Текст книги "Книга с местом для свиданий"

Горан Петрович
Книга с местом для свиданий

Подход

В котором говорится

о печальном стебельке полыни,

о загадочной работе,

загадочном писателе

и сафьяновом переплете,

о высоте наших гор,

нежном аромате, исходящем от девушки

в шляпке колоколом,

о мрачном аквариуме,

пористых стенах

и о том, может ли образоваться

плесень в банке

с абрикосовым джемом,

открытой в понедельник.

1

Фраза была на сербском. Как, впрочем, и следующая. Ручной набор. Напечатано кириллицей. Между строк проглядывал отпечаток с оборотной стороны листа. Бумага, изначально совершенно белая, в некоторых местах под действием вездесущего времени пожелтела.

Ожидая, пока молодой человек рассмотрит начальную страницу книги, загадочный человек делал вид, что разглядывает кабинет, эту давно не беленную комнатенку в самом конце сужающегося коридора. В кабинете, точнее комнате общего назначения, по размерам довольно тесной, находился обшарпанный шкаф для архивных документов с неоднократно выламывавшимся замком, стоячая вешалка, два расшатанных стула, письменный стол и горшок с грустным стеблем полыни. Письменный стол был небольшим, с облезшим лаком и изрезанными краями, на нем едва умещалось шесть довоенных томов словаря издательства «Матица српска», послевоенный Орфографический словарь и груда свежеотпечатанных газетных текстов за эту неделю.

Свет в комнатенке был совсем слабый, вид из окна почти полностью заслоняли безобразные плечи соседнего административного здания, поэтому, чтобы увидеть румяный краешек солнца, нужно было ждать полудня, который никогда не длился здесь более четверти часа, и то при условии, что небо не затянуто облаками – как сейчас, в конце ноября. Видимо, из-за этого молодой человек сидел скрючившись, уткнувшись лицом в раскрытую книгу. Прочитав первую страницу, он осторожно перевернул ее, но лишь затем, чтобы быстро пробежать взглядом по следующим строчкам, после чего закрыл книгу и принялся внимательно изучать переплет из сафьяна холодного красного оттенка, безусловно, слишком изысканный по нынешним временам.

– Итак? – сказал человек, причем ни одна черта на его лице не изменилась настолько, что бы стать достойной описания.

– Итак?! – задумчиво произнес молодой человек, который хотя и предполагал, чего от него сейчас потребуют, пытался тем не менее выиграть несколько лишних мгновений для раздумий.

– Итак, решайте, согласны вы или нет! – едва заметно нахмурился человек.

– Я не уверен… – начал Адам Лозанич, студент последнего курса филологического факультета, писавший сейчас дипломную работу на отделении сербского языка и литературы и одновременно трудившийся корректором по договору в журнале о туризме и природе под названием «Наши достопримечательности». – Я не знаю, что вам сказать, ведь это уже не рукопись, а книга.

– Разумеется, не рукопись, но важно только, чтобы вы соблюдали мои условия. А именно, не оставлять никаких записей или других письменных следов нигде, кроме как на предмете вашей работы. Подразумевается полная конфиденциальность. Если вы считаете, что гонорар недостаточно высок, я готов предложить вам… – тут человек доверительно нагнулся к его уху.

Адама поразила даже та сумма, которая была названа вначале. Теперь она оказалась удвоенной, и он мог бы безбедно прожить на нее пять-шесть месяцев, не беспокоясь о плате за жилье, завершить наконец-то дипломную работу и окончить университет. Вместе с гонораром от журнала «Наши достопримечательности» как раз бы хватило на то, чтобы справиться с безденежьем.

– Это великодушно. Но ведь такого рода работа имеет смысл только в том случае, если… как бы это поточнее выразиться… если ее совершают по отношению к рукописи. Книга уже напечатана, дело сделано, и теперь корректурой или правкой ничего особенно и не исправишь. Кроме того, я просто не представляю, что сказал бы на все это автор, этот самый… – продолжал колебаться молодой человек, снова раскрывая сафьяновый переплет, под которым на внутренней заглавной странице было крупными буквами напечатано «МОЕ НАСЛЕДИЕ», а ниже, мелким шрифтом: «Написал и издал за собственный счет г-н Анастас С. Браница, литератор».

