Текст книги "Американская империя. С 1492 года до наших дней"

Говард Зинн
Американская империя. С 1492 года до наших дней

© Зинн Г., 2014

© ООО «Издательство Алгоритм», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Ноа, Джорджии, Серене, Ношону, Уиллу и их поколению

Колумб, индейцы и прогресс человечества

Обнаженные темнокожие мужчины и женщины племени араваков, исполненные любопытства, выходили из деревень на берега своего острова и плыли по направлению к большой странной лодке, чтобы лучше ее рассмотреть. Когда Христофор Колумб и его команда сошли на берег, вооруженные мечами и говорящие на непонятном языке, туземцы бросились приветствовать их и принесли еду, воду и подарки. Позднее Колумб так описал это в своем судовом журнале:

«Они… приносили нам попугаев и хлопковую пряжу в мотках и дротики и много других вещей, которые обменивали на стеклянные бусы и колокольчики для соколиной охоты… И по доброй воле отдавали они все, чем владели… сложены они были хорошо, и тела и лица у них были очень красивые… они не носят и не знают [железного] оружия: когда я показывал им шпаги, они хватались за лезвия и по неведению обрезали себе пальцы. Никакого железа у них нет. Их дротики – это палицы без железа… Они должны быть хорошими и толковыми и сметливыми слугами… достаточно пятидесяти человек, чтобы держать их всех в покорности и заставить делать все что угодно».

Араваки с Багамских островов были очень похожи на индейцев, живших на континенте, которые славились (европейские путешественники отмечали это неоднократно) своим гостеприимством и стремлением поделиться тем, что имели. Подобные черты были утрачены в Европе эпохи Ренессанса, где доминировало католичество, правили короли и властвовала неистовая жажда денег, которая была свойственна как западной цивилизации, так и ее первому посланнику в Америке – Христофору Колумбу.

Он писал: «Как только я прибыл в Индии, на самом первом открытом мною острове, я взял силою несколько местных жителей, чтобы они научились чему-нибудь у нас и сообщили мне о том, что находится в этих краях».

Вопрос, который больше всего интересовал Колумба: «Где золото?» Он убедил короля и королеву Испании финансировать экспедицию к этим землям. По предположениям мореплавателя, богатство – золото и пряности – находилось на другой стороне Атлантики, в Индиях и Азии. Как и другие просвещенные люди того времени, Колумб знал, что Земля круглая и что следует плыть на запад, чтобы попасть на Дальний Восток.

Испания недавно стала единым государством и была одним из новых национальных государств, подобно Франции, Англии и Португалии. Ее жители, в основном бедные крестьяне, работали на дворян, составлявших 2 % населения и владевших 95 % земли. Испания, связавшая себя узами с католической церковью, изгнала всех евреев и выдворила мавров. Как и другие страны современного ей мира, Испания стремилась получить в свое распоряжение золото, которое становилось новым символом богатства, более важным, чем земля, так как с его помощью можно купить все что угодно.

Поскольку за несколько столетий до этого Марко Поло и другие путешественники привозили удивительные вещи из своих странствий по суше, считалось, что в Азии есть золото и, несомненно, шелка и пряности. Теперь, когда турки покорили Константинополь, Восточное Средиземноморье и контролировали сухопутные дороги в Азию, был необходим морской путь. Португальские моряки прокладывали свой маршрут вокруг южной оконечности Африки. Испания решила сделать ставку на длительное плавание через неведомый океан.

В обмен на золото и пряности Колумбу обещали десятую часть прибыли, передачу в управление открытых земель и славу, которую даст новый титул: Адмирал Моря-Океана. Сын квалифицированного ткача, Христофор Колумб родился в итальянском городе Генуя, служил приказчиком у торговца, иногда получал дополнительный заработок, занимаясь ткачеством, и стал опытным мореплавателем. Генуэзец отправился в путь на трех парусных кораблях, самый большой из которых – «Санта-Мария» был длиной примерно 100 футов и имел команду из 39 человек.

