Текст книги "Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени"

Сделав шаг назад, Гитлер окинул взглядом присутствующих.

Затем поинтересовался, кто из них знаком с Италией.

Утвердительно ответил один лишь Скорцени.

«До войны я дважды бывал там, – ответил он. – Я на мотоцикле доехал до самого Неаполя».

Гитлер ничего не сказал на это. Вместо этого он задал новый вопрос всем шестерым:

– Что вы знаете об Италии?

Возникла пауза. Вопрос вызвал удивление, поскольку эта страна являлась военным союзником Германии, это общеизвестно. Один за другим офицеры начали произносить фразы-клише, разработанные пропагандистской машиной Третьего рейха: партнер по коалиции стран «оси», идеологической союзник и так далее и тому подобное. Скорцени решил пойти ва-банк. Связь вопросов Гитлера и загадочные, непонятные события в Италии побудили его дать ответ, отличный от ответов других офицеров. Действительно, что ему терять?

«Я австриец, мой фюрер», – произнес он. После поражения в Первой мировой войне Австрии пришлось отдать внушительную часть своей территории Италии. В Южном Тироле (или Альто Адидже, как называли его итальянцы) проживали примерно 200 тысяч австрийцев, говоривших по-немецки.

Гитлер смерил его долгим взглядом, но снова ничего не сказал.

«Добавлять к этой фразе нет особой необходимости, каждый австриец как личную потерю воспринимал потерю Южного Тироля – самого красивого уголка на земле», – вспоминал впоследствии Скорцени. Он знал, что Гитлер – по происхождению австриец и азартный игрок в том, что касалось политики и войны.

Снова смерив присутствующих внимательным взглядом, Гитлер сказал:

«Вы свободны, господа, а вас, гауптштурмфюрер Скорцени, я попрошу задержаться».

* * *

Гитлер и его гость остались одни. Импровизация Скорцени неожиданно увенчалась успехом. Поскольку диктатор ничего конкретного во время коллективной беседы не высказал, гауптштурмфюрер по-прежнему точно не знал, что от него требуется. Кстати, Скорцени с высоты своего немалого роста отметил про себя, что фюрер слегка сутулится.

«У меня имеется для вас особое задание огромной важности. Муссолини, мой личный друг и наш верный товарищ по оружию, вчера стал жертвой предательства со стороны итальянского короля и был арестован своими же соотечественниками. Я не могу оставить в беде великого сына Италии. Дуче для меня – воплощение величия Древнего Рима. Новое итальянское правительство предало нас. Я сохраню верность моему старому союзнику и моему верному другу. Дуче необходимо спасти, иначе его передадут в руки англоамериканцев». Из сказанного следовало, что после устранения Муссолини новое итальянское правительство (режим Бадольо) может перейти на сторону врага.

«Когда фюрер начал разговор со мной, то пришел в небывалое воодушевление. Хотя он оставался скуп на жесты, в его облике тем не менее читалась необыкновенная сила».

«Я поручаю вам операцию по спасению дуче. Она имеет огромную важность для дальнейшего хода войны. Вы должны приложить все свои силы для ее выполнения. В случае успеха вас ждет награда!»

Далее Гитлер сказал, что в ходе порученной Скорцени операции он будет выполнять приказы генерала люфтваффе Курта Штудента, который вскоре вылетает в Рим с группой парашютистов.

Имелась в виду тайная операция, которую следовало держать в тайне не только от итальянцев, но и от немецких коллег Скорцени.

«А теперь о самом главном, – продолжил фюрер. – Нет особой необходимости говорить о том, что все должно быть в строжайшей тайне. Помимо вас, об этом должны знать лишь пять человек». Операция должна была оставаться тайной даже для маршала Альберта Кессельринга, главнокомандующего немецкими войсками в Италии и немецкого посла в Риме. «Они не владеют ситуацией, создавшейся в Италии, и могут наделать всевозможных ошибок». Как стало ясно позднее, Гитлер стремительно терял веру в немецких военных и дипломатов, работавших в германском посольстве в Риме, которые, по его мнению, перестали нормально работать.

