Текст книги "Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени"

Глава 4. Опасная игра

Хотя события в Италии и произвели на Гитлера глубокое впечатление, они ни в коем случае не вывели его из равновесия. Наоборот, его мозг уже лихорадочно работал, вырабатывая и формулируя новые решения.

Йозеф Геббельс. Запись в дневнике от 27 июля 1943 года

Хотя весь мир об этом не знал, переворот 25 июля подготовил подмостки для полного драматизма спектакля с участием Германии и Италии, хотя формально их союз оставался непоколебимым.

Когда вечером 25 июля известие о государственном перевороте в Италии достигло «Волчьего логова», Гитлер отреагировал на него бурно и яростно. Бадольо, новый глава правительства, тотчас попытался его успокоить, неоднократно подчеркнув, что Италия остается верна «оси», а Муссолини сложил с себя полномочия по собственному желанию. Впрочем, Гитлер отказался его слушать. Он был уверен, что Бадольо ждет удобного момента, чтобы перейти на сторону врага. В своем штабе в Восточной Пруссии Гитлер вовсю поносил итальянцев, обвиняя их в вероломстве, и даже поклялся в течение нескольких дней, а то и часов отомстить новоявленному римскому правительству.

Одним быстрым импровизированным ударом он намеревался арестовать узурпаторов и восстановить у кормила власти низвергнутого диктатора еще до того, как правительство Италии сможет консолидировать свою власть над страной и распахнуть ворота перед врагом. Не секрет, что союзники, которые к этому моменту уже закрепились на Сицилии, говоря образно, давно точили свои копья в Средиземноморском регионе, готовясь к высадке десанта на Апеннинах.

Хотя Гитлер, как друг и союзник Муссолини, воспринял переворот как личное оскорбление, под удар было поставлено не только его самолюбие, но нечто большее. Если случившееся в Риме произошло с ведома Рузвельта и Черчилля – а Гитлер в этом не сомневался, – то такой поворот событий представлял серьезную угрозу для Третьего рейха и требовал немедленных ответных действий. Согласно предполагаемому сценарию, который вселял в немцев ужас, вслед за свержением дуче с разрешения Бадольо должна была последовать высадка союзников на Апеннинском полуострове, по всей вероятности, в районе Генуи.

Англо-американский удар по северо-западной части Италии, примерно в 250 километрах к северу от Рима, скорее всего, расколет полуостров на две части, что позволит союзникам быстро и почти без потерь взять контроль над страной. Это, в свою очередь, решит судьбу нескольких тысяч немецких солдат, дислоцированных на Сицилии и в южной Италии. Они будут отрезаны от линий тылового снабжения, а их арьергард поставлен под удар. Кроме того, это приблизит войну к границам Германии. Новая линия фронта в прямом смысле пройдет у самого порога Третьего рейха. Под угрозой окажутся такие стратегические пункты, как месторождения нефти и других полезных ископаемых на соседних Балканах. Более того, Гитлера и его командиров преследовал страх, что союзники воспользуются Италией в первую очередь в качестве трамплина для захвата Балкан.

Единственной силой, способной противостоять этой угрозе, была итальянская армия, однако, если Бадольо предпочтет сложить оружие перед врагом, ни единая душа не окажет англоамериканцам сопротивления. Что касается немецких частей, то в результате переворота они оказались в незавидном положении, не имея ни нужного количества живой силы, ни танков, чтобы успешно противостоять возможному натиску противника. 25 июля, в день свержения Муссолини, у немцев имелись в материковой части страны лишь три дивизии – 3-я танково-гренадерская в центральной части, в районе Рима, и две на юге. На Сицилии число немецких солдат достигало шестидесяти тысяч, однако в случае крупного морского десанта неприятелю не составит особого труда отрезать эти части от материка.

По этой причине Гитлер был склонен полагать, что переворот в Италии – это сигнал к началу гонки на выживание. По его словам, для того, чтобы разрушить планы Бадольо и союзников, Германии необходимо в срочном порядке организовать в Вечном городе контрпереворот, поскольку «союзники наверняка не станут терять понапрасну время и тотчас же нанесут удар». Задействовав силу, чтобы вернуть к власти фашизм, Гитлер надеялся тем самым предотвратить капитуляцию Италии и ее неизбежные последствия. Найти дуче и вновь поставить его у руля власти – таковы были первоочередные задачи того момента.

