Текст книги "Ужас в музее"

Когда-то бесконечно давно большая часть земли оказалась под водами океана, и лишь несколько чудом спасшихся людей смогли донести эту весть в К’ньян. Это, несомненно, произошло из-за гнева космических злых духов, одинаково враждебных и людям, и их богам, и подтверждало слухи о более раннем затоплении, которое погрузило в воду самих богов, включая великого Тулу, до сих пор заточенного в подводном городе Релекс. Ни один человек, если он только не состоял на службе у космических демонов, не смог бы прожить на внешней поверхности земли; поэтому было решено, что все существа, которые остались там, связаны со злом. Таким образом всякое сообщение с солнечно-подлунным миром было резко прекращено. Подземные ходы в К’ньян были завалены, а оставшиеся тщательно охранялись, и все, кто проникал сюда снаружи, считались опасными лазутчиками и врагами.

Но это было давно. Шли века, и все меньше и меньше гостей приходило в К’ньян. В итоге часовых сняли с их постов, оставив входы незакрытыми. Многие из жителей подземного мира забыли о существовании внешней поверхности и видели ее только в смутных снах, хотя люди пообразованней хранили основные сведения о Земле. Последние посетители, которые спускались сюда века тому назад, уже не считались шпионами злых духов, поскольку старые предания давно потускнели. Их нетерпеливо расспрашивали, ибо научное любопытство здесь было весьма сильным, и время от времени даже делались попытки отправить на поверхность земли экспедицию, но все они кончались ничем. Единственное, что требовалось от гостей ради спокойствия жителей К’ньяна, – это воздержаться от возвращения наверх. Внешние люди слишком жаждут золота и серебра и могут причинить много беспокойства, узнай они о местных сокровищах. Те, кто повиновался этим предписаниям, жили счастливо, хотя, к сожалению, недолго; они рассказывали все, что могли, о внешнем мире – впрочем, их рассказы были столь отрывочны и противоречивы, что вызывали сомнения. Хотелось, чтобы гостей приходило больше. Что же касается тех, кто пытался бежать, – с ними получалось нехорошо. Сам Самакона был очень желанным гостем, ибо оказался человеком более высокого ранга, чем все, кто спускался сюда на их памяти. Он многое мог бы рассказать, и они надеялись, что он смирится с мыслью о том, что остаток жизни ему придется провести здесь.

Многое из того, что Самакона узнал о К’ньяне, повергло его в изумление. Например, он узнал, что жители подземного мира разгадали феномен смерти, они не старели и не умирали, разве что в результате убийства или по собственной воле. Управляя своим организмом, можно было оставаться молодым столько, сколько пожелаешь, и единственной причиной, по которой некоторые люди все же старели, был их собственный каприз, доставлявший им развлечение в мире, где царили застой и обыденность. Но они опять могли стать молодыми, как только того пожелают. Рождения прекратились, так как многочисленное население было ненужным излишеством для их расы, легко контролировавшей все природные явления и органическую жизнь. Многие, однако, предпочитали умереть через какое-то время, ибо, несмотря на все усилия изобрести новые развлечения, испытание бесконечностью оказалось слишком трудным для слабых людских душ. Всем членам группы, которая нашла Самакону, было от пятисот до полутора тысяч лет, и некоторые из них видели пришельцев с поверхности прежде, хотя время несколько притупило их память. Кстати, часть пришельцев пыталась перенять способность к бессмертию, но это им плохо удавалось из-за эволюционных различий, накопившихся за один-два миллиона лет раздельного развития.

