Текст книги "Эон"

Глава 7

Хайнеман что-то раздраженно бормотал себе под нос. Медленно шагая по эстакаде, окружающей площадку, он просматривал грузовую декларацию на экране своего блокнота. Груз – освобожденный от кокона и собранный – удовлетворял всем требованиям, поставленным технической группой шесть месяцев назад. Это было сумасшедшее время, когда они пытались спроектировать устройство, обладающее нелепыми свойствами и предназначенное для работы, которую не понимал никто из технической группы. Но тогда зеленые значки были весьма редки.

Сейчас никто не мог оспаривать его право на зеленый значок. Он был единственным, кто мог испытать это устройство и обучить других им пользоваться.

Это было прекрасное произведение искусства: прозрачный цилиндр высотой двадцать метров и диаметром шесть, напоминающий гигантский реактивный двигатель, из которого удалены все внутренности. Хайнеман посмотрел вниз, в середину площадки, на серповидные металлические детали, которые должны были сомкнуться вокруг таинственного нечто, которое будет находиться внутри цилиндра. Сейчас зажимы покоились на пластиковых вставках, которые будут удалены, когда устройство окажется на своем месте.

Оно называлось трубоходом. Рядом с ним – привезенный в трех коконах на следующем ОТМ – помещался модифицированный турбовинтовой летательный аппарат вертикального взлета и посадки «Боинг-Белл», сокращенно АВВП, модель номер НХВ-24Б.

Это был самый необычный летательный аппарат из всех, какие он видел. Первоначально разработанный для ВВС США и предназначенный для поисковых и спасательных операций, он мог поворачивать свои смонтированные на концах крыльев двигатели на сто двадцать градусов. Пять широких лопастей каждого пропеллера могли втягиваться внутрь. А в хвосте, располагаясь чуть выше центральной линии, находился реактивный двигатель, работающий на керосиново-кислородной смеси, несомненно, для придания дополнительного ускорения – но при каких условиях?

Лихо изогнутые крылья были сдвинуты к задней части фюзеляжа, занимая три четверти его длины и почти касаясь раздвоенного хвоста. В воздух могли подняться восемнадцать пассажиров и экипаж из двух человек – при полной загрузке – или меньшее количество пассажиров и масса оборудования. Это был одновременно самолет, вертолет и ракета.

Он понравился Хайнеману сразу же, как только тот прочитал характеристики. У него всегда была слабость к игрушкам Руби Голдберга.

АВВП мог быть закреплен на трубоходе в трех положениях: словно стрела, торчащая сбоку бревна, причем его нос и заправочная горловина входили внутрь цилиндра; в вставленный в цилиндр «со стороны задницы», как называл это Хайнеман – тогда ракетный двигатель перемещал трубоход вдоль плазменных трубок и скважин в седьмую камеру; или пристегнутый к цилиндру со стороны брюха.

Хайнеман не имел ни малейшего понятия о том, что будет делать устройство, когда окажется на месте. С точки зрения астронавтики или аэронавтики это было чистейшее безумие. Каким образом стабилизировать цилиндр на его траектории – какой бы она ни была – во время посадки АВВП? Цилиндр не имел маневровых двигателей. Всему сооружению едва хватало прочности лишь на то, чтобы двигаться вдоль оси с помощью реактивного двигателя…

«Это не мое дело», – подумал он, делая последнюю пометку в блокноте. Несмотря на первоначальный энтузиазм, Хайнеман чувствовал, что ни один летательный аппарат не может показаться ему действительно прекрасным, пока он сам не полетит на нем и при этом останется в живых.

В коконе также содержалась контрабанда. В декларации – во всяком случае, в официальной – не были указаны два металлических ящика, размером и формой напоминающие гробы. Хайнеман хорошо знал, что в них находится: скорострельные орудия Гатлинга с радарами.

Он догадывался, где они могут быть установлены и с какой целью. Это было имущество Объединенного космического командования, и единственным человеком, который должен был знать об их прибытии, являлся капитан Киршнер. Эти ящики прямо нарушали правила МКСОК, разработанные для Камня.

