Текст книги "Ужас в музее"

До места было около пяти дней ходьбы на юг, рядом с районом больших холмов. Холмы имели какое-то отношение к миру зла, что скрывался там, внизу. Возможно, это были древние ворота туда, и подземные жители когда-то имели поселения на поверхности и торговали с людьми в тех землях, которые исчезли под большой водой. Когда случился потоп, древние жители затворились внизу и больше не имели дел с людьми на поверхности. Беглецы, спасшиеся после потопа, говорили им, что боги внешнего мира настроены против людей и никто не смог выжить там, кроме демонов. Вот почему они не пускали к себе никого с поверхности и делали ужасные вещи с теми, кто все-таки осмеливался спуститься вниз. Когда-то возле входов стояли часовые, но со временем необходимость в них отпала. Немногие жители земли имели желание толковать о Древних, и постепенно связанные с ними предания наверняка забылись бы, если бы время от времени разные призрачные явления не напоминали о них. Казалось, что бесконечная древность этих созданий сделала их почти бестелесными, притом что их призрачные воплощения, выходившие на поверхность, выглядели совсем как живые. Район больших холмов нередко сотрясали ночные призрачные битвы, подобные тем, что происходили до того, как закрылись ворота в нижний мир.

Сами Древние были наполовину призраками – про них говорили, что они не стареют и не размножаются, а вечно колеблются между духом и плотью. Тем не менее они нуждались в воздухе, чтобы дышать. Именно поэтому входы в долинах никогда не были наглухо замурованы, как на холмах. Эти входы, прибавил Скачущий Бизон, возможно, являются естественными земными разломами. Ходили слухи, что Древние спустились со звезд, когда наш мир был еще совсем молодым, и ушли в земные глубины, чтобы строить свои города из чистого золота, потому что поверхность земли была тогда непригодна для жизни. Они являются предками всех людей, но никто не знает, с какой именно звезды они явились. Их подземные города полны золота и серебра, но людям, не защищенным каким-нибудь сильным колдовством, лучше оставить их в покое.

У них были страшные звери с небольшой примесью человеческой крови, которых они использовали для езды и других целей. Говорят, что эти существа были плотоядными и, подобно своим хозяевам, предпочитали человеческое мясо; поэтому, хотя сами Древние не размножались, у них существовало что-то вроде класса рабов – полулюдей, которые также служили пищей для хозяев и животных. Этот класс формировался очень странным способом и дополнялся оживленными трупами. Древние знали, как превратить мертвеца в покорный автомат, который будет сохраняться почти бесконечно и выполнять любую работу, управляемый мысленными приказами. Скачущий Бизон сказал, что эти существа разговаривают мысленно, находя речь грубой и ненужной. Исключение делалось для религиозных обрядов и выражения эмоций. Они поклонялись Йигу, великому отцу змей, и Тулу, осьминогоголовому существу, которое привело их сюда со звезд; этих чудовищ они задабривали человеческими жертвами, приносимыми очень странным способом, который Скачущий Бизон не пожелал описать в деталях.

Самакона был зачарован рассказом индейца и сразу же решил принять его услуги проводника. Он не верил в легенды о загадочных подземных людях и их обычаях, ибо весь прежний опыт их отряда никак не вязался с этим; но он верил, что некая удивительная страна сокровищ и приключений действительно должна находиться где-то за таинственными ходами в земле. Сначала он думал убедить Скачущего Бизона рассказать все Коронадо, предложив свое посредничество для защиты индейца от вспыльчивого характера командира, но потом решил, что лучше действовать в одиночку. Если ему никто не будет помогать, то не придется и делиться тем, что он найдет, и он, возможно, станет великим открывателем и владельцем сказочных сокровищ. Успех сделает его более значительной фигурой, чем сам Коронадо, может быть, даже важнее иного вельможи в Новой Испании, включая могущественного вице-короля дона Антонио де Мендосу.

7 октября 1541 года, ближе к полуночи, Самакона тайком выбрался из испанского лагеря и встретился со Скачущим Бизоном, чтобы отправиться в долгое путешествие на юг. Он шел налегке, насколько это было возможно, без тяжелого шлема и нагрудника. О подробностях путешествия в рукописи говорилось очень мало, но Самакона точно помечает прибытие в большое ущелье 13 октября. Проход по густо заросшему лесом откосу не занял много времени, и хотя индеец долго искал каменный вход среди зарослей в полумраке узкого ущелья, они наконец нашли его. Это был небольшой дверной проем с косяками, перемычкой из монолитного песчаника и следами почти стершихся и неразличимых орнаментов. Его высота была где-то футов шесть, а ширина не более четырех. В косяках были высверлены дырки, что доказывало наличие в прошлом двери или ворот, но теперь от них не осталось и следа.

