Текст книги "Правда жизни"

8

– Чума какая-то, – сказал Том. – Чума.

Чума. Фермер Том Тафнолл был из тех сельских жителей, что употребляют слово «чума», имея в виду, что корова не спешит отелиться или что бык свернул себе шею, когда покрывал телку. Оно применялось для обозначения необычных, странных, сложных, опасных, непонятных и редких явлений. Но главным образом это слово произносилось затем, чтобы пресечь все бесполезные попытки объяснить непостижимое. Часто, сказав «чума», он поднимал взгляд к той точке горизонта, где серое небо сходилось с красновато-коричневой землей Уорикшира, какую-то долю секунды прислушивался и возвращался к работе.

На этот раз он снова занялся своим трактором. Отвалилась сцепная ось для прицепа, и он делал новую из огромного стержня и так надоевшего ему металлолома, усеявшего его поля. Кэсси и Юна, в платках и высоких сапогах, стояли во дворе и смотрели на него. Фрэнк то забегал в сенной сарай, то выбегал из него, гоняясь среди стогов за котятами.

– Точно? – спросила Юна.

– Дифтерия, – уверенно сказала Кэсси. – А врач думал, у нее грипп.

– Ветеринар сраный, – ругнулась Юна.

– А теперь и тетя Меган слегла, очень плохая. Хорошо еще, мама к ней близко не подходила – говорит, из-за этого нас с Фрэнком дома оставила. Правда, мне тогда ничего не сказала. Но я-то знаю – к ней в тот день опять в дверь стучались, по лицу ее видно было.

– Тут-тук, – сказал Фрэнк, раскачиваясь на двери сарая.

Вскрытие показало, что двоюродная тетушка Берта действительно умерла от дифтерии – не прошло и дня после того, как Марта, скрепя сердце, навестила ее; и хотя вслух ничего не говорилось, Кэсси и другие дочери поняли, почему в тот день мать не взяла Кэсси и Фрэнка с собой. Они все знали о гостях, время от времени стучавшихся и наведывавшихся к Марте, и с почтением относились к неясным пророчествам и предупреждениям, которые они приносили. Сам факт сестрами не оспаривался.

Том тоже был в курсе. Все мужчины понимали, что, женившись на одной из девиц Вайн, они вступали в какую-то тайнственную игру теней. Вон оно как вышло. Теперь Меган заболела, а Марта, Кэсси и Фрэнк здоровы.

– Чума, – подытожил свои раздумья Том. – Ну-ка, кто-нибудь, подержите тот конец, а я тут молотком долбану.

Юна ухватилась за железяку, Том взмахнул молотом, и от мощного удара металл задрожал, так что Юна выпустила конец стержня из рук. Откуда-то сверху донеслось хихиканье. Все оглянулись. Фрэнк умудрился вскарабкаться на самый верх восемнадцатифутового стога.

– Ё-моё, как ты туда забрался? – крикнул Том.

Кэсси завизжала. Фрэнк снова захихикал.

Только Юна засмеялась и подставила руки, как будто хотела поймать Фрэнка.

Кэсси на ферме нравилось – первое время. Сначала все устроилось очень хорошо – они поселились с Фрэнком в одной комнате над старой маслобойней. Вместе ходили кормить уток и цыплят. Однажды Кэсси подняла Фрэнка среди ночи, чтобы показать, как телится корова. Правда, Кэсси выдержала это зрелище только до той минуты, пока Тому не пришлось вытаскивать теленка веревкой. Они щекотали свиней за ушами и дали имя каждой фризской корове из маленького стада, которое держал Том.

Но вот погода испортилась, дни стали короче, и Кэсси теперь вынуждена была сиднем сидеть в гостиной, которая время от времени наполнялась дымом из камина, если капризный ветер вдруг резко менял направление. После обеда Том, отупевший от долгих дневных трудов, сидел, устремив взор в очаг. Юна вязала или читала книгу. Кэсси ерзала, сучила руками, вертелась на стуле.

