Текст книги "Перебежчики из разведки. Изменившие ход «холодной войны»"

Разрушитель

В воспоминания, написанные после благополучного обоснования в Москве, Филби вставил невинную деталь, запутывающую драму Волкова. Его описание, как и вся книга, – это продолжение, теперь уже из вынужденной ссылки, войны, которую он всю жизнь вел против западной демократии. Как и многое другое из написанного им, это паутина лжи и полуправды, которой опутан скелет подлинных событий, причем и сам скелет событий местами подправлен. Ниже впервые приводится полная история дела Волкова, а основные выдумки Филби отмечены по ходу повествования.

Константин Петрович Волков приехал с женой Зоей в Стамбул из Москвы 19 мая 1945 года. Они ехали по советским дипломатическим паспортам номер 10408 и 10409, муж был назначен вице-консулом в советское генеральное консульство. На самом деле Волков, которому было чуть больше тридцати лет, являлся подполковником разведки НКВД, до этого работал в штаб-квартире НКВД в Москве и был направлен в Турцию в свою первую заграничную командировку. Из последующего ясно: он заранее решил для себя, что это будет его последняя командировка.

Хотя дело Волкова прогремело лишь пару недель спустя после дела Гузенко и должно располагаться по хронологии после него, на самом деле оно началось двенадцатью днями раньше, 27 августа 1945 года. В этот день мистер Пейдж, британский вице-консул в Стамбуле, то есть ровня Волкову в дипломатической иерархии, получил письмо от своего советского коллеги с просьбой принять его в 22 часа того же дня или на следующее утро «по срочному и важному делу». К письму Волков приложил визитную карточку и попросил, чтобы на встрече присутствовал переводчик, предпочтительно англичанин. В знак согласия Волков просил Пейджа прислать в советское генконсульство свою визитную карточку или позвонить и попросить сотрудника консульства, чтобы приехал кто-нибудь «для обсуждения вопроса об одном советском гражданине».

Чтобы понять слоновью тонкость этого подхода, нам нужно вернуться в атмосферу первых послевоенных месяцев. Бегство было тогда в новинку как идея и как практика. Как Гузенко потратил часы на походы в редакцию газеты, так и Волков потратил несколько дней, когда послал свою визитную карточку непонятно для чего. Так, во всяком случае, воспринял его «послание» Пейдж. Он обсудил вопрос с генконсулом Л. С. Херстом, и оба пришли к выводу не отвечать.

И снова вернемся к обстановке того времени. Никто из этих двух чиновников не имел никакого отношения к британским спецслужбам, которые в 1945 году и сами не сталкивались с явлением бегства из другого лагеря. Последний советский офицер разведки, который просил в Британии политического убежища, был, видимо, Георгий Агабеков[31]31
  В конце 1926 – резидент ИНО ОГПУ в Иране. С апреля 1928 – снова на работе в центральном аппарате ОГПУ (начальник сектора по Среднему и Ближнему Востоку ИНО). С октября 1929 – резидент советской нелегальной разведки в Константинополе. В 1930 бежал из Константинополя во Францию. Своё бегство объяснял несогласием с методами работы советских спецслужб и политикой Кремля. По другим сведениям, причиной бегства стал роман с преподавательницей английского в Константинополе. Вскоре после бегства опубликовал книгу-разоблачение: «OGPU: The Russian Secret Terror». Публикация привела к арестам сотен советских агентов в Иране (Персии) и других странах Ближнего Востока, а также к резкому обострению отношений СССР с шахом Ирана Резой Пехлеви. В августе 1937 года ликвидирован спецгруппой ИНО НКВД во Франции. – прим. ред.