Не удивительно, что Скорцени проникся мистическим духом Гитлера.

«С каждым новым словом фюрера я чувствовал, что становлюсь пленником его магического обаяния. Весомость его слов была столь велика, что я не испытывал ни малейшего сомнения в успехе предстоящей операции».

Скорцени подметил, что голос Гитлера звучал эмоционально и выразительно, особенно когда он говорил о своем друге Муссолини.

Собеседники обменялись рукопожатиями. Скорцени шагнул за порог, чувствуя спиной взгляд фюрера.

* * *

Ошеломленный встречей, Скорцени вернулся в приемную Чайного домика. Он все еще ощущал на себе взгляд Гитлера, «мощный взгляд опытного гипнотизера». Скорцени закурил и сделал несколько глубоких затяжек. Вскоре перед ним снова возник Гюнше и сообщил, что в соседней комнате его ждет генерал Штудент. Скорцени вошел в комнату, где представился генералу Штуденту, опытному командиру германских воздушно-десантных войск. (В Третьем рейхе ВДВ относились к ВВС в отличие от Великобритании и США, где они относились к армии.) Гитлер поручил Штуденту руководство операцией по спасению Муссолини, получившей название «Эйхе» (Дуб). Скорцени показалось, что у Курта Штудента приятное, внушающее доверие лицо, которое, однако, пересекал глубокий шрам, проходивший по лбу (результат ранения пулей снайпера в 1940 году).

Неожиданно раздался стук в дверь, и в комнате появился еще один человек. Это был Генрих Гиммлер. Когда-то он был обычным фермером, теперь же стал главой СС и, таким образом, главным начальником Отто Скорцени, не говоря уже о том, что являлся одним из самых влиятельных и могущественных людей Третьего рейха.

После коротких рукопожатий Гиммлер предложил обоим садиться. Судя по всему, он был чем-то обеспокоен.

Заговорив первым, рейхсфюрер обрисовал политическую обстановку, сложившуюся в Италии, и рассказал о событиях, произошедших после отстранения Муссолини от власти. Он считал, что новое правительство, руководимое Бадольо, вряд ли сохранит верность государствам «оси». Гиммлер полагал, что Бадольо изменит своим союзникам и заключит сепаратный мир с англоамериканцами сразу, как только подвернется такая возможность.

Далее рейхсфюрер назвал ряд имен итальянских военных, политиков и аристократов, часть которых он охарактеризовал как союзников, других же именовал предателями. Этот список показался Скорцени бесконечным, и, когда он попытался сделать записи, Гиммлер сурово остановил его:

«Никаких записей! Все должно оставаться в абсолютной тайне! Вы должны наизусть запомнить эти имена!»

Ни Скорцени, ни Штуденту не удалось вымолвить ни слова, а Гиммлер продолжал осыпать их лавиной различных имен и указаний.

«Измена Италии очевидна, – сказал он. – Это лишь вопрос времени. Представители Италии уже ведут в Португалии сепаратные переговоры с союзниками».

За этими словами последовал новый каскад имен, географических названий, секретных документов. Затем Гиммлер приступил к беседе с генералом Штудентом.

Скорцени посмотрел на часы. Было уже почти одиннадцать часов вечера. Его товарищи в Берлине, по всей видимости, не находили себе места от беспокойства. Он попросил разрешения отлучиться на минутку, чтобы позвонить по телефону.

В коридоре, дожидаясь, когда его соединят с Берлином, Скорцени закурил. В следующую секунду он увидел Гиммлера, который заметил зажженную сигарету и тут же гневно обрушился на Скорцени: «Неужели вы не можете обходиться без сигарет? Похоже, вы не тот, кто нам нужен для выполнения этого задания!»

«Многообещающее начало, – сказал себе Скорцени и каблуком раздавил окурок. – Неужели я не понравился герру Гиммлеру и могу лишиться моего почетного задания?»

