Текст книги "Ужас Данвича"

Наутро Виллетт получил записку от старшего Варда с сообщением, что Чарльз так и не вернулся. Мистер Вард упомянул о телефонном звонке доктора Аллена, который сообщил, что Чарльз некоторое время пробудет в Потюксете и его не надо беспокоить. Это-де необходимо, потому что самого доктора Аллена неожиданно и неизвестно на какой срок отзывают дела, и Чарльзу придется присмотреть за опытами. Чарльз передавал всем привет и сожалел, если внезапное изменение его планов причинило кому-то беспокойство. Мистер Вард в первый раз слышал голос доктора Аллена, и он пробудил в нем неясное воспоминание и внушил ему страх.

Получив столь противоречащие друг другу послания, доктор Виллетт растерялся. Он не сомневался в искренности Чарльза, но что ему думать, если Чарльз сам изменил собственные планы? Молодой Вард писал, что его новое жилище таит в себе чудовищную угрозу, что и его, и его бородатого приятеля надо любой ценой уничтожить, что сам он ни за что не вернется в Потюксет, и вот он уже обо всем забывает и едет в самый эпицентр зла. Здравый смысл подсказывал доктору оставить в покое молодого человека со всеми его странностями, однако, наверное, инстинкт не позволял забыть об отчаянной мольбе.

Виллетт еще раз перечитал письмо и еще раз убедился, что оно не бессмысленное и не сумасшедшее, хотя написано довольно бессвязно. От него веяло неподдельным страхом, и в соединении с тем, что доктор уже знал, оно несло в себе такие явные намеки на некий кошмар вне времени и пространства, что доктор не посмел дать ему примитивное объяснение. Несомненно, где-то есть кошмары, и не имеет значения, что мы о них не знаем. В любую минуту мы должны быть готовы им противостоять.

Почти целую неделю доктор Виллетт обдумывал возникшую дилемму и все более склонялся к мысли нанести Чарльзу визит в Потюксет. Ни один приятель молодого человека не осмеливался нагрянуть туда, да и старший Вард знал о внутреннем устройстве дома только то, что сын сам ему рассказывал, однако Виллетт понимал, что назрела необходимость серьезно поговорить с пациентом.

Тем временем мистер Вард стал получать от своего сына короткие, отпечатанные на машинке записки, которые он должен был пересылать миссис Вард в Атлантик-Сити. В конце концов доктор решил действовать, и, несмотря на странные чувства, пробуждаемые старыми преданиями о Джозефе Карвене, а также новейшие открытия и предупреждения Чарльза Варда, храбро отправился в бунгало, стоявшее на высоком берегу реки.

Движимый любопытством, Виллетт уже бывал в здешних местах, хотя ни разу не заходил в дом и даже не объявлял о своем присутствии, поэтому дорогу он знал. В конце февраля во второй половине дня он сел в свой маленький автомобиль и отправился по Броуд-стрит, размышляя об экспедиции, которая началась на этой самой дороге сто пятьдесят семь лет назад и должна была совершить нечто не понятое до сих пор.

Поездка по приходящей в упадок окраине не заняла много времени, и вскоре показались чистый Эджвуд и сонный Потюксет. Виллетт повернул направо к Локвуд-стрит и доехал до самого конца дороги, потом заглушил мотор и отправился на север, туда, где над прелестной речкой возвышался крутой берег на фоне затянутых туманом просторов. Домов здесь было мало, так что никакой ошибки не могло быть насчет одинокого бунгало с бетонным гаражом, расположившегося на высоком берегу слева. Быстро пройдя неухоженную гравийную дорожку, доктор твердой рукой постучал в дверь и без дрожи в голосе заговорил с бандитского вида мулатом, когда он приоткрыл ее.