Еще отчетливее эти эволюционные различия проявлялись в другой особенности – более поразительной, чем само бессмертие. Это была способность регулировать равновесие между материальной и духовной энергией. Иными словами, сделав необходимое усилие воли, образованный человек в К’ньяне мог дематериализоваться и воплотиться вновь, а применив более сложную технику, мог сделать то же самое с любым другим объектом по выбору, превратив материю в энергетические частицы и вновь соединив эти частицы без повреждений. Если бы Самакона не отозвался на стук, он бы познакомился с этим достижением самым удивительным образом, потому что лишь хлопотность этого процесса удержала двадцать человек от того, чтобы пройти сквозь золотую дверь, не задерживаясь для окликов. Это искусство было гораздо древнее искусства вечной жизни, и ему можно было до некоторой степени обучить любого разумного человека. Слухи об этом в прошедшие века доходили до внешнего мира, сохранившись в тайных обрядах и легендах о призраках. Жителей К’ньяна забавляли эти примитивные байки, о которых им рассказывали гости сверху. В практической жизни это искусство использовалось в некоторых областях производства, но в целом оставалось мало задействованным из-за отсутствия какого-либо стимула к применению. В основном к нему прибегали во сне, чтобы увеличить яркость и живость ночных странствований. С помощью этого метода некоторые спящие даже наносили визиты в странный туманный мир холмов, долин и изменчивого света. Они отправлялись туда на своих животных и в мирное время переживали старинные славные битвы, случавшиеся в прежние века. Некоторые философы считали, что в таких путешествиях они действительно соединялись с нематериальными силами, оставшимися после их воинственных предков.

Жители К’ньяна обитали в большом, высоком городе Цат, расположенном далеко за горами. Раньше несколько рас обитало в подземном мире, который простирался вниз до непостижимой бездны и, кроме района голубого цвета, включал в себя красный район, называвшийся Йот; в нем археологи находили остатки еще более древней и нечеловеческой расы. С течением времени, однако, жители Цата покорили всех остальных и скрестили пленников с некоторыми рогатыми и четвероногими животными красного мира. Шли века, научные открытия сделали жизнь очень легкой, и потому все люди собрались в Цате, а остальные территории опустели.

Так было легче жить, не нужно было сохранять огромное население. Некоторыми старыми приспособлениями еще пользовались, но от большинства отказались, убедившись, что они не делают жизнь удобнее или что они не нужны малочисленному народу, чья умственная сила способна управлять низшими формами органической жизни. Обширный класс рабов – довольно сложный по составу – был выведен из покоренных в древности врагов, пришельцев из внешнего мира, мертвых тел, странным образом оживленных, и из низших от рождения членов правящей расы. Правящая раса возникла путем сложной эволюции и селекции – нация прошла период идеалистической индустриальной демократии, которая предоставляла всем равные возможности и таким образом подняла к власти людей, талантливых от природы, то есть выкачала из народа его мозг и силу. Затем промышленность, признанная в основном бесполезной, за исключением обеспечения самых основных нужд, существенно упростилась. Все бытовые удобства обеспечивались механизмами стандартного и удобного в эксплуатации типа, а продовольственные и иные простейшие нужды удовлетворяли научное сельское хозяйство и животноводство. Отказавшись от дальних путешествий, люди вновь стали пользоваться для передвижения рогатыми получеловеческими животными вместо былых транспортных средств из золота, серебра и стали, которые когда-то ходили по земле, плавали по воде и летали по воздуху. Самаконе с трудом верилось, что все это когда-то существовало в реальности, а не в мечтах, но ему сказали, что он может посмотреть на образцы этих машин в музеях. Он также может познакомиться с остатками других многочисленных машин и приборов, совершив однодневное путешествие в долину До-Хна, которая была когда-то густо населена. Города и храмы этой равнины относились к самой древней эпохе, они стали религиозными святынями в период правления людей из Цата.

По форме правления Цат был чем-то вроде коммунистического или полуанархического государства, в котором привычка, а не закон, определяла каждодневный порядок вещей. Это стало возможным благодаря вековому опыту и парализующей людей скуке. Выработанная веками терпимость, еще не подорванная понемногу нараставшей реакцией, уничтожила все иллюзии и идеалы, и от людей требовалось только соблюдение обычаев. Удовлетворяя все возникающие у них потребности и живя в свое удовольствие, одни при этом не должны были ущемлять права других – это был простой и естественный закон. Понятие о семье давно кануло в вечность, а социальное и гражданское разделение полов исчезло. Жизнь текла официально размеренным образом: игры, пирушки, пытки рабов, дневной сон, гастрономические удовольствия, буйные оргии, религиозные церемонии, художественные и философские дискуссии и прочее. Собственностью являлись главным образом земля, рабы и животные, а слитки магнетического металла, который служил универсальным денежным стандартом, распределялись по довольно сложному принципу, хотя некоторое их количество было разделено поровну между всеми свободными людьми. Бедных не было, а работа сводилась к определенным административным обязанностям, налагаемым хитроумной системой проверки и отбора. Самакона затруднялся описать эту систему, отличавшуюся от всего, что он знал, и текст его рукописи в этом месте чрезвычайно запутан.