– Кэсси, да что это с тобой? – спрашивала Юна. – Не можешь минутку спокойно посидеть?

– Юна, а может, в паб сходим? Ты как-то говорила, тут паб есть. То ли «Красный лев», то ли «Голубая свинья», не помню.

– «Синий колокол». А кто с Фрэнком останется, если мы все в паб уйдем?

– Ой, не подумала. Ну, может, с тобой вдвоем сходим, а, Том? Что скажешь?

– Нет, я не пойду. Наработался, ноги как деревянные.

До «Синего колокола» было две мили, но от Кэсси так просто не отделаешься.

– Тогда пошли с тобой, Юна. А Том посидит, правда, Том?

– Две бабы гуляют! – всплеснула руками Юна. – Да за кого нас примут?!

– Ох, ну и зануда ты. И ты тоже. Зануды.

– Так и есть. Я душный и отсталый.

Юна засмеялась:

– Ох и душный – задохнуться можно. А отсталый-то – заскорузлый, одно слово. И доволен – как свинья в своем говне.

Кэсси встала и подошла к окну. Из темноты за стеклом на нее в упор смотрело ее отражение. Она постояла у окна, потом подошла к Тому и хлопнула его по животу.

– Гусь лапчатый! – Она потянула его за рубашку. – А ну, покажи пузо, не высыпало?

Том схватил ее за запястье.

– Отстань, дурочка! – засмеялся он.

Кэсси снова отошла к окну и топнула ногой.

– Короче, я пошла в паб!

Она схватила пальто и шарф, и не успели Том и Юна и слова сказать, как она уже была за порогом.

Хлопнула дверь.

– Мы ей разрешили? – спросил Том.

– А куда деваться? – пожала плечами Юна.

– Вот так оно и бывает?

– Ну да.

– С ней ничего не случится?

Юна втянула воздух сквозь зубы.

– Не случится.

– Бедняжка Фрэнк, – вздохнул Том.

На следующий день Том отвез Кэсси на своем грузовике к автобусной остановке, чтобы она уехала в Ковентри. Фрэнку сказали, что Кэсси немного побудет у бабушки, – он воспринял новость беззаботно, видимо, его совсем не тяготило, что он останется на ферме. Кэсси снабдили гостинцем для Марты – яйцами, молоком и цыпленком. До остановки ехали недолго и все время молчали.

Выбравшись из машины, Кэсси сказала:

– Не думай, что я вас с Юной не люблю.

– Знаю, – тихо сказал Том.

– Просто в деревне я, кажется, свихнуться могу. Прямо кожу с себя содрать хочется, понимаешь? Орать и топать ногами хочется.

– Деревня не всем подходит.

– Но это не потому, что я вас не люблю.

– Знаю, Кэсси, знаю. А теперь мне надо ехать. Работа ждет.

– Вы ведь присмотрите за моим парнишкой? Конечно, присмотрите. Пока, Том, пока!

Фрэнку понравилось жить на ферме. Ему не пришлось к ней долго привыкать. Он будто тут и вырос. Бывало, испачкается, ноги промочит. Не раз поскальзывался он на коровьих лепешках, а однажды Юна услышала его протяжный вопль, и ей пришлось вытаскивать его из пруда с утками. Но, как она и говорила, мыла и воды у них хватало.

Особенно воды. Ферма была удивительно мокрым местом. Вода лилась с неба, пузырилась по земле, стояла в прудах, струилась ключами, ручьями и речушками – в городе такого не увидишь. Из земли сочилось, по ней текло, ее затопляло. Почва говорила с Фрэнком языком воды, и его любимым местом был мостик через ручей. Правда, «мостик» звучит слишком громко для нескольких досок, вдавленных в берега отцом Тома в слякотные времена, чтобы можно было перейти с верхнего поля на нижнее. Глубина быстрого ручья достигала всего нескольких дюймов: неопасно – и Фрэнку разрешали там играть. Мостик со всех сторон густо зарос ежевикой и чертополохом. Фрэнк обнаружил, что можно пролезть под досками мостика и спрятаться там от всех, как в берлоге.

