Текст книги "Устойчивая жизнь. Как справляться с проблемами на жизненном пути"

Глава 5
Лицо чемпиона

Если бы существовал Зал славы непоколебимых людей, то я знаю человека, который должен быть там. Сегодня ему 90 лет. Он сказал, что мы встретились, когда мне было пять лет, что значит, он является любимым другом уже 60 лет.

Его зовут Вернон Граундс, бывший президент семинарии Денвера, человек, который был для меня как отец в мои юношеские годы. Иногда я называл его мой «отец по вере».

Жизнь Господня отражается в этом человеке, говорил я сам себе, когда сидел с ним. В нем есть мягкость духа, и ты чувствуешь это, когда попадаешь в поле его присутствия. И он идет прямо к тебе, чтобы заключить в нежные объятия.

Вернона Граундса обычно можно было обнаружить в почти любой школьный день в его офисе, находящемся в середине учебного здания семинарии Денвера. Я предпочитал думать о его офисе как о часовне, где святые люди вроде него должны проводить свои дни. В офисе вы занимаетесь административными делами. А в часовне вы изменяете жизни. Таким состояло дело этого человека.

Когда Вернон Граундс уволился с поста президента школы в середине 70-х, новое руководство приняло мудрое решение, решив оставить его в семинарии. Он стал душой школы (мои слова), доступной каждому студенту, профессору или управляющему (включая нового президента) – всем желающим поговорить.

Были другие в школьной иерархии, с кем можно было обсудить финансовую помощь, смену курса, богословские вопросы. Но когда чья-то жизнь оказывалась в беспорядке, возникали личные сомнения в вере или на жизненном пути появлялась опасность, Вернон Граундс был тем, к кому можно было прийти за советом.

С моей точки зрения, Вернон олицетворял собой непоколебимость. Задолго до моей зрелости, когда я уже мог заключить, что христианская устойчивость – один из самых больших жизненных вопросов, я увидел в этом человеке те качества, которые интуитивно признал сущностью христианского благородства. В те ранние годы я принял сознательное решение стать настолько похожим на него, насколько смогу. Среди самых добрых комплиментов, полученных мной, есть такой: «Когда вы говорите это (или делаете это), я вижу в вас Вернона».

И вот я в его «часовне». Стены увешаны портретами мужчин, женщин и их семей, которые уже прошли этот путь. То, что мое фото находится среди этих лиц, является для меня очень важным.

Кругом книги. Горы и горы книг, похоже, что многие читаются одновременно. Широта литературных интересов этого человека ошеломляет. Сидя в его усыпанном книгами офисе, я мысленно вернулся к дням нашего распределения в семинарии, где-то на 40 лет назад, когда тогдашний президент, моргая глазами, сказал новичкам: «Покупайте книги, пока вам не придется заложить вашу супружескую постель. А потом продолжайте покупать». Многие из нас поверили ему (и подчинились)… и до сих пор продолжают. Он приучил нас любить книги.

Что я стал ценить спустя годы – это то, что доктор Граундс с годами становился все лучше и лучше как личность. И вот он здесь, все еще популярный человек, все еще тот самый джентльмен, от которого люди черпали вдохновение и получали решение. Как же глупо, думал я, заявлять людям, как наша культура и делает, что 65 – пенсионный возраст, после чего ты отправляешься играть куда-нибудь во Флориду либо Аризону. А у этого человека самые плодотворные годы начались после 65 лет, и он до сих пор работает.

Наш разговор начался с моментальной атаки вопросами. Всегда вопросы – марка мистера Граундса. Вопросы о моей семье, работе, о моих планах на будущее. Он хотел знать, что я повидал, о чем узнал в своих поездках. Ему было интересно, знаю ли я что-нибудь о наших общих знакомых. Затем он переходил к душевным вопросам. Люблю ли я все еще Бога? Нахожу ли я в своем бешеном графике время для духовного развития? Что я сейчас читаю? И что я думаю о…?

То было время, когда я мог провести целый час с Верноном Граундсом и ничего не делать, только говорить о себе, отвечая на его вопросы. Он не чувствовал необходимости высказывать свое мнение или говорить о себе. Он всегда живо и искренне интересовался своим гостем. Когда я повзрослел, также стал задавать ему вопросы – о нем самом. Он отвечал на один-два из них, затем ловко уклонялся и переводил разговор на меня. И снова я говорил о себе.