[Закрыть]. Он в 1930 году пришел и обещал рассказать все, если Уайтхолл (улица в Лондоне, на которой находятся правительственные учреждения, синоним правительства. – Примеч. перев.) поможет ему жениться на английской девушке Исабель Стритер, в которую он безумно влюблен. В той истории тоже был турецкий элемент, потому что девушка была дочерью бывшего британского консула в Стамбуле. Но Херсту и Пейджу можно простить незнание той истории. Необычное дело Агабекова нельзя назвать прецедентом, ибо ничего такого в мире шпионажа не случалось ни после, ни до.

Итак, первая попытка подхода была проигнорирована. Русский напрасно прождал две недели, когда его терпение иссякло и он решил поднять уровень и ставок, и риска. 4 сентября он без предупреждения пришел в британское генконсульство. Нашелся и переводчик в лице сотрудника британского посольства Дж. Л. Рида, который неплохо говорил по-русски.

Когда Волков начал говорить, Пейдж сразу понял, что зря он не пошел навстречу Волкову в августе. Волков с порога заявил, что он не вице-консул, а заместитель резидента советской разведки в Турции и что у него есть важная информация для Британии, при условии что британское правительство соответственно вознаградит его за труды.

Он с самого начала предложил имена 314 советских агентов в Турции и не менее 250 – в Великобритании (эти имена, сказал он, заперты в чемоданчике, который находится в пустой квартире в Москве, что, если это правда, доказывало, что он готовился к своему шагу задолго). Двое из агентов в Британии, утверждал он, работают в Министерстве иностранных дел, ещё семь в британской разведывательной системе, и один из них «выполняет обязанности главы отдела британской контрразведки в Лондоне» (двое в МИДе, как потом выяснилось, были Бёрджесс и Маклин, а сотрудником контрразведки – скорее всего Филби, хотя описание подходило и к Роджеру Холлису). В качестве дополнения Волков предложил рассказать подробно о московской штаб-квартире разведки и о нынешних операциях советской разведки на Ближнем Востоке и в Иране, а также предоставить образцы печатей, штампов и удостоверений личности.

Был ещё один сногсшибательный элемент в рассказе Волкова, и он сильно затруднял процесс заключения сделки. В последние два с половиной года, уверял Волков своих слушателей, русские читают все шифрограммы между британским посольством в Москве и Лондоном, как идущие по дипломатическим каналам, так и по линии спецслужб. (Эта информация не была впоследствии ни разу не подтверждена, но, учитывая службу Волкова в московском Центре, она была воспринята весьма серьезно. Это могло означать, например, что перед встречами в верхах в Тегеране, Ялте и Потсдаме Кремль мог заранее знать позицию Запада на переговорах.)

Возникшее затруднение состояло в том, что, зная об утечке шифра на линии Москва – Лондон, Волков опасался, что шифротелеграммы могут перехватываться и на линии между британским посольством в Стамбуле и Министерством иностранных дел в Лондоне. Поэтому он настаивал на том, чтобы его предложения были отправлены в Лондон медленным, но верным путем – диппочтой. Что же касается вознаграждения, то Волков требовал гарантию убежища в Великобритании и безопасности там. Он также требовал 50 тысяч фунтов стерлингов в качестве компенсации за потерянную работу (некоторые источники приводят совсем точную, но неправильную цифру в 27 500 фунтов). Хотя в нынешних ценах это составляло бы один миллион, товар стоил денег. Сделав свое предложение, которое он оставил письменно на русском языке, Волков весело удалился. Он сказал двум британцам, что придет через несколько дней. При этом он заверил их, что чувствует себя в полной безопасности, потому что только жена знает о его деле. В конечном итоге это оказалось катастрофической ошибкой, но в то время Волкова винить в этой ошибке было нельзя.

