Текст книги "Буддист-паломник у святынь Тибета"

23 июля глава нашего каравана захотел нас поэксплуатировать. Узнав о таком его намерении, пришлось, скрепя сердце, исполнить его желание, так как мы не знали здешних порядков и нам тяжело было помириться с мыслью, что, не будучи пущены в столицу далай-ламы, придется вернуться отсюда.

Хитрый на мелочи, он стал говорить, что едущими в нашем караване монголами распущен слух о пребывании среди бурят одного светского человека с русскими манерами, очевидно, подразумевая меня. Для того, продолжал он, чтобы слух этот не послужил к задержанию всех бурят, надо сделать, при его посредстве, подарок накчускому хамбо хотя бы ланов в пять серебра. Он советовал далее поехать двум из нас к хамбо и представиться ему, что было равносильно показанию физиономии. Сам он поехал для доклада.

Опасаясь, чтобы не произошло неприятностей из-за пустяков, поехали к хамбо я и типичнейший из ехавших с нами бурятских лам Чойнчжор Аюшиев. Казначей перерожденца Чэшой представился хамбо первым, как прежний знакомый, оставив нас во дворе присутствия. Хамбо жил в двухэтажном доме тибетской архитектуры. Снаружи перед дверями висели плети для наказания виновных. Плети эти состоят из палки 2,5 четверти и плетеной из кожи веревочки к ней. Нижний кончик веревки имеет более или менее значительный узел, который и причиняет самую чувствительную боль. В Гумбуме они одинаковы с описанными.

Из нижнего этажа выходили какие-то молодые люди и с любопытством осматривали нас. После продолжительной беседы казначей перерожденца Чэшой позвал нас к хамбо во второй этаж. Мы поднялись по каменной наружной лестнице и, войдя в комнату, по правую руку у окна увидели обыкновенного тибетского ламу средних лет, правителя здешних кочевников. По левую сторону сидел светский человек, довольно пожилой, с бамбуковым пером, воткнутым в волосы. Перед ним были письменные принадлежности, и он, как оказалось потом, был секретарем.

На наш привет хамбо кивнул слегка головой и продолжал беседу с казначеем, по-видимому, нисколько не касавшуюся нас. Затем последний вышел с нами и предложил ехадъ обратно в лагерь, так как хамбо приказал прикочевать к монастырю всем и, по уплате налога по 2 тибетских монеты с каждой палатки, отправиться в дальнейший путь. Мы возвратились к своей стоянке.

24 июля, через десятиверстный, приблизительно, путь прибыли к небольшому монастырю Нак-чу-гонба (в разговоре – гомба), резиденции вышеупомянутого хамбо, лежащему верст в 10 севернее реки Нак-чу. Это поселение со светским и духовным населением, строго говоря, нельзя назвать монастырем, хотя в нем имеются два дугана. Оно, как административный центр окрестных кочевий тибетцев, называется еще Нак-чу-цзон, где живут два равноправных правителя: один духовный (хамбо) и один светский (нансо).

Мы остановились лагерем саженей на 400 западнее монастыря, находящегося на левом берегу речки Дре-чу, левом притоке Нак-чу, верстах в 7–8 от последней. Никакого особого осмотра палаток не было. Выходил, между прочим, на поляну между лагерем и монастырем хамбо со свитой (светский правитель был болен) и изъявил желание купить лошадь или лошака. Богомольцы показывали животных, но он давал столь низкие цены, что не состоялось ни одной сделки. Вечером казначей перерожденца Чэшой пришел ко мне и попросил дать 5 ланов серебра, будто бы требуемых хамбо. В противном случае последний, по его словам, хотел задержать нас и послать в Лхасу нарочного за справками. Хотя было обидно за такую выходку казначея, но пришлось примириться, памятуя пословицу: «Худой мир лучше доброй ссоры».

25 июля, переправившись через Дре-чу и отойдя от монастыря верст восемь, мы пришли к реке Нак-чу. Здесь пришлось остановиться на левом берегу, так как вода в реке была чрезвычайно высока и переправа совершенно невозможна. В ожидании убыли воды пришлось передневать здесь и 26-е число.

