Текст книги "Большое собрание сочинений в одном томе"

Как я уже указывал, когда все кончилось, мы недосчитались Гедни и одной собаки. На месте жуткой трагедии, в самолетном укрытии, мы не нашли двух собак и двоих человек, но в практически нетронутой лабораторной палатке, куда мы направились после осмотра чудовищных захоронений, кое-что обнаружилось. После Лейка там произошли изменения: анатомированные остатки древнего чудовищного создания исчезли с импровизированного лабораторного стола. Но мы уже и раньше сообразили, что один из шести найденных в безумном захоронении дефектных экземпляров, а именно тот, что испускал особенно мерзкий запах, был собран из кусков, взятых со стола Лейка. На столе и вокруг него валялись другие образцы – и нам не пришлось долго думать, чтобы узнать в них причудливо и неумело анатомированные останки одного человека и одной собаки. Щадя чувства живых, не скажу, кто был этот человек. Анатомические инструменты Лейка отсутствовали, но следы говорили о том, что их тщательно очистили. Исчезла и бензиновая печка, хотя вокруг того места, где она стояла, были разбросаны спички. Останки человека мы похоронили вместе с другими десятью; отдельно, с еще 35 собаками, закопали ту, что нашли в палатке. Что касается диковинных пятен на лабораторном столе и на сваленных в кучу иллюстрированных книгах, о них мы даже не взялись гадать.

Это было самое ужасное из того, что мы обнаружили в лагере, однако необъяснимых фактов имелось еще множество. Было абсолютно непонятно, куда исчезли Гедни, одна из собак, восемь цельных биологических образцов, трое саней, часть инструментов, иллюстрированные научные и технические книги, принадлежности для письма, электрические фонари и батареи, продовольствие и топливо, обогреватель, запасные палатки, меховая одежда и прочее подобное. А листы бумаги, все в чернильных пятнах, а следы загадочных манипуляций с самолетами и оборудованием в лагере и на месте бурения – их словно бы изучал кто-то любопытный? Собаки шарахались от этих странным образом разлаженных механизмов. А еще была разорена кладовая для мяса, исчезло кое-какое сырье, консервные жестянки высились нелепой кучей, вскрытые самыми неподходящими способами и в неподходящих местах. Удивляло также обилие разбросанных спичек, целых, ломаных и использованных; на двух-трех палатках и нескольких меховых куртках появились нелепые разрезы, словно кто-то неловко приспосабливал их для непостижимых уму надобностей. Надругательство над трупами людей и собак, а с другой стороны, безумное захоронение дефектных образцов архейских чудовищ, бессмысленная, на первый взгляд, разрушительная деятельность – одно с другим было связано. Как раз ради такого случая, как нынешний, мы старательно запечатлели на фотопленке главные свидетельства безумного разгрома лагеря; теперь фотографии будут использованы как довод против планируемой экспедиции Старкуэзера-Мура.

Обнаружив трупы в самолетном укрытии, мы первым делом сфотографировали и вскрыли ряд безумных захоронений с пятиконечными снежными насыпями наверху. Разумеется, нам бросилось в глаза сходство этих насыпей с точечным рисунком на необычных стеатитах, который описал бедняга Лейк; когда мы отрыли в большой куче камней те самые стеатиты, то убедились, что рисунки действительно весьма близки. И – следует отметить – они сильно напоминали пятиконечные головы архейских существ, из чего мы заключили, что это сходство могло пагубным образом воздействовать на взбудораженные, особенно восприимчивые от усталости умы сотоварищей Лейка. Впервые увидев воочию погребенных чудовищ, мы с Пейбоди ужаснулись и тотчас вспомнили жуткие древние мифы, которые читали и о которых слышали. Мы все сошлись на том, что один вид подобных тварей, одно длительное соседство с ними могли свести с ума сотрудников Лейка, а тут еще гнетущее полярное одиночество и дьявольский ветер с гор.