– Я уверен, что он не будет иметь ничего против, его нет в живых уже добрых пятьдесят лет, – несколько натянуто усмехнулся человек. – Хочу подчеркнуть, родственников у него нет. Но даже если бы они и были, данный экземпляр является частной собственностью, и я считаю, что с полным правом могу внести в него какие угодно исправления. Я, например, могу, если мне захочется, подчеркивать, писать на полях, могу, в конце концов, даже вырывать целые страницы, если они мне не нравятся. Собственно говоря, я хочу, чтобы вы просто произвели небольшие изменения в соответствии с моими пометками и рекомендациями моей супруги. Ваш Главный сказал, что вы очень старательны. Я ведь тоже близок к вашей профессии и считаю, что это лучшая рекомендация для человека, занимающегося нашим ремеслом…

Адам Лозанич положил обе ладони на переплет книги. За все то время, которое он потратил на подготовку к экзаменам, когда ему приходилось решать, какие именно книги из длинных списков рекомендованной литературы читать в первую очередь, у него сложилось впечатление, что таким способом можно почувствовать токи, которые исходят от того или иного текста. И теперь, прежде чем взяться за чтение, он всегда практиковал это безобидное суеверие. Несмотря на холодный переплет из кожи под названием сафьян, книга была теплой, несомненно, живой, ее тайный пульс внятно бился под пальцами молодого человека. Словно совсем недавно написанная, она не отличалась от только что законченных рукописей, еще жарких от лихорадочных тревог и надежд их авторов. Возможно, именно эта теплота и подтолкнула Адама.

– Хорошо, я попробую, – сказал он. – Не хотелось бы брать на себя обязательств относительно окончания работы, объем довольно большой, кроме того, за это время правила правописания неоднократно менялись, пунктуация здесь совершенно невозможная, вы и сами, должно быть, заметили точку после названия, а самый изменчивый компонент это, конечно же, лексика… В сущности, я не вполне понял, где именно требуется мое вмешательство.

– Когда вы сможете начать? – не ответив на вопрос, спросил загадочный человек.

– Завтра с утра, к сегодняшнему вечеру я слишком устану, газетные тексты печатают очень мелким шрифтом, и при этом в них полно ошибок. Буквы так и мельтешат у меня перед глазами, даже когда зажмурюсь. А завтра я мог бы начать прямо с утра… – говорил и говорил молодой человек, он был гораздо многословнее, чем того требовала ситуация, словно хотел уйти от вопроса, на что ему, собственно, решиться.

– Тогда ровно в девять. И не опаздывайте. Если я не смогу прийти, вас будет ждать моя супруга, – вставая, проговорил работодатель и вышел из комнаты.

Адам Лозанич остался сидеть, уставившись на календарь, криво прибитый к внутренней стороне только что захлопнувшейся двери. Передвижной квадратик обрамлял как раз 20 ноября, понедельник. Вас будет ждать моя супруга?! А где?! И что все это вообще может значить?! А что, если загадочный человек узнал его тайну? Он обмер. Хорошо, пусть так, но ведь он был уверен, что никогда никому о ней не рассказывал. Уже около года ему иногда начинало казаться, что во время чтения он встречает других читателей. Раз за разом во время таких нечастых встреч перед ним все более и более ясно проступали черты этих других, в большинстве своем незнакомых ему людей, которые одновременно с ним читали одну и ту же книгу. Некоторые детали он помнил так хорошо, словно их действительно прочувствовал. Прочувствовал всеми своими органами чувств. Разумеется, он никогда никому об этом не говорил. Его бы сочли ненормальным. Или, в лучшем случае, человеком со странностями. По правде сказать, когда он начинал серьезно размышлять о столь странных вещах, он и сам приходил к выводу, что его личность опасно балансирует на границе здравого разума. Или же все это лишь грезилось ему от избытка прочитанных книг и дефицита реальной жизни?!