27 июля переправились благополучно через реку, хотя вода доходила до седел лошадей, а малорослые лошаки шли вплавь со своими вьюками. После переправы дорога идет через холмы в юго-западном направлении. Сделав за день путь в 30 верст, остановились на ночлег.

28 июля тронулись в путь еще до рассвета. Пройдя около 30 верст, остановились для обеда и кормления лошадей. У всех было пылкое желание поскорее доехать до Лхасы. Кроме общего стремления к конечной цели далекого и утомительного пути, к этому побуждает еще экономический расчет, состоящий в том, что лхасские торговцы стараются скупить первых лошаков и лошадей, так как многие из них уже имеют заключенные контракты на доставление известного их числа в Индию. Поэтому торговцы, не зная, какое число лошаков прибудет из Амдо, конкурируют между собою и покупают первых лошаков, за повышенные сравнительно цены, но зато если увидят, что предложение превышает спрос, начинают понижать плату.

Зная такую привычку лхасских скупщиков, путешественники также конкурируют между собою, чтобы попасть в Лхасу первыми. Вследствие этого мы в этот день впервые нарушили общий порядок движения: навьючили незадолго до заката солнца, прошли еще около 35 верст и остановились на лугу Сан-чунской казенной станции. Пустили лошадей на корм, а сами легли спать, не разводя огней: луг этот, назначенный для станционных животных, запрещен для пользования посторонними. Снеговая гора Самтан-кансар остается по правую руку.

29 июля, тайно потравив казенный луг, мы, понятно, должны были и откочевать с него до рассвета, что и сделали. Затем, пройдя около 20 верст, повернули немного направо, перешли одну речку, названия которой я не узнал, и другую речку, Ра-чу, и перевалили через хребет Чог-ла. На западной стороне перевала стоят восемь субурганов, поставленных рядом и ныне пришедших в большую ветхость. По этим субурганам монголы и место нашего ночлега называли Найман-субурга (Восемь субурганов). За день сделали около 30 верст. Чог-ла является южной границей распространения диких ослов, кои впервые начали попадаться нам на Кукуноре. У них в то время был самый разгар течки. Более сильный жеребец, победивши и прогнав своих соперников, собирает табун ослиц и старается держать их в одной куче. Неприятные крики ослов-жеребцов оглашают окрестности.

30 июля, пройдя далее около 20 верст, поворотили на юг в узкое ущелье, при устье которого стоит домик с цилиндром со ста тысячами «мани». Затем перевалили через двойной перевал Лани и ночевали в ущелье с южной стороны его. Прошли за день около 30 верст.

31 июля, идя далее по этому ущелью, встретили сначала 4–5 банаков, но скоро стали попадаться первые пашни тибетцев, с населением, оседло живущим в домах. Здешние жители находятся в подданстве радэнского хутухты, владетеля монастыря того же имени, находящегося на реке Ра-чу, верстах в 5 в стороне от дороги. Мне не удалось побывать в нем. Очевидцы же рассказывают, что он расположен на южной стороне горы в густом лесу древовидного можжевельника. Основан этот монастырь отшельником, известным под именем Бром-тон-бо[28]28
  Речь идет о великом тибетском историке Бромтоне (1004–1065), ученике Атиши (Чжово-балдан-адиши – у Цыбикова), который систематизировал правила секты кадампа и основал монастырь Радэн (Раденг).


[Закрыть], который жил в XI столетии и был главным учеником знаменитого индийского проповедника Чжово-балдан-адиша.

У устья помянутого ущелья мы нагнали ушедших вчера впереди спутников и, двинувшись далее вместе с ними вниз по реке Ра-чу, прошли всего за день 18 верст.

1 августа, утром, после 6—7-верстного движения, пришли к речке По-мдо, которая является одним из главных притоков реки Уй. Вода была довольно высока, почему пришлось перевести багаж на кожаных лодках, а животных погнать вплавь. Лодок было только две, и потому переправа тянулась довольно долго, так как одна лодка могла вмещать вьюки только шести лошаков. Через эту реку перекинут своего рода цепной мост. Он состоит из двух железных цепей, натянутых на расстоянии 1,2–2 аршин друг от друга параллельно между быками на обоих берегах реки. Затем между этими цепями натянуты ремни в виде слабых петель, около аршина по стороне. На ремнях наложены то узкие доски, то тонкие жерди. По мосту может одновременно пройти только один человек с ежеминутным опасением поскользнуться и упасть в воду. Страх, наводимый этим мостом на идущих по нему, послужил поводом появления поверья, что при переправе очищаются все грехи.