Ибо именно безумием, поразившим Гедни – ведь никто больше не выжил, – не сговариваясь объяснили мы происшедшее, то есть объяснили вслух, в голове же у каждого (я не настолько наивен, чтобы это отрицать) зароились дикие предположения, настолько несовместимые со здравым смыслом, что едва ли кто решился додумать их до конца. После полудня Шерман, Пейбоди и Мактай утомительно долго кружили над окрестностями и высматривали в бинокли Гедни и пропавшее снаряжение, но ничего не нашли. После разведки они доложили, что исполинский хребет бесконечно далеко простирается в обе стороны, причем ни строение его, ни высота не меняются. Разве что на некоторых пиках правильные кубы и выступы вырисовывались более четко, что усиливало их удивительное сходство с азиатскими горными руинами, изображенными Рерихом. Распределение же загадочных пещерных входов было повсюду примерно одинаковым.

Несмотря на пережитый кошмар, мы сохранили в себе достаточно научной любознательности и авантюризма, чтобы задумываться о таинственной области по ту сторону гор. Как сообщалось в наших усеченных сводках, обследовав лагерь с его ужасами и загадками, мы удалились на покой в полночь; до этого, однако, мы запланировали на следующее утро один или несколько разведывательных полетов на облегченном самолете над горным хребтом, с аэрофотокамерой и геологическим снаряжением. Было решено, что первыми отправимся мы с Данфортом, и в семь мы встали и приготовились, но из-за сильного ветра (о нем мы упомянули в бюллетене) вылет пришлось отложить до девяти.

Я уже пересказывал уклончивый отчет, который мы дали по возвращении, через шестнадцать часов, своим сотоварищам в лагере и отправили по радио. Теперь передо мной стоит тягостный долг: заполнить лакуны в отчете хотя бы намеками на то, что мы действительно увидели в тайной, упрятанной за горами стране – намеками на откровения, которые вызвали у Данфорта нервный срыв. Мне бы хотелось, чтобы он честно поведал, что он видел такого, чего не видел я, пусть даже это была иллюзия, следствие расстроенных нервов; полагаю, именно это зрелище окончательно его сломило. Но нет, его не уговорить. Я могу единственно повторить его бессвязный лепет – он попытался объяснить мне, что послужило причиной его истерических воплей на обратном пути, когда после всех – в том числе пережитых нами совместно – потрясений мы пролетали над перевалом, где никогда не утихают ветра. К этим отрывочным фразам я еще вернусь в самом конце. И если моего рассказа, ясно свидетельствующего о древних ужасах, доживших до наших дней, окажется недостаточно, чтобы удержать других исследователей от вторжения в сердце Антарктики или, по крайней мере, в недра этого последнего скопища запретных тайн, издревле проклятого и заброшенного, – если моего рассказа окажется недостаточно, что ж, ответственность за неописуемые – и, быть может, безмерные – беды, которые за этим воспоследуют, будет лежать не на мне.

Изучая заметки, сделанные Пейбоди во время недавнего полета, и справляясь с секстантом, мы с Данфортом вычислили, что самый невысокий из близлежащих перевалов находится справа, в виду лагеря, на высоте 23 000‐24 000 футов над уровнем моря. Именно туда мы и направили самолет, когда полетели на разведку. Сам лагерь находился в предгорье, а оно, в свою очередь, на высоком континентальном плато, поэтому стартовали мы с высоты 12 000 футов и подъем предстоял не такой значительный, как может показаться. И тем не менее мы ощущали в полете и нехватку кислорода, и жгучий мороз: окна кабины пришлось открыть, чтобы было лучше видно. Разумеется, мы были по уши укутаны в меха.