Колумб так никогда бы и не доплыл до Азии, которая оказалась на тысячи миль дальше, чем он рассчитывал, полагая, что Земля меньше размером. Необъятные морские просторы обрекли бы мореплавателя на неудачу. Но ему повезло. Пройдя четверть пути, Колумб наткнулся на неизвестную, не нанесенную на карты землю, которая лежала между Европой и Азией, – на американский континент. Это случилось в начале октября 1492 г., через тридцать три дня после того, как генуэзец со своей командой покинул Канарские острова у атлантического побережья Африки. Они увидели ветки, плавающие в воде, а в небе стаи птиц. Это было признаком того, что суша близко. Двенадцатого октября моряк по имени Родриго увидел рано утром отражение лунного света на белом песке и закричал. Это был один из Багамских островов в Карибском море. Первому увидевшему землю была обещана ежегодная пожизненная пенсия в 10 тыс. мараведи[1]1
  Мараведи – испанская золотая, серебряная, позже медная монета.


[Закрыть], но Родриго ее так и не получил. Колумб заявил, что сам увидел свет еще предыдущим вечером. Награду получил он.

Итак, приближаясь к берегу, мореплаватели встретили индейцев араваков, которые плыли к кораблю, чтобы приветствовать их. Араваки жили сельскими общинами, занимались разведением кукурузы, ямса и маниоки. Они умели прясть и ткать, но не знали лошадей и рабочего скота. У туземцев не было железа, но в ушах они носили маленькие золотые украшения.

Последнее обстоятельство имело серьезные последствия: Колумб забрал нескольких индейцев на борт в качестве пленников и настаивал на том, чтобы они раскрыли ему источник золота. Потом генуэзец поплыл туда, где ныне находится Куба, а затем к Эспаньоле (остров, на котором сейчас расположены Гаити и Доминиканская Республика). Крупинки золота, которые можно было заметить в водах тамошних рек, и золотая маска, подаренная Колумбу вождем местного индейского племени, стали причиной безумных мифов о золотых россыпях.

На Эспаньоле из досок «Санта-Марии», которая села на мель, адмирал построил форт – первую военную базу европейцев в Западном полушарии. Он назвал его Навидад («Рождество») и оставил там 39 членов команды, отдав распоряжение найти золото. Колумб захватил еще больше индейцев в плен и погрузил их на два оставшихся корабля. В одной части острова он вступил в схватку с аборигенами, которые отказались обменять то число луков и стрел, которое устроило бы Колумба и его людей. Двое были заколоты шпагами и умерли от потери крови. Потом корабли «Нинья» и «Пинта» отправились в плавание к Азорским островам и Испании. Когда погода стала холоднее, пленники-индейцы начали умирать.

Отчет мореплавателя мадридскому королевскому двору был весьма экстравагантным. Путешественник настаивал на том, что добрался до Азии (а это была Куба) и до острова недалеко от побережья Китая (Эспаньола). В его описаниях были и правда, и вымысел.

Эспаньола – чудо: тут цепи горные и кручи, и долины, и равнина, и земли прекрасные и тучные, пригодные для обработки и засева, для разведения скота любого рода, для городских и сельских построек. Морские гавани здесь такие, что не видя их, нельзя и поверить, что подобные могут существовать, равным образом как и реки – многочисленные и широкие… причем большая часть этих рек несет золото…

На этом острове много пряностей, а также залежи золота и других металлов.

Индейцы, сообщал Колумб, «на удивление робки… Правда, после того как они успокаивались и страх исчезал, они становились столь доверчивыми и с такой щедростью отдавали все им принадлежащее, что кто этого не видел сам, вряд ли тому поверит. Если у них попросить какую-нибудь вещь, они никогда не откажутся ее отдать. Напротив, они сами предлагают ее.». Мореплаватель завершил свой отчет, попросив небольшой помощи у Фердинанда и Изабеллы и пообещав взамен привезти из своего следующего путешествия «столько золота, сколько им нужно… столько рабов, сколько будет угодно». Его слова были полны религиозной патетики: «…и предвечный господь бог наш, который дарует всем шествующим по завещанному им пути победу в таких делах, что могут казаться неосуществимыми».

Благодаря преувеличениям и обещаниям, содержавшимся в отчете адмирала, для его второй экспедиции выделили 17 кораблей и более 1,2 тыс. человек. Цель была ясна: рабы и золото. Испанцы плыли от острова к острову в Карибском море, захватывая индейцев в плен. Но поскольку молва о намерениях европейцев уже распространилась, их все чаще и чаще встречали опустевшие деревни. На Гаити пришельцы обнаружили, что моряки, оставленные в Форте Навидад, погибли в битве с индейцами, происшедшей после того, как шайки испанцев начали бродить по острову в поисках золота и захватывать местных женщин и детей в качестве невольников, предназначенных для сексуальных развлечений и работы.