Но сейчас, как старые друзья, мы пришли к равновесию. Я научился уговаривать его рассказать о себе, и наша беседа продолжалась в восхитительном темпе: мы радовались новостям о наших семьях, обменивались идеями и мыслями о прочитанных книгах, жаловались вслух (как и все старики), куда же катится мир.

Я знавал в жизни мало людей, которых могу назвать святыми. Этот человек был одним из них. Как же он стал таким? И мои ответы на этот вопрос составляют основу этой книги.

Вернон Граундс является устойчивым человеком, потому что думал о своей жизни и о жизни людей вокруг себя, имея широкое мировоззрение. Он всегда знал свою силу и свое призвание. И мало тратил времени на дела, в которых был мало компетентен.

Его личное мнение насчет разговора с Иисусом было специфичным, но не эффектным. Он никогда не сомневался, что в определенный момент своей молодости сделал жизнеизменяющий выбор организовать свою жизнь вокруг Иисуса. Те, кто знал его хорошо, осознавали, что ни одна библейская фраза не характеризовала его так сильно, как слова Иисуса, обращенные Симеону Петру, который часто казался сбитым с толку и рассеянным: «Что это с тобой такое? Ты должен следовать за мной!» – и Граундс последовал этому совету.

Еще в ранние годы ему стало ясно, что он взращивает людей больше, чем что-либо еще. Люди просто растут под его влиянием, даже когда он не осознает, что приложил усилия к этому. Они упорядочивают свою жизнь, поговорив с ним. Они чувствуют себя вынужденными следовать его мирному поведению. Они обнаруживают сходство с Иисусом в его обширной доброте.

Как человек, получивший докторскую степень по психологии, он мог бы вести жизнь ученого или управляющего вузом. Но он тянул ношу президентства семинарии без малого 25 лет и, как я понимаю, был первым и основным воспитателем людей.

Его призвание и его дар проявились настолько явно, что он отдал себя этому целиком, не стараясь попробовать другие формы профессионального влияния и не думая, что что-то другое может быть его делом. Он понимал, что жизнь проживается без призваний и признаний, его же призванием было взращивать людей согласно Божьему замыслу.

Результат? Тысячи мужчин и женщин сегодня делают то, что они делают, потому что его работа с ними была стратегически важна.

Вторая картинка в пазле, объясняющая стойкость Вернона Граундса, – он никогда не позволял никаким обычным превратностям судьбы вредить и высасывать его душу.

Я знаю Вернона достаточно хорошо, знаю о его детстве. Некоторые моменты его детской жизни были настолько суровыми, что могли разорвать душу, он мог испытывать ярость и обиду на определенных людей, будучи молодым. Но этого никогда не случалось.

Во времена его правления в семинарии нашлась стайка критиков и отрицателей, которые не упускали возможности оклеветать его, поставить под сомнение его мотивы, сделать работу президента семинарии настолько сложной, насколько возможно. Но я никогда не видел его возвращающим удар или защищающим себя. Казалось, с ним ничего подобного произойти не может. Он предпочел быть любезным.

В-третьих, Граундс развил в себе непоколебимость, потому что намеренно решил избавиться от рутины в своей жизни. Непоколебимость – одно из слов, которым я описываю дисциплину и самообладание. Он упорно трудился, но его рабочие привычки были здоровыми и продуктивными. Он тщательно распределял энергию и дела. Ни у кого не было ощущения, что он старается найти место размещения международной христианской силы или дурной славы. Он никогда не жаждал приобрести репутацию или накопить богатство.

Намеренность означает поддержание сравнительно простого образа жизни, это преданность своей семье, церкви и организации, в которой состоишь. Это означает регулярные физические упражнения, духовную дисциплину, тщательное сдерживание всех тех эгоистичных порывов, которые порочили слишком многих лидеров. Когда я спросил его, что, по его мнению, является секретом его жизнеспособности, он ответил с напускной серьезностью: «Бог, гимнастика и гены».