Глава 2. Запах измены

Англичане не преминут этим воспользоваться, русские этому обрадуются, англичане высадятся (на побережье Италии). Не будет преувеличением сказать, что от Италии всегда попахивало изменой.

Гитлер о государственном перевороте в Италии 26 июля 1943 года

Возможно, Скорцени этого не знал, но целые сутки до его прибытия «Волчье логово» было взбудоражено и гудело, словно пчелиный улей. Суровая же правда заключалась в том, что свержение Муссолини застигло главу Третьего рейха, как, впрочем, и всю нацистскую верхушку, врасплох.

Разумеется, немцы были не так наивны, чтобы совершенно исключать возможность переворота в Италии. Более того, поскольку авантюра в Северной Африке завершилась для стран «оси» позорным провалом и вторжение союзников в Италию в любой момент могло обернуться реальностью, Гитлер вот уже несколько месяцев с подозрением следил за действиями итальянского королевского дома. Фюрер на протяжении нескольких лет постоянно твердил о том, какую угрозу представляют король и его ближайшее окружение – причиной этому было его презрение к буржуазии и правящему классу, – которых он в своих речах называл не иначе как пятая колонна аристократии. (В августе 1939 года, накануне начала войны Гитлер убеждал своих генералов в том, что Муссолини якобы является «залогом успеха» и, если его убрать с политической арены, «мы не можем быть уверены в верности Италии странам “оси”. Итальянский же двор в целом настроен против дуче». Впрочем, Гитлер и король Италии прониклись друг к другу неприязнью уже давно («Нацистский заговор и агрессия», том 3, с. 582). Немцам также не давало покоя пошатнувшееся здоровье Муссолини, поскольку это ставило под сомнение стабильность фашистского режима в Италии.

«Как паук в паутине, мы должны быть постоянно начеку, – с апломбом заявил Гитлер двумя месяцами ранее. – Слава богу, у меня отличный нюх на такие вещи, и я обычно чую их задолго до того, как они случаются».

Увы, несмотря на возросшую бдительность, свержение дуче явилось для немцев неприятным сюрпризом. Что касалось Италии, Гитлер полагался на информацию, которую получал от своих людей в Риме, главным образом дипломатов и агентов секретных служб Третьего рейха. Всех их государственный переворот застал врасплох. Немецкий посол в Риме Ганс Георг фон Макензен (сын знаменитого фельдмаршала) оказался недальновидным в своих оценках положения в итальянской столице. Посол и его окружение не только не заметили тайных махинаций королевского двора, но также проглядели возросшую активность некоторых приспешников самого дуче, в частности, из числа членов Большого фашистского совета.

По иронии судьбы, 25 июля, то есть в день ареста дуче на королевской вилле, Макензен докладывал своему начальству, что политическая ситуация в Риме целиком и полностью подконтрольна Муссолини. Нацистская верхушка получила этот столь оптимистичный отчет одновременно с известием о государственном перевороте. «Отчет фон Макензена пришел как раз в тот момент, когда Бенито Муссолини был объявлен пленником его величества короля Италии, – вспоминает Ойген Долльман, который был рядом с Макензеном, когда тот отправлял свой отчет. – Узнав об этом, министр иностранных дел, Риббентроп, пришел в ярость».

На момент переворота в Италии Гитлер столкнулся с рядом поражений на других фронтах. Свержение дуче стало последним в ряду военных и политических катастроф стран «оси» в Европе. И хотя в июле 1943 года большая часть континента оставалась в железной хватке фюрера, арест Муссолини явился первым сигналом того, что англоамериканцы намерены активизировать свои действия.