Гитлер торопился, и эта спешка, которую невозможно было не почувствовать, была заразительна. Ею было наполнено все «Волчье логово», что отнюдь не прибавляло оптимизма гитлеровским высшим командирам. Среди них преобладало мнение, что обстановка в Италии в ближайшее время изменится самым радикальным образом – причем не известно, в какую сторону.

«Несмотря на заверения короля и Бадольо, – отметил 26 июля в своем дневнике Эрвин Роммель, – мы можем ожидать, что Италия выйдет из войны или же британцы попробуют осуществить высадку в северной части страны, в районе Генуи и Ливорно». В тот же самый день Мартин Борман отправил письмо супруге, в котором выражал свои опасения: «Случись так, что англичане высадятся уже сегодня, вся Италия тотчас свалится им в руки, а итальянцы повиснут у них на шее». Геббельс пророчествовал, что если не предпринять решительных контрмер, например, немедленно не захватить Рим, то союзники нанесут удар уже в течение недели.

И тем не менее, словно бросая вызов логике событий, напряжение, которое последовало за внезапным исчезновением дуче, не было ничем нарушено в течение нескольких последующих дней. Июль подходил к концу, а обещанные Гитлером решительные действия так и не материализовались. Ни один немецкий танк не прогромыхал гусеницами по разморенным от зноя площадям Вечного города, никакие силуэты парашютистов не нарушили голубизны итальянских небес.

Но и противники Гитлера тоже оказались на редкость нерасторопны. В конце месяца наспех сформированное правительство Бадольо так и не сдало Италию союзникам, как того поначалу опасался Гитлер. Хотя боевые действия на Сицилии продолжали идти полным ходом, а итальянские солдаты сражались бок о бок с немецкими (вероятно, даже не догадываясь о макиавеллиевских играх, что велись наверху), англо-американский экспедиционный корпус, предназначенный для высадки в материковой Италии, по-прежнему отсиживался на побережье Северной Африки.

Спустя неделю после переворота этот странный модус вивенди, похоже, преобладал в отношениях между европейскими участниками «оси». И это несмотря на исчезновение дуче, чего никак нельзя было не заметить и чье местонахождение было предметом самых невероятных слухов и домыслов даже в ближайшем окружении Гитлера.

Чем же объясняется то спокойствие, что неожиданно снизошло на отношения между Германией и ее южным соседом? Хотя в тот период Гитлер и Бадольо, казалось, были готовы наброситься друг на друга, если хорошенько приглядеться к тому, что происходило за кулисами, то можно заметить ряд неожиданных осложнений, которые вынудили их отказаться от открытой демонстрации враждебности, хотя и не известно, на какое время.

* * *

«Когда я вернулся домой, меня тотчас же позвали к телефону. Звонили из штаба фюрера, – писал Геббельс в своем дневнике 26 июля, то есть на следующий день после переворота. – В известие, которое обрушилось на меня, верилось с трудом. Дуче сложил с себя власть, а его место на посту главы Италии занял Бадольо. Вся ситуация, было сказано мне, остается крайне непонятной. Те известия, которые мы получили, поступили по радио и передавались агентством «Рейтер». В штабе фюрера никто не мог сказать, что, собственно, произошло. Мне было лишь сказано, что я должен немедленно явиться к Гитлеру. Фюрер хотел бы оценить ситуацию с самыми близкими своими сотрудниками».

Эти настроения, упомянутые Геббельсом, а именно – неверие и растерянность в отношении событий 23 июля царили в штабе Гитлера еще несколько дней. Хотя ситуация в Италии ухудшалась на протяжении нескольких месяцев, дворцовая революция, которую осуществил король Виктор Эммануил, была встречена с удивлением и ужасом высшими эшелонами нацистской иерархии, многие из них переоценивали способность дуче удержать на плаву тонущий корабль итальянского фашизма. Что также немаловажно, кризис всколыхнул старые разногласия между Гитлером и его высшими командирами по поводу значения этого переворота и того, как на него должна реагировать Германия.

Серьезность ситуации отражают та поспешность, с какой нацистская верхушка получила приглашение явиться в «Волчье логово», и то количество бесконечных совещаний, которые последовали за свержением итальянского диктатора. Среди нескольких десятков партийных бонз и начальников второго эшелона, что в это бурное время постоянно расхаживали по коридорам Ставки, были Йозеф Геббельс, глава люфтваффе Герман Геринг, маршал Роммель, который специально прилетел в Ставку из Греции, глава СС Генрих Гиммлер, министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, у которого на тот момент, как назло, был грипп, и любимец Гитлера Альберт Шпеер, министр тяжелой промышленности.