Теперь, со своей базы на Гаити, Колумб отправлял экспедицию за экспедицией во внутренние районы. Они не нашли золота, но должны были загрузить возвращавшиеся в Испанию корабли хоть какими-то товарами, которые могли принести прибыль. В 1495 г. эти экспедиции провели большой рейд с целью захвата рабов. Они окружили 1,5 тыс. араваков – мужчин, женщин и детей. Испанцы поместили их в загоны, охранявшиеся солдатами и собаками, затем отобрали 500 самых крепких и загнали на суда. Двести из них умерли в дороге. Остальных привезли в Испанию, где они были выставлены на продажу городским архидиаконом, который сообщал, что, хотя рабы были «голыми, в чем мать родила», они «стеснялись не больше, чем животные». Позже Колумб писал: «Отсюда можно во имя святой троицы отправлять всех рабов, которых окажется возможным продать.».

Но в плену умерло слишком много невольников. И адмирал, в отчаянной попытке вернуть дивиденды тем, кто вложил средства в экспедицию, должен был выполнить свое обещание – наполнить корабли золотом. В провинции Сибао на Гаити, там, где Колумбу и его людям привиделись золотые россыпи, они приказали всем индейцам старше 14 лет собирать определенное количество золота каждые три месяца. Когда туземцы приносили требуемое, им давали медные таблички, чтобы индейцы носили их на шее. Аборигенам, которых обнаруживали без такого жетона, отрубали руки, и они умирали от потери крови.

Перед туземцами была поставлена невыполнимая задача. Единственным золотом в этих местах были песчинки, собиравшиеся в реках. Поэтому индейцы спасались бегством, а их травили собаками и убивали.

Пытаясь создать войско для сопротивления, араваки столкнулись лицом к лицу с испанцами, оснащенными броней, мушкетами, шпагами и лошадьми. Когда пришельцы захватывали пленных, они их вешали либо сжигали заживо. Среди араваков начались массовые самоубийства: индейцы выпивали яд, изготовленный из маниоки. Младенцев убивали, чтобы спасти от испанцев. Вследствие убийств, нанесенных увечий или самоубийств за два года погибла половина из 250 тыс. жителей Гаити.

Когда стало ясно, что золота больше не осталось, индейцев в качестве рабов согнали в огромные поместья, позднее ставшие известными как энкомьенды. Они работали там до изнеможения и умирали тысячами. К 1515 г. осталось около 50 тыс., а к 1550 г. – 5 тыс. индейцев. Согласно отчету за 1650 г., на острове не осталось ни араваков, ни их потомков.

Основным, а порой и единственным источником информации о том, что происходило на островах после прихода Христофора Колумба, являются труды Бартоломе де Лас Касаса, молодого священника, который участвовал в завоевании Кубы. Некоторое время он владел плантацией, на которой работали индейцы-рабы, но потом оставил это занятие и стал яростным критиком жестокости испанцев. Лас Касас изложил содержание дневника Колумба и, когда ему было уже за пятьдесят, начал работу над многотомным изданием «История Индий». В этой работе он рассказывает о туземцах. Автор пишет, что они ловкие и способны проплывать большие расстояния, особенно женщины. Индейцы не всегда миролюбивы, так как время от времени сражаются с соседними племенами, но их потери в людской силе, по-видимому, невелики. Туземцы вступают в схватку по личным мотивам, из-за какой-либо обиды, а не потому, что вожди или правители отдали им приказ.

Отношение индейцев к женщинам было настолько хорошее, что поражало испанцев. Лас Касас описывает взаимоотношения полов следующим образом:

Брачных законов не существует: и мужчины, и женщины выбирают себе пару, а потом оставляют партнера, когда захотят, без оскорблений, ревности или злобы. Количество туземцев быстро растет. Беременные женщины работают до последней минуты, рожают практически без боли и уже на следующий день купаются в реке и становятся столь же чистыми и красивыми, как до родов. Когда их утомляют мужчины, они делают аборты с помощью трав, действие которых приводит к выкидышу, и прикрывают срамные части тела листьями или хлопковой тканью. При этом, в целом, индейские мужчины и женщины воспринимают полную наготу как нечто столь же обыденное, как для нас голова или руки.

