Текст книги "Большое собрание сочинений в одном томе"

Когда мы наконец нырнули в каменный лабиринт города и, пугаясь гнетущей близости этих выщербленных стен и чувствуя себя карликами у их подножия, принялись карабкаться по грудам камней, нас снова бросило в дрожь, и если мы сохранили толику самообладания, то это следует признать чудом. У Данфорта сдали нервы, и он начал высказывать самые дикие и неуместные предположения о случившемся в лагере. При виде мрачного наследия немыслимо далеких эпох у меня самого невольно возникали подобные же мысли, и оттого я тем яростней их отвергал. А у Данфорта все больше разыгрывалось воображение: в одном из закоулков, где полузасыпанный обломками проход резко сворачивал, ему причудились подозрительные следы; еще где-то он встал как вкопанный, ловя слухом какие-то слабые звуки – по его словам, это было приглушенное, доносившееся неведомо откуда посвистывание, похожее на свист ветра в горных пещерах, но все же отличное от него. Бесконечно повторявшийся в архитектуре и на немногих сохранившихся настенных орнаментах звездчатый рисунок не мог не навести нас на мрачные аналогии, и подсознательно мы уже почти не сомневались в том, каков был облик первобытных существ, строивших и населявших это проклятое место.

Тем не менее научное любопытство и азарт первооткрывателей еще не совсем в нас угасли; мы машинально продолжали, согласно своим планам, собирать образцы всех пород, какие попадались в кладке. Желательно было собрать полную коллекцию, чтобы увереннее определить возраст города. В мощных наружных стенах ничто не указывало на время более позднее, чем юрский и команчский периоды, да и в других местах самые недавние камни относились к плиоцену. С большой определенностью можно было заключить, что город, по которому мы блуждали, превратился в царство смерти примерно пятьсот тысяч лет назад, а то и больше.

Пробираясь по сумеречным ходам каменного лабиринта, мы заглядывали во все попадавшиеся по пути проемы, осматривали помещения и определяли, можно ли туда проникнуть. Некоторые отверстия находились слишком высоко, за другими виднелись одни только обледеневшие развалины, как в лишенной крыши башне на холме. В одной комнате, просторной и не столь разрушенной, зияла в полу бездонная пропасть, куда, по всей видимости, не было спуска. Не раз нам выпадала возможность изучить уцелевшие ставни, и мы поражались, различая текстуру окаменевшего дерева – реликта столь далекой эпохи. Это были мезозойские голосемянные и хвойные – прежде всего саговники мелового периода, а также веерные пальмы и ранние покрытосемянные третичного периода. Позднее плиоцена ничего не обнаруживалось. Располагались ставни по-разному: иные с внешней, иные с внутренней стороны глубоких амбразур; на краях имелись следы необычных петель – последние, впрочем, давно обратились в прах. Утратив прежние – вероятно, металлические – крепления, ставни держались за счет того, что застряли в пазах.

В конце концов мы набрели на ряд окон в пяти округлых выступах колоссального конуса, вершина которого осталась нетронутой; за ними была обширная, хорошо сохранившаяся комната с каменным полом, но спуститься туда из окна возможно было только по веревке. Таковая у нас имелась, но мы не хотели без особой необходимости карабкаться по ней целых двадцать футов, тем более что в разреженном горном воздухе это упражнение отняло бы очень много сил. Громадная комната служила, вероятно, чем-то вроде зала или вестибюля; в свете электрических фонарей был виден четкий и, надо полагать, выразительный скульптурный рельеф, который располагался вдоль стен широкими горизонтальными лентами, чередуясь с такими же широкими полосами, заполненными абстрактным орнаментом. Мы взяли это место на заметку, чтобы вернуться сюда, если не найдем помещение с более удобным доступом.

Но вот нам попался как раз такой вход, какой мы искали: арочный проем, шести футов в ширину и десяти в высоту, на месте, куда подходил прежде воздушный мостик, пересекавший переулок в пяти футах над нынешней поверхностью льда. Такие проемы, разумеется, находились на одном уровне с полом верхнего этажа, и в данном случае пол был на месте. Само здание, обращенное фасадом к западу, находилось слева от нас и состояло из ряда одинаковых прямоугольных элементов. Здание напротив, где зиял ответный арочный проем, сохранилось плохо. Это был цилиндр без окон, со странным округлым выступом в десяти футах над отверстием. Внутри царила непроглядная тьма, а за проходом, судя по всему, открывался бездонный пустой провал.