При виде этого черного провала Скачущий Бизон выказал великий испуг и быстро бросил наземь свой груз. Он доставил Самаконе большой запас смоляных факелов и продуктов и честно довел его до места, но сам отказался участвовать в предстоящей опасной затее. Самакона дал ему несколько безделушек, которые берег для такого случая, и получил обещание вернуться через месяц, чтобы показать дорогу на юг к поселкам пуэбло. Приметная скала на равнине была выбрана местом будущей встречи; тот, кто придет раньше, разобьет лагерь и будет ждать второго.

В рукописи приводится предположение Самаконы о том, сколь долго ждал его индеец, поскольку он сам так и не смог прийти на встречу. В последний момент Скачущий Бизон попытался отговорить его от похода в темноту, но скоро понял, что это бесполезно, и сделал прощальный жест. Перед тем как зажечь первый факел и войти внутрь с тяжелым грузом, испанец наблюдал, как худая фигурка индейца поспешно и легко карабкается вверх среди деревьев. Так прервалась его последняя связь с миром, хотя он и не знал, что ему больше никогда не придется увидеть человеческое существо в общепринятом смысле этого слова.

У Самаконы не было никаких дурных предчувствий, когда он входил в этот грозный провал, несмотря на то что его с самого начала окружала какая-то странная и нездоровая атмосфера. Проход, чуть более высокий и широкий, чем входное отверстие, на протяжении многих ярдов представлял собой ровный туннель циклопической кладки с сильно стертыми плитами под ногами и покрытыми резьбой блоками из гранита и песчаника по бокам и сверху. Резные изображения, судя по описанию Самаконы, были отвратительными и ужасными. Большинство из них представляло чудовищ Йига и Тулу. Они не были похожи ни на что прежде виденное Самаконой, хотя сей искатель приключений добавляет, что культура Мексики была ближе к ним, нежели какая-либо другая в мире.

Через несколько метров туннель начал круто уходить вниз, пробиваясь сквозь природную скалу. Проход был искусственным лишь отчасти, поэтому орнамент из ужасных барельефов встречался реже.

Крутой и скользкий коридор постоянно менял направление и очертания. Иногда он сужался до размеров щели или снижался настолько, что приходилось нагибаться и даже ползти, а иногда расширялся и становился пещерой значительных размеров или целым каскадом пещер. Было ясно, что в этой части туннеля рука человека не слишком потрудилась, хотя изредка какой-либо зловещий орнамент или замурованный боковой проход напоминали Самаконе, что этот путь ведет к древнему и невероятному миру, населенному живыми существами.

Три дня, если он верно сосчитал, Панфило де Самакона шел вниз, вверх, вперед и кругами, но преимущественно вниз, сквозь подземную ночь. Время от времени он слышал, как какой-то тайный обитатель тьмы топал и шлепал на его пути, а однажды он мельком увидел большое бесцветное существо, которое повергло его в трепет. Воздух был вполне сносным, хотя иногда попадались зловонные участки в сырых пещерах со сталактитами и сталагмитами. Когда здесь был Скачущий Бизон, эти известковые отложения сильно препятствовали его пути. Однако он пробил проход через них, поэтому Самакону они не задержали. Его также утешала мысль о том, что кто-то из внешнего мира побывал здесь раньше, и точные описания индейца устранили для Самаконы элемент внезапности. Кроме того, хорошо зная туннель, Скачущий Бизон снабдил его таким запасом факелов на дорогу туда и обратно, что не было никакой опасности оказаться в полной темноте.