На востоке Советская армия потихоньку отнимала у Германии с трудом завоеванное «жизненное пространство» (Lebensraum), оттесняя войска вермахта все дальше на запад. Собственно говоря, события начали развиваться в отнюдь не пользу рейха еще в самом начале года. В феврале закончилась Сталинградская битва, одна из самых кровавых в истории человечества и самое крупное поражение Германии на тот момент. Жертвами упрямой позиции Гитлера, запретившего Паулюсу отступить ради спасения армии, стали несколько сот тысяч человек, убитые или взятые в плен. Сталинград стал своего рода психологическим поворотным пунктом войны, не говоря уже о колоссальных человеческих жертвах.

За Сталинградом последовала не менее крупная катастрофа на Южном фронте. Летом того же года объединенные силы союзников разгромили войска вермахта в Северной Африке, где когда-то совершал свои подвиги знаменитый Лис Пустыни, маршал Эрвин Роммель. Успех англоамериканцев в Африке стоил странам «оси» примерно 250 тысяч немецких и итальянских солдат, сдавшихся в плен с неохотного согласия Муссолини. Эта победа открыла союзникам дорогу для высадки на Сицилии, которая состоялась 10 июля.

«Лишившись позиций в Африке, – писал немецкий генерал Зигфрид фон Вестфаль, игравший ключевую роль на итальянском театре военных действий, – “Крепость Германия” обнажила свой южный фланг, и, как выразился Черчилль, мягкое подбрюшье Европы стало уязвимым для нанесения удара». Неудачи на африканском фронте лишь укрепили решимость тех, что задумал сместить дуче с его поста.

На Западе, где военные действия, в основном, шли на море и в воздухе, дела у стран «оси» обстояли ненамного лучше. Битва в Атлантике, эта морская игра в «кошки-мышки» между немецкими субмаринами и грузовыми транспортами союзников, весной стала клониться в пользу последних. Гитлеру ничего не оставалось, как отозвать из Северной Атлантики свои подводные лодки, некогда наводившие ужас на противника, что позволило уже летом 1943 года тысячам торговых судов беспрепятственно пересечь Атлантику, направляясь из США в Британию. Безусловно, для стран «оси» такая ситуация была неприемлема, потому что означала постоянный перевес сил в пользу союзников. «Битву за Атлантику мы проиграли», – с горечью произнес позднее адмирал Карл фон Дёниц, глава германского флота.

Что касается гражданского населения Германии, то в 1943 году война пришла и к нему в виде массированных бомбардировок крупных немецких городов самолетами союзников. Вылетая с баз на территории Англии, которая превратилась в своего рода гигантский авианосец, уже в первой половине 1943 года бомбардировщики союзников сделали сотни боевых вылетов в границы рейха. Эти вылеты продолжились и во второй половине года. (На Германию в 1943 году было сброшено бомб общим весом в 200 тысяч тонн, то есть в пять раз больше, чем в предыдущем году.)

Состоявшаяся в январе конференция в Касабланке, на которой присутствовали Уинстон Черчилль и Франклин Рузвельт, дала официальное добро на ковровые бомбардировки немецких городов с целью уничтожения стратегических объектов и деморализации населения. Ничуть не сомневаясь в своей будущей победе, на конференции лидеры союзников также обозначили условия окончания игры: они согласны лишь на «безоговорочную капитуляцию» Германии, Италии и Японии.

Хотя позиции Гитлера были еще довольно прочны – до победоносного наступления русских войск на Берлин оставалось еще почти два года, – к моменту падения Муссолини война уже начала постепенно сказываться на состоянии здоровья пятидесятичетырехлетнего фюрера. Так, например, в начале 1943 года Гитлер заметил у себя нервное подергивание левых конечностей. Его безуспешные попытки побороть эту дрожь, которая, несмотря на все усилия врачей, отказывалась проходить, стала причиной его новой позы: правой рукой он прижимал левую, а левой ногой упирался в ближайший неподвижный предмет. Примерно в то же самое время у него развилась легкая хромота, и он при ходьбе стал немного подволакивать левую ногу.