«Всеми владело дурное настроение, – писал Рудольф Земмлер, помощник Геббельса, сопровождавший начальника в этой поездке. – Были приняты чрезвычайные меры предосторожности, усилена охрана. Диктатура учуяла для себя опасность».

Гитлер действительно учуял опасность и потому взялся за разрешение кризиса с завидной энергией. К тому моменту, когда его подручные собрались в «Волчьем логове», он уже успел набросать четыре основных плана для нанесения по Италии ответного удара. Вместе взятые, они преследовали сразу несколько целей: силой свергнуть в Риме правительство Бадольо, вызволить дуче, восстановить его у кормила власти и обезопасить Южный фронт от наступления противника. Самую последнюю цель, которой никак не откажешь в важности, предполагалось достичь за счет оккупации Италии войсками вермахта, чтобы установить непрерывную линию обороны.

Два плана из четырех родились спонтанно, а именно: операция «Дуб», миссия по розыску и спасению Муссолини, и операция «Штудент» – вооруженный захват итальянской столицы и реставрация фашистского режима. Последний также предполагал арест короля Италии, Бадольо и ряда других ключевых фигур. (Гитлер намеревался оккупировать также и Ватикан, однако Геббельс и Риббентроп отговорили его от этого шага.)

Две другие операции были задуманы еще раньше – столь плачевны были отношения между странами «оси» – и теперь были просто пересмотрены в свете недавних событий. Одна из них, операция «Шварц», представляла собой не что иное, как план захвата Апеннинского полуострова. Операция «Ось», последняя из четырех, предполагала захват и уничтожение итальянского военного флота, лишь бы тот не попал в руки союзников и не был использован против Германии.

Само собой разумеется, что все четыре операции представляли собой нарушения условий шаткого итало-германского союза, пусть даже он продолжал существовать лишь на бумаге. Однако контроль Бадольо над вооруженными силами страны мог поставить под удар любой из предполагаемых маневров Германии. С другой стороны, рискованные ходы были для Гитлера не в новинку. В конце концов, разве не благодаря им он завоевал большую часть Европы? Даже если он не имел весомых подтверждений своим подозрениям, человек, чья армия подмяла под себя едва ли не весь континент, вряд ли бы стал предаваться бездействию, пока итальянцы за его спиной вели переговоры с врагом.

Разумеется, проблемы не заставили себя ждать. С одной стороны, исходившее от Гитлера требование немедленных действий тотчас натолкнулось на противодействие со стороны верхушки генералитета, которая ставила под сомнение саму возможность быстрых решений. «Вечером состоялось еще одно совещание у фюрера, – писал Геббельс в своем дневнике 27 июля, имея в виду очередную попытку сообща выработать оптимальное решение. – Он в очередной раз подчеркнул необходимость принятия безотлагательных мер против Италии или хотя бы против преступной римской камарильи». Однако, как не замедлил отметить гуру нацистской пропаганды, один из гитлеровских командиров не советовал пороть горячку. «Роммель полагает, что операция должна быть должным образом подготовлена, а все ее последствия тщательно просчитаны. Споры затянулись далеко за полночь. К сожалению, к единому решению так и не удалось прийти, поскольку число участников было слишком велико, около трех с половиной десятков человек».

* * *

Роммель оказался не одинок в своем мнении. Хотя такие фигуры, как Геббельс, Геринг и Риббентроп, заняли точку зрения фюрера, большинство генералов склонялись к тому, что для выполнения его грандиозных планов в Италии у Германии нет достаточного числа сухопутных войск. На этой довольно неопределенной стадии войны, когда немецкая армия столкнулась с наступательными действиями неприятеля как на Восточном фронте, так и на Сицилии, осторожные немецкие генералы не горели желанием ввязываться в авантюру в континентальной Италии. Кто поручится, что итальянская армия, объединив силы с враждебно настроенным населением, не сорвет всех планов Германии? В тот день эту точку зрения, например, высказал командующий флотом адмирал Дёниц. Он отстаивал ее, причем весьма жарко, еще на одном совещании.