Доктор сказал, что ему необходимо тотчас же повидаться с Чарльзом Вардом по очень важному делу. Никаких отказов не принимается, а если его не впустят, то он расскажет об этом мистеру Варду-старшему. Мулат пребывал в растерянности, но, когда доктор Виллетт толкнул дверь, все же прижал ее, на что доктор, лишь повысив голос, повторил свое требование. После этого где-то в темноте раздался громкий шепот, от которого у доктора по телу побежали мурашки, хотя он сам не понимал, чего так испугался:

– Впусти его, Тони. Почему бы нам не поговорить?

Шепот внушил доктору страх, но от того, что последовало за этим, его охватил ужас. Дощатый пол скрипнул, и обладатель странного резонирующего шепота явился его глазам. Это был не кто иной, как сам Чарльз Декстер Вард.

Тщательность, с которой доктор Виллетт вспоминал и записывал состоявшуюся в тот день беседу, говорит о том значении, которое он ей придал в то время. Ему пришлось признать очевидные изменения, происшедшие в Чарльзе Декстере Варде, и поверить, что молодой человек говорил с ним волею разума, не имевшего ничего общего с тем разумом, развитие которого доктор наблюдал в течение двадцати шести лет.

Спор с доктором Лиманом вынуждал доктора Виллетта стремиться к максимальной точности, поэтому он определенно датирует безумие Чарльза Варда тем временем, когда он начал посылать своим родителям письма, отпечатанные на машинке. Они совсем другие, нежели Вард писал раньше, и отличаются даже от последнего, не очень связного письма, полученного доктором Виллеттом. В них есть странная архаичность, словно изменения, происшедшие в мозге Чарльза Варда, высвободили поток ощущений и впечатлений, сохранившихся в его подсознании с детского увлечения стариной. Автор делает определенное усилие казаться человеком сегодняшнего дня, однако дух писем и даже отчасти язык принадлежат прошлому.

Когда Вард решился принять доктора в полутемном бунгало, его речи и жесты тоже несли на себе печать прошлого. Он сделал легкий поклон, предлагая доктору Виллетту сесть, и сразу же заговорил своим странным шепотом, первым делом решив объясниться по поводу голоса.

– Я простудился, – сказал он, – из-за проклятого речного воздуха. Вы должны простить меня. Полагаю, вы приехали по поручению моего отца, ибо он обеспокоен моим здоровьем, однако тешу себя надеждой, что вам не из-за чего тревожить его.

Виллетт внимательно вслушивался в слова Варда, но с еще большим вниманием изучал его лицо. Он нюхом чуял – что-то тут было не так. И вдруг вспомнил, как ему рассказывали об испуге привратника-йоркширца. Увы, в комнате было темно, но он не стал просить, чтобы открыли ставни. Вместо этого он всего-навсего задал вопрос, почему Вард неделю назад написал ему такое горячечное письмо.

– Я как раз подходил к этому, – ответил хозяин дома. – Вы ведь знаете, нервы у меня совсем никуда не годятся, поэтому иногда я говорю странные вещи, за которые не могу отвечать. Я уже не раз ставил вас в известность, что нахожусь на пороге величайшего открытия и от этого у меня временами голова идет кругом. Любой бы испугался, узнай он то, что знаю я, но теперь уже недолго ждать. Я совершил глупость, засев дома и позволив охранять себя. Нельзя останавливаться на полдороге. Мое место здесь! Мне известно, что соседи болтают всякое, и, увы, я позволил себе слабость поверить им. В том, что я делаю, нет ничего дурного, пока я делаю это правильно. Если вы будете терпеливы и подождете еще полгода, то ваше терпение будет вознаграждено сторицей.

Вам, наверное, известно, что я нашел способ изучать прошлое по источникам, куда более надежным, чем книги, и вы сами сможете оценить значение того, что я в состоянии предложить историографии, философии, изящным искусствам благодаря открытым мною вратам к знанию. Мой предок уже знал все это, когда безмозглые людишки ворвались к нему и убили его. Я должен пройти его путь по мере своих слабых сил. На сей раз ничто не должно помешать, и уж тем более не должны помешать мои собственные дурацкие страхи.