На другой стороне реки находится замок По-мдо-цзон, где сосредоточено управление местного уезда. В пади этого «цзона» находится монастырь «красношапочной» секты Даг-лун[29]29
  Даг-лун – в современном написании: таглун-па, т. е. одна из школ «красношапочной» секты карчжудпа, основанной в 1185 г.


[Закрыть], владельцем коего является весьма чтимый лама Даглун-ма-ринбочэ. Дорога наша, не доходя около 2,5 версты до этого монастыря, поворачивает на левую руку. Мы ночуем, сделав от По-мдо-чу около 25 верст.

2 августа перевалили через высокий хребет Чог-ла (Перевал-рука) и по южной его пади стали спускаться в долину реки Пэн-бо. Ближе к устью этой пади находится на отдельной горке замок Лхун-дуб-цзон. Обедали на самой речке Пэн-бо. Долина этой речки, известная в литературе под названием Пэн-юл[30]30
  Пэн-юл – область, откуда началось новое возрождение буддизма после гонений Ландармы в начале XI в. и где в 1012 г. был основан монастырь Чжал-луг-лхай, славившийся своим богатством. (Прим. Р. Е. Пубаева.)


[Закрыть], является одним из густонаселенных мест Центрального Тибета. Жилища расположены или отдельными поместьями, или небольшими деревнями.

Тибетцы любят, по-видимому, садить возле домов все новые деревья или, по крайней мере, сохранять прежние.

После обеда мы снова навьючили и стали подниматься вверх по пади перевала Го-ла (Перевал-голова) и ночевали почти на середине подъема, пройдя за день около 30 верст.

Из Пэн-бо в Лхасу ведет еще другая дорога. Она длиннее на расстояние однодневного караванного пути, потому стараются, по возможности, избегать ее. Впрочем, казенные караваны и вообще проезжающие по казенным станциям ездят по этой обходной дороге, поневоле избираемой и караванами на верблюдах, которым крутой и каменистый перевал Го-ла очень неудобен или даже невозможен для движения.

3 августа поднялись на перевал Го-ла, откуда в ясную погоду бывает видна Лхаса с золочеными крышами своих храмов, а также и дворец далай-ламы Потала. В частности, при нашем проходе на темени гор был густой туман, сквозь который ничего, конечно, не было видно. Я не в состоянии описать того чувства радости и нравственного удовлетворения, которое является у набожных богомольцев, когда они при виде вдали священного города падают ниц на землю и делают три земных поклона в сторону его. Приятно было также и мне увидеть, наконец, конечную цель моего назначения, к которой я стремился уже девятый месяц.

Версты 4 не доезжая до Лхасы, мы встретили одного монгольского ламу, вышедшего навстречу монгольским паломникам. Он был послан, по обычаю, халхаским мицаном монастыря Брайбуна для указания богомольцам квартир знакомых, если таковые есть у кого-нибудь из них, или отвода общественной квартиры, если нет вовсе земляков. Услыхав о приезде бурят от прибывших в город первыми, бурятский лама Гончок встретил меня со спутниками за городом и, осведомившись о моей родине, повел к ламе, земляку моему Данпэлу Суходоеву, у которого я и остановился. Спутники мои были отведены к своим знакомым и землякам. Пройдено за этот день 20 верст.

Мой земляк жил почти в центре города в доме, называемом Чжамьян-шяг и принадлежащем дацану Гоман в Брайбуне. В частности, этот дом назывался «восточным» (шяр), так как таких домов было три, стоящих рядом и купленных известным настоятелем Гомана, первым перерожденцем Чжамьян-шадбы; при отбытии своем из Лхасы он пожертвовал свои дома дацану, который увековечил его имя названием этих домов. Связь же этих домов с перерожденцами своего владетеля сохраняется лишь в том, что во время пребывания в Лхасе лабранского перерожденца Чжамьян-шадбы ему отводится квартира в «восточном» подворье.