А поскольку раздумывал он о чтении, то в голову ему пришло, что пора бы уже заняться тем, что пока еще обеспечивало ему кусок хлеба. Новые тексты ждали на столе, он очинил карандаш и принялся за дело, изредка заглядывая в орфографический словарь или открывая то тот, то другой том Словаря сербского языка. Статей перед ним была целая груда, но работу ему облегчал сам ответственный редактор, требуя, чтобы он обращал внимание исключительно на корректорскую сторону дела. Более того, ему запрещалось даже думать о том, чтобы изменить порядок слов или заменить какие-то слова или данные.

– Лозанич, имейте в виду, не занимайтесь напрасным трудом, не выходите за рамки вашей компетенции! – именно так, строго, несколько раз повторил редактор, не стесняясь при этом прямо перед ним стряхивать перхоть с воротника и плеч своего темно-синего двубортного пиджака.

– Простите, господин редактор, но здесь вкралась чисто техническая ошибка, как я могу пропустить, что высота горы Копаоник составляет почти две тысячи пятьсот метров, в то время как официально признанным фактом, и я проверил это по картам, является то, что Панчичев пик возвышается над уровнем моря лишь на две тысячи семнадцать метров, – не выдержал однажды юный сотрудник.

– Почти?! А это слово «почти» для вас что-нибудь значит?! Короткое слово, но оно-то и покрывает эту разницу. И где вы видите ошибку? Лозанич, вы филолог-сербист, филолог, правда, не очень квалифицированный, но вы никак не географ. Подвижки земной коры происходят постоянно. Да и вообще, есть у вас хоть капля национальной гордости?! Не хотите же вы, надеюсь, сказать, что нужно округлить до двух тысяч метров?! Вам что, жалко! Да если бы это зависело только от меня, я бы вообще написал три тысячи! Идите и больше не возникайте со своей обывательской мелкотравчатостью и жалким малодушием, – при этих словах редактор даже оставил в покое перхоть на своем воротнике и раздраженно махнул рукой в сторону двери.

«Наши достопримечательности» выходили два раза в месяц. Обязанностью Адама Лозанича было по понедельникам приходить в редакцию и просматривать статьи, присланные постоянными корреспондентами со всех существующих и несуществующих концов страны. Так что полученный сегодня заказ был удачей, и с этой точки зрения в его распоряжении есть целая неделя, чтобы выполнить самую высокооплачиваемую работу за всю его карьеру корректора и редактора. И возможно, именно поэтому молодой человек не удержался и исправил часть вступительной статьи праздничного номера, где с большим размахом расписывались богатейшие возможности отечественной охоты. Он вычеркнул из текста «северного оленя», приписав на полях: «Неверно. Как известно, у нас это полярное животное не водится».

2

Около трех часов, закончив последнюю статью, что-то насчет корпоративного туризма, молодой человек натянул куртку и упаковал книги в спортивную сумку. В редакции журнала не было ни орфографического, ни толкового словаря, так необходимых каждому редактору. Внимательный даже к малейшим отступлениям от нормы, Адам был вынужден постоянно таскать все эти килограммы на себе, поскольку во второй половине дня его «помещение общего назначения» использовали уборщицы, а по ночам здесь дремал старик-сторож.

Свод ноябрьского неба сгустил свой цвет до чернильного черно-синего, грозившего началом дождя. Шагая по улице Теразие в направлении крошечной квартирки, которую он снимал на мансардном этаже в нижней части крутой Балканской улицы, он вспомнил загадочного человека и, резко изменив планы, втиснулся в битком набитый автобус с тем, чтобы попасть к Национальной библиотеке. Адам решил посмотреть там, кто же этот господин Анастас С. Бранила, автор настолько ценной книги, что владелец переплел ее в драгоценную сафьяновую кожу. Там, в Национальной, работал его приятель Стеван Кусмук, большой умница, который, в срок закончив университет и не привыкнув сидеть без дела, согласился на общественных началах поработать в главном читальном зале. К счастью, читателей в тот день было немного, и друг имел возможность подключиться к почти двухчасовым поискам в каталогах, библиографических и энциклопедических словарях и справочниках. Никакого Браницы нигде не было.

– А ты уверен, что его зовут именно так? Странно, если он когда-нибудь хоть что-то опубликовал, то здесь это где-то должно быть зафиксировано… – уже позже в библиотечном буфете морщил лоб Кусмук, не терпевший недоразумений такого рода. На факультете он был известен тем, что в курсовых и семинарских работах приводил такое огромное количество ссылок, что их объем зачастую превышал сам текст.