Вскарабкавшись на кучу обломков, мы подобрались к левому зданию еще легче, чем рассчитывали, но, прежде чем воспользоваться желанной возможностью, на мгновение заколебались. Пусть мы уже нарушили границу, отделявшую нас от хитросплетения древних тайн, но чтобы ступить внутрь уцелевшего здания, нетронутого уголка баснословного мира, чудовищная природа которого становилась нам все яснее и яснее, – для этого требовалось заново набраться решимости. И все же мы перешагнули край отверстия. За ним находилось что-то вроде длинного и высокого коридора с рельефами на стенах, пол был выложен большими сланцевыми плитами.

Заметив множество арочных проемов по обеим сторонам коридора, мы поняли, что за ними находится разветвленная сеть помещений: настала пора прибегнуть к нашей системе пометок. До сих пор нам хватало компасов, да и горный хребет, видневшийся между башен, служил надежным ориентиром. Теперь же требовалось нечто иное. Мы нарвали запасную бумагу на подходящего размера клочки и сложили их в мешок, который взял Данфорт. Использовать их предполагалось по возможности экономно. Поскольку в этих древних стенах не гуляли сколько-нибудь заметные сквозняки, нам не грозило заблудиться. На тот случай, если ветерок все же задует или запас бумаги истощится, был предусмотрен другой, правда, медленный и трудоемкий способ: делать на стенах зарубки.

Но чтобы судить о размерах этого лабиринта, нужно было сначала его осмотреть. Дома были расположены очень близко друг к другу и связаны большим числом переходов – не заметишь, как по подледному мостику забредешь в соседний. Помешать могли только локальные обвалы и геологические сдвиги, поскольку оледенение мало затронуло внутренности этой массивной конструкции. Замечая под прозрачным льдом окна, мы каждый раз убеждались, что они плотно закрыты ставнями, словно все дома были оставлены в одинаковом виде до той поры, пока нижние этажи не скрылись под толщей льда. Трудно было избавиться от впечатления, будто в стародавнюю, покрытую мраком эпоху дома были намеренно заперты и покинуты – не разрушенные никакой внезапной катастрофой и даже не обветшавшие. Быть может, неведомые горожане предвидели грядущее оледенение и покинули город все вместе, чтобы найти менее уязвимое убежище? Какие точно физиографические условия сопровождали образование в этих краях ледяной корки, еще предстояло определить. Постепенное наступление льда, очевидно, исключалось. Вероятно, скопившийся снег превратился в лед под собственной тяжестью, а может, разлилась река или где-то в горах прорвало ледяную дамбу, что и привело к ситуации, которую мы теперь наблюдали. В этих местах ничто не казалось невероятным.

VI

Не возьму на себя труд детально и последовательно описать наши блуждания по замысловатой сети похожих на пещеры помещений, по этому чудовищному склепу, полному старинных тайн, никогда не слышавшему эха человеческих шагов. Достаточно будет сказать, что одни только вездесущие стенные рельефы содержали в себе множество открытий самого драматического свойства. Мы сделали фотографии со вспышкой, они подтвердят правдивость того, что будет рассказано дальше. Жаль, у нас было с собой слишком мало пленки. Использовав ее всю, мы стали схематически зарисовывать самые поразительные изображения.

Здание, куда мы проникли, было из числа самых крупных и тщательно отделанных; осмотр его помог нам составить представление обо всей немыслимо древней архитектуре города. Внутренние стены были тоньше внешних, но на нижних этажах прекрасно сохранились. Похожая на лабиринт постройка поражала сложностью и причудливостью – в частности, сменой уровней пола; если бы не разбросанные клочки бумаги, мы заплутали бы у самого входа. Первым делом мы решили исследовать верхнюю часть, не столь сохранную, как нижняя. Извилистыми ходами мы прошли футов сто до верхнего ряда комнат – засыпанные снегом и обломками, они смотрели прямо в открытое полярное небо. Лестниц не было, их заменяли пандусы: где плавные, а где крутые, из ребристого камня. Комнаты нам встречались самых различных форм и пропорций, от звездчатых до треугольных и квадратных. Средний их размер составлял, пожалуй, 30 х 30 футов, высота – 20 футов, но много было и более просторных. Тщательно осмотрев все, что находилось выше уровня льда, мы спустились в подледные этажи и вскоре убедились, что бесконечное переплетение комнат и коридоров выведет нас, наверное, далеко за пределы данного здания. Нас угнетали циклопические габариты и массивность всего, что встречалось по пути; в очертаниях, размерах, пропорциях, убранстве и конструктивных особенностях этого сооружения, сама древность которого воспринималась как кощунство, угадывалось нечто глубоко чуждое человеческому роду. Изучая резные рисунки, мы вскоре поняли, что они говорят об истории, растянувшейся на много миллионов лет.