Способности к искусству и умственному труду достигли в Цате очень высокого уровня, но и здесь царили вялость и упадничество. Прежнее преобладание механизмов нарушило эволюцию эстетического вкуса, введя безжизненную геометрическую традицию. От этого со временем избавились, но отпечаток остался, так что, кроме носивших условный характер религиозных рисунков, в любых последующих художественных творениях было мало глубины или чувства. Стилизованное воспроизведение более ранних работ было предпочтительнее для развлечения. Литература казалась чересчур аналитичной, и Самакона ее совершенно не понимал. Наука была серьезной, точной и всеобъемлющей, за исключением одного направления – астрономии. Последнее время, однако, и наука приходила в упадок: люди полагали бесполезным загружать свою память бесчисленными деталями. Считалось более разумным ограничиться самыми фундаментальными законами, а в философии – традиционными формами. Техника же продолжала развиваться эмпирическим путем. Историей пренебрегали все больше и больше, хотя точные и обширные хроники прошлого хранились в библиотеках. Этим все еще интересовались, и многих бы порадовали свежие сведения о внешнем мире, которые принес Самакона. В целом, однако, общая тенденция сводилась к предпочтению эмоций перед мыслью, так что людей теперь ценили за изобретение новых удовольствий, а не за классификацию старых фактов или исследование космического прошлого человечества.

Религия сохраняла в Цате ведущее значение, хотя лишь очень немногие по-настоящему верили в сверхъестественные силы. Все, чего они желали, было эстетическое и эмоциональное возбуждение, рождаемое мистическими настроениями и чувственными обрядами, которые присутствовали в красочной вере предков. Храмы великого Тулу, духа мировой гармонии, издревле изображаемого богом с головой осьминога, который привел людей со звезд, были самыми величественными зданиями в К’ньяне, а храмы Йига, источника жизни, символически изображаемого Отцом Всех Змей, были столь же вычурными, сколь и роскошными. Самакона узнал об оргиях и жертвоприношениях, связанных с этой религией, но, видимо, из благочестивых соображений не захотел описать их в своей рукописи. Сам он никогда не участвовал в этих обрядах, разве что в тех, которые напоминали ему собственную веру, а также не упускал случая попытаться обратить нижних людей в христианство, которое испанцы надеялись сделать всемирной религией.

Заметной чертой религии Цата было искреннее почитание редкого священного металла Тулу – этого темного, блестящего магнетического вещества, которое не встречалось в природе, но всегда сопровождало людей в виде идолов и других предметов священной атрибутики. С самых ранних времен этот металл вызывал уважение – раньше все архивные материалы хранились в цилиндрах, выполненных из его чистейшего сплава. Теперь, когда люди охладели к науке с ее критическим взглядом на вещи, они снова стали испытывать к металлу благоговейное чувство, которое существовало в первобытные времена.

Другая функция религии заключалась в регулировании календаря, учрежденного в тот период истории, когда время и скорость считались основными понятиями в жизни человека. Сменяющиеся периоды бодрствования и сна, удлиненные, сокращенные и смещенные так, как диктовало настроение и желание, и отмеряемые ударами хвоста великого змееподобного Йига, весьма приблизительно соответствовали реальным дням и ночам, хотя Самакона полагает, что они были в два раза длиннее. Годовой период, отмеряемый ежегодной сменой кожи Йига, был равен примерно полутора годам внешнего мира. Самакона считал, что он хорошо изучил местный календарь, когда писал свою рукопись. Отсюда столь уверенно проставленная им дата – 1545 год, но едва ли его уверенность была обоснованной.

По мере того как один из жителей Цата передавал Самаконе свое сообщение, Самакона ощущал растущее отвращение и тревогу. Не только то, о чем ему рассказывали, но сама странная, телепатическая манера этого рассказа, а также ясный вывод из него, означавший, что возвращение во внешний мир будет невозможным, заставили Самакону пожалеть о своей авантюре. Но он понимал, что самым разумным для него было сохранять невозмутимый вид, поэтому он решил слушаться своих посетителей и поведать им обо всем, что они пожелают. Те, со своей стороны, были очарованы рассказом Самаконы.