В конце третьего дня, как считает Самакона, хотя на его хронологические выкладки нельзя полагаться, он подошел к огромному спуску, а затем к огромному подъему, о котором Скачущий Бизон говорил, что это последняя часть туннеля. Незадолго перед этим стали заметны следы искусственного улучшения прохода, и несколько раз крутой спуск облегчали грубо вырубленные ступени. Факел выхватывал из темноты все больше и больше чудовищных резных изображений на стенах, и наконец смолистый свет стал постепенно смешиваться с более слабым и рассеянным сиянием по мере того, как Самакона взбирался все выше и выше, оставив позади последний уходивший вниз лестничный марш. В конце концов подъем кончился, и ровный проход искусственной каменной кладки из темных базальтовых глыб повел его прямо вперед. Теперь факел был не нужен, потому что воздух светился голубоватым фосфоресцирующим сиянием, напоминавшим утреннюю зарю. Это был странный свет внутреннего мира, о котором говорил индеец, и в следующее мгновение Самакона вышел из туннеля на мрачный скалистый склон, который вздымался над головой в нависшее непроглядное небо с голубоватым блеском, а под ногами головокружительно обрывался вниз, к бескрайней равнине, окутанной синей дымкой.

Самакона наконец добрался до неизвестного мира, и из рукописи явствует, что он осматривал смутный пейзаж с такой же гордостью и восторгом, с какой его соотечественник Бальбоа смотрел на впервые открывшийся его взгляду Тихий океан с незабвенного пика в Дарьене. В этом месте Скачущий Бизон повернул назад, напуганный неким фантомом, который он описывал весьма неопределенно и уклончиво как «стадо плохих коров» – ни лошадей, ни бизонов, но четвероногих тварей, похожих на те существа, на которых ездили по ночам призраки холмов. Но Самакону нельзя было испугать такими пустяками. Вместо страха его переполняло чувство гордости: у него было достаточно пылкое воображение, чтобы понять, что значит одному стоять вот здесь, в непонятном подземном мире, о существовании которого не подозревает ни один смертный.

Почва большой горы, круто вздымавшейся позади него и уходившей под ним вниз, была темно-серой, скалистой, без следов растительности и, вероятно, имела базальтовое происхождение. У нее был столь неземной оттенок, что он почувствовал себя пришельцем на чужой планете. На обширной равнине, простиравшейся в тысяче футов под ним, он не мог различить ничего, тем более что она была большей частью скрыта синеватым туманом. Но больше, чем гора, равнина и туман, искателя приключений поразило сверкающее голубоватое небо, наполнившее его душу величайшим восторгом. Как возникло оно в этом мире, он не мог сказать, хотя знал о северном сиянии и даже видел его однажды или дважды. Он заключил, что этот подземный свет был чем-то сродни северному сиянию, – точка зрения, которую могут одобрить современные ученые, однако не следует также исключать возможности радиоактивного свечения.

За спиной Самаконы зияло темное отверстие туннеля, едва обозначенное каменным проемом, очень похожим на тот, в какой он вошел в верхнем мире, если не считать того, что он был сделан не из красного песчаника, а из серовато-черного базальта. Проем украшали ужасные изображения, хорошо сохранившиеся в отличие от резьбы на внешнем портале. Здесь они не подвергались атмосферным воздействиям – это подтверждал сухой, умеренный климат; испанец уже отметил по-весеннему свежий воздух при стабильной температуре, что характерно для удаленных от побережья районов севера. На каменных косяках были заметны следы навесных петель, но от двери или ворот ничего не осталось. Присев отдохнуть и поразмыслить, Самакона облегчил свою ношу, вынув часть еды и факелов, которых хватило бы на обратный путь сквозь туннель. Все это он припрятал возле отверстия под наспех сложенной грудой камней, а затем подхватил полегчавший груз и стал спускаться к далекой равнине, намереваясь вторгнуться в край, куда ни одна живая душа не входила в течение века или более; где никогда не ступала нога белого человека и откуда, если верить преданиям, ни одно органическое существо не возвращалось в здравом состоянии.