Хайнеман привык служить двум хозяевам. Он знал, что у Киршнера и ОКК имеются причины нарушать правила. Он знал, что Лэньер и Хоффман согласятся с этими причинами, когда придет время.

Хайнеман убедился, что ящики доставлены на склад службы внешней безопасности, и тут же забыл о них.

Он проплыл мимо разгрузочной площадки и посмотрел на часы. Гарри опаздывал.

Лэньер добрался по канатам до помоста у третьего стыковочного узла. Трубоход и АВВП занимали его центр, словно театральные премьерши, ожидающие костюмеров.

Хайнеман без энтузиазма наблюдал за Гарри.

– Ты выглядишь усталым, – заметил он, протягивая блокнот. Лэньер вернул его, даже не взглянув и не сказав ни слова. – Скоро превратишься в привидение, появляющееся из камер – так, как сейчас.

– Ничего не поделаешь.

Хайнеман покачал головой и присвистнул.

– Что, черт побери, происходит внизу?

– Они готовы? – спросил Лэньер. Хайнеман кивнул и достал из поясной сумки коробку с блоками памяти.

– В настоящее время – да. На следующей неделе я отправляю их вдоль трубки. Если получу зеленый значок…

Лэньер достал из внутреннего кармана куртки зеленый значок и повертел его в руках, демонстрируя инженеру.

– Твой. Вторая степень. Отправляйся и выясняй все сам. Ты ведь такой нетерпеливый.

– Такова моя натура, – сказал Хайнеман, пристегивая значок к лацкану. – Как дела у девушки? Ей нужна помощь?

– Не знаю, – протянул Лэньер. – Она вполне довольна жизнью. – Он поднял брови и глубоко вздохнул. – Похоже, выживет. – Ему очень хотелось переменить тему. – У меня есть временные зеленые для твоего экипажа.

– Я собираюсь лететь один, – заявил Хайнеман. Он удивился, когда Лэньер просто кивнул, так как ожидал хоть какой-то реакции. – Кто пойдет со мной в пробный рейс?

– Я, если будет время.

– Ты не летал много лет.

Лэньер рассмеялся.

– Никто из нас так не летал. Кроме того, это не то умение, которое можно забыть. Ты должен бы знать.

Через площадку к ним плыла женщина-охранник. Лэньер взглянул в ее сторону, протянул руку и получил заклеенный конверт. Она скрылась, не обменявшись с ним ни словом.

– Ты ждал этого? – спросил Хайнеман.

– Да. – Он распечатал конверт, прочитал письмо и сунул его в карман, к значку Хайнемана. – Инструкции с Земли. Я проведу здесь еще несколько дней, потом улечу на следующем ОТМ. Ларри, выведи трубоход на исходную позицию, подготовь для испытательного полета, но больше ничего не делай, пока я не вернусь.

– Советник вызывает?

Лэньер похлопал рукой по карману.

– Начальство. Но я должен убедиться, что Васкес сможет решить задачу. – Он отправился к люку.

– Я буду ждать, – крикнул вслед Хайнеман.

Он смотрел на трубоход и АВВП горящими глазами.

Глава 8

Лэньер сопровождал Ленору Кэрролсон на грузовике в седьмую камеру. В туннеле Кэрролсон включила свет в кабине и вынула из футляра ящичек, который держала на коленях.

– Можете поставить электронщикам высший балл на этой неделе, – сказала она. – Патриция попросила их кое о чем, и они принесли мне это через двадцать четыре часа.

– Что это?

– Вы действительно хотите знать? Это может вас огорчить.

Гарри улыбнулся.

– Огорчаться – моя работа.

– Она попросила прибор для измерения локальных значений пи, постоянной Планка и гравитационной постоянной. Электронщики добавили к этому скорость света, отношение массы протона к массе электрона и время распада нейтрона. Не знаю, воспользуется ли она всем, но она это получила.

– Для меня это звучит слишком научно.