Это была первая достоверная информация о внешнем мире с тех пор, как к ним добрались беглецы из Атлантиды и Лемурии – а это случилось много веков тому назад; все последующие посланники принадлежали к мелким местным племенам и не имели о мире в целом никакого представления – это были майя, тольтеки и ацтеки (в лучшем случае), люди, как правило, очень невежественные. Самакона был первым европейцем, которого они видели, и тот факт, что он был образованным и умным юношей, делал его появление еще более ценным. Пришедшая группа с напряженным интересом выслушала все, что он рассказал, и стало ясно, что его приход сильно оживит затухающий интерес жителей Цата к географии и истории.

Единственное, что не понравилось людям из Цата, было то, что любопытные и жадные до приключений люди с земли стали проникать в те части внешнего мира, где находились проходы в К’ньян. Самакона рассказал об открытии Флориды и Новой Испании и дал понять, что огромная часть мира, в которую входят испанцы, португальцы, французы и англичане, охвачена жаждой открытий и завоеваний. Рано или поздно Мексика и Флорида станут частью великой колониальной империи, и тогда трудно будет удержать обитателей поверхности от поисков золота и серебра подземного мира, о которых ходят упорные слухи. Скачущий Бизон знает о путешествии Самаконы вглубь земли. Расскажет ли он об этом Коронадо или каким-то образом даст знать вице-королю об исчезновении Самаконы? На лицах жителей Цата появилась тень тревоги, и Самакона понял из их мыслей, что с этих пор, несомненно, снова будут поставлены часовые у всех незакрытых входов, о которых жители Цата только смогут вспомнить.

V

Долгая беседа Самаконы с местными людьми происходила в зелено-голубом сумраке рощи прямо перед дверью храма. Некоторые из людей полулежали на траве рядом с едва заметной тропинкой, другие, включая испанца и главного в группе из Цата, сидели на низких монолитных столбах, что были расставлены вдоль тропинки к храму. Должно быть, они потратили на разговор весь земной день, так как Самакона успел несколько раз проголодаться и поесть из своих запасов, в то время как некоторые из группы уходили за провизией к дороге, где стояли их животные. Наконец главный в группе закончил разговор и дал понять, что пора отправляться в город.

Он заявил, что у них есть несколько свободных животных, на одном из которых может ехать Самакона. Перспектива сесть на одно из этих зловещих созданий, легенды о которых были столь пугающими и один вид которых обратил Скачущего Бизона в бегство, никак не вдохновляла путешественника. И еще одно обстоятельство беспокоило его – сверхъестественная разумность этих кочующих существ, которые смогли рассказать людям из Цата о его присутствии в храме и привести сюда экспедицию. Но Самакона не был трусом, поэтому он бодро зашагал за людьми по заросшей тропе к дороге, где расположились животные.

И все же он не смог сдержать крик ужаса, когда, пройдя через огромные, увитые растениями столбы, вышел на дорогу. Ничего удивительного, что любопытный вичита бежал в страхе, и Самакона на мгновенье закрыл глаза, чтобы не потерять рассудок. К несчастью, религиозная сдержанность помешала ему описать полностью животных, которых он увидел. Он лишь намекнул на невероятную отвратительность этих огромных белых существ с черным мехом на спинах, зачаточным рогом в центре лба и пятнами явно человеческой крови на мордах с приплюснутыми носами и выпяченными губами. Они были, заявил он позднее в рукописи, самыми ужасными существами, которых он когда-либо видел и в К’ньяне, и во внешнем мире, причем особый ужас вызывали некоторые их свойства, не поддававшиеся описанию обычными словами. Страшил сам по себе уже тот факт, что они не были в полной мере творениями Природы.