Хотя вождь Третьего рейха не курил и не употреблял алкоголя, он был ипохондриком по натуре и в эти нелегкие для Германии дни держался исключительно на лекарствах, витаминах, инъекциях глюкозы, гормонах и более экзотических снадобьях. Его личный врач, профессор Теодор Морелль держал в «Волчьем логове» обширный запас лекарств на любой случай. Услугами профессора пользовался не только сам Гитлер, но и его ближайшее окружение. Медицинские опыты горе-профессора, который нередко использовал Гитлера в качестве подопытного кролика, также наверняка внесли свой вклад в ухудшение здоровья главы Третьего рейха. (Ухудшение здоровья Гитлера в последние годы его жизни так и не были никогда точно объяснены. Предполагается, что некоторые симптом свидетельствуют о начале болезни Паркинсона, хотя нельзя исключать и воздействие острого психологического стресса. В период с 1941-го по 1945 год Морелль прописал Гитлеру невообразимое количество лекарственных и якобы обладающих терапевтическим действием препаратов – целых 77!)

Приезжавшие к Гитлеру в его Ставку «Волчье логово» не могли не заметить, как сильно он сдал. 7 июля 1943 года, за несколько недель до свержения Муссолини, Вернер фон Браун, разработчик германской ракетной программы, прибыл в резиденцию Гитлера для личной встречи с фюрером. «Гитлер выглядел ужасно, – вспоминал он. Фон Браун инстинктивно увязал пошатнувшееся здоровье фюрера с неудачами на фронтах. – Я видел его в последний раз в 1939 году. Тогда у него тоже был усталый вид, однако от него исходила некая почти магическая сила. Сейчас же глаза его сияли дьявольским блеском, но лицо было бледным, и он производил впечатление усталого, сломленного человека».

Роммель в разговоре с женой сделал в 1943 году удивительно точное замечание: «Порой кажется, что перед вами умалишенный».

25 июля 1943 года Гитлер, а вместе с ним и вся Германия узнали о перевороте в Италии буквально через несколько часов после того, как тот произошел, хотя правительство Бадольо еще в течение нескольких недель тщательно скрывало подробности. Первые свидетельства того, что по ту сторону Альп дела обстоят не столь гладко, стали известны еще днем на совещании у Гитлера в «Волчьем логове».

Так получилось, что частично это совещание, которое началось около полудня, совпало по времени со встречей между Муссолини и японским послом Синрокуро Хидакой, состоявшейся в Палаццо Венеция в Риме. В тот самый день, когда Муссолини жаловался посланнику Японии на нехватку у Италии военных ресурсов, Гитлер сидел в конференц-зале «Волчьего логова», выслушивая очередную порцию неутешительных донесений военачальников. Согласно одному из них, остро нуждался в переброске резервов Восточный фронт, где вот уже два года кипела титаническая борьба между Германией и Россией.

5 июля немецкая армия развернула новое массивное наступление в Курской области – так называемую операцию «Цитадель», – в котором было задействованы полмиллиона солдат и тысячи танков. Увы, наступление это так и не принесло желаемых результатов. Более того, в середине июля русские предприняли не менее внушительное контрнаступление.

«Провал операции “Цитадель” – это не просто проигранное сражение, – вспоминал генерал Вальтер Варлимонт. – Он позволил русским перехватить инициативу, и она оставалась в их руках до самого конца войны». Вот какое объяснение дал Муссолини японскому послу в день своего ареста: «Германии и России в срочном порядке необходимо прекратить воевать друг с другом. Дело не в том, что Германия не хочет нам помочь, а в том, что она увязла в боях на Восточном фронте и потому не в состоянии оказать нам какую-либо помощь».

В тот день мысли Гитлера были заняты его извечным противником, Англией (высокомерные островитяне, называл он англичан), которую ему так и не удалось покорить в 1940 году. В субботу вечером, пока Муссолини был вынужден держать оборону в Большом фашистском совете, союзники предприняли массированный воздушный налет на Гамбург, второй по величине город Германии, который стал провозвестником широкомасштабной бомбардировки, известной как операция «Гоморра», целью которой – а англичане ее не скрывали – было уничтожение Гамбурга.

