Текст книги "Перебежчики из разведки. Изменившие ход «холодной войны»"

Но весь этот список доказанного или предполагаемого ущерба, нанесённого Западу со стороны Филби, не идет ни в какое сравнение с предательством, про которое Филби не сказал ни слова, но которое было раскрыто его бывшими коллегами. Речь идет о совершенно секретной разведывательной информации, потенциально весьма опасной для советской стороны, но которую он сумел остановить на пути в Уайтхолл.

Дело касалось поистине в высшей степени важных свидетельств, касавшихся намерений русских после победы в войне. К 1944 году накопилось немало материалов из самых разных британских разведывательных источников, свидетельствовавших о том, что Советский Союз готовится захватить как можно большую часть Восточной, Центральной и Юго-Восточной Европы, невзирая на договоренности с союзниками. Более того, сведения показывали, что Кремль решил навсегда насадить на этой территории с помощью Красной армии марионеточные коммунистические режимы, независимо от последствий для отношений с Западом. Был подготовлен документ для передачи премьер-министру, в котором излагались эти позиции и факты в подтверждение их. Но дальше кабинета Филби документ не прошел. Снова используя свое знание менталитета чиновников и бюрократической машины Уайтхолла, Филби отнюдь не стал принижать значимость документа, но сказал, что он заслуживает более пристального внимания. Настолько пристального, что он предложил собрать дополнительные сведения в нескольких ключевых регионах, чтобы затем уж с полной уверенностью доложить расширенный и дополненный документ политическому руководству. Этот трюк принес свои плоды. Документ, который всплыл на поверхность только спустя двадцать лет, так и не дошел до премьер-министра.

Однако 1943–44 годы были периодом, когда Черчилль, чувствуя именно такую угрозу, убеждал президента Рузвельта быть менее покладистым со Сталиным и выступал за высадку союзных войск на «мягком подбрюшье» оккупированной Европы (на Балканах. – Примеч. перев.) и устремиться к Вене, Будапешту и Праге раньше Красной армии. Видимо, ничто не могло уже вселить здравый смысл в больной мозг президента и сбалансировать союзническую стратегию на заключительном этапе войны. Но определенно британский премьер-министр смог бы представить свою позицию более убедительно, имей он на руках такой документ собственной разведки. Бывшие коллеги Филби утверждают, что, преградив путь этому документу, Филби нанес самый страшный единичный удар по Западу. Неудивительно, что ему не разрешили похвастаться этим. Это разоблачило бы неприкрытые империалистические планы Советского Союза.

Квинтет

Предисловие

Десятилетие, прошедшее после драматического побега Гузенко в Оттаве и трагической попытки Волкова в Стамбуле, представляет собой контрастную картину отлива и бурного прилива. В течение девяти лет после этих двух случаев список беглецов оставался почти пустым. Только два советских малоценных (для западных спецслужб) офицера разведки совершили побег в это время (Анатолий Грановский из МГБ прибыл в 1946 году в США из Швеции, и ещё один из МГБ Борис Иванович Бакланов – бежал в Соединенное Королевство из Австрии в 1947 году). И вот зимой 1954 года случилось беспрецедентное – в течение трех месяцев сразу пятеро в разных концах мира совершили переход границы.

В последующих главах все они будут представлены по отдельности. Однако полезно сделать краткое вступление и отметить, не упоминая здесь имен, чего между членами этого квинтета 1954 года было общего и что их различало. Все они, вначале на закрытых допросах, а затем и для прессы, говорили, что причиной их бегства было разочарование в советском коммунизме. Нельзя сказать, что это была дань пропаганде времен холодной войны и что этих заявлений ожидали от них хозяева. Разочарование (разной степени интенсивности), безусловно, сыграло свою роль в решении каждого. Это разочарование носило и материальную, и духовную окраску. Не только личные свободы манили их, но и тот высокий уровень жизни, который они почувствовали на своей работе за рубежом. Только в одном из пяти случаев отвращение к работе было доминирующей силой – но тому человеку предстояло заниматься действительно куда более грязной работой, чем другим.