Лишь только мои вьючные животные были введены во двор нашей квартиры и развьючены, начали приходить разные покупатели за лошаками. Мой хозяин, проживший в Тибете около двадцати лет безвыездно, взял всех животных под свою опеку и начал продавать. В Монголии и Тибете, как, вероятно, и всюду в Китае, принято запрашивать возможно больше, а покупатель дает возможно меньше. Сделка совершается после продолжительных переговоров «сбавлений и прибавок», всегда сопровождаемых многократными клятвами «Чжу-ше» («знает Будда»). В течение двух дней были проданы все мои лошади и лошаки, за исключением двух, не нашедших покупателей. Расплата производилась исключительно местными монетами, причем покупатель, по обычаю, должен был заплатить по 2 монеты за каждое животное в пользу домовладельца.

За животных была выручена их первоначальная стоимость в Гумбуме, не считая, конечно, прокорма на месте и в пути, а также седел и прочего снаряжения, часто остающегося в Лхасе без покупателей. Но если умело покупать лошаков в Амдо, можно, по приходе в Лхасу, покрыть все путевые расходы, а при удаче получить еще прибыль. Для этого следует покупать высоких иноходистых лошаков, исключительно кобылиц саврасой, каурой, гнедой и вороной мастей с белыми ртами и пахом. Кроме того, лошаки должны быть, по возможности, не старше четырех лет. Лошаков-жеребцов или меринов, а также и пожилых, тибетцы покупают очень неохотно, даже за низкие цены.

Теперь, оглянувшись на путь от Гумбума до Лхасы, подведем ему итоги. От Гумбума до конечного пункта пути в Цайдаме – Хойто-тулай – сделано 30 переходов при 12 дневках, от Хойто-тулай до Думда-найчжи – 7 переходов. В Хойто-тулай и Думда-найчжи отдыхали всего 15 дней.

От Думда-найчжи, являющегося краем северотибетской пустыни, до селения Нак-чу сделано 24 перехода с четырьмя дневками, от последнего до Лхасы – 10 переходов с одной дневкой в ожидании спадения воды.

Нисколько не претендуя на точность, мы полагаем, что приблизительное расстояние от Гумбума до Хойто-тулай примерно 800 верст, от Хойто-тулай до Думда-найчжи – 150 верст, от Думда-найчжи до Нак-чу – 625, от Нак-чу до Лхасы – 275 верст, т. е. от Гумбума до Лхасы – 1850 верст.

Что касается обычного порядка движения, то утром старались встать и приготовить чай до рассвета, а напившись, вьючили животных. Затем двигались в путь, и движение в среднем продолжалось 5–6 часов, после чего останавливались лагерем, делая из палаток, по возможности, круг, и пускали животных на подножный корм.

При этом от Гумбума до Цайдама, где возможны нападения разбойничьих шаек, животных постоянно пасли вооруженные люди. С закатом солнца животных пригоняли к лагерю, где, привязав их внутри круга, образованного палатками, давали понемногу гороха. Они оставались на привязи всю ночь, причем от Гумбума до Цайдама и от Мурсэйн-гола до самой Лхасы окарауливались. Особенно беспокоят богомольцев воры из накчуских тибетцев, коих монголы, по их распущенным волосам, зовут просто сэксэгэр, т. е. «мохнатые». В случаях совершившегося конокрадства монголы совершенно беззащитны. Обратиться с жалобой к их правителям – значит прибавить в их актив новый доход. Они так или иначе отыщут укравших и, получив от них, что следует, отпустят с миром, а в случае справки потерпевших ответят, что все еще не могут отыскать воров. Лишь взятки, поднесенные им в размере, не меньшем стоимости украденного, могут тронуть великодушие правителей и возвратить потерянное имущество. Зная из многолетнего опыта такие местные порядки, монголы предпочитают вовсе не отыскивать потерянного, если сами оплошали досмотреть за своим имуществом.

Глава IV. Лхаса, город и его главные святыни

I. Город

Живая речь и прозаическая литература называют этот главный город Центрального Тибета не иначе, как Лхаса, что в переводе на русский язык значит «страна небожителей» или «область богов». Только в поэтических произведениях иногда встречается название Лхадан, т. е. «полный небожителями».