– Я спросила, как они ухитрились запрятать все в такой маленький ящичек. Они улыбнулись и сказали, что много лет строили оборонные спутники для ОКК и мультиметр по сравнению с ними – совсем не сложная штука. Они сумели обойтись без кое-каких излишеств. Не знаю, как это все работает, но оно работает. По крайней мере, кажется, что работает. Смотрите.

Она нажала кнопку, на которой была изображена греческая буква «пи». На светящемся дисплее появилась надпись: «3,141592645 стабильно».

– Это может сделать и мой калькулятор.

– Он не сообщит, если пи изменится.

– Так к какой статье это отнести?

– К науке, естественно. Неужели в вашей душе нет поэзии – вы все сводите к статьям?

– Это у меня в крови. Так или иначе, переведите его из науки в новую, специальную, статью. И назовите эту статью «Васкес». Расходы держите в секрете.

– Есть, сэр. – Кэрролсон спрятала мультиметр обратно в футляр, когда они выехали по пандусу под свет плазменной трубки. – На нее потребуются большие расходы?

– Не знаю. Я хочу отделить науку, которой занимаются в первых шести камерах, от всего, что делается здесь. Через несколько дней я возвращаюсь на Землю и потрачу часть времени на то, чтобы убедить сенаторов и конгрессменов выделить деньги. Это непростая задача.

– Сдерживаю свое любопытство, – сказала Кэрролсон. – Вы думаете, она справится?

Лэньер бросил на нее раздраженный взгляд.

– Только не надо об этом. Дайте ей все, что потребуется, относитесь к ней благожелательно, мягко направляйте, когда меня не будет. Она прекрасно со всем справится.

– Потому что так говорит Советник?

Лэньер остановил машину возле палатки.

– Они с Фарли, кажется, неплохо ладят. Если какие-то важные дела отвлекут вас, что, если, опеку над ней возьмет на себя Карен? Ничего что она китаянка.

– Я не вижу здесь никаких проблем.

– Я тоже. Однако в библиотеки и обратно будете возить Васкес вы в сопровождении военных, а не Фарли. Это мое единственное условие.

– Прекрасно. Теперь о некоторых действительно больных вопросах, – сказала Кэрролсон.

– Что именно?

– Русские начинают требовать увеличения их группы. Если они этого добьются, мои источники сообщают мне, что того же могут потребовать и китайцы. Нормальная реакция. Они тоже будут жаловаться и не захотят, чтобы их считал более легковерными, чем русских.

– Черт возьми, Фарли кормит их сказками о седьмой камере уже много месяцев. Их это не удовлетворяет?

– Нет. Русские тоже знают основное.

– К черту их всех, – проворчал Лэньер. – На том и закончим.

– Замечательно, – улыбнулась Кэрролсон.

– Следите только, чтобы Патриция не разговаривала с кем не положено.

– Понятно.

– Включая вас.

Кэрролсон прикусила губу, перекрестилась и пылко тряхнула головой.

– Лучше умереть. Серьезно, неужели я не заслужила повышения?

– Надеюсь привезти его с собой. Я буду говорить с Хоффман. Терпение.

– Значит, терпение, – повторила она.

Лэньер бросил на нее суровый взгляд, потом широко улыбнулся и, протянув руку, коснулся ее плеча.

– Это наш пароль. Спасибо.

– De nada, босс.

Когда Кэрролсон и Лэньер вышли из машины, к ним подошел Ву.

– Возвращается экспедиция ко второму кругу, – сообщил он. – Они примерно в шестидесяти километрах отсюда. Служба безопасности держит с ними связь, и сообщения передаются сюда.

– Хорошо, – сказал Лэньер. – Готовимся к встрече.

Вторая экспедиция состояла из двадцати шести человек на четырех грузовиках. Сидя на опушке карликового леса, Патриция наблюдала за столбом пыли, поднятой приближающимися машинами. Она взяла блокнот и процессор и направилась назад к лагерю.

Из туннеля шестой камеры появились еще две машины и, с грохотом спутившись с пандуса, остановились возле палатки. Из одной вышел Беренсон, командир германских сил безопасности, в настоящее время отвечающий за безопасность в седьмой камере, из другой – Римская и Роберт Смит. Римская приветственно кивнул Патриции, проходя мимо. «Настроение у него улучшилось», – подумала она.