Можно было устраивать себе норы и логовища по всей ферме. Кругом стояли полуразрушенные конюшни, покосившиеся сараи, ржавела заброшенная техника, а у зеленой изгороди в поле у ручья валялись искореженные обломки немецкого бомбардировщика, разбившегося в ночь сокрушительного налета на Ковентри.

Как-то раз Юна попросила Фрэнка помочь ей ощипать цыпленка. Фрэнк был очень хорошим помощником – он внимательно наблюдал. Она хочет угостить его этим цыпленком, он ведь такой молодец. Звучало заманчиво, и Фрэнк пошел с Юной в курятник. Она поймала упитанного цыпленка. Тот пронзительно закудахтал, задрыгал ногами и забил крыльями – казалось, несмотря на свою куриную породу, он вот-вот взлетит. По дороге домой, зажав цыпленка под мышкой, она двумя руками свернула ему шею и сразу же посмотрела на Фрэнка.

Он на всю жизнь запомнил выражение ее лица в ту секунду. Цыплячья голова повисла. Фрэнк понимал, что Юна только что голыми руками прикончила живое существо, но она смотрела так, будто ничего такого не случилось. В ее взгляде не было жестокости. Наоборот, она глядела на Фрэнка очень ласково, даже с жалостью, как будто это ему сломали шею. Она вроде бы улыбнулась, а глаза ее сильно заблестели. Ему вдруг показалось, что она выросла, стала грозной и могучей, а мертвый цыпленок – это жертва, принесенная ее силе, трофей, который ей можно носить на поясе.

– Давай, Фрэнк, – сказала Юна и разрушила чары. – Займемся-ка перьями.

Фрэнк отнес немного перьев к мостику и пустил их поплавать в прозрачном ручье. Затем он решил украсить свою берлогу. Извиваясь, он вполз в сухое пространство под мостиком, полежал, прислушиваясь к собственному дыханию, и стал втыкать перья в земляную стену, поддерживающую доску над его головой. Перья то вставлялись легко, то их острие не могло проткнуть засохшую грязь. Фрэнк поскреб землю ногтями. И вдруг наткнулся на что-то твердое и блестящее.

Эта находка не только тенью легла на всю его жизнь – он долгие годы хранил ее в тайне.

9

Фрэнку жизнь на ферме была по душе – и он там пришелся ко двору. Казалось, все складывается даже слишком хорошо. Юне и Тому нравилось, что рядом бегает ребенок. Том сказал, что ферме мальчишка нужен так же, как ей нужна собака во дворе и петух на стогу сена. Мальчик довершал картину. Когда он прожил у них полгода, они перестали предохраняться – не сразу, но без споров.

Вот как Юна объявила новости мужу:

– Том, а что б ты сказал, коли узнал бы, что твоя жена стельная?

Семья Вайнов приветствовала это событие с радостью, хотя в то время у них был повод и для более мрачных дум. Пока на ферме все шло хорошо, в городе было не так безмятежно. Фрэнк не виделся с матерью несколько недель, потому что ее отправили в заведение под названием «Хэттон».

Об этом учреждении обычно говорили шепотом – в знак неодобрения, а не из-за слабости голоса. Еще «Хэттон» именовали «тем местом», «горой». Это был тоже как бы загородный дом – дурдом: психиатрическая больница, угнездившаяся на большом участке земли среди кустов рододендрона с голубыми и розовыми цветами. Кэсси поместили туда по рекомендации молодого врача. Марта отчаянно сопротивлялась, но состояние Кэсси все ухудшалось, и мать наконец согласилась.

Однажды в воскресенье Том и Юна заехали с Фрэнком в Ковентри за Мартой и направились к Кэсси в больницу. Они взяли с собой черного винограда из лавки Олив и бутылку «Лукозейда» [11]11
  «Лукозейд» – фирменное название витаминизированного напитка компании «Бичам».