Молю вас, сэр, забудьте все, что я вам написал, и не бойтесь ни этого дома, ни тех, кто в нем работает. Доктор Аллен – достойный человек, и я ужасно виноват перед ним, ибо говорил о нем дурно. Жаль, что нам пришлось расстаться, но у него есть и другие дела. Его вклад в мои исследования никак не меньше моего, и теперь мне кажется, что, когда я испугался достигнутых мной результатов, я испугал и его, ибо он – мой первый помощник.

Вард замолчал. Доктор не знал, что ему думать и что говорить. Он чувствовал себя дурак дураком, слушая на удивление спокойное отречение от письма, но не мог отделаться от мысли, что только что произнесенная речь – бредовая, чужеродная и явно сумасшедшая, тогда как трагическое послание не вызывало у него сомнений в авторстве Чарльза Варда, каким он знал его всегда. Виллетт попытался перевести разговор на прошлое и напомнить молодому человеку кое-какие случаи, желая воссоздать обычную атмосферу их прежних бесед, однако это привело к непредсказуемым результатам.

То же самое происходило потом в беседах с другими психиатрами. Из мозга Чарльза Варда как будто исчез целый пласт памяти, в котором было заложено главным образом знание современных реалий и его собственной жизни, словно поток сведений о старине, полученных им в детстве, всплыл из бездны подсознательного и затопил все остальное.

Знания молодого человека о прошлом производили ненормальное и нечистое впечатление, и он всеми силами старался их не выдавать. Стоило Виллетту упомянуть о каком-то любимом старинном объекте его мальчишеских изысканий, и Вард не мог удержаться, чтобы не рассказать нечто такое, чего никак нельзя было ждать от простого смертного, и, слушая его гладкую речь, доктор лишь пожимал плечами.

Ну откуда молодой человек узнал о том, что одиннадцатого февраля 1762 года, которое пришлось на четверг, с головы жирного шерифа свалился парик, когда он перегнулся через перила на представлении в Театральной академии мистера Дугласа, располагавшейся на Кинг-стрит, или о том, что актеры чудовищно искромсали текст «Искренних любовников» Стила и публика едва ли не обрадовалась закрытию театра, случившемуся через две недели по настоянию баптистов. Вероятно, в старых письмах можно было бы найти упоминание о «дьявольски неудобной» коляске Томаса Сабина, которую он привез из Бостона, однако ни один здравомыслящий историк никогда не сказал бы, что у Эпенетуса Олни вывеска (аляповатая корона, которую он велел намалевать, когда переименовал свою таверну в «Королевское кафе») скрипела, в точности следуя первым нотам новой джазовой пьесы, которую с утра до вечера можно слышать по радио в Потюксете.

Вард, однако, недолго распространялся о старине. Современные и личные темы он отмел сразу же, а дав себе волю и повспоминав прошлое, довольно быстро заскучал. Он явно желал утомить своего гостя, чтобы он ушел и никогда больше не возвращался. Для этого он предложил Виллетту осмотреть дом и, не дожидаясь ответа, повел его по всем помещениям, от подвала до чердака. Виллетт зорко глядел вокруг, однако лишь обратил внимание, что книг слишком мало, если вспомнить опустевшие книжные шкафы в доме Варда, а так называемая «лаборатория» – всего-навсего видимость, следовательно, и настоящая библиотека, и настоящая лаборатория находятся где-то в другом месте, но где?

Не выведав ничего о тайных занятиях молодого человека, доктор Виллетт до наступления вечера возвратился в город и все в подробностях пересказал старшему Варду. Они пришли к единодушному выводу, что мальчик явно не в себе, но решили пока не предпринимать никаких действий. Самое главное, миссис Вард должна была оставаться в совершенном неведении насчет состояния ее сына, несмотря на его странные, напечатанные на машинке послания.