И эту цель им почти удалось достичь. Через два дня, 27 июля, очередной налет на Гамбург стал причиной многочисленных пожаров. Гамбургские пожарники даже придумали им имя Feuersturm, «огненная буря». Температура пламени достигала 1400 градусов по Фаренгейту. В этом адском пламени погибли тысячи мирных жителей и выгорело восемь квадратных миль городских кварталов, что по площади равно половине Манхэттена. Многие люди сгорели заживо, пойманные в капканы бомбоубежищ, другие стали жертвами рек расплавленного асфальта, в которые превратились городские улицы.

Впрочем, 25 июля грядущий ад был для Гамбурга еще впереди. Примерно в половину второго пополудни Гитлер спорил с одним офицером авиации по поводу того, чем Германия, чьи ресурсы таяли буквально на глазах, может ответить на субботнюю бомбардировку и прочие карательные действия со стороны союзников. Поскольку Германия вывела свои субмарины из Северной Атлантики, немцы склонялись к тому, чтобы с самолетов заминировать прибрежные воды Англии, что позволило бы сорвать переброску военных ресурсов из-за океана. Однако Гитлер негодовал по поводу бомбардировки Гамбурга и потому настаивал на куда более жестоком отмщении. Этот разговор был дословно записан стенографистами «Волчьего логова».

«Я уже вам сказал, когда мы обсуждали этот вопрос несколько дней назад, что на террор следует отвечать террором, – заявил Гитлер полковнику Экхарду Кристиану. – Следует нанести ответный удар, а все остальное чепуха. Я убежден, что ваши мины – совершенно бесполезная вещь. Нашему народу от них никакой пользы, а для тех, кто живет по ту сторону моря, они не представляют никакой угрозы. По моему мнению, мы должны задействовать наши самолеты и нанести по англичанам непосредственный удар, тем более, если учесть, какое количество самолетов они поднимают в воздух».

Как это не раз случалось во время войны, первое, что приходило в голову Гитлеру, – желание задавить противника количеством. Увы, в 1943 году эта стратегия была вряд ли применима по причине острой нехватки ресурсов, как материальных, так и человеческих. Полковник Кристиан ненавязчиво пытался отстоять свою точку зрения, например, он указал Гитлеру, что для совершения широкомасштабных налетов на Англию люфтваффе просто не располагает нужным количеством бомбардировщиков, в то время как минирование прибрежных вод произведет на противника «хотя бы косвенный эффект».

«Террор можно остановить лишь террором, – упрямо стоял на своем Гитлер. – Лишь тогда мы положим этому конец, если сами нанесем по ним ответный удар. В противном случае наш народ постепенно сойдет с ума. Мы сможем добиться успеха лишь в том случае, если будем наносить систематические удары по их городам. Но пока я только слышу слова вроде “Мы не нашли этого места” или “У нас не хватает самолетов”, а потому оказывается, что у нас есть все необходимое для чего-то еще. Я же слышу обычную отговорку “Мы не можем его найти”ч. Мы не можем найти Лондон! Да это же позор!»

У Германии нет необходимого количества самолетов, гнул свою линию Кристиан.

«Неправда! – отрезал Гитлер. – Главное – заставить их почувствовать нашу силу. Если над центром Мюнхена появятся пятьдесят самолетов, этого будет достаточно, чтобы в такую ночь никто не уснул. И если вы в ответ тоже поднимете в воздух пятьдесят самолетов, это будет куда эффективнее, чем все эти ваши мины. И хватит кормить меня ерундой!»

Тем не менее, хотя Гитлер его почти не слушал, Кристиан стоял на своем.

«Довольно заниматься ерундой! – оборвал его фюрер. – Давайте нанесем удар! Все приготовим и выберем цель – мне все равно, что это будет. Потому что так дальше продолжаться не может. В конце концов, немецкий народ обезумеет. На террор нужно отвечать террором. Другого способа нет».