[Закрыть], как будто Кэсси заболела желтухой или сломала ногу. Кэсси разрешили к ним выйти, потому что никому не хотелось, чтобы Фрэнк заходил в палату. Тем временем он, как зачарованный, следил за человеком, который вышагивал по больничной территории, то и дело замирая в виде изваяния, – «застывал» на несколько мгновений и двигался дальше, чтобы принять новую позу.

Кэсси все время плакала и много говорила.

– Домой хочу! – Она вытирала глаза маленьким носовым платочком и смотрела на Фрэнка, отпрянувшего к подолу Юны. – Вы не представляете себе, что это за место! Вы не знаете, что тут за народ. Слышали бы вы, что тут творится по ночам!

– Чш-ш, – успокаивала ее Марта. – Это ненадолго. Скоро тебе полегчает.

– Да мне уже полегчало! Лучше мне! Лучше! Две ночи назад было полнолуние. Вы знаете, каково это здесь? Знаешь, Том?

– Ну, ты мне расскажешь, наверно.

– Мам, забери меня отсюда! Тут куча девчонок не по делу сидит! Одну засадили за то всего-то, что она родила. Говорит, отняли у нее дите, а саму здесь заперли. Теперь лежит между двумя бабками – одна кожу у себя на руках жрет, а другая нассыт под себя и сидит!

– Кэсси, ты ведь выдумываешь, – не поверила Юна. – Ну, сочиняешь же, скажи?

Кэсси снова разразилась слезами.

Обратно все ехали угрюмые. Дома, перед их отъездом на ферму, Марта напоила Юну, Тома и Фрэнка чаем.

– Надули меня докторишки. Зря я ее туда отдала. Зря.

Юна была другого мнения:

– Мам, доктор сказал, что ей надо подлечиться. Как ты можешь с ним спорить? Доктор лучше знает, чем ты или я, разве не так?

– Да нет – плохо я с ней поступила.

– Ее всегда можно забрать, – проговорил Том, вгрызаясь в кусок кекса данди [12]12
  Кекс данди – большой круглый кекс с изюмом, цукатами, орехами и пряностями; первоначально выпекался в г. Данди (Шотландия).


[Закрыть]. – Только она ж снова шляться начнет.

– Не знаю, что хуже.

– Мам! – сказала Юна.

На следующей неделе они поехали к ней снова. На этот раз Кэсси вывезли к ним в кресле-коляске. Кэсси узнала их – и только. Их посещение не вызвало у нее никакого интереса. Юна отвернулась и поморщилась. Марта была потрясена. Она оставила Кэсси с родней и пошла искать врача. Первая медсестра, к которой она обратилась, отказалась помочь, сказав, что в это время ее никто не примет.

– Послушай, милочка, – ответила ей Марта, – ты едва ли старше, чем самая младшая из моих дочерей, а их семь человек, и из них никто еще ни разу мне не перечил. Если не хочешь к концу дня сама в палате валяться, то сейчас пойдешь и приведешь мне кого-нибудь – пускай мне ответят.

Медсестра вспыхнула, но пошла искать врача. Вернулась она с регистратором – пухленьким и румяным, как спелое яблоко, в очках, с рановато отвисшим подбородком. У него был грязный воротничок, а галстук-бабочка съехал на бок. Он сказал, что не он лечащий врач Кэсси, но сможет побеседовать с Мартой у себя в кабинете.

– Двадцать три года, – начал регистратор, листая карточку Кэсси. – Родила двоих здоровых детей.

– Это я знаю, – резко сказала Марта. Регистратор поднял на нее глаза.

– И в самом деле. Она находится у нас совсем недолго.

– Это я тоже знаю. А вот что мне хотелось бы узнать – так это почему у нее сегодня такой вид?

– А какой у нее, по вашему мнению, вид, миссис Вайн?

– По моему мнению? По моему мнению, у нее такой вид, как будто из нее всю душу вытрясли. Вот какой у нее вид. Как будто взяли и вынули из нее душу.

Регистратор внимательно изучал свои записи.

– Очевидно, она проходит у нас терапию ЭТ.