Мистер Вард решил сам навестить Чарльза, устроив ему что-то вроде сюрприза. Однажды вечером доктор Виллетт усадил его в свою машину, отвез к бунгало и стал терпеливо ждать его возвращения. Визит затянулся, а когда отец покинул дом, на нем лица не было. Принимали его почти в точности как Виллетта, разве что Чарльз очень долго не появлялся после того, как его отец заставил впустить себя и властным жестом отослал прочь португальца, да в его поведении не было даже намека на сыновнюю любовь. В комнате горели совсем слабые лампы, и все равно Чарльз жаловался на резь в глазах. Говорить нормально он не мог будто бы потому, что у него в ужасном состоянии горло, и в его натужном шепоте было что-то пугающее, от чего мистер Вард никак не мог о нем забыть.

Решив действовать совместно ради спасения душевного здоровья молодого человека, мистер Вард и доктор Виллетт стали по крупицам собирать все сведения, какие только могли им понадобиться в их деле. Начали они со слухов в Потюксете, и это оказалось не самым трудным, потому что у обоих были друзья в тамошних местах.

Большая часть работы легла на плечи доктора Виллетта, так как с ним говорили охотнее, чем с отцом, и он сделал вывод, что жизнь молодого Варда представляет собой нечто несусветное. Досужие языки не переставали обвинять домочадцев молодого Варда в вампирских преступлениях прошлого лета, и приезжавшие и уезжавшие по ночам грузовики все более будоражили людей, которые предполагали самое ужасное.

Местные торговцы рассказывали о странных заказах, которые передавал им, как правило, бандитского вида мулат, но главным образом о непомерном количестве мяса и свежей крови, поставлявшихся двумя мясными лавками по соседству. В доме жили всего три человека, которые при самом болезненном аппетите не могли съесть все, что закупали.

Еще люди слышали шум, доносившийся из-под земли. Проверить эти слухи было гораздо труднее, тем не менее даже самые нелепые из них имели реальную основу. Ритуальное пение также продолжалось, но исключительно когда в окнах гас свет. Возможно, шум доносился из подвала, но люди настаивали, что слышали голоса из-под земли. Вспомнив старые предания о катакомбах Джозефа Карвена и предположив, что дом был выбран исключительно благодаря его местоположению, ибо где-то здесь была ферма Карвена, как следовало из документов, найденных за портретом, Виллетт и мистер Вард уделили этим слухам особое внимание и довольно долго, но безуспешно искали дверь на крутом берегу реки, о которой упоминали старые рукописи.

Что же до мнения соседей об обитателях бунгало, то скоро стало ясно, что мулат вызывал омерзение, бородатый доктор Аллен в очках – страх, а бледного молодого ученого попросту ненавидели. За последние одну-две недели Вард очень изменился, даже не пытался быть любезным и говорил только неприятным шепотом, да и то в случае крайней необходимости.

Эти сведения, полученные из самых разных источников, мистер Вард и доктор Виллетт обсуждали довольно долго и педантично. Они пробовали, как могли, использовать дедукцию, индукцию и конструктивное воображение и сопоставлять все известные факты из последних лет жизни Чарльза, включая отчаянное письмо, которое доктор показал его отцу, со скудными документальными свидетельствами о Джозефе Карвене. Они бы ничего не пожалели за возможность заглянуть в бумаги, найденные Чарльзом, так как им было совершенно ясно, что ключ к безумию молодого человека заключен в том, что он узнал о колдуне и его делах.

И все же в том, какой оборот приняла эта непонятная история, нет ни малейшей заслуги мистера Варда или доктора Виллетта. Отец и врач пребывали в полной растерянности и бездействовали, не зная, как им распорядиться тем неопределенным и неосязаемым, с чем они столкнулись, а напечатанные на машинке письма молодого Варда приходили все реже и реже. Наступило первое число, когда происходят все банковские расчеты, и служащие в банке стали в изумлении качать головами и звонить друг другу.

В конце концов в бунгало к Чарльзу Варду были отправлены знавшие его в лицо официальные представители, которые спросили, почему подпись на его чеках похожа на грубую подделку, и не очень успокоились, когда молодой человек шепотом объяснил им, что это результат нервного потрясения, который он никак не может исправить. Он сказал, что почти не в состоянии написать правильно ни одну букву и может доказать это письмами к родным, которые вынужден печатать на машинке.