Самакона бодро спускался по нескончаемому каменистому склону, хотя дорога была неважной, слишком крутой и вдобавок засыпанной обломками скал. До затянутой дымкой равнины, вероятно, было приличное расстояние, ибо за много часов ходьбы он явно нисколько не приблизился к ней. Позади все так же возвышалась большая гора, тонувшая в море голубоватого сияния. Тишина была полной, так что его собственные шаги и звук падающих камней отдавались в ушах с поразительной четкостью. Около полудня, по его расчетам, он впервые увидел странные следы, которые заставили его вспомнить о страхах Скачущего Бизона и его поспешном бегстве из этого места. Скалистая почва мало годилась для сохранения каких бы то ни было следов, однако здесь обломки скал образовали гряду, возле которой тянулся значительный участок темно-серого суглинка. В этом месте Самакона и обнаружил странные следы, рассыпанные в полном беспорядке, словно здесь бесцельно топталось большое стадо. Жаль, что он не оставил их подробного описания, да и вообще, в рукописи отразилось больше эмоций, нежели точных наблюдений. Что именно напугало испанца, можно только догадываться по его более поздним намекам относительно этих животных. Он писал о следах: «Это были ни копыта, ни руки, ни ноги. Скорее их можно назвать лапами – в сущности, они даже не настолько велики, чтобы из-за них беспокоиться». Каким образом и как долго эти существа находились здесь, было неясно. Растительность в этих местах отсутствовала, следовательно, вопрос о пастбище отпадал; но, конечно, если животные были плотоядными, они могли охотиться на более мелких зверей, чьи следы затем затоптали.

Оглянувшись с плато назад на вершину, Самакона решил, что стоит на остатках большой извилистой дороги, которая когда-то вела из туннеля вниз к равнине. Это можно было понять только отсюда, издали, поскольку осколки горы давно завалили дорогу. Тем не менее наш искатель приключений был уверен, что она когда-то существовала. Возможно, это не был искусственно созданный магистральный путь, ибо маленький туннель едва ли был главным выходом во внешний мир. Двигаясь напрямую, Самакона не придерживался ее петляющих изгибов и, вероятно, пересекал ее один-два раза. Теперь, обнаружив дорогу, он посмотрел вниз, чтобы выяснить, сможет ли он идти по ней, и решил, что сможет, если сумеет ее различить. Некоторое время спустя Самакона подошел к точке, которая, как он решил, была поворотом древней дороги. Здесь были заметны следы земляных и каменных работ, недостаточных, однако, для того, чтобы дорога выглядела приличной. Потыкав почву вокруг себя, испанец неожиданно перевернул какой-то предмет, блеснувший в вечном голубом свете, и вздрогнул, увидев, что это была какая-то монета или медаль из неизвестного темного глянцевого металла с ужасными изображениями на обеих сторонах. Он ничего не мог сказать о ней, но из его описаний я догадался, что это была копия того амулета, который дал мне Серый Орел четыре века спустя. Внимательно изучив его, он положил амулет в карман и продолжил путь, пока наконец вечером не разбил лагерь. На следующий день он встал рано и продолжил спуск через этот светящийся мир голубой дымки, одиночества и оглушительной тишины. По мере продвижения он стал различать какие-то объекты на далекой равнине – деревья, кусты, скалы и маленькую речку, которая показалась справа и пересекала его маршрут. Через речку, судя по всему, был переброшен мост, в который и упиралась дорога, так что путешественник мог следовать через него дальше на равнину. Наконец ему показалось, что он различает какие-то поселения на дальнем и ближнем берегах реки. Возле них находились другие полуразрушенные или сохранившиеся мосты. Он уже спустился со скалистой местности на травянистую почву, и с каждым шагом трава становилась все гуще. Дорогу стало легче различать – она четко выделялась на фоне травы. Обломки скал попадались реже, и оставленный позади пейзаж выглядел мрачным и непривлекательным в сравнении с тем, что окружало путника теперь.

В этот день он увидел неясную массу, которая двигалась вдалеке от него по равнине. Так могло двигаться только стадо животных, и, вспомнив про виденные ранее следы, он не захотел встречаться с теми, кто их оставил. Тем не менее его любопытство и жажда золота были слишком велики, а стадо находилось далеко от дороги. И стоило ли бояться этих животных на основании их странных следов, а также бредней невежественного, перепуганного насмерть индейца?

Напрягая зрение, чтобы рассмотреть стадо, Самакона обнаружил несколько других интересных вещей. Прежде всего его удивило то, что города, о существовании которых он мог теперь судить безошибочно, странно сверкали в голубом свете. То же можно было сказать и о других строениях, беспорядочно рассыпанных вдоль дороги и по равнине. Они были скрыты живописными рощами, и к ним вели небольшие аллеи. Ни дыма, ни других признаков жизни заметно не было. Наконец Самакона увидел, что равнина не беспредельна, хотя и казалась такой до сих пор из-за окутывавшей ее голубой дымки. Вдали она ограничивалась грядой низких гор, рассекаемой рекой и дорогой. Все это – особенно странное сияние, идущее от построек, – стало отчетливым, когда Самакона сделал второй привал в середине бесконечного дня. Он также заметил стаи высоко парящих птиц, но к какому виду они принадлежали, с такого расстояния было не разобрать.