«Если мы сейчас устраним итальянских лидеров, это может негативно сказаться на нас самих… если это делать, то нужно все хорошенько просчитать, – предостерегал Дёниц, скептически настроенный по отношению к плану Гитлера свергнуть новое итальянское правительство и восстановить фашистский режим. – Я сомневаюсь, что фашизм что-либо значит как для тех, кто выступает за продолжение войны на нашей стороне, так и в целом для итальянцев. Вряд ли мы можем рассчитывать на то, что нам удастся навязать итальянцам свои условия… Все будет зависеть от того, насколько удачно будет выбран момент для действий против их нынешнего правительства».

Дёница мучили опасения. Ему казалось, что радикальные действия преждевременны. По его мнению, Гитлеру предпочтительнее сохранить союз с Италией на тот период, пока будет происходить наращивание численности немецких войск на территории страны. «Я полагаю, что время у нас еще есть и его можно использовать для укреплений наших позиций в Италии путем переброски туда еще нескольких наших дивизий».

Гитлер же был снедаем нетерпением. «Мы должны действовать немедленно, – заявил он Дёницу. – В противном случае англосаксы не замедлят нанести нам удар, например, оккупируют аэродромы. Фашистская партия на сегодняшний день пребывает в растерянности, однако, как только мы придем в Италию, воспрянет снова. Она одна-единственная сила, которая готова сражаться на нашей стороне. И потому мы должны ее восстановить. Все доводы в пользу осмотрительности несостоятельны, потому что в этом случае мы рискуем вообще потерять Италию, которая перейдет в руки к англосаксам». Фюрер высокомерно отмел все доводы адмирала, который советовал не спешить с ответным ударом. «Есть вещи, недоступные пониманию солдата, которые понятны лишь тому, в чьих руках политическая власть».

И все же, к великому раздражению Гитлера, и другие высокопоставленные чины, например, Кейтель, также высказали свои сомнения в целесообразности поспешных действий в рамках операции «Штудент» и предлагали постепенное усиление присутствия Германии на Апеннинском полуострове.

Еще больше оригинальных советов Гитлер получил от маршала Альберта Кессельринга, командующего немецкими войсками в Италии. Кессельринг, которого солдаты называли «улыбающийся Альберт», по натуре был оптимист, довольно редкое явление среди генералов. Кроме того, всем была известна его любовь к Италии. Кессельринг имел смелость предположить, что с Бадольо можно взять слово.

«Кессельринг полагает, что нынешнему итальянскому правительству можно доверять, – вспоминал Дёниц, – и поэтому он против всякого вмешательства в дела Италии с нашей стороны». В ответ на такое предложение Гитлер лишь мог закатить глаза. «Кессельринг – неисправимый оптимист, – заявил фюрер парой месяцев ранее. – И мы, скажем так, должны воспринимать этот оптимизм с осторожностью, чтобы он не упустил того момента, когда на место оптимизму должна прийти суровость». По мнению Гитлера, вера Кессельринга в порядочность итальянцев была не чем иным, как невероятной и недопустимо опасной наивностью. Гитлер был неприятно поражен, узнав, что большая часть немецких дипломатов в Риме также были склонны доверять заверениям Бадольо в верности союзу с Германией.

Бесконечные дебаты, что велись в «Волчьем логове» несколько дней после переворота в Риме, сводились к решению одного-единственного вопроса: должна ли Германия на свой страх и риск немедленно предпринять решительные действия против нового правительства Италии, например, ввести в столицу войска и восстановить у власти фашистов, либо занять более осмотрительную, «поживем – увидим» – позицию? Первый вариант, если его успешно воплотить в жизнь, служил залогом того, что итальянцы не перебегут на сторону врага, что, впрочем, само по себе еще не давало никаких гарантий успеха. С другой стороны, если не торопиться, это давало время усилить немецкое присутствие на Апеннинах, что, в свою очередь, увеличивало шансы Гитлера на успех в случае, если Германии придется противостоять объединенным силам Италии и союзников, причем в не столь отдаленном будущем.