Вблизи грозных пиков, мрачной громадой выраставших из рваной линии снега и ледников, нам все чаще бросались в глаза удивительные, правильной формы выступы на склонах, вызывавшие в памяти все те же причудливые азиатские картины Николая Рериха. Вид горной породы, древней и выветрившейся, полностью подтверждал правоту Лейка: эти седые вершины точно так же буравили небо и на заре земной истории – может, более пятидесяти миллионов лет назад. Насколько выше они тогда были, гадать бесполезно; все в этом загадочном регионе указывало на наличие непонятных атмосферных факторов, тормозящих любые климатические процессы, в том числе и обычное выветривание горных пород.

Но больше всего нас поражали и смущали бесконечные правильные кубы, выступы и отверстия пещер по склонам. Пока Данфорт вел самолет, я рассматривал их в полевой бинокль и сделал несколько фотографий; хотя пилот я далеко не профессиональный, временами я сменял Данфорта за штурвалом, чтобы и он мог воспользоваться биноклем. Нам было видно, что эти образования, в отличие от прочих обширных поверхностей, состояли из светлого архейского кварцита; бедняга Лейк говорил о неестественной, пугающей правильности их очертаний, и все же к такому мы были не готовы.

Как уже было сказано, края их под действием непогоды осыпались и потеряли четкость, но невероятно прочный материал не поддался разрушению. Отчасти эти странные конструкции, особенно там, где они примыкали к склонам, состояли, похоже, из того же камня, что и окружающие горы. Все это в целом напоминало руины Мачу-Пикчу в Андах или древние стены Киша, раскопанные в 1929 году экспедицией музея Оксфордского университета и музея Филда. Лейк, обращаясь к своему напарнику по полету, Кэрроллу, употребил выражение «отдельные циклопические блоки» – и мы с Данфортом с ним согласились. Откуда они взялись в таком месте, я искренне не понимал, и это унижало мое профессиональное достоинство геолога. Правильные структуры не редкость в вулканических формациях (пример – знаменитая Дорога Гигантов в Ирландии), однако Лейк при первом взгляде обманулся: судя по всему, происхождение этих гор было никоим образом не вулканическое.

Не столь удивительной, но все же загадкой были странные пещеры, рядом с которыми особенно изобиловали те самые выступы – их входы тоже поражали правильностью формы. Как сообщал прежде Лейк, они были близки к прямоугольнику или полукругу, словно природное отверстие было расширено и выправлено рукой волшебника. Бросалось в глаза, что их много и разбросаны они повсюду; предположительно известняковые слои сплошь были изрыты туннелями, образовавшимися в результате растворения породы. В самую глубь пещер мы заглянуть не могли, но вроде бы сталактитов и сталагмитов там не было. Склоны вокруг отверстий были сплошь ровные и гладкие, и Данфорту показалось, что мелкие щербины и трещины на них складываются в необычные узоры. Его так потрясла ужасная картина, которую мы застали в лагере, что он усмотрел в них сходство с рисунком точек на зеленоватых стеатитах и его чудовищным, безумным повторением на снежных надгробиях шести похороненных монстров.

Постепенно набирая высоту, мы миновали предгорья и устремились к заранее намеченному, сравнительно низкому перевалу. Время от времени мы всматривались в снежно-ледовую дорогу, любопытствуя, возможно ли преодолеть этот маршрут без самолета. Сами того не ожидая, мы убедились в том, что это было вполне осуществимо; попадались, правда, трещины и прочие препятствия, и все же сани Скотта, Шеклтона или Амундсена вполне бы здесь прошли. Иные из ледников вели к необычайно длинным, продуваемым ветрами перевалам; добравшись до нужного нам горного прохода, мы поняли, что и он не составляет исключения.

Трудно описать, что мы испытывали, когда вершина была близка и перед нами вот-вот должен был открыться неведомый мир по ту сторону; едва ли нас ожидало нечто совершенно новое, и все же мы изнывали от нетерпения. В сплошной стене гор, в просветах между вершинами, заполненных опаловым воздушным океаном, витала некая зловещая тайна, слишком неуловимая, чтобы объяснить ее словами. Скорее речь шла о смутных психологических символах, эстетических ассоциациях, чувстве, замешенном на причудливых стихах и картинах, на архаических мифах, таимых под обложками запретных книг. Даже в упорстве ветра чудилась сознательная злоба, и мне послышалось на мгновение, что к его многоголосому вою, вырывавшемуся из гулких пещер, примешивается диковинная музыка разнообразных духовых инструментов. Сложный и неопределенный, как все гнетущие впечатления, звук этот будил в памяти какие-то туманные отталкивающие образы.