Индейцы, как свидетельствует Лас Касас, не имеют религии, по крайней мере у них нет культовых построек. Они живут в больших колоколообразных строениях, вмещающих до 600 человек… сделанных из очень крепкого дерева и покрытых пальмовыми листьями… Они ценят разноцветные птичьи перья, бусы из рыбьих костей, а также зеленые и белые камни, которыми они украшают губы и уши, но не ценят золото и другие драгоценности. У них нет представлений о торговле – ни о покупке, ни о продаже. В вопросах жизнеобеспечения они полностью полагаются на окружающий их мир. Они очень щедры в отношении того, чем обладают, и в такой же степени желают того, чем обладают их друзья, и ожидают проявления той же степени щедрости.

Во второй книге «Истории Индий» Лас Касас (который вначале призывал к замене туземцев черными рабами, полагая, что они сильнее и выживут, но потом смягчился, увидев, каким образом рабство влияло на чернокожих) рассказывает об отношении испанцев к индейцам. Это уникальное сообщение заслуживает того, чтобы процитировать его полностью:

«Многочисленные свидетельства… указывают на мягкий и мирный нрав индейцев… Однако наша работа заключалась в том, чтобы сеять злобу, разорять, убивать, калечить и уничтожать, и поэтому мало удивительного в том, что и они иногда пытались убивать кого-то из нас…

Это правда, что адмирал, как и те, кто пришли за ним, был слеп и столь одержим стремлением угодить Королю, что совершал непоправимые преступления в отношении индейцев.».

Лас Касас пишет о том, как испанцы «становились день ото дня все тщеславнее» и через какое-то время даже отказывались передвигаться самостоятельно. Они «ездили на спинах индейцев, когда спешили», или же бегущие туземцы, сменяя друг друга, несли их на носилках. «В этом случае испанцам тоже прислуживали индейцы, которые несли огромные листья, прикрывавшие хозяев от солнца, а также аборигены, в чьих руках были гусиные крылья, служившие опахалами».

Абсолютный контроль порождал повсеместную жестокость. Испанцы, «не задумываясь, могли зарезать десяток или два индейцев и отрезать части их тел, чтобы проверить, насколько остры их клинки». Лас Касас рассказывает, как «два так называемых христианина однажды встретили двух индейских мальчиков, каждый из которых нес по попугаю; испанцы отняли птиц и, забавы ради, обезглавили детей».

Попытки индейцев защитить себя проваливались. И когда они убегали в горы, их находили и убивали. Так, автор сообщает: «Они страдали и умирали в рудниках и на других работах в безнадежном молчании, не зная ни единой души в этом мире, к которой они бы могли обратиться за помощью». Он описывает их работу на этих рудниках: «… приходилось перекапывать горы, тысячу раз поднимать землю вверх и опускать ее вниз, разбивать и дробить скалы, сдвигать тяжелые камни, а для того чтобы промыть землю, приходится таскать ее на спине к реке, и там мойщики все время стоят в воде с согнутой поясницей, и все тело их затекает и ноет, а самая тяжелая из всех работ начинается тогда, когда в рудник проникает вода и ее проходится выливать руками и специальными ковшами вверх, наружу.».

Через каждые шесть или восемь месяцев работы на рудниках, необходимых для того, чтобы одна группа могла добыть достаточно золота, пригодного для переплавки, умирало до трети мужчин.

«В то время как этих людей оправляли за многие мили от дома на копи, их жены оставались трудиться на земле; женщин принуждали к изнурительной работе разрыхлять почву и делать тысячи холмиков для выращивания маниоки.

В результате мужья не встречались с женами и не виделись с ними по восемь и десять месяцев, а то и по целому году; когда же, по истечении этого срока, им наконец удавалось встретиться, то они были настолько изнурены и истощены голодом и тяжелой работой, что им было не до супружеских сношений, и так получилось, что у них не стало потомства, а те дети, которые рождались, умирали в младенчестве из-за того, что у их матерей, голодных и обессиленных тяжелым трудом, не было молока в грудях; по этой причине на острове Куба во время моего там пребывания за три месяца умерло 7000 младенцев; некоторые матери, охваченные отчаянием, собственными руками душили своих новорожденных детей… И так умирали все: мужья – на рудниках, жены – на фермах от непосильной работы, а младенцы от того, что у их матерей высохло молоко… в короткий срок должно было вымереть все население; так обезлюдел этот большой, богатый, плодороднейший… остров… Я собственными глазами видел все эти деяния, чуждые человеческому естеству, и сейчас я содрогаюсь, когда пишу.».