Семейные отношения играли разную роль. Одному перебежчику удалось, хотя и с большими трудностями, убедить жену последовать его примеру. Другой откровенно говорил, что почти ненавидит жену, которая отказалась поехать с ним за границу, и больше не хочет видеть её. Третий, оставивший жену и маленькую дочь, признался, что его брак разваливается. А вот один из этой колоды, тот самый, которого именно совесть заставила сделать выбор, постарался горы сдвинуть, чтобы перетащить любимую жену и ребенка на Запад, но его старания оказались напрасными.

Никого из пятерки не подкупали, чтобы он совершил побег. Никто из них (вопреки утверждениям коммунистов) не совершал уголовного преступления и не прихватывал с собой кассу. И все пятеро были в добром здравии, телесном и душевном.

Самым важным элементом, объединявшим всех пятерых, было время, которое они выбрали для побега. Это были первые месяцы 1954 года. Перед этим, 23 декабря 1953 года, в Москве официально объявили, что глава сталинской тайной полиции Лаврентий Берия, под началом которого они служили, и ряд его высокопоставленных подручных были казнены за измену. Это событие произошло на пике чисток, которые шли в спецслужбах в течение девяти месяцев после смерти Сталина в марте 1953 года. Даже те из пятерки, которые не боялись быть арестованными по возвращении домой, опасались за дальнейшую перспективу. Издалека Москва казалась погруженной в грозный хаос. Трудно было поручиться за собственную карьеру, жизнь или свободу, причем даже членам коммунистической элиты. Самый мощный фактор, который объединял всю эту пятерку, был обыкновенный инстинкт самосохранения, пробужденный у кого беспокойством, а у кого и полной паникой.

Токио

29 января 1954 года в западной прессе начали появляться сообщения о том, что исчез 2-й секретарь советской миссии в Токио. Одной из первых оказалась лондонская «Таймс». Газета неправильно подала имя этого человека («Растзоров»), но правильно сообщила, что советские представители обратились к японской полиции с просьбой помочь разыскать человека, который, по утверждениям русских, «начал страдать душевным расстройством». В начале февраля продолжала коверкать его имя (новая версия была «Растоворов»), но история стала обрастать мясом. С. И. Рунов, представитель советской миссии, открыто обвинял «американские шпионские органы» в похищении коллеги «с целью устроить провокацию против Советского Союза». Западные газеты начали писать, что в Токио «множатся слухи», будто советский сотрудник попросил политического убежища в Соединенных Штатах и уже может находиться на Окинаве, главной американской военной базе на Тихом океане, в семистах милях к югу от японской столицы. Другие источники добавляли, что это «34-летний сотрудник советской миссии, отличный теннисист» и что он исчез накануне отъезда в Москву, к чему, по утверждениям русских, он очень стремился.

Правительство США некоторое время придерживалось уклончивой позиции (президент Эйзенхауэр 3 февраля сказал, что у него нет никаких сведений по этому вопросу, но он надеется получить должную информацию). А 5 февраля американца заявили во всеуслышание, что этот таинственный человек действительно находится у них и что более того – он является «главным агентом по шпионажу в Японии», а потому его бегство является большим американским триумфом. Один американский источник сравнил даже с историческими победами во Второй мировой войне: «В разведке это эквивалентно Мидуэю[32]32
  Имеется в виду морская битва в июне 1942 года и высадка союзников. – Примеч. перев.


[Закрыть] или Нормандии».

Это уж слишком, хотя подполковник МГБ Юрий Алексеевич Растворов (вернем ему его настоящее имя и положение) оказался важным трофеем. Однако, если быть точным, он не был американским трофеем, хотя так считается до сих пор. Тридцать лет спустя он сказал, что первоначально вышел на британскую разведку, чьи сотрудники старательно работали с ним несколько месяцев. Тогда же составили план операции по выводу его из страны исключительно с использованием британских каналов. План провалился в тот самый вечер, когда было намечено пустить его в ход – по игре случая, который нельзя было ни предвидеть, ни предотвратить.