– Да, то есть, вероятно, значит, придется мне проверить… – ответил Адам, не хотевший раскрывать причину своего интереса, и, уже собравшись уходить, вдруг заметил хорошенькую девушку в шляпке колоколом, которая из читального зала направлялась прямо к ним в буфет, должно быть, для того, чтобы, как и они, взбодриться чашкой кофе или чая.

– Скажи-ка, а какие книги она взяла? – спросил он Стевана, взглядом продолжая следить за девушкой и нисколько не сомневаясь, что друг запомнил это, разумеется, если девушка именно ему отдавала требование с вписанными в него книгами, которые следовало принести из хранилища.

– «Энциклопедический английско-сербско-хорватский словарь» Светомира Ристича, Живоина Симича и Владете Поповича, первый том от «А» до «М» включительно, репринтное издание издательства «Просвета», Белград, 1974 год, – с готовностью продекламировал приятель, у него действительно была прекрасная память.

Несколько мгновений Адам Лозанич раздумывал, подождать ли ее или самому пойти в главный зал, заказать ту же книгу и там подстеречь ее возвращение. Он надеялся, что сегодняшний день как раз один из тех, когда ему удается настолько глубоко проникнуть в текст, что он начинает различать там и других читателей. Так в конце седьмого семестра у него начался многообещающий роман с одной сокурсницей, самой красивой девушкой с отделения общей литературы, но когда он попытался завязать разговор с ней в реальности, она попросту повернулась к нему спиной.

– Вы любите прогулки вдоль реки? – не сдавался он, надеясь, что она вспомнит их одновременное чтение рассказа, в котором реалистически и подробно описывался берег реки, где они не далее как вчера провели несколько послеполуденных часов.

– Люблю, но только если ты на другом берегу, – иронично заметила она так громко, что это услышал не только он.

Всю следующую неделю Адам не решался заглянуть в актовый зал, где происходил этот разговор, ему казалось, что ее звонкий смех по-прежнему продолжает звучать под сводами здания на Студенческой площади.

Так что и с этой красоткой в шляпке колоколом он вряд ли мог на что-то рассчитывать, не познакомившись с ней на самом деле. Совместное чтение, с озабоченностью подумал Адам, превращается в навязчивую идею, которая может завести слишком далеко.

– Кусмук, скажи, а если ты очень увлечен какой-то книгой, не бывает у тебя ощущения, что ты не один, что рядом с тобой находятся такие же читатели, как ты, так же увлеченные этой книгой, которые благодаря стечению обстоятельств, по закону вероятностей одновременно с тобой погрузились в ее чтение в какой-то другой части города, а возможно, в другом городе или даже в другой части света? – проговорил он и тут же пожалел об этом.

Товарищ с изумлением смерил его взглядом. Ему даже потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Но, собравшись с мыслями, он открыл рот, и речь его полилась:

– Существует три вида читателей, по классификации старого педанта Гёте. Первые наслаждаются, не вынося суждений, третьи выносят суждения, не наслаждаясь. А те, что между ними, выносят суждения, наслаждаясь, и наслаждаются, вынося суждения. Такие читатели, по сути дела, заново создают художественное произведение. Роллан Барт, со своей стороны, говорит… Юрий Тынянов… Ханс Роберт Яус… Вольфганг Изер… Науман… Теория рецепции литературного произведения… Открытое произведение… Горизонт ожиданий… Конкретизация текста… Треугольник – автор – произведение-публика… Семиотика… Формирование знаковой цепи… Рекомендую твоему вниманию, хотя там речь идет о сфере живописи, и недавно переведенное исследование Вильгельма Уорингера «Абстракция и погружение в чувственное восприятие»…

Однако Адам Лозанич его не слушал. Он смотрел на девушку в шляпке колоколом. Смотрел, как она пьет чай, и находил удивительную гармонию в ее совершенно обычных движениях. Смотрел, как она встает и проходит мимо него, оставляя за собой нежный аромат. Только большая завтрашняя работа удержала молодого человека от того, чтобы встать и пойти за этим ароматом, заказать в читальном зале тот же словарь, чтобы – а вдруг повезет! – встретиться возле одних и тех же понятий. Поэтому, выходя из здания Национальной библиотеки, он уносил в груди чувство сожаления. Осенние краски парка Карагеоргия были неяркими. Собаки таскали на поводках по дорожкам и вокруг памятника Вождю своих хозяев. Позолоченные кресты Храма Святого Саввы, стоявшего десятилетиями недостроенным, бдели в сумраке, распластавшемся на крышах Врачара. Примерно в это время и заморосил дождь.