Из тени палатки появились Лэньер и Кэрролсон.

– Как далеко они продвинулись? – спросила Патриция у Лэньера.

– Девятьсот пятьдесят три километра – половина емкости батарей. – Он протянул ей прибор в фетровом футляре. – Мультиметр. Мы включили его в список оборудования, и теперь он ваш. Будьте с ним осторожны. Электронщики не смогут быстро сделать еще такой же.

– Спасибо. Патриция вынула прибор и сложенный листок с инструкцией. Ленора заглянула ей через плечо.

– Радиус действия – около десяти сантиметров, – заметила она. – Весьма локальный.

Римская подошел к ним сзади и откашлялся.

– Мисс Васкес.

– Да, сэр?

«Старые привычки умирают с трудом…»

– Как вам нравится проблема?

– Изумительно, – спокойно сказала она. – Потребуется время, чтобы ее решить, если ее вообще можно решить.

– Конечно, – согласился Римская. – Я полагаю, вы знакомы с нашими гипотезами?

– Да. Они могут помочь.

Они уже помогли, однако Патриция не хотела заострять на этом внимание.

– Хорошо. Вы были у сингулярности?

Она кивнула.

– Жаль, что тогда у меня не было мультиметра.

Девушка протянула ученому прибор, и он тщательно изучил его, качая головой.

– Отличная идея. Я вижу, вы делаете успехи. Значительно большие, чем я. Так и должно быть. Есть здесь один джентльмен, который, быть может, окажет вам помощь. Такахаси – заместитель начальника экспедиции, очень опытный теоретик. Полагаю, вы читали некоторые наши совместные статьи.

– Да. Очень интересно.

Римская посмотрел на нее строгим взглядом – секунд пять или десять, отчего ей стало неуютно – потом кивнул.

– Мне нужно поговорить с Фарли, – бросил он, уходя.

Экспедиционные машины остановились в двадцати метрах от лагеря. Лэньер пошел им навстречу. Кэрролсон задержалась около Патриции.

– Это самое большое расстояние, на которое мы смогли углубиться в коридор, – сказала она. – Судя по тому, что они сообщали по радио, им не слишком много удалось найти.

Возвращение проходило буднично. Из машин никто не вышел; одна за другой, по указаниям Лэньера, они проезжали мимо лагеря и поднимались по пандусу в туннель, исчезая в шестой камере.

Лэньер вернулся с тремя блоками памяти. Он дал по одному Леноре и Патриции, спрятав третий в карман.

– Отчет экспедиции, неотредактированный, – объяснил Гарри. – Ничего особо впечатляющего, судя по словам Такахаси, кроме…

Он обернулся, бросив взгляд на коридор.

– Да? – поторопила его Кэрролсон.

– Второй круг – не просто плавающие башни. Под ними есть отверстия, напоминающие своего рода колодцы. Им не удалось выяснить, куда ведут эти колодцы, но они определенно открыты.

– Значит, в коридоре есть дырки, – решила Кэрролсон. – Ладно, Патриция, пришло время спланировать поездку к первому кругу. Когда вы предполагаете освободиться?

Патриция вздохнула и покачала головой.

– В любое время. Я могу работать везде, где бы ни находилась.

– Сделаете это послезавтра, – подсказал Лэньер. – Нам с Патрицией нужно побывать в библиотеке. – Он незаметно сделал знак Кэрролсон, та извинилась и, еще раз обернувшись, ушла в палатку.

– Вторая часть посвящения начнется в следующую смену, – добавил он. – Самая трудная из всех. Вы готовы?

– Не знаю, – Патриция почувствовала, как что-то сжимается в груди. – Я должна быть готова. Пока что мне удалось остаться в живых.

– Хорошо. Встречаемся у пандуса через двенадцать часов.