Прежде чем перейти к захватывающему повествованию о его побеге из Токио, посмотрим, что это был за человек. По пролетарским стандартам, происхождения Растворов был весьма смешанного. Родился он 11 июля 1921 года в Дмитровске под Орлом. Отец его был ветераном революции, красноармейцем. Так что пока все хорошо. Но мать была дочерью начальника железнодорожной станции, а это уже не вписывается в рамки рабоче-крестьянского идеала, и вышла во врачи.

Но вот настоящим пятном на репутации семейства оказался дед, в скромном деревенском доме которого Юрий провел свои первые годы. Когда началась коллективизация, на старика несправедливо навесили ярлык кулака, имущество конфисковали, а сам он погиб от голода. Отец Юрия, опасаясь обвинений в контрреволюции, не пришел на помощь. Но и эта чрезмерная осторожность не спасла его от неприятностей. Через десяток лет, в пик сталинских политических чисток, отец подвергся преследованиям за свое «подозрительное происхождение» и с трудом отстоял свой партбилет, дававший возможность существования выше примитивного уровня.

Юрий был достаточно развитым и целеустремленным. Он был пионером, комсомольцем, окончил среднюю школу, поступил в Московский геодезический институт. Как и у миллионов других людей по всему миру, война изменила ход его жизни.

Он был призван в Московскую Пролетарскую дивизию, принимал участие в захвате прибалтийских государств. В сентябре 1940 года его направили в военную разведку, и он начал учить японский язык в Институте восточных языков. Хотя ему не суждено было закончить четырехлетний курс, но он оказался продуктом первого набора в высшей степени секретную «101-ю школу» советской разведки. Вместе с ним, по его оценкам, были приняты 50–60 курсантов. И 12–15 из них учили японский, остальные – китайский, хинди, пушту и прочие. Никому из группы не давали самому выбирать направление, языки.

Германское вторжение в июне 1941 года нарушило академические занятия, Юрия направили в школу подготовки кадров для партизанского движения. Потом он оказался во Внешней Монголии и занимался изготовлением листовок и другого пропагандистского материала против японцев. Это был его оперативный дебют против Японии, которую он впервые увидел только в 1946 году, когда прибыл в Токио с советской миссией из 400 человек во главе с генералом Деревянко, который годом раньше представлял Сталина на официальной церемонии капитуляции Японии. А Растворов, которому исполнилось двадцать четыре, уже с 1943 года состоял в разведке МГБ, был кандидатом в члены компартии.

Его первый срок пребывания в Токио длился лишь год, но этого вполне хватило, чтобы избавиться от прежних впечатлений, сплошь не в пользу Советского Союза. Он увидел, насколько неотесанными кажутся его начальники, и прежде всего дубоголовый Деревянко, в западной компании. Он видел, как все до одного в миссии стараются запастись японской и американской одеждой и техникой, чтобы увезти это в блеклую Москву с её дефицитами, низкосортными товарами и вечными очередями. Заметили, что Яков Малик (будущий заместитель министра иностранных дел – Примеч. перев.), уезжая в 1946 году с поста генерального политического советника в Токио, увозил с собой не менее 65 чемоданов, до отказа набитых трофеями из загнивающего капиталистического мира.

В конце 1946 года Растворова внезапно отзывают в Москву в ситуации, которая не добавляла у него симпатий к режиму. Партийная комиссия раскопала, что у его отца десять лет назад было приостановлено членство в партии, а деда раскулачили, но Растворов не отразил этих негативных моментов в своих анкетах и автобиографии. Пришлось вынести унизительные разбирательства, но в итоге его простили, а в 1947 году приняли в партию. Но он просидел ещё три года в японском отделе, прежде чем в 1950 году его вновь отправили в заграничную командировку, и снова в Токио. Его жена, Галина Андреевна Годова, балерина, предпочла остаться дома с пятилетней дочерью: карьера значила для неё больше, чем семейная жизнь, которая уже дала трещину.