3

До его мансарды ходу было с добрый, а может, и более чем с добрый час. Ни в один автобус, трамвай или троллейбус было не втиснуться. Тем более с набитой сумкой. Отказавшись от поездки, Адам спустился вниз к площади Славия с лучеобразно расходящимися от нее улицами, по какой-то непонятной ему причине обошел ее по кругу в направлении, противоположном круговому движению транспорта, пройдя мимо неоновой вывески «Макдоналдс», мимо толпы на остановке «двойки», «девятнадцатого» и «двадцать второго», мимо лепящихся друг к другу киосков и промокших палаток уличных торговцев мелочами, постоял возле знаменитой «Дыры Митича», на месте некогда задуманного здесь самого большого на Балканах Торгового центра, так никогда и не построенного, а потом так никогда не разрушенного, и продолжил шагать дальше, мимо продавцов каштанов, семечек и жвачки, мимо мрачного отражения старого отеля «Славия» в затемненных стеклах его нового корпуса, снова мимо вывески «Макдоналдс» и, наконец, влился в воронку улицы Немани, сужавшуюся в сторону Центрального железнодорожного вокзала. Шесть томов словаря издательства «Матица српска», один орфографический плюс загадочная книга в сафьяновом переплете становились все тяжелее, ремень сумки, сколько бы он ни перебрасывал ее с одного плеча на другое, врезался в тело, причиняя боль. Продвижение к дому давалось мучительно, Адам с трудом протискивался между автомобилями, которыми были заставлены столичные тротуары, волосы его стали мокрыми, одежда промокла насквозь. Поравнявшись с римскими цифрами MDCCCLXXXIV и сломанными часами на фасаде Центрального вокзала, он свернул вверх. Там, у подножия крутой Балканской улицы, находилась недлинная улица Милована Миловановича, теперь почти забытого государственного деятеля, юриста и дипломата начала века. Адам жил через два дома от отеля «Астория».

Как бы он ни устал, как бы ни спешил, Адам всегда останавливался, чтобы поглазеть на швейцара, одетого в помпезную униформу, по-генеральски разукрашенную фантастическими эполетами, золотыми шнурами и лампасами, что не вполне гармонировало с замызганным холлом отеля. Каким бы он ни был усталым, Адам никогда не упускал случая бросить взгляд и в направлении забегаловки «Наше море», напротив своего дома. Судя по названию, по жалостливо одинокому, пыльному высушенному крабу в витрине, по печально обвисшим и спутанным сетям, которыми без особой фантазии были украшены пропитанные запахами стены и потолок, это запущенное заведение когда-то было рыбным рестораном. От прежней роскоши осталось сейчас только то, что «Наше море» походило на большой наполненный табачным дымом аквариум, в котором преобладала стайка постоянных посетителей, сидящих над чашечкой приторно сладкого кофе и тридцатиграммовыми стопками полынной настойки, молча облокотившись на стол или вяло пересказывая друг другу одни и те же истории. Эта самая забегаловка была видна и из окна мансарды, которую снимал Адам. Вблизи находившиеся в этом мрачном аквариуме, сбившиеся группками люди производили впечатление каких-то заколдованных существ, запутавшихся в тех самых обвисших сетях, существ, которым никто не рад, которые никому не нужны, поэтому они и проводят здесь добрую часть дня и ночи, досиживая обычно до самого закрытия, как до малого судного часа. Снаружи, с улицы, казалось, что, открывая рты с печально опущенными уголками губ, они или тяжело дышат, или беззвучно, по-рыбьи разговаривают.