На следующее утро – говоря языком внешнего мира, на котором написана рукопись, – Самакона достиг молчаливой равнины и перешел через неторопливую, безмолвно текущую реку по хорошо сохранившемуся мосту из черного базальта, покрытого причудливой резьбой. Вода была прозрачной, и в ней плавали какие-то неведомые рыбы. Дорога стала мощеной и в некоторых местах заросла сорняками и ползучими растениями, а ее направление было отмечено маленькими столбиками с непонятными изображениями. Растительность становилась все гуще, там и тут попадались деревья и кустарники, а также синеватые цветы, которых путник раньше никогда в жизни не видел. Иногда легкое колыхание травы указывало на присутствие змей. Через несколько часов путешественник достиг рощи неизвестных вечнозеленых деревьев, в которой, как он заметил, скрывалось одно из строений со сверкающей крышей. Среди буйной растительности он увидел украшенные ужасными барельефами опоры каменных ворот, манивших свернуть с дороги, и вскоре уже продирался через кустарник по мозаичной, заросшей мхом дорожке, окаймленной громадными деревьями и низкими монолитными столбами.

Наконец в зеленоватом полумраке он увидел полуразрушенный фасад древнего здания – храма, как он, ни минуты не сомневаясь, решил. Его покрывали отвратительные барельефы, изображавшие фигуры и сцены, предметы и церемонии, которым не должно быть места ни на нашей, ни на другой разумной планете. Намекая на это, Самакона впервые обнаруживает поразительную благочестивую нерешительность, которая снижает информативную ценность остальной части рукописи. Стоит только пожалеть, что католический пыл Испании эпохи Возрождения так основательно проник в его душу. Дверь в храм оказалась широко распахнутой; во внутреннем помещении, лишенном окон, царила абсолютная темнота. Подавив отвращение, вызванное барельефами на стенах, Самакона вынул кремень и огниво, зажег смоляной факел, отодвинул плети растений, загородившие вход, и храбро перешагнул зловещий порог.

На мгновение он оцепенел от того, что увидел. Не пыль, покрывавшая все вокруг, не паутина незапамятных времен, не кружащиеся крылатые твари, не отвратительные изображения на стенах, не причудливая форма многочисленных чаш и жертвенников, не мрачный пирамидальный алтарь с вогнутой верхушкой и не чудовищное, с головой осьминога, существо из какого-то странного темного металла, сидевшее на своем покрытом иероглифами пьедестале и злобно смотревшее на него, изумили его и лишили дара речи. Нет, его просто поразил тот факт, что все здесь, за исключением паутины, крылатых тварей и гигантского идола с изумрудными глазами, было сделано из чистого золота. И хотя рукопись была написана уже после того, как Самакона узнал, что золото – самый обычный строительный материал в нижнем мире, где находятся его бесчисленные месторождения и жилы, она тем не менее ясно дает почувствовать тот безумный восторг, который овладел искателем приключений, внезапно обнаружившим источник индейских легенд о золотых городах. На время он утратил способность к спокойному наблюдению и очнулся, только когда заметил, что карман его камзола странным образом оттопырился. Заинтересовавшись этим, он обнаружил, что диск из неизвестного металла, найденный на заброшенной дороге, сильно притягивается к большому осьминогоголовому идолу с изумрудными глазами, сделанному, как ему вскоре стало ясно, из того же экзотического материала. Позже ему довелось узнать, что странное, обладающее магнетизмом вещество – такая же редкость в нижнем мире, как и во внешнем. Оно считалось единственным по-настоящему драгоценным металлом в той голубой светящейся бездне. Никто не знает его действительного происхождения, ясно только, что оно появилось на нашей планете со звезд, откуда великий Тулу, осьминогоголовый бог, доставил его на землю людей. Так что единственным его источником были доисторические останки, включая множество циклопических идолов. Невозможно было исследовать природу этого металла, и даже его магнетизм проявлялся только по отношению к себе подобному. Это был священный обрядовый металл подземных жителей, использование которого регулировалось традицией таким образом, чтобы его магнетические свойства не приносили людям вреда. Из сплава этого металла с такими основными компонентами, как железо, золото, серебро, медь и цинк, здесь чеканилась монета.