Растворов потом объяснял, что неудавшийся брак способствовал его решению, которое созрело у него, когда он уезжал из Москвы: он уже тогда решил, что не вернется. Другим важным элементом явилась усиливающаяся соблазнительность западного образа жизни. Он уже попробовал его во время первого пребывания в американизированном Токио, а в Москве ощутил его по кинопленкам. Он часто сопровождал высоких чинов МГБ на киносеансы, которые начинались в 4 утра в специальном «конференц-зале». Там смотрели западные фильмы, которые офицеры советской разведки привозили из освобожденных стран. На сеансах присутствовал узкий круг привилегированных лиц, переводчики синхронно переводили текст. Как и все его коллеги, дома он говорил, что «задержится на работе».

Пропагандистские приемы, применявшиеся режимом в отношениях с капиталистическим миром, уже разрушили в душе Растворова всякие иллюзии, хотя особым идеалистом он никогда не был. Впервые он познакомился с методами коммунистической дезинформации в 1942 году, когда Уэнделл Уилки приезжал в Советский Союз в ходе своей информационной поездки по миру. Важно было, чтобы посланник президента Рузвельта уехал домой с восторженными впечатлениями о новом американском союзнике, и вот тогда Растворов участвовал в этом мероприятии по пусканию пыли в глаза американскому гостю. Он вместе с другими был снят с подготовки в военной школе в Ставрополе, всем дали крестьянскую одежду и отправили в совхоз неподалеку, который был выбран для посещения Уилки. Там они работали несколько недель: ремонтировали сараи, склады, скотные дворы, приводили в порядок поля и дороги. Последним штрихом был завоз в местный магазин икры, шампанского и других яств, чтобы показать, будто это нормальный ассортимент совхозного магазина. Два года спустя Растворов слышал, но сам свидетелем не был, о ещё более выдающемся дезинформационном мероприятии, устроенном для Генри Уоллеса, вице-президента США, когда тот совершал поездку по северо-восточной Сибири. Как по мановению волшебной палочки все рабские лагеря и ограды из колючей проволоки были сметены по пути его следования. Служба режиму, прибегающему к таким фокусам, угнетала.

Во время своего второго пребывания в Японии Растворов по роду работы ещё глубже окунулся в притягательный капиталистический быт. Он приехал под видом третьего секретаря с нормальным дипломатическим паспортом, несмотря на ненормальное положение, в котором оказалась советская дипломатическая миссия[33]33
  Советский Союз отказался подписать Сан-францисский мирный договор с Японией (8 сентября 1951 года), по которому восстанавливался национальный суверенитет Японии, но Соединенным Штатам позволялось иметь в Японии свои войска и базы. В результате у Москвы не было нормальных дипотношений с Токио, а дипломатическая миссия имела неопределенный статус «представительства».


[Закрыть]. Его обязанности, конечно, не имели ничего общего с дипломатией. Он к этому времени был майором МВД (так теперь называлось его ведомство), и его главной задачей было собирать информацию через примерно полусотню японских агентов, большинство которых было завербовано путем шантажа и других форм давления. Поэтому Растворов был одним из немногих сотрудников миссии, которые в любое время могли выходить в город, ходить по отелям и ресторанам столицы.

Но была у майора Растворова ещё одна задача – проникновение в местную западную общину, где заправляли американцы, и с этой целью ему приказали вступить в теннисный клуб. Он стал единственным советским членом клуба. Растворов был не только большим любителем удовольствий, но и хорошим спортсменом. Рассказывали, что он начал бывать в клубе чуть ли не ежедневно. Он стал приличным игроком, его с удовольствием брали в пару. Джордж (так его звали в клубе) бывал иногда заносчив (следствие, по-видимому, некоторого комплекса неполноценности), а в общем-то стал популярной личностью. После игры обычно следовали бар, выпивка, приглашение в гости. Про него забывали, что он русский, и это в руках разведчика могло бы превратиться в смертельное оружие, если бы Растворов использовал ситуацию в интересах Советского Союза. Но он, как мы увидим, использовал её в своих интересах.