Однако банковских служащих привело в недоумение не столько это неприятное обстоятельство, в котором, в общем-то, не было ничего особенного и подозрительного, и не столько слухи, распространившиеся в Потюксете, которые дошли до кого-то из них, сколько непонятная речь молодого человека, свидетельствовавшая о полной потере памяти в отношении всего, что касалось финансовых дел, а ведь прежде он с ними справлялся без всякого напряжения. Что-то с ним случилось ненормальное, несмотря на его связную и разумную речь, если он неожиданно стал совершенно невежествен в жизненно важных делах. Более того, хотя эти люди не были близко знакомы с Вардом, они не могли не обратить внимания на перемену в его речах и манерах: конечно же, они слыхали, что он занимается стариной, но даже самый увлеченный историк или археолог не мог с такой достоверностью перенять фразеологию и жесты другого века.

Короче говоря, странный шепот, параличные руки, плохая память, изменившиеся речь и поведение убеждали банковских служащих в тяжелой болезни стоявшего перед ними человека, которая стала причиной зловещих слухов. Покинув бунгало, они решили немедленно и решительно поговорить с Вардом-отцом.

Таким образом, шестого марта 1928 года состоялась долгая и серьезная беседа в конторе мистера Варда, после чего доведенный до крайности отец, чувствуя свое бессилие, вызвал доктора Виллетта. Виллетт посмотрел на нелепые каракули на чеках и мысленно сравнил их с почерком, каким было написано последнее отчаянное письмо. Разница была совершенно очевидной, однако в новом почерке доктору Виллетту почудилось что-то очень знакомое. Похожие на птичьи следы, буквы имели явно старинное написание и резко отличались от тех букв, которые прежде выводила рука Чарльза Варда. Доктор не мог прийти в себя от изумления… Но где он мог их видеть? Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что Чарльз сошел с ума. Совсем никаких сомнений. А так как в этом состоянии он не мог распоряжаться своим имуществом и поддерживать контакты с окружающим его миром, то необходимо было немедленно поместить его под присмотр врачей и начать лечение.

Именно тогда вызвали психиатров – доктора Пека и доктора Уэйта из Провиденса и доктора Лимана из Бостона, – которым мистер Вард и доктор Виллетт дали исчерпывающую информацию и которые совещались в заброшенной библиотеке их молодого пациента, не забыв посмотреть те книги и рукописи, которые там еще оставались, чтобы получить представление о его духовных запросах. Они также прочитали письмо, которое Чарльз отправил Виллетту, и согласились с тем, что занятия Чарльза Варда могли разрушить или в лучшем случае покалечить обыкновенный разум. При этом они выразили сожаление, что не могут познакомиться с теми книгами и бумагами, которые Чарльз держит под рукой, однако с пониманием отнеслись с тому, что если это и возможно, то только после посещения бунгало.

Виллетт с лихорадочной энергией еще раз просмотрел все имевшиеся у него документы и опросил встречавшихся с Чарльзом людей. Именно в это время он разговаривал с рабочими, ставшими свидетелями того, как Чарльз нашел документы за деревянной панелью с портретом Карвена, а также отыскал вырезанные из «Джорнал» статьи с описанием странных происшествий в городе.

В четверг восьмого марта доктор Виллетт, доктор Пек, доктор Лиман и доктор Уэйт в сопровождении мистера Варда нанесли молодому человеку краткий визит, не скрывая его цели и дотошно расспрашивая своего несомненного пациента. Чарльз же, хотя долго не появлялся перед неожиданными гостями и был весь пропитан странными и малоприятными запахами лаборатории, когда наконец пришел, кстати, очень взволнованный чем-то, был настроен мирно и тотчас признал, что его память и душевное равновесие много претерпели от непосильных занятий. Ему как будто даже не пришло в голову возражать против настоятельного желания гостей осмотреть другие помещения, и вообще он продемонстрировал блестящие умственные способности, если не считать провалов в памяти.