Совершенно очевидно, что в руках британского генконсульства оказалось нечто экстраординарное, и так же очевидно было, что следовало поторапливаться. Тогдашний посол в Турции сэр Морис Питерсон на тот момент был в отъезде, и консульские работники известили о случае советника и временного поверенного Александера Нокс-Хелма. То, что он сделал, было равным образом экстраординарно. Хотя британские спецслужбы имели свою резидентуру в Стамбуле, которую возглавлял Сирил Макрей, в посольстве и не подумали сообщить ему или посоветоваться с ним о случае чисто разведывательного характера. Вместо этого предложение Волкова направилось медленным путем, диппочтой, с сопроводительным письмом от Нокс-Хелма на имя Уильяма Мелвилла Кодрингтона, исполнявшего обязанности вице-секретаря в МИДе Великобритании. Дорога заняла примерно две недели, затем письмо было передано обычными каналами канцелярии постоянного замминистра тогдашнему главе Ми6. Это состоялось не раньше 19 сентября (а не, как Филби утверждает, «августовским утром»). Сэр Стюарт Мензис вскрыл документ с предложением Волкова и немедленно послал за начальником русского отдела, чтобы проконсультироваться с ним.

Надо помнить, что, когда – лишь за девять дней до этого – стала очевидной вся серьезность последствий бегства Гузенко, Филби специально уклонился от поездки в Оттаву (сделав так, что вместо него поехал Роджер Холлис), чтобы остаться в центре событий в своем лондонском кабинете, откуда мог сообщать своим советским хозяевам, что сообщил шифровальщик и что в этой связи собирается предпринимать Запад. Гузенко назвал нескольких канадцев, британскую женщину из секретариата высокого комиссара и британского физика-атомщика – но никого из мира разведки. А вот снаряд, начиненный информацией Волкова, мог взорваться в совсем другом месте. Волков, как со всей очевидностью вытекало из бумаг на столе Мензиса, указывал как предателей высокопоставленных британских чиновников, и под эти описания мог подойти и сам Филби. Он также показывал пальцем в сторону двух агентов в МИДе. Филби было необходимо сделать две вещи: во-первых, срочно поднять тревогу в Москве, а во-вторых, во что бы то ни стало самому отправиться в Стамбул, чтобы предотвратить опасность на месте.

Бывают моменты, когда кажется, будто шпионов оберегает ангел-хранитель. Скорее, он один из свиты сатаны, тот же самый хранитель, который не дает пьяницам свалиться в реку или упасть под поезд. Во всяком случае, Филби оказался спасен чудесным образом. Надо же было фортуне так повернуться, что Мензис с неохотой, но согласился, чтобы Филби взял досье Волкова с собой домой – изучить его «на досуге» и «на утро дать рекомендации». Филби пишет: «В тот вечер я работал допоздна. Ситуация требовала срочных действий необычного содержания». О чем Филби не указывает, так это о мерах, которые он предпринял. На самом деле в этот вечер у него была одна из редких экстренных встреч с офицером из советского посольства, у которого он был на связи – теперь известно, что это был Борис Михайлович Кротов. Все детали дела Волкова в тот же вечер были направлены в Москву.

Еще бо́льшая удача случилась при решении вопроса о том, кому ехать в Стамбул. Первоначальный выбор Мензиса пал на Дугласа Робертса, главу R5 службы контрразведки по Ближнему Востоку, который бегло говорил по-русски. Он приехал из командировки в отпуск, Но Робертс в прошлом был летчиком, самолет его трижды падал, и, что бы ни сказал ему Мензис о важности стамбульского дела, ничто не заставило бы его снова забираться в самолет. Он собирался возвращаться к месту командировки морем. И Филби ничто теперь не мешало предложить для поездки себя. 22 сентября его шеф согласился, и четыре дня спустя (ввиду бюрократических проволочек) он вылетел через Каир в Стамбул. Он имел с собой рекомендательное письмо от сэра Александера Кэдогена, постоянного замминистра иностранных дел того времени, к Нокс-Хелму, где говорилось, что в Лондоне склонны считать Волкова искренним и способным передать информацию весьма важного значения. На самом деле хозяева Филби уже делали все, чтобы Волков ничего не смог передать.