В случае с Растворовым хаос, воцарившийся в Москве (а он эхом отдался в токийской миссии, накалив обстановку там), и страх, что он сам может оказаться жертвой по прибытии из командировки, сильнее, чем в случае с другими перебежчиками 1954 года, повлиял на выбор времени для бегства. Так, он сам обратил на себя внимание британских служб весной 1953 года, спустя несколько недель после известия о смерти Сталина. На общественном фронте британские дипломаты были вовсю заняты приближавшейся коронацией в Лондоне королевы Елизаветы II. И они сильно удивились, получив 19 мая личную просьбу от Юрия Растворова о четырех приглашениях не только на концерт по случаю коронации, но и на бал в посольстве. Просьба от простого третьего секретаря, да ещё и миссии, не имеющей должного дипломатического статуса, – это было слишком. Просителю направили приглашения на концерт, но не на бал.

Десять дней спустя Растворов, пользуясь связями в теннисном клубе, добился приглашения на обед к сотруднику британского посольства и привел с собой своего коллегу, Василия Савельева. Один из гостей, присутствовавших на обеде, вспоминает, что поначалу Растворов так нервничал, что брал сигарету в рот зажженным концом. Однако после изрядной доли выпитого все пошло гладко и весело. Танцевали, Растворов произнес тост: «За королеву» (ему тактично ответили: «За русский народ»). Когда у него развязался язык, он пожаловался, что очень несчастен. У него полно нареканий к своей миссии. Врач миссии отозван в Москву, и поэтому нет медицинского обслуживания, плохо с лекарствами. А с подвозом водки ещё хуже. Плохая связь с Москвой, почта работает с перебоями. А главное, он не нашел подходящей женской компании в стране, известной своими гейшами. Он даже и не был в компании с гейшами. Может, хозяин приема может организовать разок такое мероприятие? Во время холодной войны такое излияние в одиночестве и горестях было в диковинку услышать от советского сотрудника в компании западных коллег. Однако пока что сетования не носили идеологического характера, просто он жаловался на беспросветность жизни, как обычный человек.

Летом его откровения, обычно высказывавшиеся в теннисном клубе, где он был единственным советским «спортсменом с лицензией», стали посерьезнее. В июне он посетовал знакомому по клубу, что ситуация в Москве становится настолько пугающей, что он опасается за свою жизнь. Он признался, что слишком много пьет, что ненавидит жену и что у него есть любовница-японка. Он стал распространяться на политические темы. В отсутствие американцев он говорил, что не любит американцев. Он критиковал и англичан, называя их политику в отношении России политикой «умиротворения». Он стал часто повторять: «Если вы не начнете действовать первыми, мы уничтожим вас». К концу лета он принимал приглашения западников, уже не докладывая своему начальнику – полковнику Александру Носенко.

Стало ясно, что Юрий Растворов не только социально неустроенный человек, но и готовый перебежчик, и англичане начали вести подготовку к его вывозу из Токио вместе с его любовницей-японкой, если потребуется и если он обратится за политическим убежищем. Очевидный путь – воздухом, но это было время винтовых самолетов с ограниченным радиусом действия. Гражданские самолеты почти всех рейсов делали первую посадку в Гонконге. Даже советским самолетам по дороге в Москву приходилось садиться там. Британская колония рассматривалась как в высшей степени удобный перевалочный пункт по дороге Растворова в Великобританию. Британские военные самолеты уходили из американских военных аэродромов два-три раза в неделю, и по соображениям безопасности было решено отдать им предпочтение перед гражданскими самолетами компании ВОАС. К осени в Лондоне заинтересовались Растворовым и решили направить в Токио официальное лицо, владеющее русским языком, специально для того, чтобы оно занялось его доставкой в Лондон. А тут ещё японцы сообщили, что Растворов является офицером разведки. Работа закипела.

