между мужчинами и женщинами, между людьми и природой. Равновесие, которое, по мнению членов современных борцов за справедливость, придумали они. Даже само название «индейская земля» означает не просто территории с автономным управлением внутри Соединенных Штатов, но и некую общность между большими и маленькими городами, где живут коренные народы. Как сказал мне один активист-чероки: «Индейская земля стала для нас кратчайшим путем домой – будь то резервация или город. Это место, где нас знают, где мы в безопасности».

И еще я заметила, что здесь чувство юмора – скорее инструмент для выживания, быть может даже в большей степени, чем в других женских группах.

Здесь шутят: «Кого это Колумб назвал примитивными? Ответ: женщин, имеющих равные права».

Там я впервые начала осознавать, как мало знаю и как сильно хочу постичь это новое знание.

Наконец, срочные вопросы были заменены короткими фразами, из которых была составлена обновленная Программа меньшинств. За несколько минут до представления его на рассмотрение и голосование представительницы цветных групп – по одной от каждой – должны были собраться вместе, чтобы в последний раз обсудить положения и утвердить окончательный вариант, а затем бежать к микрофону.

Вначале Максин Уотерс прочла преамбулу о дискриминации по расовому и половому признаку. Эту честь молодая женщина из Калифорнии, член законодательного собрания, заслужила за свои организационные навыки, благодаря которым смогла объединить трехсот представителей из разных афроамериканских групп. Затем от имени коренных американцев и алеутов выступила Билли Нейв Мастерс – преподавательница и активистка народа чероки. Она говорила о суверенитете как основной проблеме своего народа и взывала к «Матери Земле и Великому духу». Эти слова, казалось, не совсем уместны в политической программе, но я попросила другие группы оставить их. Одна пожилая женщина из группы чернокожих согласилась: «Моя бабушка уж точно прислушалась бы только к этим словам». «Проблемы – это голова, но в этих словах – душа и сердце». Когда Билли произносила это, я видела, как члены делегации вставали со своих мест, чтобы посмотреть, кто читает эти строки.

Потом была Марико Тсе – молодая американская актриса японского происхождения, рассказавшая о том, как нелегко иммигрантам из Азиатско-Тихоокеанского региона преодолеть языковой барьер, культурные предрассудки, победить неравные условия в трудовой сфере и стереотип «эталонного меньшинства» – то есть того, в котором, по идее, не должно быть внутреннего бунта и проблем.

От испаноязычных выступили три члена делегации – мексиканка Сэнди Серрано-Свелл, кубинка Ана Мария Перера и Селесте Бенитес из сената Пуэрто-Рико. Впервые в истории представители различных испаноговорящих групп объединились на публичном мероприятии вне своих стран и призывали своих коллег-мужчин обратить внимание на этот факт. Текст они читали по очереди и одинаково отстаивали права иммигрантов и установление минимального размера оплаты труда для рабочих-мигрантов, попутно напомнив СМИ, что испаноязычные репортеры – не представители зарубежной прессы.

Последней была Коретта Скотт Кинг. Рядом с ней стоял ее телохранитель – живое напоминание о пережитых трагедиях и присутствующей до сих пор угрозе. Она привела численные показатели безработицы среди чернокожих женщин – даже выше, чем среди мужчин; а помимо него существовало также предвзятое отношение к чернокожим семьям, чернокожим детям в ожидании приемных родителей и многое другое.

Потом она обратилась от имени всех групп и призвала «с энтузиазмом принять этот новый план во благо всех женщин из числа меньшинств в этой стране!».

За этими словами послышались восторженные возгласы, но ее голос перекрыл их. «Пусть наше послание разлетится от Хьюстона по всему миру. Теперь у нас есть новая сила, новое понимание, новое сестринство – против всей той несправедливости, что произошла здесь. Нас больше не разделить и не уничтожить!»[31]31
  Национальный наблюдательный комитет по Международному году женщин, The Spirit of Houston: An Official Report to the President, the Congress and the People of the United States (Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1978), p. 157.


[Закрыть]

Так под песнопения, аплодисменты, со слезами на глазах две тысячи делегатов приняли так называемую Программу меньшинства.

Это была важная веха конференции, и я так гордилась, что помогла ей осуществиться, как будто это было главное событие всей жизни.

В глубине переходов и коридоров кто-то запел песню «Мы преодолеем!». Словно океанские волны, люди вставали и присоединялись к общему морю голосов. Я видела, как белые мужчина и женщина из делегации Миссисипи – группы, избранной для того, чтобы представлять штат на конференции, прежде чем их места забрал себе ку-клукс-клан, – дотянулись друг до друга через соседей, взялись за руки и встали.