Будучи студентом, я много раз встречал своего отца по вере в местном ресторане за завтраком. Думаю, многие студенты встречали его тут, возможно, так же часто, как и я. Он сидел за одним и тем же столиком каждое утро, как будто он принадлежал ему. Я всегда подозревал, что официанты соревновались за право обслужить его, так как он делал их работу приятной. Они называли его по имени и с уважением. И они точно знали, что он хотел заказать.

Ближе к концу завтрака он хватал чек и клал его рядом собой, чтобы никто не мог дотянуться. Если кто-либо протестовал, его обычным возражением было: «В один прекрасный день, когда ты станешь богатым пастором (шутка по сути), ты можешь оплатить счет. Или ты можешь отдать прямо семинарии».

Сейчас, много лет спустя, когда мы завтракаем или обедаем вместе, я научился договариваться с официантами получать чек до того, как мы сделаем заказ. Когда он хмурился на это, я напоминал ему об уговоре, заключенном много лет назад. Забирая то количество чеков, что он брал, когда я был молодым, мне пришлось долго расплачиваться, пока счет не выравнялся.

Намеренность для Вернона Граундса означает мыслительную точность и духовную глубину. Задолго до того, как у нас появилось поколение христиан-евангелистов, которые понимали важность интеллектуальной глубины, Граундс добивался докторской степени в психологии. Духовно он искал сердце Бога, его молитвы и преподавание показывают значительную глубину понимания сути Священного Писания и его применения в вере. Каждый раз, когда становилось известно, что Вернон молится, – собиралась толпа. Снова и снова читатель и слушатель затаивал дыхание от широты его знаний, откуда Граундс черпал слова, чтобы выразить свою любовь к проповеди или свои притязания вырастить людей, подобными Христу. Это все попахивало намеренностью, и запах все возрастал и возрастал до самого его последнего дыхания.

В конце концов, Граундс всегда понимал важность ключевых личных отношений, которые характеризуются преданностью и взаимной заботой. Люди, которые работали с ним, всегда любили и уважали его. Они улыбались на его странности и наслаждались его необычными манерами. И они поддерживали его – предполагаю, что умерли бы за него, – потому что знали: он любит их и они для него на первом месте.

Я много раз за всю жизнь получал от него подобный дар. Когда я был проблемным тинейджером, он приглашал меня на завтрак, чтобы поговорить. Когда я вдруг пошел в священники, он напомнил мне, что у Бога есть мой номер, и он позвонит мне, когда я буду готов. Когда мне нужно было принимать важные решения, он был наготове с вопросами и ответами, придавшими мне уверенность. И когда моя жизнь пару лет назад развалилась на кусочки, он помог мне собрать ее обратно.

Сегодня Вернон Граундс и его жена Энн живут на десятом этаже дома престарелых. Владельцы этого комплекса делают все, чтобы они были счастливы, потому что поняли: их пребывание в обществе пожилых людей – это ключ к благосостоянию каждого. Пройди через парадную дверь в 5 часов воскресного вечера, и ты увидишь Вернона, проводящего обряд, в то время как Энн играет старинные и привычные гимны на пианино. Этот человек никогда не уволится.

В тот особенный день я пришел к моему дорогому другу поговорить о его здоровье и его силе. Я напомню, ему 90 лет, но живет он так, как будто на 25 лет моложе. Удивительно, но он разрешил мне задать ему кучу вопросов. Мы сидели близко друг к другу, и я часто мог класть руку на его ладонь, как он это частенько делал со мной в прошлом. И пока мы говорили, я думал: «Это тот вид разговора, который должен быть у отца с сыном, у двух старых друзей, что любят Бога и которые желают прожить свою жизнь стойко, разделяя ее».

Когда разговор закончился и пришло время возвращаться в аэропорт, я понял, что не могу уехать. Его теплые отцовские объятия – это тот счастливый опыт, который многие люди страстно желают получить всю жизнь: благословение отца по вере. Я старался не заплакать, пока шел к машине.

Вот на что похожа устойчивость, когда открывает лицо. И это то лицо, что принадлежит залу славы. Чемпион.

II. Стойкие люди действуют, вдохновленные целостным видением жизни

Они понимают смысл жизни.