Размышления Самаконы о странном идоле и его магнетизме были внезапно прерваны волной отчетливого и явно приближающегося грохота. Нельзя было ошибиться в его природе. Это двигалось стадо больших животных, и, вспомнив ужас индейца, следы на дороге и виденное вдалеке стадо, испанец содрогнулся от страшного предчувствия. Он не успел ничего подумать, в нем просто заработал инстинкт самозащиты. Странно было бы ожидать, что животные станут искать жертву в столь глухом месте, и, если бы дело происходило на поверхности земли, Самакона чувствовал бы себя в безопасности в таком массивном, окруженном деревьями здании. Но все же какое-то подсознательное чувство рождало глубокий ужас в его душе, и он стал отчаянно озираться в поисках спасения. Так как внутри золотого храма не было никакого убежища, он понял, что ему нужно закрыть дверь, которая все еще висела на древних петлях, опираясь на внутреннюю стену. Земля, плети растений и мох уже проникли в храм снаружи, так что ему пришлось прокладывать путь к золотому порталу с помощью шпаги, что он и проделал как можно быстрее, прислушиваясь к приближающемуся грохоту. Топот звучал все громче и угрожающе. Самакона принялся тянуть за массивное кольцо, и на какое-то мгновение страх в нем достиг безумных размеров, ибо надежда сдвинуть осевшую металлическую дверь слабела с каждой секундой. Вот она со скрипом поддалась, и снова началась яростная борьба – он тянул и толкал изо всех сил. Наконец под грохот невидимых ему ног Самакона с лязгом захлопнул дверь, оставшись в кромешной темноте, если не считать единственного зажженного факела, который он втиснул между опор трехногой чаши. На двери был засов, и, запирая его, перепуганный человек возблагодарил своего ангела-хранителя, который и здесь не оставил его в беде.

Теперь он мог только догадываться о том, что происходило снаружи. Когда грохот подкатился ближе, он рассыпался на отдельные шаги, как будто вечнозеленая роща заставила животных разойтись. Но шаги продолжали приближаться, и стало ясно, что звери проходят между деревьями и окружают храм. В странной их неторопливости Самаконе почудилось что-то тревожное, не понравился ему и шаркающий звук, который был слышен даже через толстые каменные стены и тяжелую золотую дверь. Один раз дверь зловеще затрещала, словно под страшным ударом, но, к счастью, удержалась на своих древних петлях. Через какое-то время, которое показалось ему бесконечностью, он услышал удаляющиеся шаги и понял, что его непрошеные посетители уходят. Так как стадо было, по всей видимости, не очень большое, любой другой на месте Самаконы попытался бы выбраться отсюда через полчаса и даже меньше, но осторожный испанец поступил иначе. Он устроился спать прямо на золотых плитах пола, и сон его был спокоен и глубок. Его не пугала даже отвратительная осьминогоголовая туша великого Тулу, отлитая из неизвестного металла, что восседала на своем украшенном чудовищными иероглифами пьедестале и злобно косила на него тусклыми, зелеными как море глазами.

Впервые с тех пор, как вышел из туннеля, окруженный темнотой, Самакона спал глубоко и долго. Наконец он мог набраться сил. Хорошо, что он серьезно отдохнул, ибо ему еще предстояло столкнуться со множеством странных вещей.

IV

В конце концов Самакону разбудил оглушительный стук в дверь. Он пробился сквозь сон и рассеял туман затянувшейся дремоты. Ошибки быть не могло – это властно стучала человеческая рука, видимо, каким-то металлическим предметом. Когда проснувшийся путешественник вскочил на ноги, он услышал резкий громкий голос – кто-то довольно мелодично произносил какие-то заклинания, которые передаются в рукописи как «oxi, oxi, grathcán ycá relex». Будучи убежден, что его посетители – люди, а не демоны, и внушая себе, что у них нет причин считать его врагом, Самакона решил предстать перед ними в открытую и потому начал с трудом отодвигать засов, пока дверь не заскрипела, распахиваясь под нажимом тех, кто стоял снаружи.