Для нас еще оставалось загадкой, на каких инженерных принципах основывались строители, укладывая и балансируя огромные массы камня, хотя ясно было, что они широко использовали принцип арки. В комнатах, которые мы посетили, не было никаких вещей или предметов обстановки, – это подтвердило наше предположение, что обитатели покидали город обдуманно и без особой спешки. Главным и повсеместным украшением была скульптурная отделка стен, построенная по одной и той же схеме: с пола до потолка чередовались горизонтальные полосы рельефа шириной три фута с полосами той же ширины, заполненными геометрическим орнаментом. Попадались и исключения из этого правила, но в подавляющем большинстве случаев оно соблюдалось. В орнаментальных полосах нередко встречались гладкие картуши с причудливым точечным рисунком.

Техника исполнения, как мы скоро установили, отличалась зрелостью и совершенством; она достигла предельной изощренности, хотя ни в одном аспекте не совпадала с традициями человеческого искусства. Я в жизни не видел скульптуры столь утонченной. Подробнейше проработанные изображения флоры и фауны отличались удивительной живостью, хотя на рельефе их было великое множество; абстрактный орнамент поражал виртуозной сложностью. В арабесках, с начала до конца построенных на математических принципах, симметрично сплетались кривые и ломаные линии, причем повсюду превалировало число пять. Создатели ленточных рельефов следовали строгим формальным требованиям и практиковали очень необычную трактовку перспективы, однако сила их искусства произвела на нас глубокое впечатление, несмотря на то что художников и зрителей разделяли целые геологические периоды. Их композиционный метод основывался на странном сочетании плоскостных и двухмерных объектов и воплощал в себе глубочайший психологический анализ, не свойственный ни одному древнему народу. Бесполезно искать что-нибудь подобное этому искусству в наших музеях. Те, кто ознакомится с фотографиями, усмотрят в них некоторую аналогию разве что с самыми гротескными идеями наиболее дерзких футуристов.

Орнамент был выполнен в технике выемчатой резьбы, глубина его – там, где стены не очень пострадали от времени, – составляла от одного до двух дюймов. Что касается картушей с точками (очевидно, это были надписи на каком-то неизвестном древнем языке с использованием неизвестного древнего алфавита), то гладкая поверхность была заглублена в стену примерно на полтора дюйма, а точки – еще на полдюйма. Лента с фигурами представляла собой рельеф, фон которого был утоплен в стену дюйма на два. Кое-где виднелись следы краски, но за бесчисленные тысячелетия она почти вся разложилась и слезла. Чем пристальней мы изучали удивительную технику, тем больше ею восхищались. Сугубо условный рисунок выдавал тем не менее наблюдательность скульптора и точность его руки; да и в самих художественных условностях отражалась истинная природа объектов, подчеркивались жизненно важные различия между ними. Чувствовалось также, что помимо очевидных достоинств имеются и другие, недоступные нашему восприятию. В некоторых деталях содержались, как можно было догадаться, тайные знаки и символы, которые были бы для нас чрезвычайно важны, но чтобы понять их, требовались иной способ мышления, иная эмоциональная сфера, а также иные – или же дополнительные – органы чувств.