В своих мемуарах Филби описывает предложенный им план действий следующими словами: «Следовало встретиться с Волковым, устроить его с женой в одном из наших надежных домов в Стамбуле, а затем вывести его при потворстве турок или без него на контролируемую британцами территорию в Египте». На самом деле Филби уже принял меры, чтобы «устроить» Волковых совсем иначе.

Позже выяснилось (к сожалению, гораздо позже, иначе обратная дорожка привела бы прямо к Филби), что уже через двое суток после получения тревожного сообщения из Лондона в Москве начали реализовывать энергичный план по предотвращению угрозы. 21 сентября 1945 года турецкое консульство в Москве выдало визы для двух советских «дипкурьеров» для следования в Стамбул. Согласно данным предъявленных ими паспортов их звали: Андрей Байко и Александр Данилов. Турки были озадачены, ибо ни один из названных не значился в списке регулярных дипкурьеров советского МИДа. И неудивительно. Оба были тайными заплечных дел мастерами. «Байко» на самом деле, возможно, был сам Андрей Михайлович Отрощенко (Otroschenko), начальник службы, занимавшейся убийствами и похищениями людей. Этот человек известен по некоторым скользким делам на Ближнем Востоке.

Четыре дня спустя, 25 сентября, эти два головореза прибыли на советском самолете типа DC-47 № 800 25640 рейсом через Болгарию в стамбульский аэропорт Йешилкой. С ними был высокопоставленный армейский представитель медслужбы некий полковник Петриных (Petriny). Самолет был военный, прилетел без предупреждения, и турки чуть не обстреляли его. На следующий день в 4.50 он улетел обратно. А до этого на борт на носилках внесли двух забинтованных человек. Волкова, несмотря на бинты, узнал Джон Беннетт, помощник советника по прессе британского посольства, случайно оказавшийся поблизости, потому что его самолет только что прибыл из Каира. Он хорошо знал советского вице-консула в лицо и был уверен, что мужчина на носилках был именно он. Беннетт почти не сомневался, что Волков, хотя и находился под действием седативных препаратов (работа того полковника от медицины), был ещё живой. Этого и следовало ожидать. Потом сталинская тайная полиция выбьет из него в Москве все, что он передал Лондону, а когда выжмет из него, то пустит в расход, вероятно вместе с женой.

Неизвестно, рискнули ли русские передать Филби, что ему теперь нечего бояться, но Филби продолжал свое дело как ни в чём не бывало, словно его задачей было и впрямь, как он пишет, «организовать безопасный уход Волкова». Он использовал все возможности потянуть время, занимаясь беседами с британским послом, с сотрудниками консульства и с коллегами из разведки в Стамбуле (ему задним числом рассказали подробности дела). И вот числа 29-го, три дня спустя после того, как Волкова вывезли, британцы впервые навели справки о Волкове. По согласованию с Филби вице-консул Пейдж позвонил в советское генконсульство и попросил к телефону Волкова. Ему ответили, что «Волкова нет». Пейдж позвонил позже. Ему ответили по-английски с русским акцентом. Теперь Пейдж понял, что что-то тут не так. Ему ответили по-английски, а Волков по-английски не говорил. Через два дня, 1 октября, Пейджу ответили по телефону, что вице-консул Волков сейчас в Москве.

Изображая удивление и разочарование, Филби вернулся в Лондон, где составил отчет о «неудачной командировке». Волков, предположил он в отчете, мог выдать себя своей нервозностью, или его комната прослушивалась. Он мог также раскаяться и признаться во всем. В его мемуарах отчет об этом заканчивается так:

«Другая гипотеза – что русских предупредили о подходе Волкова к британцам – не подкрепилась серьезными свидетельствами, и её не стоило и включать в отчет».

Рассказ Филби о деле Волкова в лондонской «Санди Таймс» от 10 апреля 1988 года тоже лжив. Филби утверждает, что Волковых вывезли «несколько недель спустя после его возвращения в Лондон».