Помимо сомнений и тревог в том, что касалось положения на фронтах, у Гитлера имелись и другие причины противодействовать итальянскому перевороту, некоторые вполне очевидные, другие – не очень. Во-первых, переворот представлял для Германии серьезную проблему в том, что касалось его освещения в прессе. Потеря союзника на данном этапе войны могла отрицательно сказаться на общем состоянии немецкого духа. На главного агитатора и пропагандиста рейха Йозефа Геббельса легла непростая задача преподнести озадаченным немцам итальянский переворот в удобоваримом свете. Не зная, что еще предпринять, он решил просто опубликовать сообщение об отставке Муссолини без каких-либо даже смутных намеков на то, какой переполох она вызвала в «Волчьем логове».

Тем не менее круги пошли гораздо дальше, нежели границы рейха. Гитлер опасался, что измена Италии может подтолкнуть к тому же и других союзников Германии, таких, как Румыния и Венгрия. Осмелев, они поспешат спрыгнуть с тонущего корабля стран «оси», чем еще больше ослабят способность рейха вести войну и лишат его доступа к месторождениям полезных ископаемых. «Если Италия рухнет, – писал Мартин Борман в письме супруге 23 июля, то есть за два дня до переворота, – это наверняка будет иметь последствия среди венгров, которые сами по себе вероломны, хорватов, румын и прочих».

Еще более зловещей была вероятность того, что итальянский переворот станет искушением для заговорщиков внутри самой Германии. (Сам того не зная, Гитлер счастливо избежал покушения на свою жизнь, запланированного заговорщиками на март 1943 года. Один немецкий генерал вместе со своими сообщниками спрятал бомбу с часовым механизмом на самолете, на котором фюрер вылетел из Смоленска в «Волчье логово». Бомба не взорвалась, и покушение не состоялось.) Переворот, отмечал Геббельс, «может вселить в некоторые преступные элементы в Германии уверенность в том, что они способны осуществить то же самое, что и Бадольо и его приспешники в Риме. Фюрер приказал Гиммлеру предпринять самые жесткие полицейские меры в случае, если подобного рода угроза появится и у нас».

Было также очевидно, что у Гитлера имелись и личные мотивы спасать Муссолини и вновь поставить его у кормила власти или по крайней мере того, что он нее осталось. В 1938 году Гитлер дал в отношении дуче напыщенное обещание: «Если ему вдруг понадобится моя помощь или он окажется в опасности, то может быть уверен, что я не брошу его в беде, что бы ни случилось, даже если против него объединится весь мир». И вот теперь, летом 1943 года Гитлер был полон решимости сдержать свою клятву, хотя, по всей вероятности, у него имелись для этого гораздо более эгоистичные мотивы.

* * *

К несчастью для фюрера, с практической точки зрения имелся ряд факторов, которые, казалось бы, противодействовали поспешным решениям в отношении Италии. Как предполагали Дёниц и другие военачальники, успех авантюрного плана Гитлера повернуть назад стрелки римских часов во многом зависел от жизнеспособности фашистской партии. Без ее активной помощи любое грубое вторжение в итальянскую политику со стороны растерявших популярность нацистов могло спровоцировать волнения среди итальянцев и в итальянской армии. Гитлер судорожно пытался обнаружить в остатках обезглавленного режима хотя бы самые малые признаки жизнеспособности.

То, что он обнаружил, повергло его в уныние. Лишившись дуче, фашистская партия развалилась буквально на глазах. Более того, 27 июля кабинет Бадольо принял решение о ее роспуске. Гитлер отказывался понять, как политическая сила, которая на протяжении двух десятков лет доминировала в политической системе страны, могла в одночасье испариться. Тем не менее поступавшие из Рима известия не оставляли сомнений: фашизм в Италии доживал свои последние дни. Фашистский режим рухнул, и, похоже, навсегда.

Телеграммы от посла Макензена с места событий были подобны отчетам судебного коронера. 26 июля он пересекся с Дино Альфиери, занимавшим до переворота пост итальянского посла в Берлине, и тот сообщил ему, что фашистская партия «тихо сошла с политической сцены». (В конце концов Альфиери бежал в Швейцарию.) На следующий день Макензен предложил свое видение дальнейшего развития событий. «Фашистская партия, как показали события, рухнула вместе с Муссолини. Большинство фашистского руководства нанесло дуче смертельный удар и тем самым, само того не подозревая, совершило политическое самоубийство». (Макензен имел в виду заседание Большого фашистского совета, которое состоялось 24–25 июля, на котором Муссолини был вынесен вотум недоверия. Тем самым итальянские фашисты подготовили почву для переворота, который был осуществлен королем Италии при поддержке военных.)