Несомненно, врачи растерялись бы, наблюдая такую спокойную уверенность в себе, если бы слишком архаичные речи и подмена в его сознании современных идей также архаичными не выдавали его душевную болезнь. О своей работе он рассказал не больше того, что уже прежде сообщал родным и доктору Виллетту, а о своем отчаянном письме доктору Виллетту отозвался как об обыкновенной истерике. Судя по его словам, в доме не было никакой другой библиотеки и никакой другой лаборатории, кроме тех, которые он и не думал скрывать, а свое бегство из-под родительского крова ему не составило труда объяснить пропитавшими всё и вся запахами. На вопрос о слухах, ходивших в Потюксете, ответ тоже нашелся: мол, все это не больше чем разыгравшееся воображение любопытных соседей. Что касается местонахождения доктора Аллена, то ему об этом известно не было, однако он уверил своих визитеров, что бородатый мужчина в очках появится, как только возникнет необходимость в его присутствии.

Рассчитываясь с неразговорчивым мулатом, который не пожелал ответить ни на один вопрос, и запирая бунгало, которое пока надежно оберегало свои ночные тайны, Вард не выказал никакого беспокойства, разве что несколько раз останавливался и как будто прислушивался к каким-то очень далеким звукам.

Было совершенно очевидно, что он относится к происходящему с философским спокойствием, даже смирением, словно это – временное и незначительное препятствие, которое доставит гораздо меньше хлопот, если пойти ему навстречу и раз и навсегда с ним разобраться. Несомненно, он был убежден в том, что благодаря своим выдающимся способностям одолеет неприятности, к которым его привели провалы в памяти, потерянный голос, изменившийся почерк, его таинственные занятия и эксцентричное поведение. Все согласились с тем, что пока не стоит ничего сообщать его матери, и мистер Вард взял на себя обязанность якобы от имени сына посылать ей напечатанные на машинке письма.

Варда привезли в частную больницу доктора Уэйта, расположенную в уединенном и живописном месте на Конаникут-Айленд, где его подвергли тщательному и всестороннему обследованию. Именно тогда были обнаружены физиологические отклонения от нормы – замедленный обмен веществ, странная кожа и несбалансированные нервные реакции. Больше других обеспокоился этим доктор Виллетт, так как он наблюдал Варда с младенчества и единственный мог реально представить, сколь ужасны перемены в деятельности его организма. Даже овальная родинка, с которой он родился, исчезла с бедра, зато на груди появилось большое черное пятно, может быть, шрам, неизвестный доктору Виллетту и заставивший его задуматься о том, не был ли молодой человек отмечен «дьявольской печатью» участников святотатственных ночных сборищ в безлюдных и малодоступных местах.

Доктор никак не мог выбросить из головы фразу из отчета о суде над салемскими ведьмами, который Чарльз показывал ему в давние времена, когда еще ни от кого не прятался со своими находками. Она гласила: «Мистер Д. Б. в одну из ночей наложил Дьявольский Знак на Бриджет С., Джонатана А., Саймона О., Деливеранс У., Джозефа К., Сьюзан П., Митабл К. и Дебору Б.».

Безотчетный ужас наводило на доктора Виллетта лицо Чарльза Варда, пока он не понял причину этого. На лбу над правой бровью появилось нечто, чего там никогда не было, – крошечный шрам, и в точности такой, какой был на старом портрете Джозефа Карвена, возможно, след таинственного ритуального надреза, которому оба подверглись на определенной стадии своих оккультных занятий.

Пока Вард ввергал в недоумение врачей в больнице, самое пристальное внимание было уделено почте, адресованной ему или доктору Аллену, которую мистер Вард приказал пересылать ему. Виллетт предполагал, что это почти ничего им не даст, так как все действительно важное, вероятно, передавалось с оказией. Тем не менее во второй половине марта на имя доктора Аллена пришло письмо из Праги, которое заставило и доктора, и мистера Варда серьезно задуматься. Написанное старинными неразборчивыми буквами, но не иностранцем, оно выдавало тот же разрыв его автора с современным английским языком, какой был в речи Варда. Вот это письмо:

«Клейнштрассе, 11,

Альтштадт, Прага,

11 февраля 1928 года

Брат в Алмусине-Метратоне!