Когда же Гитлеру стало известно, что во время налета на Гамбург союзники потеряли лишь двенадцать самолетов, он поручил Кристиану определить точки, над которыми они были сбиты. (Минимальными потерями союзники, поднявшие в воздух 791 самолет, были обязаны последнему изобретению в нескончаемой войне радаров: на город были сброшены многие тысячи тонких алюминиевых полосок, мешавших работе немецких радаров.)

Из полученного ответа стало ясно, что в 1943 году Германия испытывала нехватку не только в бомбардировщиках.

«Хорошо, – ответил Кристиан, – только для этих целей мы не выделим ни капли горючего, а отправим людей на велосипедах».

«Поступайте, как сочтете нужным, – ответил Гитлер тоном школьного учителя, – главное, чтобы у меня на столе лежал отчет. Если необходимо послать людей на велосипедах, пусть это будут велосипеды».

* * *

Такова была обстановка в Германии в тот день, когда Муссолини вошел в королевскую виллу в Риме, не подозревая, что угодил в западню. Позднее в тот же день до Гитлера дошли первые свидетельства того, что в Вечном городе идет борьба за власть, а именно – донесение Вальтера Хевеля, это был человек Риббентропа в штабе Гитлера, который связался с послом Макензеном в Риме. Хевель подтвердил, что накануне, в субботу, 25 июля, Муссолини собирал Большой фашистский совет. Гитлеру было известно, что этот Совет не имел реальной власти и служил итальянскому диктатору не более чем ширмой, не говоря уже о том, что в последний раз дуче собирал его в 1939 году.

«Он слышал из разных источников, что заседание было бурным, – докладывал Хевель, имея в виду Макензена. – Поскольку участники заседания обязаны хранить тайну, то ничего конкретного он не слышал, одни лишь слухи».

Немцы в тот момент еще этого не знали, но Большой фашистский совет проголосовал за отмену единоличного правления дуче. Ну а поскольку реальной юридической власти Совет не имел, как не имел и силы навязать свое решение самому Муссолини, то это голосование можно рассматривать лишь как демарш, и не более того. Потому что сместить дуче можно было лишь путем государственного переворота, при условии, что последний поддержат военные. Однако в данном случае армия решила встать на сторону короля, поддержав таким образом куда более радикальную смену режима.

Ввиду отсутствия иной информации серьезность ситуации в Италии стала очевидна отнюдь не сразу. Гитлер скорее был озадачен, нежели всерьез обеспокоен.

«Какая польза от этих Советов? – недоумевал он. – На что они способны, кроме пустой болтовни?»

Увы, ближе к вечеру известие о государственном перевороте в Италии разорвалось в «Волчьем логове» подобно бомбе. Хотя мелкие подробности были до сих пор неизвестны, самого факта свержения дуче оказалось достаточно, чтобы логово фюрера сотрясло, словно взрывной волной. Примерно в 9.45 вечера маршал Вильгельм Кейтель, Верховный главнокомандующий, торопился в конференц-зал, где Гитлер и еще несколько лиц обсуждали сложившуюся обстановку.

«Дуче смещен со своего поста, – объявил Гитлер. Его слова предназначались Кейтелю, который только что вошел в комнату, но впечатление было такое, будто Гитлер пытался убедить самого себя. – Это известие пока не подтверждено. Правительство возглавил Бадольо. Дуче подал в отставку».

В тот вечер вскоре после того, как король Италии Виктор Эммануил арестовал диктатора, Бадольо связался с немцами и изложил им свою версию событий. Муссолини якобы добровольно ушел со своего поста, король же поручил ему, Бадольо, взять на себя функции главы временного правительства. Бадольо всячески подчеркивал, что смена власти – это исключительно внутреннее дело Италии и никак не затрагивает союзнических отношений с Германией. Он также заверил фюрера, что Италия продолжит свою борьбу против общих противников стран «оси». Гитлер даже не удостоил его ответом.