На двери квартирки Адам Лозанич обнаружил прикрепленную сегодня утром им же самим записку, в которой он сообщал хозяину, что сможет внести плату через несколько дней, когда получит гонорар от журнала «Наши достопримечательности». Рантье Мойсилович, красноречивый господин средних лет, по всему Белграду заключал договоры о пожизненном содержании престарелых владельцев недвижимости, у которых не было родных, а после их смерти, перепланировав доставшиеся ему в наследство квартиры, сдавал их жильцам. Он постоянно жаловался, что его бизнес себя не оправдывает, что он балансирует на грани банкротства, что лекарства и еда безумно дороги, а старики с невероятным упорством цепляются за существование в любом его виде и еще постоянно капризничают… С другой стороны, арендная плата за жилье очень низка… Вот, например, ему, Лозаничу, он сдает мансарду в таком прекрасном районе по цене гораздо ниже рыночной… Разумеется, на самом деле плата была головокружительно высока, а жилье это, хотя и находилось в самом центре города, не отличалось особыми удобствами. Не слишком просторное даже для одного человека, оно представляло собой одну из частей большой квартиры, поделенной теперь на три обособленных, причем Мойсиловичу, каким-то образом умудрявшемуся в обход законов получать все необходимые разрешения, пришлось проложить целую запутанную сеть из электрических и телефонных проводов, труб отопления и водопроводных подводок и разводок для трех миниатюрных санузлов… Адам занимал среднюю мансарду; ту, что была слева от него, снимала семья с двумя детьми дошкольного возраста, а в правой поселился вечно хмурый уличный торговец сувенирами. Стены квартиры Адама, изначально внутренние, были настолько пористы, что не могли служить преградой звукам вечных ссор между соседскими мальчиком и девочкой, прерываемых криками их родителей. Молчаливый в отличие от них продавец изготовлял у себя на дому сувениры душещипательного содержания, главным образом это были композиции из засушенных цветов под стеклом, и от него доносилось постоянное постукивание молотка, причем рамки он обычно принимался сколачивать в самое невероятное время. Таким образом, тишину в средней квартире можно было обнаружить только в водопроводном кране, так как по какой-то непонятной причине вода часто пропадала неизвестно куда.

Но на этот раз, возможно из-за дождя, вода в кранах клокотала. Молодой человек разделся, потрогал указательным пальцем брови и редкие волоски на груди, принял душ, надел фланелевую пижаму, закутался в одеяло и перекусил тем, что нашлось, а нашелся прошлогодний абрикосовый джем и кусок вчерашнего ржаного хлеба.

– В банке джема, открытой в понедельник, никогда не заведется плесень! – Раз в неделю мать автобусом посылала ему домашнюю еду, а по телефону сопровождала ее советами. – А книгу ни за что не открывай первый раз во вторник. Испокон веков понедельник считается самым хорошим днем для начала. Вторник – день пропащий, пустой. Я бы даже сказала, просто никудышный.

Улыбнувшись при воспоминании об этих словах, которые были чем-то вроде тайного компонента абрикосового джема, Адам Лозанич сообразил, что сегодня как раз понедельник. И может быть, именно поэтому, несмотря на то что он устал, продрог, да к тому же еще и расстроен тем, что в Национальной библиотеке упустил возможность попытаться читать вместе с девушкой, окруженной нежным ароматом, он, только благодаря присказке своей матери, взял в руки загадочную книгу, переплетенную в сафьян.

– МОЕ НАСЛЕДИЕ. Написал и издал за собственный счет господин Анастас С. Браница, литератор, – прочел он вслух заглавную страницу, а удары молотка ознаменовали начало работы сувенирщика над очередной композицией из засушенных цветов.

– Белград, тысяча девятьсот тридцать шестой год! – умышленно повысив голос почти до крика, прочитал он и мелкие буквы и цифры, зная, что сосед не переносит громкого чтения, – этот мрачный тип не раз говорил ему, что не обязан слушать его декламации.

– Сосед, и откуда вы только выкапываете ваши стишки?! Читали бы лучше то, что все нормальные люди читают, вот у меня, например, до праздников нет времени даже заглянуть в газету, и было бы совсем неплохо работать и слушать от вас новости. Расходы можно поделить – вы покупаете ежедневные газеты, а я еженедельники… – такими словами он встретил его как-то раз, давно уже, столкнувшись с ним внизу, на стоянке, после экзамена по литературе Ренессанса и барокко.