Нынешним днем я получил твое сообщение о результате твоих манипуляций с присланными мною Солями. Сия ошибка может означать только то, что Надгробия были переставлены до того, как Барнабус предоставил мне Материал. Такое часто случается, и тебе сие не хуже известно по Тому, какой результат ты сам имел с Материалом, взятым с кладбища Королевской церкви в 1769 году и со Старого кладбища в 1690 году, коий тебе пришлось уничтожить. То же самое случилось и у меня в Египте тому лет семьдесят пять, на память о чем мне остался Шрам, который твой Мальчишка видел в 1924 году. Я когда-то говорил тебе и повторяю ныне, не вызывай Того, с чем не можешь справиться, ни из мертвых Солей, ни из потусторонних Сфер. Помни всегда Слова и остановись, ежели появится Сомнение в том, Кто явился тебе. Из десяти камней Девять давно уже другие. Пока не спросишь, до тех пор не узнаешь наверняка. Этими днями я имел весточку от X., у которого вышла Неприятность с Солдатами. Вроде он жалеет, что Трансильвания теперь не венгерская, а румынская, и уехал бы, не будь его Замок полон Того, о чем мы знаем. Однако об этом, он уже, верно, сам отписал тебе. В следующий раз ты получишь от меня Кое-что из Восточного Кургана, что, смею надеяться, доставит тебе большое удовольствие. А пока не забудь, что мне нужен Б. Ф., если есть возможность заполучить его. Г. из Филадельфии ты знаешь лучше меня. Бери его первым, если хочешь, но только не доводи его до Упрямства, потому что мне тоже нужно поговорить с ним Потом.

Йог-Сотот Неблод Зин.

Саймон О.

Мистеру Д. К.

в Провиденсе».

Мистер Вард и доктор Виллетт пребывали в полной растерянности от этого очевидного доказательства чьего-то безумия. Потребовалось время, чтобы они проникли в суть прочитанного. Получалось, что исчезнувший доктор Аллен, а не Чарльз Вард, был главной фигурой в Потюксете. Это объясняло прежде необъяснимые вещи в последнем отчаянном письме Варда. И что означают инициалы «Д. К.» в отношении бородатого незнакомца в черных очках?

Единственное объяснение, которое приходило в голову, было слишком фантастичным даже для не имеющей границ дьявольщины. Кто такой старый «Саймон О.», которому Чарльз четыре года назад наносил визит? В прошлом уже был один Саймон Орн, или Иедедия, в Салеме, исчезнувший в 1771 году, чей своеобразный почерк доктор Виллетт наконец-то сопоставил с почерком, каким была написана формула на фотокопии, показанной ему когда-то Чарльзом. Какие кошмары и тайны, какие противоречия и ошибки природы вернулись через сто пятьдесят лет будоражить старый Провиденс с его мирными двускатными крышами и древними куполами?

Отец Чарльза и его старый доктор не знали, что им думать и что делать, поэтому отправились в больницу к Чарльзу, чтобы как можно деликатнее расспросить его о докторе Аллене, о визите в Прагу и о том, чему он научился от Саймона, или Иедедии Орна, из Салема. Молодой человек был вежлив, но неуступчив, и просипел только, что, насколько ему известно, доктор Аллен прекрасно умеет общаться с душами усопших, следовательно, его коллега из Праги, кто бы он ни был, владеет тем же даром. Покинув больницу, мистер Вард и доктор Виллетт пришли к малоутешительному выводу, что они сами подверглись дотошному допросу, и, не открыв для себя ничего нового, выложили своему сидящему взаперти подопечному все, что было в письме из Праги.