После медленного подъема мы находились, согласно анероиду, на высоте 23 570 футов; пояс снегов остался внизу. Вверху лишь чернели голые склоны и виднелось начало ледника с рваными краями, однако дразнящие любопытство кубы, выступы и устья гулких пещер делали всю картину нереальной, похожей на сон. Оглядывая ряд высоких пиков, я заметил, предположительно, тот самый, который упоминал бедняга Лейк, – с выступом на самой вершине. Он еле виднелся, окутанный странной антарктической дымкой; наверное, именно ее Лейк принял вначале за признак вулканической деятельности. Перевал находился прямо перед нами, выглаженный и оголенный ветром, меж зубчатых, грозно насупленных пилонов. В небе за ним клубилась дымка, освещенная низким полярным солнцем, – то было небо таинственного запредельного царства, которого, судя по всему, не видел еще ни один человек.

Еще несколько футов подъема, и это царство нам откроется. Мы с Данфортом обменялись красноречивыми взглядами: переговариваться мы могли только криком из-за бешеного свиста ветра, к которому добавлялся шум мотора. Добрав эти последние футы, мы и в самом деле устремили взор за разделительную черту: по ту сторону простиралась древняя и бесконечно чуждая земля с ее немыслимыми тайнами.

V

За перевалом, окинув взглядом пространство, мы оба вскрикнули от изумления, испуга, невозможности поверить собственным глазам. Разумеется, каждый ради самоуспокоения тут же стал подыскивать какую-нибудь теорию, объясняющую увиденное естественными законами природы. Вероятно, нам вспомнились затейливо выветрившиеся камни Сада Богов в Колорадо, симметричные формы обработанных ветром скал Аризонской пустыни. Быть может, в головах мелькнула мысль о мираже, который мы наблюдали утром на подлете к Хребтам безумия. Нельзя было не искать опору в какой-нибудь рациональной идее, когда, разглядывая безграничное, израненное бурями плато, обнаруживаешь там длиннейший лабиринт из колоссальных, геометрически правильных, ритмично выстроенных каменных масс, искрошенные вершины которых вздымались над ледовым пластом толщиной максимум сорок-пятьдесят футов, а местами и заметно меньше.

Не подберу слов, чтобы описать воздействие этого чудовищного зрелища: в нем явственно виделось нечто дьявольское, нарушавшее известные законы природы. Плоскогорье перед нами, высотой все 20 000 футов, относилось к временам седой древности, и климат здесь сделался непригодным для жизни не менее 500 тысяч лет назад, когда человека еще не существовало; между тем, насколько хватал глаз, вдаль простиралась путаница каменных построек – лишь тот, кто отчаянно пытается оборонить свою привычную картину мира, стал бы отрицать, что они – результат чьих-то сознательных трудов. Прежде мы не задумывались серьезно о том, что кубы и выступы на горных склонах могут быть сотворены отнюдь не природой. Но кто же их создал, если в ту пору, когда антарктическая область превратилась в сплошное ледяное царство смерти, человек в своем развитии еще недалеко ушел от крупной обезьяны?

Ныне же власти разума безвозвратно пришел конец: циклопический лабиринт из прямоугольных, скругленных и фигурных блоков исключал возможность сколько-нибудь приемлемого объяснения. Совершенно очевидно, это был тот самый нечестивый город из миража, но только подлинный, неколебимый в своей реальности. Отвратительное видение основывалось на материальной причине: в верхних слоях атмосферы образовался горизонтальный слой ледяной пыли, в котором и отразился, согласно простейшим законам оптики, этот поразительный каменный город, переживший неисчислимые века. Конечно, детали картины были искажены и преувеличены, включая отдельные элементы, каких не было в действительности, но теперь, наблюдая оригинал, мы убедились, что он внушает даже большую жуть, чем его отдаленный фантом.