Тем временем пошатнулись его позиции в миссии, и временный поверенный Георгий Павлычев обратился в Москву с просьбой отозвать Растворова. Но полковник Носенко, благоволивший Растворову, сообщил ему, что пришла телеграмма с нагоняем, но Растворов остается в Токио, а разбор произведут по его возвращении. У Растворова было впереди ещё несколько месяцев.

Два события усугубили внутренний кризис в душе Растворова. Первое – это расстрел Берии, сообщение о чем пришло в Токио накануне Рождества (имеется в виду по новому стилю. – Примеч. перев.). Растворов был в невысоких чинах, чтобы чувствовать себя в опасности в связи с новыми чистками. Но он же работал в японском отделе в Москве под пристальным оком Берии, так что мало ли что… Второе и решающее событие – 10 января 1954 года около полуночи Растворова пригласили в руководство миссии и сказали ему, что Павлычев направил в Москву телеграмму с настойчивым требованием отозвать Растворова, а если его требование не будет выполнено, то он сам попросит о своем переводе. На сей раз трудно было ожидать милостей и от полковника Носенко, который, в принципе, должен был бы настоять на решении этого вопроса по своим каналам. Носенко увиливал от ответа, но потом сказал, что Растворов поедет домой через несколько дней с советскими конькобежцами, которые приехали в Токио на чемпионат мира. Такому эскорту не порадуешься, ведь в такой группе, как обычно, есть несколько сотрудников спецслужб. И они, видимо, позаботятся, чтобы довезти его до дома.

Начиная с этого момента опубликованный рассказ о причинах бегства мало походит на правду (и вряд ли это было продиктовано обстоятельствами того времени). В истории, рассказанной для американской публики, он говорит о том, что просто не смог улететь с конькобежцами, которые отбыли 23 января, по той причине, что в британском консульстве не успели оформить для него транзитную визу для Гонконга. А когда он пришел в миссию, полковник Носенко сказал ему, что он определенно должен вылетать на следующий день, в воскресенье 24 января. Крепкий сопровождающий из конькобежной делегации специально остался, чтобы сопровождать его. После этого, как гласит его рассказ, он связался со своей «близкой американской подругой» – миссис Браунинг (на самом деле её фамилия была Бёрнс)[34]34
  В реальности она выполняла задание американской военной контрразведки. Согласно данным из западных источников, звали ее Хоуп Макартни Саймонс. Она выполнила до конца предписанное ей руководством – проводила беглеца до Америки, вышла за него замуж, родила двух дочерей. Правда, потом бросила надоевшего ей русского и вышла замуж вторично – за сотрудника ЦРУ. – прим. ред.


[Закрыть], женщиной средних лет из Техаса, которая преподавала в местной американской школе имени Эрни Пайла. Они регулярно встречались в отеле «Олд Кайто» и давали друг другу уроки родного языка. О политике не говорили. А в это бурное воскресенье он сказал ей, во-первых, что хочет бежать на Запад и, во-вторых, что он офицер разведки. Она пообещала ему сделать для него всё возможное. Растворов потом говорил, что он вернулся в миссию, чтобы сжечь свои бумаги, а потом направился на условленный угол для встречи с «миссис Браунинг», назначенной на восемь вечера. К месту встречи подъехал автомобиль, в котором находилась преподавательница, и увез его. «Некоторое время спустя, – заканчивается повествование Растворова, – я уже летел к американскому западному побережью».

Эта версия была придумана спустя лишь несколько месяцев после прибытия Растворова в Соединенные Штаты, и придумана с американской помощью и для американской аудитории. Теперь он с готовностью признает, что время реального действия и выдуманного разнится по меньшей мере на сутки. Он даже не был в курсе всего происходящего, но знал, что центром событий является британское посольство.