Глава 9

С тех пор как пять веков назад был построен Аксис, он переместился вдоль коридора на миллион километров. Ольми и франт преодолели это расстояние меньше чем за неделю, летя на своем аппарате по вытянутой спирали вокруг плазменной трубки.

За всю историю Пушинки и Пути никто и никогда не проникал в астероид снаружи.

Ольми и франт наблюдали за новыми обитателями Пушинки две недели и многое узнали. Несомненно, это были люди, и даже сам Корженовский не мог предположить того, что знал теперь Ольми.

Пушинка совершила полный круг. Гешели предупреждали о возможном смещении, но никто не мог знать, каким оно будет и каковы будут результаты.

Завершив исполнение своих основных обязанностей перед Нексусом, Ольми отключил регистраторы данных и вернулся в в третью камеру, в свой старый дом. Цилиндрическое многоквартирное здание, где жила когда-то его семья-триада и где он провел в детстве два года, стояло на самом краю Пушинки-города, не более чем в километре от северного купола. Когда-то в здании жило двадцать тысяч обитателей, главным образом, гешелей – техников и ученых, занятых в Проекте шестой камеры. Затем оно служило временным пристанищем для сотен ортодоксальных надеритов, изгнанных из Александрии. Сейчас дом, конечно, пустовал; не было никаких признаков и того, что его посещали новые обитатели астероида.

Ольми пересек вестибюль и, остановшись возле охранного автомата, несколько озадаченный, чуть прищурился. Он повернулся к широкому иллюзартовому окну и заметил во дворе франта, терпеливо сидящего на пустом пьедестале световой скульптуры. Через окно казалось, что франт расположился в роскошном земном саду, на фоне пылающего заката.»Франт бы это оценил», – подумал Ольми.

Он обратился к автомату на графоречи и получил доверительный ответ: его квартира заблокирована так же, как и все в здании. Ни одну нельзя занять или даже увидеть, пока нынешний запрет не будет отменен.

Этот приказ отдали после того, как последняя семья надеритов была вывезена из города. Открыты были лишь общественные здания – для оставшихся ученых, которые завершали исследования. Люди Земли уже начали пользоваться некоторыми из этих зданий, главным образом – городской библиотекой Пушинки.

Он ввел в автомат закодированную пиктограмму Нексуса и сказал:

– Я имею полномочия временно отменить запрет.

– Полномочия подтверждены, – ответил автомат.

– Открой и обставь квартиру семь девять семь пять.

– Какую обстановку вы желаете?

– Такую, какая была при триаде Ольми-Секора-Лира.

– Вы из этой семьи? – вежливо поинтересовался автомат.

– Да.

– Поиск. Обстановка завершена. Вы можете подняться.

Ольми поднялся на лифте. В круглом облачно-сером проходе, двигаясь в нескольких дюймах над полом, он испытывал незнакомое и неприятное эмоциональное напряжение – возрадилась оставшаяся далеко в прошлом боль утраты юношеских надежд, разрушенных политической необходимостью.

Он прожил столь долгую жизнь, что, казалось, в его память содержались мысли и ощущения многих людей. Но один набор ощущений все же преобладал над другими, и одно честолюбивое стремление оставалось превыше всего. В течение веков он работал в интересах правящих гешелей и надеритов, никогда не пользуясь особым расположением со стороны начальства.

Красный светящийся номер его квартиры в нижней части круглой двери был единственным светящимся номером в коридоре. Он вошел и какое-то время стоял среди знакомой с детства обстановки, испытывая легкую ностальгию. Мебель и интерьер отражали естественное желание отца воспроизвести их жилище в Александрии, которое пришлось покинуть. Они провели здесь два года, ожидая решения их судьбы, прежде чем семья смогла перебраться в только что построенный Аксис.