Происхождение этих, в сущности, однозначащих названий объясняется пребыванием в этом городе двух статуй будды Шакьямуни, полученных, согласно преданию, тибетским царем Срон-цзан-гамбо (629–711 по Р. X.)[31]31
  Современная датировка указывает следующие годы жизни Срон-цзан-гамбо (другое написание – Сонгцэн Гампо): 603–650, но этот вопрос до сих пор окончательно нее разрешен. Если следовать этой датировке, правление Срон-цзан-гамбо началось в 617 г., в возрасте 13 лет. Но по хронологиям Будона (1290–1364), Гунчен-Чжамьян-Шадба-Дорчжэ (1648–1722) и Сумба-Хамбо (1704–1788), Срон-цзан-гамбо родился в год земли-коровы (617 г.) и умер в год земли-собаки (689 г.). По тибетской датировке, годы жизни царя: 629–711.


[Закрыть], в качестве приданого двух его жен – царевен непальской и китайской.

Статуи эти тибетец называет Чжово (слышится скорее Чжу), причем большая статуя именуется полнее Чжу-ринбочэ, малая – Чжу-рамочэ. Общее название «Чжу» в форме «Цзу» перешло к монголам не только для обозначения сих статуй, но и их местопребывания – города Лхасы. В дальнейшем монголы стали называть этим именем вообще весь Центральный Тибет.

Точного года основания Лхасы мы пока не можем назвать, но историческое предание говорит, что жена царя Срон-цзан-гамбо, непальская царевна, построила в 653 г. для привезенной с собою статуи Чжу храм, находящийся ныне в центре города и называемый Прул-нан-цзуг-лагхан[32]32
  Храм Прул-нан-цзуг-лагхан в тибетской исторической литературе более известен под названием Лхадан-Прулбай цзуг-лаг-кхан, а его первое описание, принадлежащее далай-ламе V Агван-Ловсан-Чжямцо, составлено в 1644 г. (Прим. Р. Е. Пубаева.)


[Закрыть], что буквально значит «храм чудесного сияния», а царь построил замок на горе Марб-ори, где ныне Потала, дворец далай-ламы. Этот период, т. е. пятидесятые года VII столетия, вероятно, можно назвать временем основания Лхасы.

Город этот находится на правом берегу реки Уй-чу, почти в одной версте от ее русла. Река Уй-чу в литературе носит чаще название Чжи-чу, а по другой транскрипции Кьи-чу – «счастливая река», но в разговоре чаще называют ее Уй-чу – «срединная, центральная река». Может быть, последнее название более позднего происхождения, так как явилось вместе с возникновением Уйской провинции (как главной, центральной), т. е. когда политический центр Тибета перешел в долину этой реки. В этом месте северные горы отступают от реки верст на 5 и образуют таким образом довольно широкую равнину, на которой возвышается продолговатая скалистая горка. На трех вершинах этой горки построены Потала и другие здания, о коих речь будет впереди.

Ежегодный разлив реки Уй, да и вообще ближайших речек, происходящий от обильных летних дождей, по-видимому, издавна служит причиной забот правительства об искусственной защите от этих разливов. Так, по берегу реки Уй, на протяжении почти десяти верст, устроена каменная плотина, ежегодно подновляемая особым видом общественной работы. Кроме того, для речки, текущей с перевала Го-ла, устроено искусственное русло с высокими песчаными валами по обоим берегам. К целям же защиты города от наводнения, без сомнения, должны быть отнесены и многочисленные отводные каналы, устроенные как по городу, так и вне его. Тем не менее обилие летних дождей нередко заставляет воду выступать из канав и образовывать небольшие озерки и лужи на городских площадях и во дворах, а некоторые улицы обращает в быстро текущие ручейки.

Направление больших улиц Лхасы преимущественно с севера на юг и с востока на запад, хотя, при отсутствии правильной планировки города, много улиц тянется и в других направлениях. При этом большинство улиц кривы, узки и грязны.

Дома преимущественно из сырого кирпича, но нижний этаж у большинства из них из каменных плит, а у богатых из тесаного камня. Они по большей части двухэтажные, хотя между ними немало одно– и трехэтажных. Строятся же «колодцем», т. е. со внутренним двором наподобие больших европейских домов, причем бельэтаж имеет перед собою навес, который поддерживает ход в квартиры верхнего этажа.