В действительности же дело обстояло следующим образом. В понедельник 18 января посольство Великобритании получило срочную просьбу из советской миссии о транзитной визе на Гонконг для Юрия Растворова, отъезд которого намечался на 22-е или вскоре после этого. Сотрудник спецслужб, приехавший из Лондона специально заниматься Растворовым, решил, что тому самое время уходить. Когда Растворов в среду встретился со своим британским контактом, то пришел к тому же мнению. Как он сказал, он боится за свою жизнь. И добавил, что если не улетит отсюда на Запад, то на следующей неделе его увезут под охраной на советском судне. Он взмолился, чтобы эта конькобежная команда улетела из Токио раньше него. Это было нетрудно для британцев, потому что от них зависело, кому и когда выдавать гонконгские визы. На следующий день подключились королевские ВВС, и на американскую базу Тачикава прилетел военный самолет – специально за русским. Однако Растворов никак пока не соглашался обращаться за политическим убежищем в Великобритании, хотя определенно не хотел ехать в Соединенные Штаты.

В субботу 23-го – в день, когда конькобежцы улетели и Растворов радостно проводил их в аэропорту, – он согласился бежать. Первоначально операцию назначили на 17 часов, но потом передвинули на два часа позже, чтобы в Токио миновал час пик и Растворова можно было прямиком отвезти в Тачикава к ожидавшему его самолету. И надо же было случиться, что пошел снег, да такой, какого не было за всю историю метеонаблюдений в Токио с 1875 года. В ту ночь его выпало на 31 сантиметр.

Растворов уже был «Густав Рутте», скандинав, со всеми необходимыми документами и транзитными визами до Лондона через Гонконг – Сингапур – Цейлон. Но из-за разразившегося снегопада все эти приготовления были пока что бесполезны. И Растворов провел нервные одиннадцать часов в ожидании отлета – с 9 вечера в воскресенья до 8 утра понедельника, когда Растворов заявил, что нужно отложить попытку до 25-го, а пока что он поедет показаться в миссию. Британская сторона (а там был высокий чин королевских ВВС в звании вице-маршала) не горела желанием выпускать его из рук. Ему предлагали укрыться в одном из британских зданий, но он отверг это предложение как слишком рискованное. В какой-то момент его «попечители» думали даже, а не убедить ли американцев, которым принадлежала база, удержать Растворов здесь, если потребуется – насильно. Но тут была одна задоринка, и не мелкая. Американцы на базе и не знали, что это за человек находится у них на территории и почему это так необходимо вывезти его. Не знали этого и в американском посольстве. Британские и американские разведки тесно сотрудничали, особенно в послевоенное десятилетие. Но не в подобных случаях. Каждая служба, тогда и сейчас, имела свои секреты друг от друга, в данном случае к несчастью для британской стороны.

И теперь настала очередь британской стороны погрузиться в неведение. Рейс военного самолета отложили. Вся следующая неделя прошла в беспокойных размышлениях. Что случилось с Растворовым? То ли его держат в миссии, то ли, как он говорил, отправили судном, то ли он покончил с собой, то ли жив и здоров и где-то скрывается? И только 5 февраля, уже после того, как в западной прессе начали появляться «утечки» по этому вопросу, ЦРУ официально уведомило британских коллег в Лондоне, что Юрий Растворов был благополучно вывезен из Японии и находится у них в руках. Трудно винить американцев за такую проволочку. Это естественная маленькая месть друзей.

А случилось так, что Растворов подумал, что повторять попытку в том же виде рискованно, и от своих спасителей ринулся к американцам.