На самом деле начальство Филби заподозрило утечку информации сразу же в тот момент, когда узнало, что добыча исчезла, но о «серьезных свидетельствах» в виде молниеносной вылазки двух головорезов из Москвы тогда ещё не было известно. В августе 1951 года, когда Филби вернулся из Соединенных Штатов и был тогда уже под подозрением, снова всплыл призрак Волкова. Сколько человек, спрашивали себя британские следователи, знали о деле Волкова до прибытия Филби в Стамбул? Оказалось, что только трое: сэр Стюарт Мензис, его зам – полковник Вивиен и сам Филби. К несчастью, оставалась возможность того, что утечка могла произойти от одного-двух официальных лиц в Лондоне (не говоря уж, конечно, о людях из посольства в Стамбуле).

Но все это в будущем. А в октябре 1945 года Филби сумел убедить своего шефа, что Волков чем-то выдал себя. Следуя проторенным обманным путем, он скоро сумел, благодаря новому удачному стечению обстоятельств, ещё больше запутать дело. А случилось так, что 20 февраля 1945 года служба британского паспортного контроля сообщила: в Вулвиче на борт советского судна «Якутск» сел советский гражданин Константин Волков и направлялся в Соединенные Штаты. Может, это пропавший? Филби прекрасно знал, что нет, но он тут же составил ориентировку в Вашингтон с просьбой взять этот след. Прошли целые месяцы, пока получили фотографии нового Волкова, потом их сличили со снимками того Волкова. Наконец, не ранее июня 1948 года установили, что это совершенно разные люди. Более двух лет довольный Филби эксплуатировал эту ложную версию.

Лишь по одному вопросу точки зрения Филби и всех его коллег совпадали. Волынка с рассмотрением просьбы Волкова значительно увеличивала для Волкова степень риска. Потом, с течением лет, станет ясной необходимость решения таких вопросов в считаные часы или даже в течение часа.

Филби и Стамбул фигурируют и в истории с ещё одним советским перебежчиком, поэтому эта история и приводится здесь, хотя хронология у неё другая. Исмаил Ахмедов, подполковник ГРУ, прибыл в турецкую столицу в 1941 году. Это было для него лето кошмара. Он работал в Берлине – формально дружественном после заключения нацистско-советского пакта. А в воскресенье 22 июня, в день нападения Гитлера на Советский Союз, он был арестован Гестапо как «враждебный элемент» и помещен в лагерь военнопленных, причем там его, поскольку он прошел обрезание (как мусульманин), разместили вместе с евреями и назначили чистить туалет. Через неделю в его жизни произошла новая перемена. В лагерь пришли автобусы, и всех советских пленных собрали вместе: их предстояло обменять на нейтральной турецкой территории на равное число германских граждан, которые оказались в Советском Союзе в момент объявления войны. Оказавшись, однако, в Турции, Ахмедов не пересек вместе со всеми советскую границу. Из Москвы пришел приказ. Ахмедову поручалось остаться в Турции под именем Георгия Николаева – под именем, которым он уже пользовался, когда работал под прикрытием корреспондента ТАСС. Теперь он работал «под крышей» пресс-атташе советского посольства в Стамбуле, и в его задачу входило набирать французов, поляков, чехов, югославов и людей других национальностей, которых прибило к турецким берегам из оккупированной Европы, с целью военной подготовки и дальнейшей переброски на оккупированные немцами территории для подпольной борьбы с ними.

Эта работа была ему по душе, так как он не любил нацистов. Но теперь Ахмедова, татарина и мусульманина, который был направлен в разведку в 1940 году скорее не по своей воле вскоре после окончания Военной академии генштаба (это уж чересчур натянуто. – Примеч. перев.), работа перестала увлекать его. Ему все труднее становилось сопротивляться радостям жизни в космополитическом Стамбуле, где его собратья по вере могли не только свободно и беспрепятственно веровать в свою религию, но и правили страной. В своих воспоминаниях он пишет, что два события разрушили его личные связи с Советским Союзом. Первое – это смерть находившейся в России жены Тамары. А второе, случившееся через неделю после первого, – вступление в декабре 1941 года в войну Соединенных Штатов. Через день после второго события, пишет Ахмедов, он пришел к генконсулу США в Стамбуле и выразил готовность служить где угодно и в любом звании в армии США. Неудивительно, что его экстраординарный шаг не принес результата, хотя можно не сомневаться, что его заприметили для других нужд.