– А по-человечески сказать нельзя?

– Электрошоковую терапию. Мы пропускаем через ее мозг электрический ток умеренной силы. Чтобы помочь ей справиться с депрессией.

– С депрессией? Но ни о какой депрессии вообще речи не было!

– Верно, – поспешно поправился регистратор – Иногда мы прибегаем к электрошоку при лечении шизофрении.

– Об этом тоже не было речи.

– Я не говорю, что…

– А что вы тогда говорите?

– Миссис Вайн, вашу дочь лечу не я, но мы ей подобрали лучшую терапию из того, что возможно.

– Что-то непохоже. Непохоже, что от этого тока, который вы через нее пропускаете, ей стало лучше, а? Вы ее видели? Видели? У нее глаза потухли.

Регистратор поднял пухлую руку, пытаясь остановить ее:

– Я говорю с вами откровенно, миссис Вайн, прошу и вас быть со мной честной.

– А я и так никогда не вру.

– Уверен, что это так. Поэтому, может быть, вы сможете ответить мне: страдал ли кто-либо в вашей семье психическими расстройствами?

Марта долго молчала и наконец ответила:

– Насколько я знаю, никого у нас в психушку не упекали.

– Но я вас не об этом спросил.

Марта снова задумалась.

– А к чему вы об этом спрашиваете?

– Миссис Вайн, у вашей дочери время от времени возникает состояние… некоторого возбуждения. Ее нельзя остановить, и она сама не может остановиться. Мы стараемся ей помочь, вы знаете это. А кроме того, она разговаривает со своим отцом. Знаете, мой коллега очень верит в благотворное воздействие ЭТ.

– Очень верит! Признайтесь – вы ведь и сами не знаете, что делаете, правда?

– Миссис Вайн…

– Ах вы говнюки позорные! Нечисть! Да вы же тут, срань такая, опыты ставите!

Она поднялась.

– Миссис Вайн…

– Передайте своему коллеге: попадется мне на глаза – кишки из него выпущу и на шею намотаю! Понял?

Марта вылетела из кабинета регистратора, пробежала по коридору мимо медсестры, на которую перед тем накричала, и наконец оказалась под лучами весеннего солнца.

– Вези ее в этой штуке! – приказала она Тому. – Забираем Кэсси домой!

– А разве нам можно? – удивилась Юна.

– Нужно, черт возьми. Пошли, Фрэнк, веселее.

– А вещи забрать? – спросил Том, толкая перед собой кресло на колесах с Кэсси и направляясь к грузовику.

Но Марте было сейчас наплевать на пожитки Кэсси. Беглецы покинули холеные земли «Хэттона»; Том катил в кресле Кэсси – в халате, с распустившимися черными волосами. За ними, пытаясь не отставать, семенил Фрэнк, которого чуть ли не волоком тащила тетя Юна. Впереди, обогнав всех, несмотря на то что опиралась на палку, бежала Марта Вайн.

Никогда больше ее дети не попадут в дурдом «Хэттон».

10

Фрэнк заметил, что часто, как только их пути во дворе пересекались, Том останавливал жену, клал руку ей на живот и целовал ее. Тем временем Юна старалась, чтобы Фрэнк увидел разгадку тайны в движущейся почве, колючей соломе, воде. Пахучий пруд кишел многочисленным лягушачьим потомством; кролики, как фокусники, вдруг извлекали откуда-то других кроликов; из-под скорлупы вылуплялись цыплята; мычали и телились коровы. Даже из навозной кучи вырастал чертополох и какие-то бледно-синие цветы с желтыми корзинками. И так без конца. Каждый закопченный уголок и каждая сырая щель на дворе фермы непрерывно плодоносили.

И у Юны живот округлился. Если ее вдруг настигала малая нужда, она садилась на корточки и мочилась на солому в амбаре или у кроличьей клетки. Встретив взгляд Фрэнка, Юна улыбалась ему, не прекращая поливать сено, затем натягивала панталоны и возвращалась к своим трудам. Когда Фрэнку хотелось писать, он, подражая ей, тоже садился на корточки над соломой.