Люди заметили испуг Самаконы и постарались успокоить его, насколько это было возможно. Эти животные, или гйаа-йотн, объяснили они, конечно, выглядят очень странно, но на самом деле они весьма безобидны. Плоть, которой они питаются, не принадлежит людям высшей расы, это мясо рабов, практически переставших быть людьми и являющихся основным источником мяса в К’ньяне. Животные – а точнее, их останки – были найдены среди циклопических развалин опустевшего, освещенного красным светом мира Йот, который располагался под голубым миром К’ньяна. Какие-то признаки указывали на то, что они принадлежали к человеческому роду, но ученые так и не смогли решить, действительно ли они были потомками существ, которые жили раньше среди этих развалин. Основанием для такого предположения было то, что исчезнувшие жители Йота были четвероногими. Это было известно из немногочисленных рукописей и орнаментов, найденных в подземельях Зина, самого большого города Йота. Но было также известно, что обитатели Йота создавали искусственные формы жизни; в течение своей истории они сконструировали несколько видов промышленных и транспортных животных, не говоря уже о всевозможных фантастических существах, используемых для развлечений. Обитатели Йота, несомненно, были по происхождению рептилиями, и большинство психологов Цата соглашались в том, что нынешние животные также были близки к рептилиям до того, как их скрестили с млекопитающими из класса рабов К’ньяна.

Самакона подтвердил бесстрашный дух испанцев эпохи Возрождения, сев на одно из зловещих существ и заняв место рядом с руководителем процессии по имени Глл’-Хтаа-Инн, который проявил наибольшую активность в предшествующем разговоре. Ощущение было омерзительным, но в конце концов сидеть оказалось удобно, а поступь неуклюжего животного была на удивление ровной и размеренной. В седле не было необходимости, и животное не нуждалось в управлении. Процессия быстро двигалась вперед, останавливаясь только возле некоторых брошенных городов и храмов, которые интересовали Самакону и которые ему показывал Глл’-Хтаа-Инн. Самый большой из этих городов, Б’граа, был воистину чудом из чистого золота, и Самакона с интересом рассматривал изысканно украшенные здания, высоко вздымавшие острые шпили. Улицы были узкими и извилистыми, а временами живописно холмистыми, но Глл’-Хтаа-Инн сказал, что более поздние города просторнее и правильнее спланированы. Во всех городах бросались в глаза развалины крепостных стен – напоминание о древних временах, когда их успешно покоряли армии из Цата.

Еще одно место Глл’-Хтаа-Инн показал по собственной инициативе, хотя для этого пришлось ехать в обход около мили по боковой дороге, заросшей вьющимися растениями. Это был приземистый плоский храм из блоков черного базальта без единого украшения, где находился лишь пустой пьедестал из оникса. Замечательной была его история, связанная со сказочным древним миром, по сравнению с которым даже Йот казался последним новшеством. Его построили в подражание некоторым храмам, изображенным в подземельях Зина, чтобы разместить там страшного черного жабоподобного идола, найденного в красном мире и в рукописях именуемого Цатоггуа. Это был могущественный и почитаемый бог, и он дал имя городу Цат, который позже стал главным в регионе. В легендах Йота говорилось, что Цатоггуа явился из загадочных внутренних областей, расположенных под миром, освещенным красным светом, – из черного мира, где царил абсолютный мрак, но были великие цивилизации и могущественные боги еще до того, как появились рептилии Йота. В Йоте существовало множество изображений Цатоггуа, и все они, как считали археологи из Йота, были завезены снизу. Этот мир, который в рукописях Йота назывался Н’кай, был исследован весьма тщательно, и его необычные каменные желоба возбудили в умах ученых множество самых невероятных предположений.

Когда люди из К’ньяна открыли мир красного света и расшифровали его странные рукописи, они охотно приняли культ Цатоггуа и перенесли изображения бога в свою страну, поместив их в святилища, сложенные из добытого в Йоте базальта, – вроде того, что сейчас видел Самакона. Культ Цатоггуа процветал и чуть не затмил собой древние культы Йига и Тулу; одна ветвь племени даже вынесла его во внешний мир, где самое маленькое изображение было помещено в храме Олатое в стране Ломар, недалеко от Северного полюса. Ходили слухи, что этот культ существовал на земле даже после ледникового периода, пока волосатые племена не уничтожили Ломар, но об этом в К’ньяне было известно мало. Здесь же культ исчез так же внезапно, как и появился, хотя название Цата сохранилось.