Они заранее знают об основных проблемах на жизненном пути.

Они развивают христианский характер.

Они слушают повеления Божьи.

Они уверены в своей одаренности.

Они проживают жизнь с пользой.

Большая картина

«Горди, подойди сюда, пожалуйста». Я проводил этот день на беговой дорожке, выполняя план тренировок, разработанный Марвином Голдбергом на этот день. Настало время пойти в душ, потом в часовенку поиграть на пианино, поужинать и направиться заниматься в свою комнату в Хэгман Холл. Но до того как уйти с дорожки, я услышал эти призывные слова.

Как обычно, МВГ стоял рядом с белой доской объявлений, работая над статистикой каждого бегуна за день. Когда я подошел к нему, он сказал: «Дороти и я приглашаем тебя завтра вечером на ужин к нам домой».

Обеденный зал Стоуни Брук был большим и шумным местом. Студенты сидели по 8—10 человек за столом, включая преподавателя и его жену. Еда была разнообразной, но все же институтской, и каждый принимал любое приглашение, чтобы сбежать. «Спасибо, сэр, я с радостью приду».

На следующий вечер я шел к уютному домику, в котором жили Голдберги, и был встречен у порога Дороти Голдберг, женой тренера. Как я и ожидал, ужин оказался замечательной передышкой от типичной еды обеденного зала. Вскоре тарелки были подчищены и унесены, а миссис Голдберг скрылась на кухне.

Затем Марвин Голдберг протянул руку назад к книжной полке и достал оттуда школьную тетрадь. На обложке большими черными буквами было написано мое имя.

«У меня есть кое-что, и я хотел бы показать тебе это», – сказал тренер. Он открыл последнюю страницу. Я увидел дату, написанную в самом верху: июнь 1957 г.

(В другой книге – «Исправления» – я писал об этом моменте.) Под заголовком был список забегов, в которых по воле тренера я должен был участвовать в ближайшие три года. Рядом с каждым забегом было расписано время (минуты, секунды и десятые доли секунды), за которое я должен был пробежать, по его ожиданиям. То была его оценка моего личного наилучшего результата, которого я могу достичь, пока не покину Стоуни Брук в качестве выпускника.

Мысленно я вижу ту тетрадь с ожидаемыми временными результатами, каждый из которых казался мне недостижимым.

«Сэр, эти цифры невозможны».

Но Голдберг напомнил, что у меня есть еще три года для этого. «Смотри», – сказал он, перелистывая тетрадь от конца к началу. Я начал понимать, что он распланировал каждый месяц моей беговой карьеры. Каждый месяц предполагал постоянное улучшение. Однажды я должен был – три года спустя – достигнуть того уровня, который он полагал возможным для меня и который я, в силу моей недальновидности, считал в то время невозможным.

«Что же, Горди. Ключом к этому плану является вера в своего тренера и желание тренироваться, упорно трудиться. Я уверен, что мы сможем достичь цели, если ты готов сделать это».

Мне было 15, когда Марвин Голдберг показал мне ту тетрадь. До этого момента никто не говорил мне о строении – большой картины – моей жизни. Пятнадцатилетние, подобные мне, склонны жить моментом. Единственными планами на будущее, задерживающимися у нас в голове, были: что делать с свиданием в следующую пятницу, как провести рождественские каникулы, как пережить страшный экзамен и придет ли письмо (желательно с деньгами) из дома.

А это было кое-что другое. Это было тропой или, скорее, лестницей из настоящего в будущее. Путь взросления. Можно сказать, что это было примером картины, которую наставник или тренер припас для своего подопечного. У Иисуса была похожая картина для своих учеников; у Павла – своя для Тимофея; у Акиллы и Прискиллы – для своего юного проповедника Аполлоса.

А это была моя картина. Человек заботился обо мне, верил в меня настолько, чтобы набросать план почти на 40 месяцев спортивного роста.

Непоколебимые люди верят в такие картины, я называю их большими картинами. Пока она рисуется, может быть импрессионистской – размытой и подвластной изменениям. Но это, несмотря ни на что, картина. И она предусматривает направление, надежду и основу для роста.