– Парень, бросай ты это дело! – ухмыльнулся однажды Том, увидев, как тот присел. – Слишком долго ты среди девчонок жил! Давай-ка сюда!

Том расстегнул ширинку, вынул увесистый бледный член и стал энергично мочиться на солому.

– Ничего, мы тебя научим писать как надо, научим!

Том мочился, как бык. Фрэнк смотрел, как его струя, пузырясь, лужей разливается по грязи, а с соломы поднимается пар. Он встал, вперевалку подошел к Тому и, бок о бок с ним, взял свой краник рукой и обнаружил, что еще не поздно присоединиться.

– Вот это правильно, Фрэнк! Бог дал мальчонкам, чего не дал девчонкам. И нечего сидеть, жопу морозить!

– Ты чего там парню рассказываешь? – спросила Юна.

– А теперь, Фрэнк, быстро убирай. Нечего девчонкам смотреть, правда?

Тщательно делая все, как дядя, Фрэнк застегнулся.

– Дядя Том, а ничего, что мы землю грязним?

– Ну, ты даешь! А, по-твоему, у нас что под ногами? Навоз да дохлятина всякая, сынок, помет да труха. А если бы этого не было, то земля была бы чистая и ничего бы не росло, а если бы ничего не росло, хороший был бы я фермер, нечего сказать. А если у меня дела не пойдут, как я куплю тебе велик на Рождество?

Том пообещал Фрэнку трехколесный велосипед, который был им не очень-то по карману. Юна была против, но Том сказал, что хочет, чтоб на Рождество все радовались. Да и потом, до праздника еще несколько недель, людям пока есть и о чем другом поговорить. Взять хотя бы голую леди на коне.

В конце октября того года Юна и Том взяли Фрэнка на торжественное открытие новой статуи Леди Годивы на Бродгейте. Бити и Бернард приехали в город и пошли с ними. Считалось, что Кэсси все еще лучше лишний раз не перевозбуждаться, и ее с собой не взяли.

Поскольку Ковентри недавно осчастливило своим посещением королевское семейство, отцам города пришлось поискать человека соответствующего калибра, который мог бы провести почетную церемонию. Обратились к американскому послу. Посол был в тот день занят и предложил себе на замену свою жену. И вот леди, которую сотни школьников, наблюдавших это событие, знали лишь как Супругу Американского Посла, сдернула с конной статуи звездно-полосатый американский флаг и британский «Юнион-Джек», и перед всем Ковентри – тут был и стар и млад – предстала волнующая нагота.

После открытия памятника пили чай у Марты. И хотя Олив и Уильяма не звали, как и Супругу Американского Посла, они тоже пришли. И сестры-близнецы наведались, у которых, между прочим, было что сказать о статуе – они о ней много чего слышали. И только Аида с Гордоном не пришли, сославшись на его геморрой. Кэсси, которая дулась из-за того, что ее не взяли с собой на открытие, уединилась в комнате за закрытой дверью. Марта посоветовала не трогать ее, мол, сама скоро выйдет.

– Просто мерзость какая-то, – высказала свое мнение Эвелин, беря у Юны сэндвич с ветчиной.

– Идет человек на работу – а тут такое стоит! – согласилась Ина. – Да еще в центре города.

Некоторых жителей Ковентри пышногрудая нагота только что открытой статуи застала врасплох.

– Но, Ина, ведь таково предание, – вступилась Бити. – Леди Годива [13]13
  Леди Годива – покровительница Ковентри, в 1040 г. избавила горожан от непосильных налогов, согласившись обнаженной проехать по городу на коне. Героиня поэмы Теннисона (1842).


[Закрыть] сняла одежду и голой верхом проехала по городу. А ты какую бы статую хотела?

– Никакой не надо, – сказала Эвелин.

– Ну хоть бы не совсем голая, – рассуждала Ина. – А то все видно.

– Совсем все? – поинтересовался Уильям.