Тем не менее Гитлера столь печальные известия, похоже, не смутили. «В полдень у меня состоялся длительный разговор с фюрером, – 28 июля писал в своем дневнике Геббельс. – Он полон решимости действовать, независимо какой ценой, возможно, путем умной импровизации, нежели на основе продуманного плана, который бы начал осуществляться с опозданием, а за это время положение в Италии только упрочилось бы… Сегодня он по-прежнему тешит себя иллюзиями относительно дуче и восстановления у власти фашистов».

Воистину это были иллюзии. Таинственное исчезновение Муссолини снова внесло диссонанс в планы Гитлера. Безусловно, дуче был ключевой фигурой, если фюрер задался целью реанимировать итальянский фашизм. Только вокруг него можно было сплотить партию и народ в целом – по крайней мере теоретически. Тем не менее немцы понятия не имели, где сейчас находится Муссолини и что, собственно, произошло 25 июля. Неужели ослабевший диктатор добровольно сложил с себя бремя власти? Или же его, как был склонен думать Гитлер, силой отстранили от управления страной? Германская разведка оказалась неспособна дать однозначные ответы на эти вопросы.

В том, что касалось дуче, итальянцы предпочитали водить нацистов за нос. Так, например, Кессельринг уже предпринял попытку выяснить местонахождение Муссолини. В понедельник, 26 июля, то есть на следующий день после переворота, он по отдельности встретился с Бадольо и с королем, но так и не смог ничего узнать. Бадольо сказал ему, что Муссолини ради его же собственной безопасности находится под стражей, однако не сказал, где именно, добавив, что информацией располагает только король, и никто другой. Король, в свою очередь, изобразил полную неосведомленность в том, что касалось местонахождения дуче, и предложил Кессельрингу обратиться за помощью к Бадольо.

Поскольку на тот момент союз между Германией и Италией формально продолжал существовать, Гитлер пытался прозондировать новое руководство Италии на предмет дальнейшей судьбы свергнутого диктатора. Удобный случай вскоре представился сам: день рождения Муссолини. Посол Макензен попросил аудиенции у короля. Встреча состоялась в Риме 29 июля. В этот день дуче исполнилось шестьдесят лет. Заготовив на всякий случай вежливое объяснение, нервничающий монарх в целом неплохо приготовился к мягкому допросу.

Когда Макензен задал ему вопрос, почему Муссолини не поставил Гитлера в известность о своем намерении уйти в отставку, Виктор Эммануил ответил, что это упущение, по всей видимости, объясняется, «нервным состоянием» дуче. Сказав такие слова, король пустился в пространные рассуждения о Цезаре двадцатого века, преданном собственными друзьями. Мол, вынеся Муссолини на заседании 24–25 июля вотум недоверия Большой фашистский совет, товарищи по партии нанесли дуче удар в самое сердце как человеку и как лидеру страны, в результате чего он утратил волю к власти.

«В продолжительной беседе, которая прошла в теплой, доверительной обстановке, как и многие другие в течение этих двадцати лет, – поведал король Макензену, имея в виду свою встречу с Муссолини, которая состоялась 25 июля на вилле «Спавия», – он произвел на меня впечатление человека, оскорбленного до глубины души, который вынужден признать уму непостижимый факт: его отвергли “лучшие люди” партии. В тот момент дуче был примерно в том же положении, в котором оказался бы фюрер, случись так, что от него неожиданно отвернулись бы такие фигуры, как рейхсмаршал Геринг или доктор Геббельс. Дуче был сломлен предательством собственной партии».

Рассказ короля был выдумкой чистейшей воды, и все же доверчивый Макензен не имел видимых оснований ему не доверять. Когда посол спросил его, Виктор Эммануил отказался раскрыть секрет, где сейчас находится дуче, ограничившись лишь словами о том, что для его охраны приняты соответствующие меры. Впрочем, Макензен ответил уловкой на уловку. Воспользовавшись датой, немецкий посол хитро предложил лично преподнести дуче по поводу его юбилея подарок от Гитлера. Король отверг это предложение, однако сказал Макензену, что готов принять подарок от имени Муссолини, после чего проследит за тем, чтобы тот был ему передан.