Действительной причиной отмирания культа Цатоггуа послужило более подробное исследование черного мира, предпринятое учеными К’ньяна. Согласно рукописям Йота, в Н’кае совсем не осталось жизни, но что-то, вероятно, произошло в промежутке между существованием Йота и приходом людей на землю, что-то, возможно связанное с концом Йота. Не исключено, что это было землетрясение, открывшее более низкие части подземного мира, которые доселе были закрыты для археологов из Йота, или, может быть, произошло ужасное соприкосновение с энергиями, совершенно непостижимыми для разума позвоночных. Во всяком случае, когда люди из К’ньяна спустились вниз, в черную бездну Н’кай, со своими огромными прожекторами, они обнаружили живых существ, которые медленно двигались по каменным каналам и поклонялись изображениям Цатоггуа из оникса и базальта. Но они не были жабами, как сам Цатоггуа. Гораздо хуже – это были аморфные массы вязкой черной слизи, которые временами приобретали различные формы. Исследователи из К’ньяна не стали задерживаться для подробных наблюдений, и те, кто остался в живых, опечатали проход, ведущий из красного мира вниз, в адскую глубину. Затем все изображения Цатоггуа в К’ньяне были разрушены дезинтегрирующими лучами, а культ навечно запрещен.

Столетия спустя, когда наивные страхи были преодолены и вновь возобладало научное любопытство, в Цате вспомнили легенды о Цатоггуа и Н’кае, и исследовательская группа, соответственно вооруженная и оснащенная, спустилась в Йот, чтобы отыскать закрытые ворота черной бездны и посмотреть, что еще могло находиться под ними. Но они не смогли их найти, и никто не смог этого сделать в последующие века. Теперь находились и такие, кто вообще сомневался, что какая-то бездна существовала, но несколько ученых, читавших рукописи Йота, считали это доказанным, тем более что сохранился отчет об ужасной экспедиции в Н’кай. Некоторые из наиболее рьяных священнослужителей пытались уничтожить всякую память о мире Н’кай и назначали суровые кары за упоминание о нем, но ко времени появления здесь Самаконы это уже никем не принималось всерьез.

Когда процессия вернулась на прежнюю дорогу и подъехала к низкой гряде гор, Самакона увидел, что река находится совсем близко слева. Немного позже, когда местность стала подниматься, поток вошел в узкое ущелье и прошел сквозь горы, а дорога пересекла ущелье гораздо выше, почти у его верхнего края. Примерно в это же время пошел легкий дождь. Самакона заметил редкие капли и взглянул вверх в голубую бездну, но странное свечение не уменьшилось. Глл’-Хтаа-Инн сказал, что в такой конденсации водяного пара и выпадении дождя нет ничего особенного и что тучи никогда не закрывают голубого сияния. Что-то вроде легкой дымки действительно висело над низинами К’ньяна, восполняя отсутствие настоящих облаков.

Небольшой подъем горной дороги позволил Самаконе увидеть древнюю опустевшую равнину целиком. Он, видимо, оценил необычную красоту этих мест и смутно пожалел, что покидает их, потому что упоминает о том, как Глл’-Хтаа-Инн понуждал его ехать быстрее. Когда он вновь посмотрел вперед, то увидел конец дороги совсем близко. Она круто уходила вверх и резко обрывалась, словно упираясь в небо. Этот вид, несомненно, был глубоко волнующим – крутая стена зеленой горы справа, глубокий провал речной долины слева и другая зеленая гора за ней, а прямо впереди – океан голубоватых вспышек и внезапный обрыв. Затем они взошли на самую вершину, и с нее открылась изумительная перспектива на мир Цата.

Самакона затаил дыхание при виде огромного заселенного ландшафта. Это было грандиознее всего, что он когда-либо мог себе представить. На сбегающем вниз склоне горы расположились редкие фермы и храмовые постройки, а за ними лежала огромная равнина, расчерченная полями, как шахматная доска, усаженная деревьями, пересеченная узкими каналами, отведенными от реки, и пронизанная широкими, аккуратными дорогами из золотых и базальтовых плит. Длинные серебряные тросы, подвешенные на золотых столбах, соединяли храмы с группами домов, стоявшими тут и там; в некоторых местах были видны ряды частично разрушенных столбов без тросов. По полям передвигались какие-то предметы, и, следовательно, они обрабатывались, кое-где люди пахали землю с помощью все тех же отвратительных четвероногих.