Если за сотни тысячелетий или даже миллионы лет гигантские башни и бастионы не пали под напором ураганов, беспрерывно терзавших это унылое плоскогорье, то объяснялось это единственно их невероятной прочностью и массивностью. «Corona Mundi… Крыша Мира…» Какие только фантастические фразы не просились на язык, пока мы, ошеломленные, оглядывали с высоты эту невероятную картину. Мне вновь вспомнились леденящие душу древние мифы, которые не выходили у меня из головы с того часа, когда я впервые увидел это мертвое антарктическое царство: о демоническом плато Ленг, о Ми-Го – мерзких снежных людях с Гималаев, о Пнакотикских манускриптах, относимых ко временам, когда не возник еще человеческий род, о культе Ктулху, о «Некрономиконе», о гиперборейских легендах про бесформенного Цатоггуа и связанное с этим половинчатым существом хуже чем бесформенное племя со звезд.

Постройки продолжались на мили и мили во всех направлениях, почти вплотную примыкая одна к другой. Поглядев вправо и влево, вдоль череды низких холмов, составлявших предгорье, мы убедились, что они расположены повсюду одинаково плотно, и только левее перевала, откуда мы прилетели, виднелся просвет. По сути, мы случайно наткнулись на всего лишь малую часть необозримого целого. Холмы были также усеяны диковинными каменными сооружениями, хотя и не так плотно, что указывало на связь жуткого города с уже знакомыми кубами и выступами, составлявшими, очевидно, его горный аванпост. Эти постройки, а также странные устья пещер встречались с внутренней стороны хребта так же часто, как с внешней.

Безымянный каменный лабиринт состоял по большей части из стен высотой от 10 до 150 футов (я имею в виду то, что торчало надо льдом) и толщиной от пяти до десяти. Они были сложены преимущественно из сланцевых и песчаниковых блоков размером примерно 4 х 6 х 8 футов, хотя в отдельных местах помещения были вырублены непосредственно в коренной породе – докембрийском сланце. Размеры строений существенно разнились; где-то тянулись на громадное расстояние ряды, похожие на соты, где-то стояли отдельные здания помельче. Преобладали конические, пирамидальные, а также уступчатые формы, хотя немало было и правильных цилиндров, кубов, комбинаций из кубов, других прямоугольных форм; а в одном месте мы заметили несколько причудливых остроугольных построек – пятиконечные в плане, они немного напоминали современные фортификационные сооружения. Неведомые строители умели возводить арки и часто пользовались этим искусством, а в эпоху расцвета, вероятно, в городе встречались и купола.

Вся эта путаница зданий пострадала от времени и непогоды; ледовая поверхность, из которой торчали башни, была усеяна выпавшими камнями и прочими обломками. В местах, где лед был прозрачный, виднелись нижние части гигантских построек, и мы заметили сохранившиеся под его покровом каменные мосты, которые связывали на разной высоте соседние башни. На стенах, не укрытых льдом, виднелись сколы – здесь тоже располагались в свое время мосты. Присмотревшись, мы обнаружили бесчисленные, довольно большие окна; немногие были прикрыты ставнями – первоначально деревянными, но окаменевшими, – а другие угрожающе и мрачно зияли пустотой. Крыши по большей части отсутствовали, неровные верхние края стен были сглажены ветром. Но иные постройки, конические, либо пирамидальные, либо защищенные соседним высоким зданием, сохранили свои изначальные контуры, хотя и пострадали от стихий. Через бинокль были видны даже ленты рельефов, украшавшие стены, на которых часто повторялся рисунок из точек, тот же, что на стеатитах из лагеря, – теперь он приобрел в наших глазах неизмеримо большее значение.