Ахмедов, возможно, был вполне искренен, когда убеждал пожилого американского генконсула, что у него нет больше желания служить советскому режиму, потому что «Гитлер и Сталин оба диктаторы, а между Гестапо и НКВД нет существенной разницы», что, как верующий мусульманин и обладающий чувством собственного достоинства татарин, он инстинктивно антирусски настроен в религиозном и в этническом смысле и что, более того, как инженер и выпускник Академии Генштаба, он не тяготеет к работе в разведке.

Тем не менее к решению о бегстве его побудила боязнь за собственную голову. В мае 1942 года трения с руководством привели к тому, что ему пришел неприятный приказ вернуться в Москву. Было сообщено, что его будут сопровождать два советских дипкурьера (вряд ли все обстояло именно так, ибо захочешь напугать – лучше не придумаешь. – Примеч. перев.). Ахмедов растянул данные ему двое суток на пять, а затем сел в поезд, приехал в Анкару и связался со своим добрым другом Владимиром Петричем из югославской миссии, с которым был в контакте, когда работал по сбору кадров для партизанского движения. Петрич связал его с офицером британской разведки, тот пожелал ему успехов, но убежища, похоже, не предлагал, да этого и не просили. Ахмедов тем не менее решил, в каком направлении надо бежать. Двумя днями позже уже в Стамбуле он навел порядок в своем рабочем столе, уладил до мелочей свои финансовые дела, написал два письма об отставке в Москву (где, в частности, отказывался от советского гражданства) и после этого поехал в полицейское управление просить убежища как верующий мусульманин чисто тюркских кровей. Шеф полиции, который знал и любил Ахмедова, сразу же спрятал его под надежной охраной на то время, пока в Анкаре будут улаживать формальности. Турецкие власти надежно охраняли его как политического беженца в течение восьми лет, пока ему не было предоставлено турецкое гражданство.

А до этого Ким Филби успел перебежать ему дорогу. Некоторое время в течение войны британские и американские службы получали копии материалов, которые Ахмедов передавал турецким властям, потом он исчез со сцены. В начале 1947 года интерес к нему оживился, но, к несчастью для Ахмедова и британской разведки, это время совпало с назначением Филби в феврале того же года в Анкару в качестве шефа резидентуры. Перед Филби встала задача помешать желанию Лондона выудить дополнительную информацию у Ахмедова. И он преуспел в своем намерении, мастерски воспользовавшись знанием бюрократической машины в Уайтхолле. Теперь известно, что Филби в первый раз поехал в Анкару, чтобы увидеть Ахмедова при содействии турок, в июне 1947 года. Несколько месяцев он хранил молчание об этой встрече, пока в октябре не признал, что встреча имела место и он послал о ней письменный отчет, но он где-то затерялся. Лучшего ответа у него не нашлось, ситуацию пришлось поправлять, и, наконец, в январе 1948 года (Филби оставался в Турции до сентября 1949 года) у него состоялся долгий допрос Ахмедова в Стамбуле, который длился целых девять дней. Филби был представлен Ахмедову местным начальником службы безопасности под своим именем и со всеми верительными грамотами – как глава британской секретной службы в Турции и сын известного ученого-арабиста, который сам принял ислам. Ахмедову сказали, что англичанин пожелал, чтобы беседы протекали без присутствия турецких представителей, и они, турки, согласились на это. Так что стоит ли удивляться, что беглец не заподозрил этого англичанина, представленного в весьма лестных выражениях.