Квартиры в домах по большей части состоят из двух комнат: кухни (по тибетски – рунхан) у самого входа и горницы (по тибетски – симхан, т. е. «спальни»), но много квартир и однокомнатных. Вообще, должно сказать, что квартиры, ради экономии места, устраиваются довольно тесными. Зато и плата сравнительно невелика. Например, за квартиру в две квадратных сажени в нижнем этаже платится приблизительно 10 тибетских монет (2 рубля на наши деньги), я же лично платил 40 местных монет в год за квартиру в две комнаты, пространством по 4 кв. сажени каждая, в бельэтаже. Крыши – плоские.

Окна достаточно велики, но, за отсутствием стекол, заклеиваются на зиму бумагой местного производства или обтягиваются белым коленкором; у некоторых богатых домов встречаются решетчатые рамы китайского стиля. Для ограждения от воров окна закрываются ставнями с внутренней стороны.

Полы глинобитные, в богатых домах встречаются глянцевитые, сделанные посредством трамбовки мелких камней вместе с глиной. Потолки поддерживаются колоннами и балками, на коих разложены тонкие жерди. Промежутки между последними закладываются сверху щепками и каменными тонкими плитками для удержания глинобитной крыши или такого же пола следующего этажа.

Дымовые отверстия находятся лишь в верхних этажах, и для защиты их от дождя над ними или устраивают небольшие навесы, или в них вставляют горшки без дна. Последние, конечно, только для того, чтобы дождевая вода не размывала отверстий. Дыму же из печей нижних этажей предоставляется выходить через окна и двери, что, конечно, не обходится без того, чтобы он предварительно не наполнил кухни.

Спальни не имеют вовсе печей потому, что сравнительно теплые зимы позволяют обходиться без них; нагреваются эти комнаты только посредством углей, наложенных в особые глиняные посудины, называемые мэ-пор.

В богатых квартирах кухонные печи имеют трубы, выводящие дым наружу по стенам дома. Такие печи устраиваются вроде печей, предназначенных для топки каменным углем, т. е. с отверстием внизу (поддувалом) для лучшей тяги воздуха.

Квартиры нижних этажей отличаются сыростью, потому в них по необходимости ютится беднота или для удобства помещаются лавки торговцев; верхние этажи вследствие сильных дождей часто страдают подтеками с крыши, следовательно, лучшими являются квартиры средних этажей.

В каждом порядочном доме устраивается отхожее место, одно на весь дом, для чего избирается обыкновенно верхний этаж, с таким расчетом, чтобы нечистоты могли стекать на площадь или безлюдную улицу. Впрочем, тибетцы никогда не стесняются отправлять свои естественные потребности ни местом, ни присутствием людей другого пола. Поэтому пройти по излюбленным обывателями улицам можно, только крепко зажавши нос и пристально смотря под ноги. Содержание в чистоте дворов и прилежащих улиц лежит на обязанности квартирантов, над которыми в каждом доме есть надсмотрщик или надсмотрщица, вроде наших старших дворников. Этот же надсмотрщик заведует сдачей внаем квартир и сбором платы, почему и называется хан-ньер.

На обязанности хан-ньеров лежит окрашивание каждую осень (в октябре) домов в белый цвет известью. В это время бывает сухой период года и все жители возобновляют окраску домов, изрядно смытую летними частыми дождями. Окрашивание производится посредством окатывания ведрами в нижних частях, а в верхних краска пускается особыми желобками, проводимыми под самой крышей. Такое окрашивание очень неряшливо и неравномерно. Только богатые дома, не щадящие красок, бывают издали достаточно белы.

Особых названий частей города нет, если не считать восточную часть города, где группируются преимущественно торговцы из Кама и которая называется Банак-шод. Другие же части именуются по близнаходящимся известным домам или подворьям.

2. Храм «Большого Чжу»

Переходя к описанию отдельных достопримечательностей, должно, понятно, поставить на первом месте храм большой статуи Чжу – главной святыни города Лхасы.

Он находится в самом центре города и составляет с пристройками значительную часть центрального квартала.

Главный фасад этого храма обращен на запад.