– Уильям, почем у тебя в лавке дыни? – спросил Том.

Юна ткнула его в ребра.

– Вообще-то, статуя красивая.

– Достойный памятник, – торжественно произнес Бернард.

– Мерзость, – повторила Эвелин и с явным отвращением проглотила кусочек сэндвича с ветчиной.

Бити, поступив в Рескин-колледж, теперь чаше раздражалась на старших сестер.

– Как можно сделать статую обнаженной женщины в одежде?

Уильям сменил тему:

– Я вижу, из этой вашей затеи с пешеходной зоной черт-те что получилось, – обратился он к Бернарду подмигнув Тому, чтобы тот его поддержал.

– Это не моя затея, Уильям. И все там еще получится. Просто доверие к делу подорвали алчные члены Совета. Подкупы, взятки. Местные политики гонятся за наживой, кормят дружков в строительных компаниях, вот в чем беда. Дельцы продажные.

– Много ты о дельцах знаешь.

– Мы знаем, почему они провели эту чертову дорогу через пешеходную зону! – вскипела Бити.

– Знаем, – сказал Уильям. – Чтобы полки в магазинах пустыми не стояли!

Он легонько толкнул Тома туфлей по ноге и, улыбаясь, переводил взгляд с одного лица на другое.

– Об этом тот, кто там миллион заработал, и не думал, – ответил Бернард и, причмокивая, отпил из чашки.

Пока шел этот разговор, из соседней комнаты все громче и громче слышался голос Кэсси. Дверь из кухни в зал была закрыта.

– Мам, – сказала Юна. – С кем это там Кэсси разговаривает?

– С отцом вашим, – ответила Марта.

После этих слов все разговоры о пешеходных торговых зонах, деловых кругах и продажных политиках смолкли. Часы над головой Марты торжественно тикали. В камине сдвинулось полено.

– Могли бы какую-нибудь мантию ей на плечи накинуть, – сказала Ина. – Или хоть шарфик.

Может, есть какое-нибудь учреждение, говорила Кэсси отцу, куда можно написать? Какое-нибудь место в Ковентри, куда можно пойти и предложить себя? Должно быть. Должен быть какой-нибудь зал. Например, в Сент-Мэриз-Холле или в том, что от него осталось. Девушки могли бы приходить туда, раздеваться и показывать свою красоту. Там должны быть витражи, блестящая от полировки и пахнущая воском старая мебель, огромные бархатные шторы и драпировки, ярко-красные, алые, знаешь, как кровь. Туда все незамужние девушки города могли бы приходить в один из дней года, и это был бы День Годивы. И ты бы шла по плюшевым коврам с таким глубоким ворсом, будто идешь вброд по теплой воде, и тебя выбирают. Вот так надо это устроить. Такое место, чтоб я туда могла пойти и сказать, что в этом году буду Леди Годивой.

Но кто будет выбирать? Да, выбирать будут парни – семеро молодцов, кровь с молоком, они должны сидеть, тоже голые, сидеть и бровью не повести, кто им больше нравится, а девушки будут медленно проходить перед ними, и первая девушка, на которую у всех семерых сразу встанет, – это будет она, такой и будет знак. Вот так ее станут выбирать. Она будет Леди Годивой на этот день или даже на год. А после полудня – шествие через город, на белом коне, без одежды, без седла, только темно-красная попона наброшена на спину коню.

А как же выбирать парней – хороший вопрос, как выберешь этих семерых? Это должны быть семеро молодых ребят, которые еще ни разу это самое, правда? Может быть, семеро подмастерьев каких-нибудь или даже школьников, а? Но как ты узнаешь, что они никогда не спали с женщиной? Они ведь об этом наврут – недорого возьмут. Скажут, что было это у них, если еще не было, и будут говорить, что не было, если уже было.