В тот вечер МВГ наставил меня на путь достижения непоколебимости. Он передал мне первую из множества больших картин, что я нарисую или уже нарисовал в моей жизни. Пятьдесят лет спустя я все еще думаю о больших картинах. Забег еще не закончился.

Глава 6
Стойкие люди понимают смысл жизни

«Прежде, нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде, нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя». Слово господне Иеремии (Иеремия 1:5).

По многим причинам я прочел всем знакомый разговор Алисы с Котом, который начался с ее вопроса: «Пожалуйста, не могли бы вы сказать, как мне выбраться отсюда?»

Кот: «Это во многом зависит от того, куда ты хочешь попасть».

Алиса: «Мне не важно, куда».

Кот: «Тогда не важно, каким путем идти».

Алиса: «Пока я не попаду куда-нибудь».

Кот: «Определенно тебе это удастся. Если будешь идти достаточно долго».

Нет никакого пути к непоколебимости в этом обмене фразами. Нет ничего особенного в мыслях человека, который говорит так.

Но прислушайтесь к отличиям. Почти пятьдесят лет назад Томас Мертон написал:

«Если хочешь познать меня, не спрашивай, где я живу, или что я люблю есть, или как я причесываюсь, а спроси меня, как я думаю, зачем живу, в подробностях, и спроси меня, как думаю, что мне мешает жить в полной мере, так, как я хочу. Между этими двумя вопросами ты можешь понять, что за человек перед тобой. Чем лучше ответ, тем человечнее личность».

Это слова того, кто думает расширенно, с большой картиной мира в уме. Он имеет дело с двумя самыми большими возможными вопросами: Зачем я живу? Что не дает мне реализовать в полной мере ту жизнь, какую бы я хотел? Фактически Мертон все свел к двум вопросам: направление и возможные препятствия.

Мертон выразил одного из самых стойких людей, когда-либо живших на земле, святого Павла.

«Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (К Филиппийцам 3:13–14).

Вот с чего начинают непоколебимые люди: с самой большой возможной картиной того, что Бог велит им совершить в их жизни. Когда же большой картины нет (например, слова Алисы «мне не важно…»), жизнь начинает напоминать заячий след – незаметные метания туда-сюда, множество движений и мало направлений. Говоря словами Павла, мы становимся людьми, которые подобно…

«…младенцам, колеблющимся и увлекающимся всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (К Ефесянам 4:14).

Книга Стивена Эмброуза «Ничто не похоже в этом мире» рассказывает, как строилась трансконтинентальная железная дорога в Америке. «На дорогу ушло столько ума, сил и пота в количестве и масштабе, никогда ранее не занятом ни в одном проекте», – писал Эмброуз в своем чрезвычайно интересном историческом уроке ³.

Ранее Эмброуз описывает момент, когда должно было начаться строительство, и некоторые калифорнийцы решили, что нужно устроить великое торжество. Множество сановников были приглашены на то место, где должен быть положен первый рельс.

Одним из этих приглашенных был Коллис Ханстингтон из Калифорнии, один из самых важных вкладчиков в железную дорогу с Западного побережья. Но он отклонил приглашение, сказав:

«Если вы хотите отметить [отпраздновать] забитие первого костыля, то идите и празднуйте. А я не пойду. Те горы, что находятся там, выглядят слишком опасными. Мы можем потерпеть неудачу, и если так случится, то я хочу, чтобы об этом знало как можно меньше людей… Любой может забить первый костыль, но между первым и последним костылем лежат месяцы упорного труда без отдыха». (Выделено автором.)

Ханстингтон не прельстился первым костылем, преждевременным праздником. Его внимание занимал последний костыль. Все, что находилось между первым и последним костылем, являлось его большой картиной, и пока она не нарисуется полностью, он не будет праздновать.

Когда в мае 1869 года строительство железной дороги полностью завершилось, последний костыль, золотой к тому же, был забит на свое место, и два локомотива (один с востока, а второй с запада) двинулись вперед, пока не соприкоснулись друг с другом, президенту Улиссу Симпсону Гранту была отправлена телеграмма: «Сэр, имеем честь сообщить вам, что последний рельс положен и последний костыль забит, строительство Тихоокеанской дороги закончилось».