Перелистнув последнюю страницу книги, Адам Лозанич из всех общепринятых сведений нашел только следующее:

«Типография „Глобус", Космайская улица, двадцать восемь, телефон двадцать два, тире, семьсот девяносто четыре».

Постукивание затихло. Но только для того, чтобы прозвучал раздраженный голос:

– Потише можно?!

После этого молоток снова застучал с равномерностью метронома, а молодой человек принялся рассматривать переплет. Марокен исключительно тонкой выделки. Крашеная козья кожа, усыпанная крошечными запятыми пор. Такой, самого высшего качества и красоты, веками изготовлялся в марокканском городе Сафи, по которому и получил свое название. Книга загадочного человека и, как выяснилось, загадочного автора была переплетена именно в такую кожу, а не в ее дешевую имитацию, которую в наше время переплетчики обычно стараются подсунуть клиентам. Вдоль кромки и по корешку тянулась мастерски вытисненная ветвь виноградной лозы.

Снова раскрыв книгу и пропустив заглавную страницу, Адам прочитал нечто вроде эпиграфа, напечатанного курсивом в черной рамке: «Этот роман появился благодаря огромной и неразделенной склонности к мадемуазель Натали Увил, одаренной художнице и жестокой возлюбленной, поэтому его окончательная версия посвящена всем предкам моего рода и блаженной памяти моей матери Магдалины, скончавшейся от коварной лихрадки 3 октября 1922 года В день святого Йована 7/20 января 1936 года – Анастас С. Браница».

Да, глаз корректора, трудившегося по договору в журнале «Наши достопримечательности», сразу заметил недостающую точку после года. А потом и отсутствие буквы «о» в слове «лихрадки». Но он был совершенно уверен, что заказчика интересуют вовсе не такие исправления. Что бы ни значили слова: «Вас будет ждать моя супруга!», Адам Лозанич успокаивал себя тем, что так или иначе, а чтение он все-таки начал в понедельник, благоприятный день для любого начала. К завтрашнему утру он выспится, отдохнет и поймет, что нужно делать. Однако, не в силах устоять, он взял карандаш и втиснул между «лих» и «радка» пропущенную букву «о». И это слово, это трепещущее слово заставило его заметить, что и сам он дрожит как в лихорадке. Неужели простудился?! И как раз тогда, когда у него такая важная работа! И такая высокооплачиваемая!

– Надо заварить чай, – произнес он громко, потому что, как всегда, из-за соседского стука не мог сразу расслышать собственных мыслей.

Тем временем оказалось, что наличие воды в кранах от дождя не зависит. Хотя на улице лило и капли барабанили по крыше, из смесителя в импровизированной кухне послышался хрип, а затем потекла совершенно сухая тишина.

– Спать! Немедленно спать! – кричали на мальчика и девочку родители в соседней квартирке.

С ними молодой человек никогда не вступал в дискуссии. Ему было жалко и невоспитанных детей, и родителей-неврастеников. Они работали посменно, и когда ночная смена у них совпадала, Адам вечером, не обращая внимания на протесты продавца сувениров, читал через тонкую стенку одиноким малышам «Избранные истории» из курса детской литературы, благодаря чему, по-видимому, именно на экзамене по этому предмету он продемонстрировал блестящие знания и получил высший балл.

– Спать! Немедленно спать!

И, словно это приказание было обращено к нему, Адам Лозанич, студент-дипломник филологического факультета, внештатный сотрудник журнала «Наши достопримечательности» и жилец квартиры в доме напротив забегаловки «Наше море», принялся укладываться.

Он еще раз из любопытства раскрыл книгу. Теперь в самом начале. Фраза была на сербском. Как, впрочем, и следующая. Та же самая, на которую сегодня утром он бросил мимолетный взгляд в своей каморке, называвшейся кабинетом. Ручной набор. Напечатано кириллицей, на бумаге, местами пожелтевшей под действием вездесущего времени: «Вокруг, насколько хватало взгляда, простирался прекрасный в своей роскоши сад…»

И тут, несмотря на стук молотка, трудившегося над рамками, он почувствовал страшную сонливость. Книга незаметно выскользнула из рук молодого человека и сама захлопнулась.