Через несколько лет, оглядываясь на эту встречу, Ахмедов упрекал себя за то, что не придал значения одному недосмотру в позиции допрашивающего. Вопреки сложившейся профессиональной практике, когда допрос начинается с долгих и подробных расспросов о семье, учебе, служебной карьере, Филби проявил лишь беглый интерес к этим темам. Ведь эти вопросы были хорошо известны его московским хозяевам. Русским было важно знать, как много Ахмедов сумел сообщить Западу. Филби интересовали вопросы по советскому верховному командованию, по генштабу, военным школам и академиям, научно-исследовательским организациям, их ведущим сотрудникам и т. д. Подобный опросный лист был подготовлен Филби и по прежней службе Ахмедова ГРУ, и по родственной организации – политической разведке. Задача Филби состояла в том, чтобы выяснить, сколько же тайн вытряхнул Ахмедов из своего багажа на Западе.

Филби также часто как бы невзначай ввертывал вопросы, которые касались лично его. «Как там относятся к двойным агентам?» – внезапно поинтересовался Филби на одном из допросов. Позже он вернулся к этой теме: «Скажите, пожалуйста, ещё раз, как русские относятся к иностранцам, работающим на них?» Вряд ли Москва просила его поставить такие вопросы перед Ахмедовым.

Когда все закончилось, Филби с удовольствием узнал, что Ахмедов никогда не подвергался столь всеобъемлющему допросу со стороны турок, которые не проявили заметного интереса ни к чему, что выходило за их сферу деятельности. А это означало, что только что проведенный девятидневный допрос является единственным в своем роде и его невозможно будет проверить другими материалами. И это радовало Филби. Он мог представить отчет, как того сам пожелает. В результате он отправил отчет теперь после долгой, почти полугодовой, проволочки. Появился он в июне 1949 года, записанный стенографисткой, которую Филби привез с собой. Девять дней беспрерывных допросов уместились на 39 страницах. Как всегда осторожный, он застраховал себя от возможных расспросов примечанием о том, что масса сырого материала опущена. Можно полагать, что Москва получила всё, без пропусков.

При прощании Ахмедов проявил интерес к тому, чтобы переехать из Турции (помните выше тезис о «правоверном мусульманине» и т. п.? – Примеч. перев.), и Филби пришлось убедить его в нецелесообразности переезда в Англию, где Ахмедов мог бы быть бомбой замедленного действия. Переезд в Англию, заявил Филби, «невозможен», и Турция – самое подходящее место. А чтобы его слова звучали убедительнее, он передал Ахмедову сумму в пятьсот долларов – в турецких лирах.

Дело Ахмедова высвечивает весьма недооцениваемый аспект ущерба, который Филби нанес Западу. Обычно всё внимание сосредоточивают на проваленных им операциях и агентах, выданных им или с его помощью, а также на потоке разведывательной информации из самых верхов, которую он в течение многих лет передавал Москве. Тот ущерб, про который говорится здесь, также, несомненно, значителен. Выдача Волкова – это один общеизвестный эпизод. Но вне разведывательного сообщества малоизвестен другой случай, происшедший на следующий год с лейтенантом Владимиром Александровичем Скрипкиным. Это был молодой офицер ГРУ, владевший английским языком. Он был направлен в начале 1946 года в советскую военную миссию в Токио. Его служебные обязанности отчасти не составляли секрета – помогать в наблюдении за демилитаризацией Японии, но отчасти были и тайными – вести военно-разведывательные операции против западных стран. Он не стал тратить много времени на выполнение этих задач, а обратил свою энергию на решение другой задачи.