Ко второму куплету наблюдатели на трибунах и представители СМИ тоже встали и присоединились к пению. И даже когда они допели до конца, люди продолжали аплодировать, держа руки высоко над головой, и скандировать: «Теперь это наше движение!» Казалось, никто не хотел, чтобы это мгновение заканчивалось.

Я, к своему удивлению, обнаружила, что плачу. Эти женщины обратились ко мне за помощью, и я, в свою очередь, начала мало-помалу приходить к пониманию того, как объединить две свои деятельности – писательскую и общественную, – которые до того момента разрывали мою жизнь на части.

Теперь же моя жизнь разделилась на «до» и «после».

До Хьюстона я голосовала за то, чтобы заплатить часть наших скудных средств отставным полицейским, которые сумели бы защитить конференцию от враждебно настроенных демонстрантов.

После Хьюстона я поняла, что благодаря женщинам-волонтерам в красных футболках и опыту участия в движении чувствую себя гораздо увереннее, чем после общения с теми полицейскими.

Недостаток веры в их силы на самом деле был недостатком веры в себя.

До Хьюстона я знала, что женщины, объединившись в небольшие группы, могут быть по-настоящему смелыми и верными друг другу, уважая различия.

После поняла – женщинам доступно это умение и в больших группах, что они могут преодолеть различия ради великой цели.

До Хьюстона я говорила, что женщины могут организовать масштабные общественные мероприятия по крайней мере не хуже мужчин.

После – окончательно в этом уверилась.

По окончании волнующей церемонии закрытия, когда все члены делегаций пели и скандировали, небольшие группы женщин продолжили общаться, обмениваться адресами, обещая друг другу не терять связи. Казалось, им совсем не хочется покидать это пространство, которое на три дня и три ночи стало нашей единственной реальностью. А потом я внезапно обнаружила, что стою одна посреди груд мусора и пустых стульев и чувствую, как мало-помалу адреналин покидает меня, сменяясь усталостью.

Интересно, узнает ли кто-нибудь в будущем, что здесь произошло, и будет ли это важно для кого-то? Из курса истории в колледже я знала, что в учебниках аболиционисткам и суфражисткам отвели всего несколько абзацев. И в них харизматичные и обаятельные люди были представлены как совершенно ничем не примечательные, далекие и скучные. Так и хьюстонская конференция на страницах газет пребывала в тени короткого и символичного визита президента Египта Садата в Израиль.

Словно привлеченные моим сомнением, через весь зал Колизеума ко мне подошли три молодые женщины из коренных народов Америки. Одна несла в руках шаль с красной бахромой, украшенную пурпурными и золотыми лентами. Другая – ожерелье из длинных бусин с большим сине-белым медальоном. Они укрыли шалью мои плечи, объяснив, что ее надевают по случаю традиционных собраний. «А ты будешь на них танцевать», – сказала одна из них с улыбкой. Потом надели мне на шею медальон с цветком и рассказали, что узор его выполнен в стиле народов Леса, и пояснили, что это оберег. «Тебе он понадобится, если ты продолжишь нас поддерживать», – сказала одна из них и обняла меня. И они ушли так же таинственно, как и появились.

Я и в самом деле надела шаль на традиционные собрания с танцами. А ожерелье носила всякий раз, когда должна была делать то, чего очень боялась, – например, выступать перед влиятельными предпринимателями и политиками, в присутствии которых всегда чувствовала себя, как будто только что приехала из Восточного Толидо, парка трейлеров, или – и то и другое. Я так часто его надевала, что мне пришлось хранить оставшиеся бусины в чаше.

Вернувшись домой из Хьюстона, я проспала несколько дней. А потом начала читать то, что писали о конференции другие женщины. Автором одного из отчетов была Билли Нейв Мастерс, которая выступала от имени коренных народов Америки и читала стихи. «Когда речь заходит о выживании, а тебя не воспринимают в серьез, – писала она, – индейцы принимают это как очередное поражение в истории череды поражений и просто уходят. Но Хьюстон показал, что эти дни – в прошлом… Самый сильный и важный опыт всей моей жизни»[32]32
  Bird, What Women Want, p. 37.


[Закрыть].

Мы жили в совершенно разных условиях – и при этом одинаково восприняли хьюстонскую конференцию.

Для Билли было в диковинку найти общественное мероприятие, которое затрагивало индейцев. Я же нашла в нем редкую возможность взглянуть хоть одним глазком на жизнь, где главенствует круг совета, а не иерархия.

Без этой возможности узнать, как все было когда-то – а значит, может быть вновь, – я бы не смогла, как прежде, путешествовать, смотреть по-прежнему на эту страну или оставаться той, что была до конференции.

Начало нового путешествия. Нью-Йорк, 1980. © Мэри Эллен Марк