Но самым изумительным был вид шпилей и остроконечных крыш, поднимавшихся вдали на равнине и живописно блестевших, как призрачные цветы, в голубом свете. Сначала Самакона решил, что это гора, покрытая домами и храмами, какие часто встречаются в его родной Испании, но более внимательный взгляд показал, что это не так. Город стоял на равнине, но его башни вздымались в небо так высоко, что придавали ему форму настоящей горы. Над городом висела сероватая дымка, сквозь которую сверкал голубой свет, принимая различные дополнительные оттенки от сияния золотых шпилей. Взглянув на Глл’-Хтаа-Инна, Самакона понял, что это и есть чудовищный, гигантский и величественный город Цат.

Когда дорога свернула вниз, к равнине, Самакона почувствовал какое-то беспокойство и тревогу. Ему не нравилось животное, на котором он ехал, не нравился мир, сотворивший такое животное, ему не нравилась атмосфера, нависшая над далеким городом. Когда кавалькада стала проезжать отдельные фермы, испанец заметил фигуры, работавшие в полях, и ему не понравились их движения, их пропорции и те увечья, которые были у большинства. Более того, ему не понравилось, что некоторые из этих фигур стояли в загонах для скота или паслись в густой зелени. Глл’-Хтаа-Инн объяснил, что эти существа относятся к классу рабов и что они работают на хозяина фермы, который утром с помощью гипноза внушает им, что они должны сделать за день. Производительность этих полуодушевленных машин была невероятна. Те же, что находились в загонах, были низшими представителями класса и считались просто домашним скотом.

Доехав до равнины, Самакона увидел более крупные фермы и отметил, что отвратительные рогатые гйаа-йотн выполняли на них почти человеческую работу. Он также заметил фигуры, более похожие на человеческие, тащившиеся по бороздам, и ощутил необычайный испуг и отвращение. Это, объяснил Глл’-Хтаа-Инн, были те, кого люди называли им-бхи, существа, которые умерли, но были механически оживлены для промышленных нужд средствами атомной энергии и силой мысли. Рабы не обладали бессмертием, как свободные жители Цата, поэтому со временем количество им-бхи сильно увеличилось. Они были верными и преданными работниками, но не так точно исполняли мысленные команды, как живые рабы. Самое большое отвращение вызывали те трупы, чьи увечья были особенно заметными: у одних не хватало головы, у других присутствовали странные и причудливые на вид искривления, перемещения и пересадки в разных местах. Глл’-Хтаа-Инн пояснил, что этих рабов использовали в кровавых боях, частенько проводившихся на специальных аренах, ибо люди из Цата были большими любителями острых ощущений и требовали все новых и новых зрелищ для стимуляции своей утомленной психики. И хотя Самакона не был слишком чувствительным человеком, его неприятно поразило то, что он услышал.

Вблизи городские здания внушали ужас своими чудовищными размерами и нечеловеческой высотой. Глл’-Хтаа-Инн пояснил, что верхние части башен больше не используются, и некоторые из них даже были сняты, чтобы не беспокоиться об их содержании. Равнина вокруг теперь застроена другими, низкими домами, которые гораздо предпочтительнее древних башен. От всей этой громады из золота и камня шел непрерывный гул, а по большим дорогам, вымощенным золотом и камнем, сновали потоки повозок.

Несколько раз Глл’-Хтаа-Инн останавливался, чтобы показать Самаконе отдельные интересные здания, например храмы Йига, Тулу, Нуга, Йеба и Невыразимого, которые стояли вдоль дороги через редкие промежутки, каждый в своей особой роще, как было принято в К’ньяне. Эти храмы, в отличие от тех, что остались на равнине за горами, активно посещались: большие группы всадников приезжали и отъезжали непрерывно. Глл’-Хтаа-Инн водил Самакону в каждый из храмов, и испанец наблюдал за изысканными и разнузданными обрядами со сложным чувством отвращения и восхищения. Ритуалы Нуга и Йига были особенно отталкивающими – до такой степени, что он даже воздержался от их описания в рукописи. По дороге им встретился только один приземистый черный храм Цатоггуа, но он был превращен в святилище Шуб-Ниггурат, Всеобщей Матери и жены Невыразимого. Это божество чем-то напоминало Астарту, и ее культ показался набожному католику в высшей степени отвратительным. Меньше всего ему понравились эмоциональные крики, издаваемые молящимися, – необычно резкие для людей, которые перестали пользоваться речью для общения.