Местами здания были до основания разрушены и лед разломан, что было вызвано, скорее всего, разными геологическими причинами. В других местах не оставалось ничего от надледной части стен. Слева, примерно в миле от перевала, над которым мы летели, тянулась широкая полоса, где зданий не было, – начиналась она на плато и заканчивалась у расселины среди холмов. Мы предположили, что миллионы лет назад, в кайнозойскую эру, город пересекала большая река, которая затем низвергалась под землю – в бездну, таившуюся под скальным барьером. Несомненно, эта область изобиловала пещерами, пропастями и недоступными людям подземными тайнами.

Вспоминая, что мы испытали, как оцепенели при виде чудовищного наследия далекой эры, предшествующей появлению человека, я удивляюсь тому, что мы хоть в малой мере сохранили присутствие духа. Безусловно, мы понимали: что-то катастрофически разладилось то ли в хронологии, то ли в научной теории, то ли в нашем собственном сознании. Однако нам хватило самообладания, чтобы пилотировать самолет, многое подмечать и аккуратно фотографировать, что еще должно сослужить нам и всему миру хорошую службу. В моем случае помогла укоренившаяся привычка к научному наблюдению – как бы я ни был растерян и испуган, мною руководила прежде всего любознательность, желание проникнуть в древние тайны, узнать, что за существа строили этот необозримый город и жили в нем и как этот уникальный конгломерат – в эпоху своего расцвета или в другие времена – взаимодействовал с остальным миром.

Ибо это был не просто город. Именно в этом центре разворачивалась древняя, непостижимая глава земной истории; ее внешние отголоски, оставившие по себе смутную память в темных, запутанных мифах, заглохли в хаосе земных конвульсий задолго до того, как человечество вышло косолапой походкой из своего обезьяньего прошлого. Перед нами лежал мегаполис столь древний, что в сравнении с ним легендарные Атлантида, Лемурия, Коммориом, Узулдарум или Олатоэ в стране Ломар существовали даже не вчера, а сегодня; мегаполис, имя которого надо поставить в один ряд с такими кощунственными доисторическими именами, как Валюзия, Р’льех, Иб в земле Мнар и Безымянный город в Аравийской пустыне. Пока мы летели над скоплениями колоссальных башен, я не обуздывал свое воображение, позволяя ему блуждать в сфере фантастических ассоциаций – и даже связывать этот затерянный мир с самыми бредовыми догадками относительно ужасов, которые мы застали в лагере.

Чтобы облегчить самолет, мы залили неполные баки, поэтому на дальнюю разведку рассчитывать не приходилось. Тем не менее, снизившись до высоты, на которой практически отсутствовал ветер, мы сумели покрыть изрядное расстояние. Горному хребту не просматривалось конца, жуткому каменному городу, протянувшемуся вдоль предгорий, – тоже. Мы летали в ту и другую стороны, покрывая по пятьдесят миль, но всюду видели неизменный лабиринт скал и каменной кладки, подобный трупу, целиком, за исключением скрюченных рук, вмерзшему в лед. Обнаружились, однако, и весьма захватывающие особенности, такие как резные изображения в каньоне, где некогда большая река пересекала предгорье и исчезала под стеной гор. Утесы, обрамлявшие ее выход на простор предгорий, были превращены неведомыми дерзновенными ваятелями в резные циклопические пилоны с остроконечными и бочонкообразными фигурами, при виде которых в нас с Данфортом зашевелились смутные тошнотворные воспоминания.

Временами нам попадались открытые пространства в форме звезды – очевидно, площади, а также различные неровности на поверхности земли. В крутых холмах, как правило, вырубали полости, превращая их в подобие беспорядочно разбросанных каменных зданий, но попадались и исключения – по крайней мере, два. В одном случае холм был сильно разрушен, и чем венчалась его верхушка, определить было невозможно, тогда как второй холм нес на себе причудливый конический монумент, высеченный из каменного массива и напоминавший известную Змеиную Гробницу в древней долине Петры.