По словам Лас Касаса, в момент его прибытия на Эспаньолу в 1508 г. «на этом острове жило 60 тыс. человек, включая индейцев. Получается, что с 1494 по 1508 г. более 3 млн. туземцев исчезли вследствие войны, рабства и работы на рудниках. Кто из будущих поколений поверит в это? Даже я сам, свидетель, знающий, о чем пишу, с трудом в это верю».

Таким образом 500 лет назад началась история европейского проникновения в индейские поселения на американском континенте. Это вторжение, согласно Лас Касасу, – даже при том, что цифры преувеличены (откуда взялись 3 млн. индейцев, о которых он говорит, или менее 1 млн, по подсчетам ряда историков, либо 8 млн, как полагают некоторые исследователи в наше время?), – означало завоевание, рабство и смерть. Если читать книги по истории, которые предлагаются детям в Соединенных Штатах, то все начинается с героического приключения – никакого кровопролития! – и празднования Дня Колумба.

В начальной и средней школе встречаются лишь редкие намеки на нечто иное. Историк из Гарвардского университета С. Морисон, наиболее выдающийся исследователь жизни Колумба, автор его многотомной биографии, был также моряком, проследившим весь путь адмирала через Атлантику. В своей известной книге «Христофор Колумб, мореплаватель», написанной в 1954 г., он говорит о порабощении и убийствах: «Жестокая политика, начатая Колумбом и продолженная его преемниками, в конечном итоге привела к тотальному геноциду».

Всего одна страница, затерявшаяся в рассказе о великом приключении. В заключительном параграфе книги Морисон обобщает свои взгляды на деяния адмирала:

«У него были свои промахи и свои изъяны, но изъяны эти по большей части нерасторжимо связаны с теми его качествами, которые сделали его великим: с его неукротимой волей, с его изумительной верой в бога и в свою миссию провозвестника Христова имени в землях за океаном, с его железным упорством, преодолевавшим и пренебрежение властей, и бедность, и горечь неудач. И самое главное, самое существенное, чем обладал этот человек и что остается совершенно безупречным и безоговорочным, – это его великое искусство морехода».

Кто-то может просто лгать о событиях прошлого. Кто-то – опустить факты, которые приводят к нежелательным выводам. Морисон поступает иначе. Он отказывается говорить неправду о Колумбе. Не скрывает истории массовых убийств. Напротив, описывает ее, употребляя самое сильное слово, которое только и может быть использовано в этом случае, – геноцид.

Но историк делает и кое-что еще – он говорит правду походя, а потом переходит к вещам, более важным для него. Неприкрытая ложь или утаивание фактов рискованны, так как читатель, обнаружив их, может возмутиться, восстать против автора. А вот отметить факт, а потом закопать его в массе другой информации – это все равно что сказать читателю с заразительной уверенностью и спокойствием: да, массовые убийства были, но не это важно – это несущественно для наших окончательных суждений; это практически не влияет на то, что мы делаем сегодня в мире.

Речь здесь не о том, что историк может избежать того, чтобы обращать внимание на одни факты и вскользь упоминать другие. Это для него так же естественно, как и для картографа, который, чтобы создать изображение, представляющее практическую пользу, прежде всего должен сделать земную поверхность плоской и искаженной, а потом выбрать из массы разнообразной географической информации именно те параметры, которые важны для некой конкретной карты.

Мои возражения направлены не против отбора, упрощения или акцентирования, которые неизбежны как для картографа, так и для историка. Но искажения, допускаемые картографом, – это техническая необходимость ради общей цели, разделяемой всеми теми, кто нуждается в картах. Однако искажения, допускаемые историком, это нечто большее, чем просто технические ошибки. В действительности такие искажения являются идеологическими по своему характеру, и они возникают в мире противоборствующих интересов, где любой выбор акцентов (вне зависимости от воли самого историка) связан с поддержкой тех или иных интересов: экономических, политических, расовых, национальных или сексуальных.