Сюжеты рельефов отражали, судя по всему, повседневную жизнь в эпоху их создания; нередко речь в них шла об исторических событиях. Это первобытное племя сверх всякой меры интересовалось историей – случайное обстоятельство, которому мы могли только радоваться, поскольку в их резных рисунках обнаружилась масса ценной информации. Потому-то мы прежде всего и занялись их фотографированием и зарисовкой. В некоторых помещениях стены были оформлены иначе: крупномасштабными картами, астрономическими схемами и прочими изображениями, относящимися к науке; они напрямую подтверждали все то, о чем рассказывали фигурные фризы и панели. Вкратце описывая наши впечатления и догадки, я надеюсь, что те, кто мне поверит, не увлекутся настолько, чтобы забыть о разумной осторожности. Будет настоящей трагедией, если мой рассказ, задуманный как предостережение, вызовет у кого-либо желание отправиться в это царство смерти и ужаса.

Изукрашенные скульптурой стены были прорезаны высокими окнами и массивными двенадцатифутовыми дверьми; сохранившиеся кое-где ставни и дверное полотно были сделаны из деревянных планок, искусно вырезанных и отполированных, а ныне обратившихся в окаменелость. От металлических креплений, конечно же, давно ничего не осталось, но некоторые двери еще держались в рамах, и нам нелегко было отворять их, переходя из комнаты в комнату. Кое-где попадались и оконные рамы со странными прозрачными панелями, преимущественно эллиптической формы, но их было немного. Часто встречались большие ниши, как правило пустые, но в иных случаях с непонятными изделиями, вырезанными из зеленого стеатита: видно, они были сломаны или не представляли особой ценности и хозяева не взяли их с собой, когда покидали дом. Имелись и отверстия, связанные в свое время с различными инженерными устройствами, дающими тепло, свет и прочее, – это нам подсказали резные рисунки. Потолки по большей части не имели отделки, но иногда их украшала плитка из зеленого стеатита или другого материала, от которой мало что осталось на месте. Подобной же плиткой бывали выстелены полы, однако преобладали простые каменные плиты.

Как уже было сказано, мебель и все, что можно было унести, отсутствовало, однако скульптурные картины позволяли ясно представить себе, что за странные предметы наполняли в свое время эти гулкие, похожие на гробницы комнаты. На надледных этажах полы скрывал едва ли не сплошной слой обломков и сора, однако внизу дело обстояло иначе. В одних комнатах и коридорах мы обнаружили лишь немного песка и вековой грязи, в других царила пугающая чистота, словно их недавно подмели. Но и внизу, там, где случались сдвиги и обрушения, не обходилось без гор обломков. Помещения, расположенные в глубине дома, освещались через внутренний дворик (такие мы неоднократно наблюдали из самолета), поэтому в верхних этажах мы пользовались фонарями, только когда изучали детали скульптурной отделки. Под толщей льда, однако, царили потемки, а в путанице комнат нижнего этажа и вовсе стояла непроглядная чернота.

О чем мы думали, что чувствовали, углубляясь в этот созданный неведомыми строителями каменный лабиринт, нарушая тишину, длившуюся неисчислимые тысячелетия? Чтобы дать об этом хотя бы самое приблизительное представление, необходимо как-то разобраться в диком хаосе одолевавших нас мимолетных чувств, воспоминаний, впечатлений. Человеку чувствительному хватило бы и ужаса, каким веяло от этих реликвий седой древности, заброшенных и погруженных в летаргический сон, а тут еще и необъяснимая трагедия в лагере, и эти жуткие настенные рельефы, на многое открывшие нам глаза. Нам достаточно было набрести на превосходно сохранившийся, трактуемый вполне однозначно фрагмент и немного к нему присмотреться, чтобы осознать страшную истину. Наивно было бы отрицать, что и у Данфорта, и у меня уже мелькали в голове подобные догадки, но в разговорах мы всячески избегали даже намеков на них. Теперь же не осталось места для благодетельных сомнений по поводу природы существ, построивших и заселивших этот чудовищный мертвый город в ту отдаленную эпоху, когда ближайшими предками человека были примитивные древние млекопитающие, а в тропических степях Европы и Азии бродили гигантские динозавры.

Прежде каждый из нас втайне от другого отчаянно цеплялся за иное объяснение излюбленного мотива местного искусства – пятиконечной звезды. Нам думалось, что существовал художественный или религиозный культ некоего представителя архейской флоры или фауны, воплощавшего в себе эту форму; подобным же образом возникли и получили распространение многие декоративные мотивы: священный бык на Крите в минойский период, скарабей в Египте, волчица и орел в Риме, тотемные животные различных диких племен. Но теперь последняя лазейка была у нас отнята, и оставалось только осознать безумную истину, о которой, несомненно, уже догадывались читатели этих строк. Мне даже сейчас претит излагать ее на бумаге, хотя, возможно, в этом не будет необходимости.