Они были последней семьей, жившей здесь, и у Ольми имелась масса возможностей, исследовать память здания и поупражняться в программировании. Уже в детстве проявилась его склонность к технике, что пугало родителей – ортодоксальных надеритов. И то, что он обнаружил почти случайно в памяти здания пять веков назад, изменило всю его жизнь…

Он сел в голубое кресло отца перед квартирным блоком данных. Эти блоки сейчас уже устарели и в Аксисе воспринимались лишь как очаровательные старинные безделушки, но ребенком Ольми провел многие часы перед этим устройством и нашел его удобным для работы. Изображая свои собственные кодированные пиктограммы, он активировал блок и открыл специальный канал, ведущий к памяти здания. Когда-то память служила нуждам тысяч пользователей, сохраняя их записи и играя роль хранилища для миллионов возможных вариантов обстановки. Сейчас она была фактически пуста; у Ольми создалось впечатление, что он плывет в обширной темной пустоте.

Он изобразил номер стека и регистра и ждал, когда появятся закодированные вопросы. На каждый из них он отвечал точно и правильно.

В пустоте появилось нечто – фрагментарное, мучительно неполное, но даже при этом могущественное и узнаваемое.

– Сер Инженер, – проговорил Ольми.

«Друг мой.» Мысленный голос был ровным и сильным, хотя и беззвучным. Даже сейчас он отчетливо ощущал личность и присутствие Конрада Корженовского.

– Мы вернулись домой.

«Да? Как давно вы в последний раз говорили со мной?»

– Пятьсот лет назад.

«Я все еще мертв?..»

– Да, – мягко сказал Ольми. – Теперь послушайте. Есть многое, о чем вы должны узнать. Мы вернулись домой, но мы не одни. На Пушинке появились новые обитатели. Пришло время вам отправиться со мной…

Глава 10

Патриция Васкес и Лэньер, пройдя через ворота в ограждении и посты службы безопасности, вошли в библиотеку второй камеры, пересекли пустой вестибюль и, поднявшись по лестнице на четвертый этаж, оказались в читальном зале с темными кабинами. Лэньер усадил Патрицию и отправился к стеллажам, оставив ее одну; она снова ощутила странный холодок, ту мрачную атмосферу, которая, казалось, была присуща лишь библиотеке. Когда Гарри вернулся, в руках у него были четыре толстых книги.

– Это одни из последних книг, изданных для массового распространения, прежде чем все информационные службы были заморожены. Не на Камне, а на Земле. Их Земле. Полагаю, вы уже догадались, что это за библиотека.

– Библиотека-музей.

– Правильно. Старинная библиотека, приспособленная для тех, кто имеет старинные привычки, верно? Попав в библиотеку третьей камеры, вы познакомитесь с информационными системами камнежителей.

Он протянул первый том, изданный в том же стиле, что и Марк Твен, но в более тяжелом переплете и на толстом прочном пластике. На корешке стояло: Абрахам Деймон Фармер «Краткая история Гибели». Патриция открыла страницу с выходными данными и посмотрела на год издания.

– 2135 год. По нашему календарю?

– Да.

– Там говорится о Малой Гибели? – с надеждой спросила Патриция.

– Нет.

– Значит, это что-то другое, – пробормотала она, читая хронологию в начале первой главы. – Декабрь 1993 – май 2005. – Она закрыла книгу. – Прежде чем читать дальше, я хочу задать вопрос.

– Задавайте.

Гарри ждал, но на то, чтобы сформулировать мысль, ей потребовалось некоторое время.

– Это исторические книги о некоем будущем, не обязательно о нашем собственном, так?

– Да.

– Но если эта хронология… верна, соответствует действительности… если это может быть нашим будущим… тогда меньше чем через месяц должна произойти катастрофа?

Он кивнул.

– Предполагается, что я должна ее предотвратить? Как? Что, черт возьми, я могу сделать?

– Я не знаю, что может сделать кто-либо из нас. Мы уже работаем в этом направлении. Если… большое если… это вообще должно произойти. В любом случае, когда вы будете читать эти книги, для вас должно быть очевидно, что Вселенная Камня отличается от нашей, по крайней мере, в одном, очень существенном отношении.

– А именно?..

– В их прошлом никакой гигантский космический корабль-астероид в окрестностях Земли и Луны не появлялся.

– Это может иметь какое-то значение?

– Я думаю, что да, а вы?

Патриция перевернула страницу.

– Сколько у меня времени?