Более того, подобная идеологическая заинтересованность не столь очевидна по сравнению с техническим интересом картографа («Это проекция Меркатора для дальних путешествий, тогда как для странствий на короткие расстояния рекомендуется использовать другие проекции»). Напротив, дело представляется таким образом, будто все читатели исторической литературы разделяют общие взгляды, которым и служат, как могут, историки. И это не преднамеренный обман: историки воспитаны в обществе, в котором образование и знание выдвигаются вперед Как чисто технические вопросы на пути к совершенству, а не как инструментарий, необходимый для исследования столкновений между общественными классами, расами и нациями.

Особое внимание, уделяемое героизму Колумба и его последователей, подчеркивание их роли в качестве навигаторов и первооткрывателей и отсутствие акцента на геноциде – не техническая необходимость, а идеологический выбор.

И служит он – пусть и непреднамеренно – оправданию того, что было содеяно.

Я не считаю, что в историческом повествовании мы должны обвинять Колумба, судить его и выносить ему приговор inabsentia[2]2
  В отсутствие, заочно (лат.).


[Закрыть].Уже слишком поздно, и это было бы бесполезным схоластическим упражнением в морализаторстве. Но столь легкое восприятие жестокости в качестве неприятной, но необходимой платы за прогресс (Хиросима и Вьетнам во имя спасения западной цивилизации, Кронштадт и Венгрия для спасения социализма, распространение ядерного оружия для всеобщего спасения) до сих пор с нами. И причина того, что эти зверства и поныне остаются с нами, состоит в том, что мы научились зарывать их в массе других фактов, подобно тому как закапываются в землю контейнеры с радиоактивным отходами. Мы приучились уделять жестокостям ровно столько внимания, сколько им часто уделяют учителя и писатели в наиболее уважаемых аудиториях и учебниках. Усвоенное нами чувство дозированной морали, проистекающее из кажущейся объективности ученого, воспринимается легче, чем в том случае, если оно появляется после выступлений политиков на пресс-конференциях. И потому оно более опасно.

Отношение к героям (Колумбу) и их жертвам (аравакам) – молчаливое оправдание завоеваний и убийств во имя прогресса – только один из аспектов определенного подхода к истории, при котором она рассказывается с точки зрения правителей, завоевателей, дипломатов и вождей. Как будто действия адмирала заслуживают всеобщего одобрения, а американские отцы-основатели, Э. Джексон, А. Линкольн, В. Вильсон, Ф. Д. Рузвельт, Дж. Ф. Кеннеди, лидеры Конгресса, знаменитые судьи Верховного суда – представляют всю нацию как единое целое. Подразумевается, что в такой стране, как «Соединенные Штаты», периодически возникают конфликты и споры, но в основе своей – это сообщество людей, объединенных общими интересами. Как будто действительно существует «национальный интерес», отраженный в Конституции; в территориальной экспансии; в законах, принимаемых Конгрессом; в выносимых судами решениях; в развитии капитализма; в традициях образования и в средствах массовой информации.

«История – это память государств», – пишет Г. Киссинджер в своей первой книге «Восстановленный мир», в которой он продолжает изложение истории с позиций лидеров Австрии и Великобритании, игнорируя миллионы людей, страдавших от проводившейся этими лидерами политики. С его точки зрения, «мир», в котором Европа жила до Французской революции, был «восстановлен» благодаря дипломатии нескольких национальных лидеров. Но для фабричных рабочих Англии, фермеров Франции, цветного населения Азии и Африки, женщин и детей во всем мире, за исключением принадлежащих к знати, это был мир завоеваний, насилия, голода и эксплуатации, т. е. не восстановленный, а дезинтегрированный мир.

Мой подход к истории Соединенных Штатов другой: мы не должны принимать память стран за свою собственную. Государства – это не сообщества людей и никогда таковыми не были. История любой страны, представленная как история семьи, скрывает сильнейшие конфликты интересов (иногда приводящие к взрывам, но чаще всего подавленные) завоевателей и покоренных, хозяев и рабов, капиталистов и рабочих, людей, доминирующих и ущемленных по расовому или половому признаку. В этом мире конфронтации, в мире жертв и палачей, задача каждого думающего человека, как говорил Альбер Камю, не становиться на сторону последних.