Твари, которые в эпоху динозавров возвели эти страшные каменные строения, чтобы в них поселиться, сами не являлись динозаврами – куда там. Племя динозавров было молодым и безмозглым, а строители города уже тогда были стары и мудры. Они оставили свои следы на камнях, уложенных в стены еще миллиардом лет ранее, когда жизнь на Земле была представлена способными к адаптации группами клеток… когда никакой жизни здесь еще не существовало. Они были творцами и повелителями этой самой жизни, и именно о них повествуют древние сатанинские мифы, на которые боязливо ссылаются авторы Пнакотикских манускриптов и «Некрономикона». Это они были теми самыми Великими Старцами – той Старой Расой, что в эпоху юности Земли прилетела сюда со звезд, – существами, сформированными чуждой нам эволюцией и наделенными мощью, нашей планете неведомой. Подумать только: всего лишь днем ранее мы с Данфортом осматривали ископаемые фрагменты этих существ… а бедняга Лейк с коллегами видел их целыми и неповрежденными…

Разумеется, не возьмусь изложить, в каком именно порядке открывались нам факты, относящиеся к долгой главе земной истории, что предшествовала появлению человека. После первого открытия мы приостановились, дабы прийти в себя, и лишь в три часа пополудни возобновили систематические научные поиски. Скульптурное убранство здания, куда мы вошли, относилось к сравнительно позднему времени – около двух миллионов лет назад (мы определили это, исходя из признаков геологических, биологических и астрономических). Это был период упадка в искусстве, что стало ясно, когда мы ознакомились с рельефами в более ранних зданиях – туда мы проникли по подледным мостам. Одно из них было высечено из массива скалы добрых сорок или пятьдесят миллионов лет назад, то есть относилось к нижнему эоцену или меловому периоду, и рельефы, его украшавшие, превосходили по мастерству все, что мы видели, за одним лишь исключением. Впоследствии мы сошлись на том, что это здание было самым старым из всех нами осмотренных.

Если бы не необходимость прокомментировать фотографии, которые вскоре будут опубликованы, я предпочел бы промолчать о наших наблюдениях и выводах из опасения оказаться в сумасшедшем доме. Разумеется, первые главы моего мозаичного повествования, где говорится о доземной жизни этих звездчатых тварей на других планетах, в других галактиках и других вселенных, можно счесть их собственной фантастической мифологией; однако относящиеся к этим главам рисунки и диаграммы иной раз обнаруживали столь тесную связь с новейшими математическими и астрофизическими открытиями, что я не знаю, как к ним отнестись. Я опубликую фотографии, а другие пусть судят.

Естественно, рельефы, что нам попадались, содержали в себе лишь отдельные фрагменты истории Старцев, так что мы изучали ее не в хронологическом порядке. В некоторых обширных комнатах были запечатлены на стенах отдельные главы, из нее выхваченные, но бывало и так, что соседние комнаты и коридоры несли на себе целую последовательную хронику. Самые лучшие карты и диаграммы помещались на стенах жуткого подземелья, расположенного под тогдашним цокольным этажом. Эта пещера, в 200 футов в поперечнике и высотой 60 футов, использовалась, несомненно, в качестве своеобразного учебного центра. Иногда мы с досадой обнаруживали, что уже известные сведения повторяются в другой комнате или другом здании: декораторы или жильцы, очевидно, питали особое пристрастие к тем или иным сюжетам, страницам истории. Но временами различные версии одной и той же темы помогали нам разрешить спорный вопрос или заполнить пробел.

Не перестаю удивляться, как нам удалось за такое короткое время узнать столь многое. Разумеется, мы и сейчас располагаем лишь самыми схематическими познаниями, причем многие заключения вывели позднее, когда изучали фотографии и зарисовки. Может быть, эти занятия и спровоцировали нынешний нервный срыв Данфорта: сыграли свою роль ожившие воспоминания и смутные догадки, потрясшие его чувствительную натуру и дополненные неким ужасным зрелищем, суть которого он скрывает даже от меня. Но заняться этим следовало непременно, поскольку предостережению, с которым мы собираемся выступить, не будет веры, если не сопроводить его самой полной информацией, меж тем как предостеречь человечество мы просто обязаны. Антарктические исследования должны быть остановлены: в этом непознанном мире смещенного времени и чуждых нашей планете природных законов таятся силы, которые грозят бедой.