Но выбранная девушка, Леди Годива, она не должна быть девственницей. Нельзя, чтобы Леди Годива была девственницей, нет, если учесть, что ей предстоит, потому что это было бы несправедливо. Нет, это должна быть молодая женщина, которая успела немножко узнать о жизни, и необязательно ей быть раскрасавицей, но в ней должна быть такая жизненная сила, чтоб у всех них сразу вскочил, как шпиль собора Святого Михаила, когда она проскользнет мимо них. Она будет идти на цыпочках, а им будет до смерти ее хотеться.

Правда же, это нечестно, что они меня в город не взяли? Что бы я плохого сделала? На статую, что ли, залезла бы или жену американского посла в краску вогнала? Но вот уж с мэром бы я поговорила! Я б ему сказала: я твоя Леди Годива!

И решила бы, где по городу проехаться. Мы бы поехали из внутреннего двора Сент-Мэриз-Холла, потом спустились по Бейли-лейн, поднялись по Эрл-стрит, потом выехали бы на Бродгейт – там на меня бы тьма народу глядела. Два раза бы объехала Бродгейт, и каждый дюйм моей кожи ласкали бы тысячи тысяч глаз. А конь у меня между ног бы покачивался, я бы его за холку хвать – и по Тринити-стрит за город через старинные ворота на Кук-стрит и поскакала бы из города все дальше и дальше, пока бы не упала в объятия своего милого. Да только кто же он будет? Кто он?

Это случилось через две недели, в ноябре, когда на ветках краснели пузатые плоды шиповника и всюду висели иссиня-черные дикие сливы и красные ягоды боярышника. Фрэнк скрылся под своим мостиком – он пришел в гости к Человеку за Стеклом. Он регулярно приносил Человеку за Стеклом подарки: петушиные перья, цыплячью лапку, обломок коровьего рога, резиновую соску для кормления ягнят. Если Человеку за Стеклом подарок нравился, он изрекал предсказания.

Делясь своим знанием, он ничего не произносил вслух. Он просто шевелил губами. Фрэнку приходилось всматриваться сквозь мутное стекло и угадывать слова. Но это было нетрудно. Слова слагались у него в голове, и он слышал их как обычную речь. В тот день Фрэнк принес раковину от улитки и вдавил ее в сырую землю рядом с остальными трофеями. Фрэнк приложил глаз к стеклу – Человек пристально смотрел на него из-под кожаного шлема и шевелил губами. Фрэнку показалось, что он понял. Скоро Фрэнку стало холодно, он попрощался с Человеком за Стеклом и пошел домой, на ферму.

Там его встретила Юна. Она повела его с собой в хлев, чтобы впустить теленка к корове. Металлические ворота с лязгом захлопнулись за ней, и тут она резко остановилась.

– Ты чего, тетя Юна? Что с тобой? – Фрэнк уже научился проявлять сочувствие.

– Фрэнк, он играет. Малыш у меня внутри, он играет.

Трехлетний Фрэнк шагнул к Юне, прислонившейся к воротам, протянул руку и погладил Юну по животу: он видел, как это делает Том. Юна притянула его голову к животу и провела рукой по его каштановым волосам.

– Золотко ты мое, Фрэнк, добрая душа. Хочу, чтоб и мой малыш был тоже добрый, как ты.

Фрэнк немного отступил и слегка нажал Юне на живот.

– Два малыша, тетя Юна. Там два малыша.

– Ну да! – смеясь, вскрикнула Юна. – Не дай Бог!

Фрэнку не хотелось рассказывать Юне, что это Человек за Стеклом заверил его, что малышей будет двое, и он сказал:

– Они заговорили! Заговорили, заговорили!

Юна снова засмеялась, но уже потише. Тут их обоих отвлекла большая птица – то ли пустельга, то ли ястреб, – устремившаяся на них со стропил коровника и потом взмывшая вдаль над полем.

Позже, у гудящего, искрящегося камина, полного дров, Юна рассказала о случившемся Тому.

– Да он небось слышал, как кто-нибудь так говорит, – предположил Том. – Близнецы – значит, хлопот невпроворот, да, старушка? Да. Услышал парень от кого-то, зуб даю.

Юна смотрела в огонь, потирала круглый живот и раздумывала.