Подходя к главным воротам с запада, посетитель вступает под навес, поддерживаемый шестью деревянными столбами, под которыми по левую руку в углу – большой молитвенный цилиндр, приводимый во вращение нищим, специально приставленным к нему по своего рода конкурсу, так как должность фприносит некоторый доход. Под этим же навесом с раннего утра до поздней ночи можно встретить поклоняющихся монахов и простолюдинов. Вся наружная стена под этим навесом покрыта вставленными в нее большими каменными плитами, исписанными вырезанными китайскими текстами. Несколько плит находится и на боковой стене на левую руку от смотрящего в ворота.

Далее, зайдя под ворота направо и налево в плохо освещенных помещениях, за решетчатыми перегородками, он увидит четыре обычных для каждого буддийского храма статуи (по-тибетски – чжал-чен-ши [33]33
  Четыре великих царя – четыре небожителя, относящиеся к числу «чувственных» небожителей первого из трех миров – «камадхату» («мира чувств»); боги-хранители, каждый из которых оберегает одну из четырех сторон света. Они являются защитниками мира и борцами со злом, каждому подчинен легион сверхъестественных существ для защиты дхармы, т. е. Высшей Реальности, лежащей в основе всего Мироздания и поддерживающей его в гармонии.


[Закрыть] – «четыре великих царя» или санскрит. – махараджи) – по две статуи с каждой стороны прохода, обращенных лицами во двор, вышиною в 4–5 аршин. Миновав их, вступают в довольно просторный двор, именуемый Чям-ра, где происходят богослужения, требующие большого числа духовенства, главным образом во время собрания духовенства окрестных монастырей, именуемого Лхаса-монлам, в этом дворе рассаживаются высшие ученые и старшие монахи монастыря Брайбун. По левую руку от вошедшего, у самых дверей, стоит каменная, вышиною около одного аршина, тумба, на верхнем конце которой укреплено железное приспособление для сжигания воскурений, которые, по-видимому, здесь уже давно не производились. Тумба эта стоит перед написанным на стене изображением бородатого героя с женой и сыном, героя, покорившего Тибет и подарившего его далай-ламе. Это монгольский Гуши-хан[34]34
  В 1640 г. Гуши-хан вторгся в Тибет по просьбе далай-ламы V Агван-Ловсан-Чжямцо (1617–1682), подавил выступление светских князей против последнего и своим военным вмешательством закрепил институт религиозно-политической власти далай-ламы в Тибете. (Прим. Р. Е. Пубаева.)


[Закрыть]. Он изображен беседующим с первым банчэн-ринбочэ, своим влиятельным современником. Легенда говорит, что изображение его было воспроизведено здесь по приказанию облагодетельствованного им пятого далай-ламы. Спустя некоторое время оно чудесным образом произнесло: «Мне одному скучно, дайте мне собеседника». Тогда к нему подрисовали банчэна, которым он удовлетворился, но еще раз проявил чудесное неудовольствие по поводу того, что далай-лама при посещении храма Чжу входит через главные ворота, заставляя таким образом «его, старца, вставать очень часто». Вследствие этого далай-лама, ради того чтобы не беспокоить старика, доныне входит через вторые западные ворота и проходит далее по узкому проходу, соединяющему Шин-ра с Чям-ра. Затем, у северной стены под навесом, устроена высокая каменная кафедра для восседания далай-ламы во время помянутых богослужений, а по обе стороны – скамейки для настоятелей отдельных дацанов.

Пройдя этот двор, поклонник уже подходит к собственно храму Большого Чжу, ныне представляющему квадратное здание, каждая сторона которого равна приблизительно 20 саженям. Внутри него маленький дворик, обнесенный невысокой деревянной решеткой и называемый Чилхордин, т. е. «круговой навес». В этом дворе находится большая статуя Будды будущего мира в обыкновенной позе Майтреи (по тибетски – Чжамба) из золотистого металла. Лишь только войдешь в этот двор через единственные двери, обращенные на запад, и начнешь обход, подчиняясь общему обычаю ламаистов, т. е. посолонь, то в стенах встречаются маленькие двери, ведущие в отдельные комнаты со статуями разных божеств, перед коими горят светильники в разной величины лампадах, между которыми мною каменных.

Общее устройство этих комнат таково. По стенам на каменных или глиняных скамейках аршин в 1,5–2 вышины находятся статуи божеств. Середина комнаты занята столбом, вокруг которого размещены светильники. Огромное большинство этих статуй глиняные, раскрашенные в соответствующие цвета. Лица у многих золоченые.