VII

Полная история, насколько в ней удалось разобраться, будет вскоре опубликована в официальном бюллетене Мискатоникского университета. Здесь же я коснусь только самого основного, причем довольно бессистемно. Был ли то миф или историческое событие, но скульптуры повествовали о том, как прибыли из космоса на едва народившуюся, лишенную обитателей Землю звездоголовые пришельцы, и не только они, но и многие другие чужаки, к тому времени уже освоившие космические полеты. Похоже, что межзвездное пространство они пересекали на гигантских перепончатых крыльях, что странным образом подтвердило любопытное предание, ходившее среди горных обитателей и пересказанное мне давным-давно одним коллегой-антикваром. Долгое время они жили в море, строили фантастические города и вели свирепые битвы со своими безымянными противниками, пользуясь при этом сложными устройствами, основанными на неизвестных нам принципах получения энергии. Несомненно, по своим научным и инженерным знаниям они далеко превосходили современного человека, но своей совершенной техникой пользовались только при необходимости. Как можно было понять из рельефов, обитая на других планетах, Старцы пережили стадию техногенной цивилизации, однако отказались от нее как от неадекватной эмоционально. Благодаря своему стойкому организму и несложным естественным потребностям, они могли вести цивилизованное существование, обходясь лишь немногими искусственными изделиями; даже одежда требовалась им только время от времени, для защиты от стихии.

Обитая в воде, они и создали впервые на планете – сначала чтобы питаться, а потом для других целей – органическую жизнь, для чего воспользовались доступными материалами и давно проверенными методами. К более изощренным экспериментам Старцы перешли, когда покончили со своими многочисленными космическими врагами. То же самое они делали и на других планетах; причем создавали для себя не только пищу, но и многоклеточную протоплазменную массу, способную под гипнозом формировать из своего состава всевозможные временные органы. Таким образом получались идеальные рабы, которые выполняли для сообщества всю тяжелую работу. Эти вязкие организмы можно без сомнения отождествить с шогготами, которых осторожно упоминает в своем страшном «Некрономиконе» Абдул Альхазред, хотя даже у этого безумного араба не встретишь намека на то, что подобные создания существовали наяву, а не только в сновидениях людей, жевавших богатые алкалоидами растения. Когда звездоголовые Старцы синтезировали на нашей планете простейшие съедобные организмы и запаслись шогготами, они позволили прочим многоклеточным свободно развиваться, образуя новые виды флоры и фауны, пригодные для различных целей. Уничтожались только те из них, что оказывались так или иначе вредны.

С помощью шогготов, способных перемещать огромные тяжести, подводные города, вначале маленькие и невысокие, превратились в обширные, внушительные каменные лабиринты, сходные с теми, которые впоследствии выросли на суше. Надо сказать, в прежнее время на других планетах Старцы, с их высокой способностью к адаптации, обитали и на суше и, вероятно, не утратили соответствующих строительных традиций и на Земле. Изучая архитектуру городов, изображенных на рельефах, а также и того, что окружало нас сейчас, мы заинтересовались любопытным совпадением, которое пока не пытались объяснить даже для себя. Вершины зданий в реальном городе давно превратились в бесформенные руины, но в рельефах сохранились четкие изображения. Там были громадные скопления игольчатых шпилей, нарядные, тонкой работы навершия конусов и пирамид, плоские фестончатые диски, собранные в столбик на цилиндрических опорах. Именно этот мертвый город отображался в зловещем мираже, который возник перед нашими глазами по ту сторону непостижимых Хребтов безумия, когда мы приближались к злосчастному лагерю Лейка. Меж тем уже тысячи, десятки тысяч лет этого силуэта не существовало в реальности.