Удаляясь от гор, мы установили, что в ширину город был отнюдь не беспределен, хотя в длину он тянулся сколько хватало глаз. За тридцатимильной полосой гротескные каменные постройки стали попадаться все реже, а еще через десять миль под нами оказалась нетронутая пустыня без всяких следов деятельности разумных существ. Русло реки за городом было отмечено широкой впадиной; поверхность плато сделалась более расчлененной, с плавным подъемом к теряющемуся в дымке западу.

Пока мы ни разу не приземлялись, но разве можно было покинуть плато, не попытавшись проникнуть в некоторые из этих циклопических сооружений? Мы решили вернуться к перевалу, отыскать в предгорье какое-нибудь ровное место и, посадив самолет, предпринять пешую вылазку. Пологие склоны также изобиловали руинами, но, снизившись, мы убедились, что мест для посадки найдется сколько угодно. Выбрав ближайшее к перевалу (поскольку отсюда намеревались прямиком лететь в лагерь), мы в половине первого удачно сели на ровный и твердый наст, где не было никаких препятствий к последующему быстрому взлету.

Для такой краткой стоянки защищать самолет снежной насыпью казалось нецелесообразным, тем более что сильных ветров внизу не было; поэтому мы только посмотрели, чтобы лыжные шасси стояли надежно, и прикрыли кожухами жизненно важные детали механизма. Для пешей вылазки мы сняли с себя часть тяжелой меховой амуниции и приготовили простейшее снаряжение: карманный компас, фотоаппарат, немного провизии, толстые блокноты и листы бумаги, геологический молоток и зубило, мешки для образцов, моток альпинистской веревки и мощные фонари с запасными батарейками. Все это мы взяли в самолет на тот случай, если сумеем приземлиться и получим возможность на месте фотографировать, делать зарисовки и топографические чертежи, а также откалывать образцы породы со скал или пещерных стен. По счастью, у нас имелась в запасе бумага: можно было нарвать ее клочками, поместить в пустой мешок для образцов и, следуя известному принципу, отмечать свой путь в лабиринте, если случится забраться в таковой. Разумеется, данный метод годен только в отсутствие сильного ветра, иначе пришлось бы прибегнуть к другому, не столь простому и быстрому: отмечать дорогу зарубками.

Осторожно спускаясь по снежной корке туда, где громоздился на фоне жемчужно-дымчатого западного небосклона невероятный лабиринт, мы ощущали близость чуда не менее остро, чем четыре часа назад, над горным перевалом. Да, нашим глазам уже открылись немыслимые тайны, спрятанные по ту сторону хребта, однако новое приключение внушало не меньший благоговейный страх и даже ужас, поскольку означало гигантский переворот в наших воззрениях на мир: нам предстояло ступить внутрь древних стен, возведенных некими разумными существами, наверное, миллионы лет назад – когда еще не существовало известных нам человеческих племен. На большой высоте, в разреженном воздухе, двигаться было труднее обычного, но мы с Данфортом держались очень бодро, и никакие физические усилия нас не пугали. Едва пройдя несколько шагов, мы наткнулись на бесформенные развалины, не поднимавшиеся выше уровня снега, а совсем неподалеку виднелись стены гигантской башни без крыши, поверху неровные, довольно четких пятиугольных очертаний, высотой десять-одиннадцать футов. Туда мы и направились и, впервые коснувшись пальцами выщербленных циклопических блоков, ощутили, будто вступаем в беспрецедентную, едва ли не кощунственную связь с забытыми эпохами, к которым род человеческий не должен приближаться.