Доктор Пек, доктор Уэйт и доктор Лиман не сочли нужным придавать большое значение странной переписке молодого Варда, ибо им было известно тяготение людей эксцентричных и страдающих одинаковой манией держаться друг друга, и они решили, что Чарльз или Аллен попросту разыскали какого-нибудь эмигранта, возможно, видевшего почерк Орна и старавшегося тщательно копировать его, чтобы стать как бы новым воплощением давно умершего человека. Наверное, Аллен такой же, и не исключено, что он уговорил молодого человека стать как бы аватарой давно умершего Карвена.

Такие случаи известны. Ими же руководствовались упрямые врачи, успокаивая растущее беспокойство доктора Виллетта насчет изменившегося почерка Чарльза Варда, о котором он мог судить с полным основанием по нескольким образцам, добытым с помощью разных уловок. Виллетт наконец-то вспомнил, что ему напоминает этот почерк – почерк Джозефа Карвена, однако остальные психиатры рассматривали сходство почерков как естественное проявление болезни и не желали осознавать важность открытия.

Убедившись в твердолобости своих коллег, Виллетт посоветовал мистеру Варду никому не говорить о письме, адресованном доктору Аллену и пришедшем второго апреля из Трансильвании, которое, без всяких сомнений, было написано той же рукой, что и шифрованная рукопись Хатчинсона, отчего и отец, и доктор довольно долго медлили, прежде чем сломать печать. Вот это письмо:

«Замок Ференци,

7 марта 1928 года

Дорогой К.!

Из-за распускаемых местными жителями слухов у меня в замке побывал отряд из двадцати милиционеров. Придется рыть глубже, чтобы Шума было меньше. Эти румыны чертовски докучливы и изображают важных чиновников в тех случаях, когда мадьяра можно уговорить вином и обедом. В прошлом месяце М. раздобыл для меня Саркофаг Пяти Сфинксов из Акрополя, где он должен был быть, по словам Того, которого я вызвал, и трижды говорил с Тем, кто там был. Сначала я пошлю его в Прагу к С. О., а оттуда ждите его к себе. Он очень упрямый, но Вы знаете, Как с Такими быть. Поистине, Вы учитесь мудрости, уже не стараясь добиться сразу многого, и правильно, ибо в этом случае не надо держать Видимых Стражей, ведь пользы от них меньше, чем расходов, а также, и вам обоим сие уже хорошо известно, при Неприятностях не приходится почти ничего прятать. Вы теперь можете путешествовать и Работать где угодно, не совершая без Особой надобности Убийств, однако, хочу надеяться, Ничто не подвигнет Вас в скором времени на столь Утомительное Существование. Не могу скрыть своей радости оттого, что Вы более или менее прекратили сношения с Теми, Кто Извне, ибо ими Вы постоянно подвергаете себя смертельной опасности и сами знаете, что было, когда Вы попросили Защиты у того, кто не захотел вам ее дать. Вы превзошли меня в составлении формул так, что ими с Успехом может пользоваться другой, но еще Бореллий предполагал главное в правильно подобранных Словах. Часто ли пользуется ими Мальчишка? Искренне сожалею, что он становится строптивым. Увы, я это предвидел, когда он гостил у меня целых пятнадцать месяцев, однако не сомневаюсь, вы с ним справитесь. С помощью Формулы вам его не повергнуть, потому что она Действенна только на тех, кто с помощью другой Формулы поднят из Солей. Однако у вас сильные Руки, наверняка есть нож и пистоль, да и Могилу выкопать нетрудно или воспользоваться Кислотой. О. писал мне, будто Вы обещали ему Б. Ф. Буду ждать своей очереди. Б. скоро отправляется к Вам и, наверное, предоставит вам то, что вам нужно от Тьмы под Мемфисом. Не забывайте об осторожности и остерегайтесь Юноши. Не более чем через год Вы сможете заполучить Легионы из-под земли, тогда для нас не будет Пределов. Верьте мне, ибо Вы знаете О., и у меня было на сто пятьдесят лет больше.