О жизни Старцев, как под водой, так и в дальнейшем, когда часть из них переселилась на сушу, можно написать многие тома. Жившие на мелководье продолжали пользоваться глазами, которые размещались у них на концах пяти основных головных щупалец; они практиковали скульптуру и самое обычное письмо, для чего использовали остроконечные палочки и вощеные, стойкие к воде поверхности. Те же, кто обитал в океанских глубинах, применяли для освещения какой-то необычный фосфоресцирующий организм, но, главное, использовали при ориентации особые, неизвестные нам органы чувств, сосредоточенные в призматических ресничках на голове. Благодаря этим органам Старцы в случае необходимости могли довольствоваться минимумом света. Скульптура и письмо у глубоководных обитателей подверглись любопытным изменениям: поверхности стали покрывать особым химическим составом – вероятно, фосфоресцирующим, хотя что это был за состав, рельефы подсказать не могли. В воде эти существа передвигались, отчасти загребая верхними конечностями, похожими на руки криноидов, отчасти извивая нижний ряд щупалец с псевдоногами. Время от времени они совершали длинные броски, для чего пускали в ход пару – или более – перепончатых крыльев. На суше они пользовались псевдоногами, но, чтобы преодолеть большое расстояние или забраться на большую высоту, поднимались на крыльях в воздух. Их криноидные руки, разветвлявшиеся на множество тонких щупалец, обладали высокой чувствительностью, гибкостью, силой и четкой координацией движений; этим объяснялись высокое художественное мастерство Старцев и ловкость при ручных работах.

Прочность тканей их организмов просто поражала. Даже страшное давление на морских глубинах было им нипочем. Похоже, случаи ненасильственной смерти среди них были крайне редки; мест захоронения существовало немного. Мертвых погребали стоймя, сверху устраивали пятиконечный холмик с надписями – установив это, мы с Данфортом должны были сделать новую паузу, чтобы основательно поразмыслить. Размножались эти существа при помощи спор, подобно папоротниковым растениям (Лейк это предполагал), однако ввиду их чрезвычайной живучести восполнять численность, как правило, не требовалось, и развитие заростков обычно ограничивалось, разве что предстояло заселить новые территории. Молодые организмы быстро достигали зрелости; образование, которое они получали, превосходит все мыслимые стандарты. Интеллект, творческие способности достигали больших высот; вследствие этого укоренился целый ряд обычаев и традиций, которые я опишу более полно в своей будущей монографии. Традиции морских и наземных обитателей слегка различались в частностях, но совпадали в своей основе.

Подобно растениям, Старцы могли питаться неорганическими веществами, однако предпочитали органическую, и прежде всего животную пищу. Подводные жители потребляли сырые морские продукты, однако наземные подвергали мясо обработке. Они охотились, занимались мясным скотоводством; скот забивали острыми орудиями, странные следы которых на окаменевших костях были обнаружены нашей экспедицией. Старцы были удивительно устойчивы ко всем обычным на земле температурам; вода, близкая к замерзанию, являлась для них вполне приемлемой средой. Однако около миллиона лет назад, в эпоху плейстоцена, когда наступило великое оледенение, жителям суши пришлось прибегнуть к искусственным средствам, в том числе к отоплению. Кончилось тем, что холода загнали их обратно в море. Согласно легенде, перед своими доисторическими перелетами через космическое пространство Старцы употребляли некие химикалии, которые помогали им обходиться без пищи и кислорода, а также выдерживать экстремальные температуры, однако ко времени великого оледенения они забыли этот метод. Во всяком случае, это искусственное состояние нельзя было поддерживать бесконечно.

Размножаясь неполовым путем и будучи отчасти растениями, Старцы не имели биологических основ для образования семейных пар, как у млекопитающих, однако объединялись в сообщества, основанные на удобстве совместного проживания и духовном родстве (это заключение мы вывели из картин, изображающих групповые занятия и развлечения). Обустраивая свои обширные комнаты, они помещали все необходимое в центр, а стены оставляли свободными, чтобы изукрасить их скульптурной отделкой. Для освещения в наземных жилищах использовался прибор, основанный, вероятно, на электрохимических принципах. В качестве столов и стульев в наземных и подводных домах использовались весьма необычные конструкции, спальные места представляли собой цилиндрические каркасы (отдыхали и спали Старцы стоя, сложив щупальца), на полках хранились книги в виде скрепленных петлями табличек, надписи состояли из комбинаций точек.