– Завтра я улетаю на Землю. Вы поедете к первому кругу днем позже.

– Два дня.

Он кивнул.

– Я останусь здесь?

– Если вас это устроит. За стеллажами есть помещение, оборудованное для сна, с запасом продуктов и переносной печкой. Охрана будет заходить к вам каждые несколько часов. Вы не должны говорить никому из них о том, что читаете. Но если вы почувствуете недомогание, немедленно дайте знать. Недомогание любого рода. Даже если у вас просто заболит живот. Понятно?

– Да.

– Пока я останусь здесь с вами. – Он мягко сжал ее руку. – Часа через два отдохнем вместе, хорошо?

– Ладно, – согласилась Патриция.

Она наблюдала, как Лэньер расположился в кабинке, достал из кармана электронный блокнот и начал что-то печатать.

Патриция перевернула первую страницу и начала читать, но не подряд. Вместо этого она перескакивала от середины книги к началу, затем к концу – в поисках страниц, где излагались главные события или делались выводы.

Страница 15.

«В конце 1980-х годов Советскому Союзу и его сателлитам стало ясно, что западный мир побеждает – или должен вскоре победить – в войне технологий и, соответственно, идеологий, как на Земле, так и в космосе с непредсказуемыми последствиями для будущего их народов и их системы. Рассматривалось несколько путей преодоления технологического отставания, однако ни один из них не выглядел практически осуществимым. В конце 1980-х, с развертыванием первых американских оборонных систем космического базирования, Советы начали тратить все больше сил на добывание технологических секретов путем шпионажа и импорта товаров, на которые было наложено эбарго – компьютеров и другого высокотехнологичного оборудования, – но вскоре оказалось, что этого недостаточно. В 1991 году выяснилось, что советские оборонные системы космического базирования хуже с точки зрения конструкции и возможностей, и советскому руководству стало очевидно, что то, что предсказывалось уже многие годы, фактически свершилось: Советский Союз не может соревноваться со свободным миром в области технологий.

Большинство советских компьютерных систем было централизовано; персональные компьютеры запрещались (за небольшими исключениями – в частности, эксперимент «Агат»), а законы ужесточались. Молодые советские граждане не могли сравниться в технологической изобретательности со своими коллегами из Западного блока. Советский Союз вскоре должен был задохнуться под гнетом собственной тирании, оставаясь нацией двадцатого (или девятнадцатого) века в мире века двадцать первого. У них не оставалось иного выхода, кроме как попытаться совершить, пользуясь спортивной терминологией, «финишный рывок». Нужно было испытать смелость и решимость народов Западного блока. Если бы Советы потерпели неудачу, к концу века они оказались бы намного слабее своих соперников. Малая Гибель была неизбежна».

Патриция глубоко вздохнула. Ей не приходилось читать отчетов о Малой Гибели, сделанных со столь отдаленной – в историческом плане – перспективы. Она помнила те кошмарные дни, когда была еще девочкой пережила невероятное напряжение и страх, а потом увидела последствия по телевизору. С тех пор она научилась владеть собой, но эти холодные критические рассуждения – в столь авторитетном окружении – вновь вернули прежние страхи.

Страница 20.

«В сравнении с этим Малая Гибель 1993 года была обычным конфликтом на низком технологическом уровне. Вызвавшая замешательство и ужас, она привела к лицемерному международному соглашению, напоминающему притворные обещания маленьких детей. В страхе перед собственным оружием во время этого первого конфликта Западный блок и Советы постоянно сдерживали свои силы, основываясь на тактике и технологии прошлых десятилетий. Когда в дело пошло ядерное оружие – а командование отдавало себе отчет в том, что это должно случиться, – оборонные системы космического базирования, еще новые и неиспытанные, оказались весьма эффективными. Однако они не могли предотвратить запуск трех ракет с подводных лодок, уничтоживших Атланту, Брайтон и часть побережья Британии. Русские не смогли защитить Киев. Обмен ядерными ударами был ограничен: Советы и Запад капитулировали почти одновременно. Но репетиция состоялась, и Советы вышли из нее с меньшими потерями, чем их противники. Они лишь приобрели роковую уверенность в том, что не могут быть побеждены ни при каких обстоятельствах и история не в состоянии ликвидировать их ставшую анахронизмом систему.