Последний рельс положен, и последний костыль забит (выделено автором). Возможно, теперь Коллису Ханстингтону будет что отпраздновать.

Когда Савл из Тарса впервые появился на страницах Библии, он был фарисеем: «Еврей от Евреев», как он себя описал сам (К Филиппийцам 3:5). То была самая большая картина самого себя, какую он мог себе представить. И это было причиной его агрессивного и жестокого гонения на христиан.

Но потом его картина изменилась на пути в Дамаск. Это было точкой его обращения – появление совершенно новой картины. Оглядываясь на тот день, он сказал царю Агриппе, что видел Христа. «Кто ты, Господи?» – спросил он.

«Я сказал: кто Ты, Господи? Он сказал: „Я Иисус, Которого ты гонишь. Но встань и стань на ноги твои; ибо Я для того и явился тебе, чтобы поставить тебя служителем и свидетелем того, что ты видел и что Я открою тебе, избавляя тебя от народа Иудейского и от язычников, к которым Я теперь посылаю тебя открыть глаза им, чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу, и верою в Меня получили прощение грехов и жребий с освященными”» (Деяния 26: 15–18).

«Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению [читать – «картине»]», – сказал он Агриппе (Деяния 26:19). И никогда более. Несмотря на то, что он сталкивался со всеми видами человеческого страдания и несчастья, которые вообще возможно испытать, он постепенно шел вперед. Новое видение возымело значение, и его непоколебимость возросла.

Эта новая ориентировка – можно назвать ее обращением – была меткой великих библейских персонажей на протяжении их жизни.

У Моисея была смена картин. В сорок лет у него было неопределенное мнение о доброте к еврейским рабам. Повинуясь импульсу, он убил египтянина и дорого заплатил за свою недальновидность. Он убежал из Египта в пустыню, где провел 40 лет, получая новое, более ясное, безусловно свежее видение самого себя и того, как Бог может заговорить с ним.

На то, чтобы найти и приобрести новую картину, ушло четыре десятилетия, и когда в возрасте 80 лет (отметьте это) он услышал голос Бога из горящего куста, тот сказал ему:

«Я Бог отца твоего… Я пошлю тебя к фараону; и выведи из Египта народ Мой… Я буду при устах твоих и научу тебя, что тебе говорить» (Исход 3:6, 10; 4:12).

Итак, у Моисея была своя большая картина и приказ к действию. Они никогда не изменялись. Все в его жизни с этого момента измерялось этим громадным курсом.

Каждый из этих библейских персонажей испытал удивительные перемены в своей жизни. Их сердца были открыты большой картине, тому, каким все должно быть, до того как будет забит последний костыль.

Какое-то время я спорил, что современное понятие об обращении христиан слишком мало. Оно делает ударение на первый костыль – выбор доверить свою жизнь Иисусу, но игнорирует последний – кем Иисус хочет нас видеть и что мы должны сделать. И пока тут есть место радости оттого, что все началось, настоящее внимание должно сфокусироваться на большой картине – где все это происходит, как меняется, что нужно для того, чтобы прийти к хорошему концу.

Жизнь учеников ясно показывает: был призыв следовать, который они и приняли. Но относительно мало внимания уделено началу, и еще меньше внимания уделено тому, какими они стали. Как будто у Иисуса была тетрадь на каждого ученика, в которой был ежемесячный план роста и подготовки. Основные события в их жизни произошли не в тот момент, когда был вбит первый костыль (или начался первый забег), а во время последнего костыля.

Устойчивая жизнь – это та, где человек проживает каждый день в поисках большой картины. Части этой картины? Возможно, этот вопрос укажет нам нужное направление.

Чего я достигну и какие великие вопросы бросят мне вызов на моем пути?

Каким человеком я стану в результате этого путешествия?

Чего Бог ожидает от меня в этом забеге?

Чем я должен быть вооружен, чтобы довести все до конца?

Что я могу дать?

Я не могу жить со взглядом Алисы на путешествие: «Мне все равно – куда…» Но я стремлюсь к мортоновскому: спроси меня, для чего я живу, и спроси меня, как начать этот путь.