9 мая 1946 года он тайком пришел в британское посольство, где имел беседу с британским морским офицером. Он оставил странное впечатление: и сотрудничать хотел, и твердых обязательств не давал. Одновременно он стал прощупывать подходы и к всемогущим тогда в Японии американским оккупационным властям и на встрече 17 мая все выложил: он «сыт по горло» сталинским режимом в Советском Союзе и только ждет приезда жены, чтобы попросить убежища в Соединенных Штатах для неё и себя. Состоялся и третий его контакт с западными представителями: в 9 часов утра 19 мая он снова пришел в британское посольство, находясь в состоянии некоторого возбуждения, и сообщил, что жене не разрешили приехать в Токио, а самого его отзывают в Москву, и он должен уехать не далее как на следующий день. Он хотел бы, заявил он, предоставить себя в распоряжение британской разведки и пообещал войти в контакт с её представителями, как только получит новое назначение за границу уже вместе с женой. Только из-за неё он и возвращается. Он оставил свой московский адрес на случай необходимости установить с ним контакт там.

После этого о лейтенанте Скрипкине никто не слышал, потому что его схватили сразу же по приезде в Москву. Два более поздних перебежчика, Растворов и Голицын (о них далее), сообщили, что о предложении Скрипкиным своих услуг русские узнали от источника в британской разведке. Весьма похоже, что Филби, который имел доступ к сообщениям о Скрипкине как глава 5-го отдела Ми6, и был тем источником.

Выдача Филби оперативных секретов началась по-серьезному в сентябре 1941 года, через три месяца после германского вторжения в Советский Союз, когда он был назначен в 5-й отдел. Считается, что он сообщил русским всё что мог об операции британцев против Абвера, германской разведки, включая детали совершенно секретного плана «Double Cross system» – перевербовки германских агентов, схваченных в Великобритании, и доведении через них дезинформации до немцев. Хотя СССР и Британия были уже союзниками в войне, такую информацию Лондон никогда не передал бы Москве.

После войны Филби сумел выдать своим советским хозяевам целый ряд операций. Так, используя свои возможности резидента разведки в Стамбуле, он передавал русским информацию об операциях против них по всему Ближнему Востоку. В частности, он сообщил им об «альпинистах» – так называли западных агентов, проникших в Советский Союз через горы Кавказа. Только два таких случая остались нераскрытыми русскими в течение 1948–49 годов.

Позже, когда Филби был назначен в Вашингтон, его оперативные возможности расширились. Он поддерживал тесный контакт с неоперившимся ЦРУ, некоторые из руководителей которого, как, например, Джеймс Энглтон, завороженно заглядывали Филби в рот, будучи во время войны в Лондоне в составе миссии Управления стратегических служб (создано во время войны, в 1947 году переформировано в ЦРУ. – Примеч. перев.). Их доверие к Филби было полным и давало тому возможности контролировать все американские послевоенные операции против советского блока. Сюда включается и попытка американцев дестабилизировать только что основанный в Албании коммунистический режим Энвера Ходжи, однако фиаско подготовленной ЦРУ группы парашютистов, которые почти все были сброшены прямо под огонь ожидавших их людей с взведенными затворами, нельзя целиком возложить на Филби. Антикоммунистические группы в этой несчастной горной стране во многом сами выдали себя, прежде всего из-за обыкновенного неумения держать язык за зубами.

Наконец, Филби, безусловно, мог нанести ущерб радиоразведке. Одному из наиболее значительных успехов, достигнутых против русских на этом фронте, начало было положено буквально накануне прибытия Филби в Вашингтон. Мередиту Гарднеру, американскому специалисту по шифрам, который стал легендарным в своей профессии, удалось разгадать шифры советской разведки из книги шифров Красной армии с фронтов финской войны. Эта англо-американская операция получила название «Венона». Прорыва в шифры КГБ не получилось, но небольшая толика телеграфных сообщений была прочитана. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы узнать о британском предателе Маклине, а также Клаусе Фуксе и Розенбергах как части советского ядерного шпионажа в Соединенных Штатах. Весь этот материал, видимо, прошел через кабинет Филби в вашингтонском посольстве, хотя работа Мередита Гарднера была, скорее всего, представлена как результат деятельности некоего двойного агента, тогда пользовавшегося псевдонимом Уильям Вайсбанд.