Гибель, когда она наступила, была полностью честной и открытой. Каждое оружие использовалось так, как его и предполагалось использовать. Казалось, никто не сожалел о последствиях».

Страница 35.

«В ретроспективе кажется вполне логичным, что если оружие изобретено, оно должно быть использовано. Но мы забываем о слепоте и бестолковости конца двадцатого и начала двадцать первого века, когда наиболее разрушительное оружие рассматривалось как защитная стена и когда ужас Армагеддона считался сдерживающим средством, на которое не пошло бы ни одно разумное общество. Но народы не были разумными – рациональными, сдержанными, бдительными, но не разумными. Арсенал каждого народа включал в себя мощное недоверие и даже ненависть…»

Страница 3.

«Малая Гибель унесла четыре миллиона жизней, большей частью, в Западной Европе и Англии. Число жертв Гибели исчисляется примерно двумя с половиной миллиардами, но даже в отношении этого количества нельзя быть уверенным, поскольку когда подсчет трупов был «завершен», возможно, уже разложилось столько же тел, сколько было сосчитано. И, конечно, значительно большее число людей могло полностью испариться».

Патриция протерла глаза.

– Ужасно, – пробормотала она.

– Можете сделать перерыв, если хотите, – заботливо предложил Лэньер.

– Нет… еще нет. – Она продолжала листать страницы вперед и назад…

Страница 345.

«Подводя итоги, можно сказать, что морские бои оказались чудовищной шуткой технологии. При Малой Гибели подводные лодки преследовались (и в некоторых случаях потоплялись) вплоть до самой капитуляции и даже после нее, но крупные флоты вели лишь перестрелку. Во время основного конфликта, как только война развернулась по-настоящему, примерно через два часа после первых враждебных акций, флоты Востока и Запада оказались под огнем. В Персидском заливе, на северо-западе Тихого океана, в Северной Атлантике и Средиземном море (Ливия предоставила Советам морскую базу в 1997 году) сражения были жестокими и короткими. Победителей было немного. Морские сражения во время Гибели продолжались, в среднем, полчаса, а многие не заняли и пяти минут. В первый день, пока шла стратегическая разведка, перед широкомасштабной эскалацией военных действий, флоты Восточного и Западного блоков уничтожили друг друга. Это были последние крупные военно-морские силы, и их радиоактивные остатки все еще загрязняют воду 130 лет спустя».

Страница 400.

«Своеобразным феноменом второй половины двадцатого века было увеличение количества «отшельников». Эти люди – обычно группами в пятьдесят человек и меньше – заявляли свои права на изолированные территории в ожидании крупномасштабной катастрофы, которая уничтожит цивилизацию и приведет к анархии. С запасами пищи, оружием, «стремлением выжить» – желанием изолировать себя как морально, так и физически, – они воплощали худшие черты того, что Орсон Хэмилл назвал «консервативной болезнью двадцатого века». Здесь нет места для анализа причин болезни, когда личное здоровье и выживание ставились выше всех моральных соображений и когда способность к уничтожению превышала всякое душевное благородство, но об этом можно говорить лишь с грустной иронией.

«Отшельники» были правы – и неправы. Катастрофа наступила, и большая часть мира была уничтожена, но даже во время последовавшей за этим Долгой Зимы цивилизация не погрузилась в анархию. В действительности уже через год появились сплоченные сообщества. Жизнь каждого стала почти единственной ценностью – а все, пережившие Гибель, стали товарищами. Любовь и поддержка со стороны соседствующих групп играли существенную роль, поскольку никакая отдельная группа не имела средств и сил для того, чтобы долго прожить без посторонней помощи. Анклавы «отшельников» – вооруженные и опасно безразличные к тому, каким образом они защищают себя и кого убивают – вскоре стали объектами ненависти и страха, единственным исключением из нового понимания братства.