Чтобы еще больше сбить немцев с толку, Бадольо вручил им копию письма, якобы вышедшего из-под пера самого дуче. Разумеется, немецкая сторона не могла сказать, что это, оригинал или подделка, однако уважительный тон, похоже, подтверждал слова короля о том, что Муссолини сложил с себя власть по собственной воле. Письмо было адресовано Бадольо и датировано 26 июля 1943 года, то есть днем позже переворота. В нем, в частности, говорилось: «Я бы хотел поблагодарить маршала Бадольо за его внимание к моей персоне… Хочу заверить маршала Бадольо в том, что я не только не желаю создавать для него никаких трудностей, но и готов всячески с ним сотрудничать».

Как отмечал Геббельс, это послание было на удивление мирным и вежливым. «Решающая вещь, – писал он в своем дневнике, – заключается в том, намерен ли фашизм или сам дуче предпринять в сложившейся ситуации хотя бы что-то… Невозможно с уверенностью сказать, подлинное это письмо или же фальшивка. Если подлинное, то это красноречивое подтверждение того, что у дуче нет никаких намерений вмешиваться в ход событий». Однако «если осуществленный Германией переворот породит совершенно новые обстоятельства, то дуче наверняка будет готов к активным действиям». По крайней мере немцам хотелось в это верить.

* * *

После того, как было сказано все, что требовалось сказать, после лихорадочных совещаний и напыщенных заявлений Гитлер так и не решился войти в Рим и свергнуть правительство Бадольо. В самый последний момент фюрер пошел на попятную.

Причин для этого было много. Коллапс фашистской партии, неизвестное местонахождение дуче, недостаточное немецкое военное присутствие в Италии – все это остудило пыл фюрера. Нет, конечно, это еще не значит, что он резко изменил свое мнение или же ему изменила решительность. Нет, скорее, он отложил обещанный штурм Рима лишь затем, чтобы выиграть время. (По сути дела, Гитлер отсрочил все четыре главных плана действий по Италии. За исключением начальной фазы операции «Дуб», состоявшей в поиске местонахождения Муссолини. Подготовку трех других операций было разрешено продолжить. Гитлер решил хотя бы на время позволить немецким войскам, воевавшим на Сицилии, остаться на острове.)

Гитлер воспользуется этой мирной интерлюдией с тем, чтобы выяснить местонахождение дуче и попытаться его вызволить, а если получится, то вновь сплотить вокруг него остатки фашистской партии. Кроме того, дополнительное время было ему нужно и для переброски в северную Италию как можно большего количества немецких войск на тот случай, если отношения с бывшим партнером окончательно испортятся. Если же у Бадольо возникнут на этот счет вопросы, то можно будет сказать, что это подкрепление на случай возможных наступательных действий со стороны противника. А чтобы воплотить эти планы в жизнь и собрать необходимые силы, необходимо было перебросить в Италию немецкие части с других фронтов, например, из Франции, а также, несмотря на всю его стратегическую значимость, с Восточного фронта. Эта новая ударная сила, получившая название Группа армий «Б», была поставлена под командование Роммеля, одного из фаворитов фюрера. (Создание Группы армий «Б» означало, что командование немецкими войсками в Италии поделили между Кессельрингом и Роммелем. Кессельринг командовал войсками в центральной и южной Италии. Роммель сохранил контроль над дивизиями Группы армий «Б», которые дислоцировались на севере страны.)

Такая гибкая стратегия давала Гитлеру свободу политического маневра. Он также надеялся, что появление в Италии Группы армий «Б» запугает режим Бадольо и правительство Италии откажется от планов капитуляции, если таковые у него имеются. Но даже такой подход при всей его осмотрительности – если сравнивать его с нанесением немедленного удара по итальянцам – был сопряжен с известным риском. Немаловажно то, что никто в Германии не знал, как Бадольо, в чьих руках находился контроль над вооруженными силами Италии, отреагирует на появление на севере страны незваных гостей из-за Альп, даже если эти гости со всей их мощной военной техникой и попытаются обрядиться в одежды друзей.

«Несомненно, что этот кризис был создан на деньги англичан и американцев, – 27 июля писал Геббельс в своем дневнике, выражая первоначальные опасения фюрера о том, что итальянский переворот был согласован с англо-саксами. – Фюрер твердо убежден, что Бадольо, прежде чем предпринять решительные шаги, уже вступил в переговоры с врагом, англичане наверняка попытаются высадиться при первом же удобном случае, возможно, в районе Генуи, с тем чтобы отрезать немецкие войска, дислоцированные в южной Италии».