Башня имела форму звезды, расстояние между ее концами составляло футов триста, на постройку пошел песчаник юрского периода, блоки разнились по величине, средний размер составлял 6 х 8 футов. Футах в четырех от поверхности льда шел ряд арочных проемов или окон, шириной в четыре фута и высотой пять; они располагались симметрично по лучам звезды и во внутренних углах. Заглянув туда, мы обнаружили, что толщина кладки составляет не меньше пяти футов, перегородки не сохранились, а на внутренних стенах имеются следы ленточной резьбы или рельефов, чему мы не особенно удивились, поскольку уже наблюдали с низкого полета эту башню и другие подобные. Под видимой частью существовало, конечно, и основание, но оно было скрыто глубоким слоем льда и снега.

Забравшись через одно из окон, мы тщетно попытались определить, что изображает едва ли не полностью стертый стенной орнамент, но изучить то, что лежало под ледяным полом, даже не пробовали. Воздушная разведка показала, что многие здания в самом городе не так заросли льдом и если найти какое-нибудь с крышей, то можно будет, вероятно, обнаружить там уцелевшие интерьеры и даже спуститься до самого основания. Перед уходом мы тщательно сфотографировали башню и, не переставая удивляться, рассмотрели вблизи циклопическую кладку, возведенную без строительного раствора. Хотелось, чтобы рядом был Пейбоди: как знающий инженер, он мог бы предположить, каким образом в те отдаленные века, когда строились город и окрестные здания, были уложены эти колоссальные блоки.

В моей памяти прочно запечатлелись все мельчайшие подробности нашего спуска к расположенному в полумиле городу, когда на заоблачных вершинах у нас за спиной тщетно ярился, завывая, ветер. Если хоть один человек, кроме Данфорта и меня, наблюдал когда-нибудь подобные зрительные образы, то разве что в кошмарном сне. Пространство между нами и клубящейся дымкой на западном небосклоне было занято чудовищным скоплением башен из темного камня; стоило поменять угол зрения, и у тебя снова захватывало дух от их эксцентричных, невероятных форм. Это был мираж, воплотившийся в камень, и, если бы не фотографии, я бы усомнился, что он существовал в действительности. Тип кладки был тот же, что в первой башне, однако какие же причудливые конфигурации придали неведомые зодчие городским строениям!

Даже фотографии не передают всей их фантастичности, бесконечного разнообразия, неестественной массивности и решительного расхождения с привычными формами. Иным фигурам едва ли подобрал бы название и Евклид: усеченные конусы со всевозможными нарушениями симметрии, вызывающе непропорциональные балконы, раздутые, криволинейные опоры, диковинные пучки обломанных колонн, звездчатые и пятигранные архитектурные комбинации, самые дикие и несообразные. Кое-где лед был прозрачный, и вблизи можно было рассмотреть трубчатые мостики, которые связывали на разной высоте эти беспорядочно разбросанные строения. Улицы как таковые отсутствовали, единственная свободная полоса, простиравшаяся слева, в миле от нас, представляла собой мертвое русло реки, которая текла когда-то через город и терялась в горах.

В бинокли мы видели стертые почти до основания рельефы и орнаменты из точек, во множестве украшавшие стены, и, хотя здания в большинстве утратили крыши и шпили, перед нашими глазами возникла картина города, каким он был в эпоху расцвета. В целом он представлял собой путаницу извилистых ходов и переулков; все они были сравнимы с глубокими каньонами, а иные чуть ли не с туннелями, настолько их затеняли каменные выступы и мостики. Теперь, простертый перед нами, город казался порождением сна, громоздившимся на фоне туманного западного небосклона, на северном краю которого пробивались лучи низкого, красноватого антарктического солнца, лишь недавно покинувшего зенит. Когда на миг солнце скрылось в плотном тумане, вся картина погрузилась в тень и приняла угрожающий вид, описать который я попросту бессилен. И даже ветер, гулявший в горных перевалах и нас не трогавший, завыл и засвистел вдали с какой-то дикой, осмысленной злобой. Под конец спуск в город сделался крутым и обрывистым, а поскольку на переломах выступал обнаженный камень, мы решили, что здесь некогда существовала искусственная терраса и под слоем льда и сейчас скрываются ступени или иной удобный спуск.