Не все божества пользуются одинаковым почетом, и посетитель сразу может отличить более чтимых. Так, в середине северной стены находится комната с большим числом светильников, среди коих находятся 4–5 золотых лампад и большие каменные с прислуживающими при них ламами. В этой комнате помещена весьма чтимая статуя «Десятиликого» Арьябало, или Авалокитешвары (по-тибетски – Туг-чжэ-чэн-бо – «Великомилосердный», или Чжян-рай-сиг – «Видящий глазами»), перерожденцами которого считаются далай-ламы. Статую эту, по преданию, слепили из смеси разных благовонных трав по приказу царя Срон-цзан-гамбо и поместили в ней также сандаловую статую того же Авалокитешвары, привезенную из Индии.

К этому присовокупляют еще предание, что в год железной собаки, т. е. в 650 г. нашей эры, сам царь с двумя супругами, непальской и китайской царевнами, слился с этой статуей, проникнув вовнутрь ее[35]35
  Эту дату смерти царя Срон-цзан-гамбо дает китайская датировка.


[Закрыть]. Согласно такому поверью, ее принято называть в литературе Тугчжэ-чэнборан-чжон-нья-дан, что значит «самопоявившийся, полный пятью Великомилосердный», подразумевая, что она состоит: во 1-х, из главной статуи, во 2-х, сандаловой, привезенной из Индии, в 3-х, царя Срон-цзан-гамбо, и в 4-х и 5-х, двух цариц, жен этого царя. Статуя Арьябало, сделанная по приказанию Срон-цзан-гамбо в его именно рост, стоит на полу, и лицо его – вровень с лицом человека среднего роста.

Далее через одну комнату, над лестницей, на антресолях под самым потолком, находится большая глиняная и раскрашенная статуя в платье Цзонхавы, сделанная, по-видимому, в натуральную величину еще при жизни самого реформатора ламаизма и сидящая обращенной лицом в южную сторону. Про эту статую говорят, что ее сделали по приказанию и указанию еще хана Срон-цзан-гамбо, который-де предсказал, что впоследствии явится такой лама, который в сильной степени распространит буддийское вероучение. Когда сам Цзонхава увидел ее, то признал в ней самого себя, о чем сообщил посторонним. Те тогда были изумлены действительно поразительным сходством и воздали почести как статуе, так и самому великому ламе. Перед этой статуей горят три золотых светильника, и при них постоянно сидит лицом к западу монах, читающий разные молитвы Цзонхаве.

Еще через одну комнату находится уже главная святыня: статуя Шакьямуни больше человеческого роста. Перед комнатой этой статуи устроена особая площадка, где висят два небольших колокола желтой меди (весом около 3 фунтов каждый). Богомолец, прежде чем войти к святыне, ударяет в один из этих колоколов деревянным языком, оповещая о своем приближении и увеселяя Будду музыкой.

Статуя Будды находится в особом, открытом с трех сторон киоте, поставленном почти посередине квадратной комнаты (2,5 × 2,5 сажени). Лицевая сторона киота совершенно открыта, и крыша поддерживается двумя столбиками с вьющимися вокруг них драконами довольно хорошей работы. Перед ним устроены одна ниже другой две длинные узкие полки, на коих расставлены жертвенные чаши и, преимущественно, золоченые лампады (сэргон). Пол этого балдахина-киота поднят над полом комнаты приблизительно аршина на полтора. Поэтому поклоняющийся, чтобы приложиться к коленям статуи, должен подняться по ступенькам лестниц, приделанных с правой и левой стороны статуи к отверстиям (около аршина шириною, в 1,5–2 аршина вышиною) в боковых стенках этого медного, золоченого киота. Обычно богомолец подходит сначала к правому колену.

Внутри киота, направо от входящего, сидит лицом на юг (лицо Чжу обращено на запад) так называемый ханьер-чэн-бо, что можно перевести как «старший святильщик», который почти непрерывно читает молитвы к Будде и в то же время следит за прикладывающимися богомольцами. В дни больших праздников, когда богомольцы приносят много хадаков, налево от поклоняющегося становится молодой монах, который собирает хадаки и кладет на шею статуи. Когда же их наберется много, он снимает их.