Много лет спустя Растворов рассказал, что же произошло на самом деле, когда он расстался утром 24 января с англичанами. Он, конечно, не показывался в советской миссии и не сжигал никаких бумаг; он даже оставил там 400 долларов, чтобы поверили в его возвращение, а обратился к своим американским контактам, которые организовали ему убежище в безопасном доме района Токио, заселенного американцами. На следующее утро его отвезли на аэродром, а оттуда – на авиабазу на Окинаве. К 25-му прекратился снегопад, который лишил британцев их приза и дал победу американцам.

Разведывательное значение этого трофея было значительным, хотя и кратковременным и ограниченным по масштабу. Растворова готовили к работе в Японии, больше он нигде не бывал. Главным итогом его побега было разрушение шпионской сети в Японии. Ее размеры сильно сократились за лето 1954 года, в том числе на трех сотрудников МИД Японии. Растворов, пользуясь информацией из первых рук, полученной во время пребывания в Токио, пролил дополнительный свет на некоторые дальневосточный проблемы, в частности войну в Корее. Он описал, как Сталин подтолкнул Северную Корею к агрессии, рассчитывая, что вся операция будет происходить под русским контролем, а потом, когда в результате контрнаступления генерала Макартура агрессоры откатились к своей границе, Сталин оказался вынужден обратиться к китайцам. В целом эта история была, конечно, известна на Западе, но Растворов снабдил её деталями из первых рук. Остальная информация не имела большого значения. В частности, его сообщения о противоречиях в московском руководстве были основаны на отрывочных сведениях, полученных в Токио[35]35
  В своих показаниях и интервью Растворов сообщил, что в Токио у него на связи было 36 агентов-японцев. И назвал их имена. К счастью, большинство из выданных им людей отделались легким испугом – защите удалось доказать их невиновность. У Японии в те годы не было и быть не могло государственных секретов, в каком же шпионаже их обвинять?! Не повезло самому ценному агенту Растворова – Хигараси Нобунори. На допросе он выбросился из окна четвертого этажа и разбился насмерть. – прим. ред.


[Закрыть]. Но сведения по этому вопросу принесут потом другие перебежчики, которые последуют чуть позже по стопам Растворова.

Хотя он нацелен был на работу в Японии, за время своей работы в Москве он узнал много сведений более широкого спектра, представлявших интерес для его хозяев[36]36
  Сомнительное утверждение автора. В силу своего служебного положения перебежчик не мог знать подробности работы советской разведки в США. Возможно, что сделано это, чтобы скрыть другие источники информации. – прим. ред.


[Закрыть]. Часть их была изложена во время слушаний в подкомитете американского сената по внутренней безопасности, которые состоялись через два года после приезда Растворова в США. Он представил список руководителей советской разведки, начиная с Овакимяна, который уехал в 1941 году, и включая далее Зарубина (использовал оперативный псевдоним «Зубилин»), Долбина, Соколова и Панюшкина, который принял руководство шпионской сетью в 1949 году, хотя был официально аккредитованным советским послом – редкое сочетание постов. Он рассказал о методах работы советской разведки в США и оказался, видимо, первым перебежчиком, который сообщил, что в Нью-Йорке, в ООН, существует разведывательная группа, работающая отдельно от резидентуры, находящейся под прикрытием посольства в Вашингтоне. Он был, по всей вероятности, первым из серии перебежчиков, представивших агентство ТАСС как главное орудие советской разведки по всему миру. Он сказал изумленным членам подкомитета, что до 90 процентов зарубежных корреспондентом ТАСС являются сотрудниками советской политической или военной разведки.

В свое время почти вся эта информация считалась ценной. Но большое долгосрочное значение имеет человеческий аспект бегства Растворова. Помимо страха за свое будущее, помимо неудавшегося брака сыграло роль то, что Растворов был гедонистом, искателем удовольствий. Он не мог найти их в Советском Союзе, но через теннисный клуб в Токио понял, что может найти их у капиталистов. Он перемахнул не через железный занавес, а через теннисную сетку. Это не чисто идеологический перебежчик, но есть и идеология в его бегстве: Запад был для него местом, где можно жить полной жизнью, лишенной страхов.