Таким образом, исходя из неизбежности выбора той или иной стороны при изложении истории, связанной с отбором фактов и расстановкой акцентов, я предпочитаю рассказывать об открытии Америки с точки зрения араваков; о Конституции с точки зрения рабов; об Эндрю Джексоне, каким его видели индейцы чироки; о Гражданской войне через восприятие нью-йоркских ирландцев; об американо-мексиканской войне, какой она представлялась солдатам-дезертирам армии Уинфилда Скотта; о расцвете индустриализации, увиденной молодыми работницами текстильных фабрик города Лоуэлла; об испано-американской войне с точки зрения кубинцев; о захвате Филиппин в восприятии чернокожих солдат в Лусоне; о «позолоченном веке», каким он представлялся фермерам с Юга; о Первой мировой войне, какой ее видели социалисты; о Второй мировой войне с точки зрения пацифистов; о Новом курсе, каким он представлялся жителям Гарлема; о послевоенной американской империи в восприятии пеонов в Латинской Америке. И так далее, настолько, и в тех пределах, насколько обычный человек способен «увидеть» историю глазами других людей.

Я не собираюсь оплакивать жертвы и разоблачать палачей. Эти слезы, эта злоба, относящиеся к прошлому, подточили наши сегодняшние моральные устои. И различия не всегда ясны. В долгосрочной перспективе угнетатель тоже жертва. На коротком промежутке времени (а до сих пор вся история человечества состояла только из таких временных отрезков) жертвы, отчаявшиеся и развращенные культурой своих поработителей, находят для себя новые жертвы.

И тем не менее, принимая во внимание всю сложность проблемы, эта книга будет скептической по отношению к правительствам и их попыткам с помощью политики и культуры заманить простых людей в гигантскую сеть государственности, претендующей на то, что она и создает общность интересов. Я постараюсь не обойти вниманием жестокости, которые проявляли жертвы по отношению друг к другу, когда оказывались в битком набитых товарных вагонах системы. Я не хочу романтизировать их. Но я помню (возможно, не дословно, но близко к тексту) фразу, которую однажды прочитал: «Жалобы бедных не всегда справедливы, но если вы не слышите их, то никогда не узнаете, что такое справедливость».

Я не собираюсь придумывать победы, якобы одержанные народными движениями. Но думать, что написание истории должно ограничиться одним упоминанием неудач, преобладавших в прошлом, – это значит делать историков коллаборационистами в бесконечном круге поражений. Если истории присуще творческое начало, если она предвосхищает будущее, не отрицая прошлого, то – я уверен в этом – она должна придавать особое значение новым возможностям, освещая те спрятанные в прошлом эпизоды (даже если такое освещение лишь краткие вспышки), в которых люди показали свою способность к сопротивлению, объединению и иногда к победе. Я предполагаю – или, возможно, всего лишь надеюсь, – что обрести свое будущее мы сможем скорее в мимолетных мгновениях сочувствия, имевших место в прошлом, чем в непрерывной череде веков вражды.

Таков мой подход к истории Соединенных Штатов, высказанный мною настолько откровенно, насколько это возможно. Читатель имеет право узнать об этом перед тем, как продолжить знакомство с книгой.

То, что Христофор Колумб сделал с араваками на Багамах, Эрнан Кортес сотворил с ацтеками в Мексике, Франсиско Писарро – с инками в Перу, а английские поселенцы Виргинии и Массачусетса – с поухатанами и пекотами.

Цивилизация ацтеков в Мексике унаследовала традиции майя, сапотеков и тольтеков. Она воздвигла гигантские сооружения с помощью каменных орудий и человеческого труда, создала письменность и жречество. И эта же цивилизация практиковала (давайте не забывать об этом) ритуальные убийства тысяч людей, приносимых в жертву богам. Жестокость ацтеков, тем не менее, не уничтожила определенную степень простодушия. Когда испанская армада приплыла к Веракрусу, и, когда бородатый белый человек с неизвестными животными (лошадьми) сошел на берег в убранстве из железа, ацтеки предположили, что он и есть легендарный богочеловек, умерший за три сотни лет до этого и обещавший вернуться, – таинственный Кецалькоатль[3]3
  Кецалькоатль (на языке ацтеков – пернатый змей) – в мифологии тольтеков верховный бог; в мифологии ацтеков бог науки, покровитель жрецов.


[Закрыть]. И поэтому они приветствовали его, проявляя необыкновенное гостеприимство.