Когда огромная дверь отворилась, Самакона увидел группу примерно из двадцати человек, внешний вид которых ничем не встревожил его. Они выглядели как индейцы, хотя их со вкусом сделанные костюмы и украшения не были похожи на те, что он видел у каких-либо племен внешнего мира, а в их лицах угадывались едва уловимые отличия от индейского типа. Было ясно, что в их молчании не было враждебности, так как вместо того, чтобы угрожать Самаконе, они просто внимательно и со значением смотрели на него, словно ожидали, что их взгляд откроет обеим сторонам какой-нибудь способ общения. Чем дольше они смотрели на него, тем больше ему казалось, что он что-то узнает о них и их миссии; хотя никто не произнес ни звука с тех пор, как раздался призыв за дверью, он обнаружил, что постепенно понимает, что они приехали из большого города за низкими горами верхом на животных, которые рассказали о его присутствии здесь и не знают, что он за человек и откуда пришел, но понимают, что он, должно быть, связан с тем почти забытым внешним миром, который они иногда посещают в своих странных снах. Каким образом он прочел все это во взглядах индейцев, он, наверное, не смог бы объяснить.

Он попытался обратиться к ним на языке вичита, который перенял у Скачущего Бизона; не получив ответа, он перебрал языки ацтеков, испанский, французский и латинский, добавив, насколько смог вспомнить, несколько фраз из греческого, галисийского, португальского, а также на вавилонской смеси крестьянских говоров родной Астурии. Но даже этот лингвистический залп – весь его запас – не дал ответной реакции. Однако когда он в растерянности остановился, один из индейцев вдруг заговорил на неизвестном, но пленительном языке, звучание которого испанец позднее с таким трудом передал на бумаге. Поскольку он ничего не понял, говоривший сначала указал на свои глаза, затем на его лоб, а потом опять на свои глаза, как будто приглашая его смотреть на него, чтобы понять то, что он хочет передать.

Повиновавшись, Самакона обнаружил, что может получать информацию без речевого общения. Эти люди, как он узнал, общались с помощью беззвучной передачи мыслей, хотя прежде они пользовались обыкновенной речью, которая сохранилась как письменный язык и которую они еще иногда использовали для выражения слишком сильных и непроизвольных чувств. Он мог понимать их, просто сосредоточив внимание на их глазах, и отвечать, составив мысленный образ того, что он хочет сказать, и выразив этот образ в своем взгляде. Когда говоривший сделал паузу, очевидно приглашая ответить, Самакона постарался последовать совету, но, кажется, не очень преуспел. Тогда он кивнул и попытался описать себя и свое путешествие знаками. Он показал наверх, в сторону внешнего мира, затем закрыл глаза и изобразил роющего землю крота. Потом снова открыл глаза и показал вниз, чтобы обозначить свой спуск по большому склону. Для пробы он вставил два-три устных слова, например указывая на себя и на своих посетителей и произнося «un hombre»[2]2
  Человек (исп.).


[Закрыть], а затем указывая на одного себя и очень отчетливо произнося свое имя, Панфило де Самакона.

По ходу этой странной беседы обе стороны получили друг от друга немало новых сведений. Самакона пытался передавать свои мысли, а также выучил несколько слов местного архаичного разговорного языка. В свою очередь его посетители усвоили кое-что из испанского словаря. Их собственный язык не походил ни на какой другой из тех, что Самаконе когда-либо приходилось слышать, хотя позднее он предположил некоторую бесконечно далекую связь с языком ацтеков, заподозрив, что последний представлял более позднюю стадию эволюции языка подземного мира. Этот мир, как выяснил Самакона, имел древнее название, которое передается рукописью как «Ксинайан», но которое, исходя из дополнительных пояснений автора, фонетически можно представить как трудно воспринимаемый для англосаксонского уха «К’ньян».

Ничего удивительного, что эта предварительная беседа не пошла дальше обмена самой простой информацией, но это было очень важно. Самакона узнал, что народ К’ньяна был очень древним и что он переселился из отдаленной части космоса, где природные условия были весьма похожи на земные. Конечно, все это было легендой, и никто не мог сказать, сколько в ней было правды и сколько вымысла. Особенно это касалось осьминогоголового Тулу, который, как считалось, привел сюда этих людей и которого все они почитали как божество. Но они имели сведения о внешнем мире и на самом деле являлись прародителями людей, которые заселили землю, как только ее поверхность стала пригодной для жизни. Между ледниковыми периодами они создали на поверхности несколько развитых цивилизаций, самая значительная из которых расцвела близ Южного полюса у горы Кадат.