«Самый главный, самый “решающий” вопрос состоит в следующем, – сказал генерал Альфред Йодль, – будут итальянцы сражаться и дальше или нет?» (Слово «решающий» было в числе самых популярных в нацистском жаргоне.)

«По их словам, будут, – ответил Гитлер. – И тем не менее все это попахивает изменой. Мы должны отдавать себе отчет в том, что это вероломство. Лично я жду, что скажет сам дуче. Я хочу, чтобы он немедленно прибыл в Германию».

Увы, никто не Германии так и не смог назвать местонахождение Муссолини.

«Если существуют какие-то сомнения, – продолжал Йодль, – то нам остается лишь одно».

С момента свержения Муссолини прошли лишь считаные часы, но Гитлер уже начал подумывать о том, не взять ли ему Рим силой, с тем чтобы восстановить диктатора у кормила власти.

«Я думал о том, а не задействовать ли нам 8-ю танковую гренадерскую дивизию, чтобы та оккупировала Рим и арестовала правительство», – произнес Гитлер, имея в виду моторизованную дивизию, дислоцированную в тридцати пяти милях к северу от Рима, рядом с озером Больсена.

За этим предложением последовало обсуждение обстановки между Гитлером и его военачальниками. Озабоченность фюрера вызывал тот факт, что на Сицилии было задействовано слишком большое число немецких войск. К 25 июля войска союзников выдавили эти части на северо-восточную оконечность острова. Гитлер опасался, что Италия может перейти на сторону противника, и тогда немецкие части на Сицилии окажутся в западне, окруженные со всех сторон коалиционными силами Италии, Англии и США.

«Наших солдат нужно спасти во что бы то ни стало, – заявил Гитлер, имея в виду немецкие части на Сицилии. – Тем более что там им делать нечего. Их нужно вернуть. Их снаряжение не имеет никакого значения. Пусть, если хотят, взорвут боеприпасы и технику, главное – вернуть солдат. А их там сейчас 70 тысяч. Чтобы справиться с итальянцами, нам достаточно пистолетов». (Немецкие войска на Сицилии включали в себя танковую дивизию СС «Герман Геринг», 15-ю танковую гренадерскую дивизию, части 29-й моторизованной пехотной дивизии и 1-й воздушно-десантной.)

Недавние события убедили Гитлера, что серьезного сопротивления со стороны итальянской армии можно не опасаться.

«Нам следует дождаться точных отчетов о том, что собственно там происходит», – высказал мнение Йодль.

«Безусловно, – согласился Гитлер, – и тем не менее нам необходимо иметь наготове план. Я не сомневаюсь, что в своем вероломстве они станут заверять нас в верности, и тем не менее я расцениваю это как вероломство. Вот увидите, они предадут нас».

Последствия таинственного исчезновения дуче были понятны Гитлеру с самого начало. Он не сомневался в том, чем это для него чревато. Сместив Муссолини – практически единственного государственного деятеля Италии, верного странам «оси», – правительство Бадольо наверняка попыталось вступить в переговоры с союзниками о сепаратном мире. Или же, как опасался Гитлер, Бадольо еще до переворота вступил в тайный сговор с врагом. На 25 июля дела обстояли таковым образом, что союзникам ничего не мешало с согласия Бадольо вторгнуться в континентальную Италию (которая была практически оголена) и взять страну под свой контроль.

«Кто-нибудь уже разговаривал с этим Бадольо?» – спросил Кейтель.

«Хотя он и поспешил заверить нас, что война будет продолжена, – ответил Гитлер, – его заявление не играет особой роли. Ведь что еще он может нам сказать, даже если это предательство, а по-моему, так оно и есть. Мы станем играть в ту же самую игру, а сами тем временем будем готовиться к тому, чтобы навести нам порядок, одним ударом разделаться с этим отребьем. И удар этот будет нанесен в тот момент, как только у нас будут силы это сделать. И тогда мы явимся туда и разоружим всю их шайку».