Электронная библиотека » Грэм Грин » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 20 декабря 2018, 00:03


Автор книги: Грэм Грин


Жанр: Книги о Путешествиях, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Хэтти достала еще две чашки из посудного шкафчика – на него тоже была наброшена шаль с бахромой.

– Помню, что это было не избитое имя, вроде Джумбо. Что-то классическое. Боже, что делается с памятью в нашем возрасте, Августа!

– Цезарь?

– Нет, не Цезарь. Возьмите сахару, мистер…

– Зови его Генри, Хэтти.

– Один кусочек, – сказал я.

– О боже, боже, какая у меня была когда-то память.

– Вода кипит, дорогая.

Возле спиртовки с кипящим чайником стоял большой чайник для заварки. Хэтти налила чаю в чашки.

– Ой, простите, совсем забыла про ситечко.

– Ну и бог с ним, Хэтти.

– Все из-за клиентов. Им я никогда не процеживаю чай, поэтому забываю делать это для себя.

На столе стояла тарелка с имбирным печеньем. Я взял одно для приличия.

– С Олд-Стин, – сказала мне тетушка. – Старая добрая лавка. Такого имбирного печенья нигде нет.

– Они сделали нынче там игорное бюро, – сказала Хэтти. – Плутон, милочка? Не был ли он Плутон?

– Нет, не Плутон, это я точно знаю. Мне кажется, имя на букву «Т».

– На «Т» ничего классического в голову не приходит.

– Это имя было дано не просто так – оно было с чем-то связано.

– Безусловно.

– С чем-то историческим.

– Скорее всего.

– А ты помнишь собак? Они там тоже на фотографии.

– Ведь это они навели Каррана на мысль…

– Преп, – снова повторила тетушка, и они дружно рассмеялись общим воспоминаниям.

Мне вдруг стало тоскливо от своей несопричастности, и я взял еще одно печенье.

– Мальчик, оказывается, сластена, – заметила Хэтти.

– Подумать только, эта лавчонка на Олд-Стин пережила две войны.

– Мы тоже, – сказала Хэтти. – Но нас не превратили при этом в игорное бюро.

– Нас сокрушить может только атомная бомба, – сказала тетушка.

Я решил, что мне пора принять участие в разговоре.

– Ситуация на Ближнем Востоке очень тревожная, – сказал я, – судя по тому, что сегодня пишет «Гардиан».

– Кто их разберет, – ответила Хэтти, и обе они с тетушкой погрузились в свои думы.

Тетушка достала из чашки чаинку, положила ее сверху на руку и прихлопнула другой рукой. Чаинка прилепилась к вене, окруженной просом, как называла старческие пятнышки моя мать.

– Пристал, никак не избавиться. Одна надежда, что он высокий и интересный мужчина.

– Это не новый знакомый, – поправила ее Хэтти. – Это воспоминание о ком-то ушедшем, но таком, которого ты все еще забыть не можешь.

– Живой или мертвый?

– Может быть и то, и другое. Зависит от того, насколько крепкая чаинка.

– Если он жив, тогда это может быть бедняжечка Вордсворт.

– Вордсворт умер, дорогая, притом много лет назад.

– Это не тот Вордсворт. Мой Вордсворт крепкий, как дерево. Я все думаю, кто бы это мог быть из покойников?

– Может, бедняжечка Карран?

– Он не идет у меня из головы с той минуты, как я приехала в Брайтон.

– Ты не будешь возражать, дорогая, если я сделаю чашечку настоящего профессионального чая тебе и твоему другу?

– Племяннику, – на сей раз тетушка поправила ее. – Да, это будет забавно.

– Я поставлю еще чайник. Чаинки должны быть свежие. Для профессиональных целей я беру «Лапсан сучон», а обычно пью цейлонский – «Лапсан» дает большие чаинки, по ним хорошо гадать.

Когда она вернулась, сполоснув заварной чайник и наши чашки, тетушка сказала:

– Хэтти, позволь мне расплатиться.

– Даже слышать об этом не хочу после всего, что было пройдено вместе с тобой.

– И с препом, – сказала тетушка, и они вновь захихикали.

Хэтти заварила чай крутым кипятком.

– Я не даю чаю перестояться, листья гораздо лучше говорят, когда они свежие, – сказала Хэтти. Она наполнила наши чашки. – Ну а теперь, дорогая, слей чай в эту миску.

– Вспомнила! – воскликнула тетушка. – Ганнибал.

– Какой Ганнибал?

– Слон, который наступил на ногу Каррану.

– Кажется, ты права, дорогая.

– Я глядела на чаинки, и вдруг меня осенило.

– Я не раз замечала это свойство чайного листа – возвращать прошлое. Смотришь на листья, и к тебе возвращается твое прошлое.

– Ганнибала, думаю, уже тоже нет в живых?

– Как знать, дорогая, слоны долго живут, – сказала Хэтти. Она взяла тетушкину чашку и принялась внимательно изучать ее содержимое. – Любопытно, очень любопытно, – пробормотала она.

– Хорошее или плохое? – спросила тетушка.

– Всего понемножку.

– Тогда расскажи про хорошее.

– Тебе предстоит много путешествовать вместе с каким-то человеком. Ты поедешь за океан. И тебя ждет масса приключений.

– С мужчинами?

– Этого, дорогая, листья, к сожалению, не говорят, но, зная тебя, я бы не удивилась. Не раз твоей жизни и свободе будет грозить опасность.

– Но удастся ее избежать?

– Вижу нож, а может, это шприц.

– Или нечто похожее? Ты, конечно, понимаешь, Хэтти, о чем я говорю?

– В твоей жизни есть тайна.

– Это не новость.

– Много суеты, какие-то перемещения, поездки туда-сюда. Не могу обрадовать тебя, Августа, в конце жизни не вижу покоя. Какой-то крест. Может, ты ударишься в религию. А может, речь идет о каких-то плутнях?

– Я всегда интересовалась религией, – заявила тетушка, – еще со времен Каррана.

– Конечно, это может быть и птица, скажем стервятник. Держись подальше от пустынь. – Хэтти тяжело вздохнула. – Теперь мне все это не так легко дается, как прежде. Я ужасно устаю от незнакомых людей.

– И все-таки, дорогая, хотя бы взгляни на чашку Генри, прошу тебя, взгляни лишь разок.

Хэтти вылила мой чай и стала смотреть на дно чашки.

– С мужчинами сложнее, – сказала она. – У них так много занятий, каких женщинам и не понять, и это мешает толкованию. У меня как-то был клиент, который сказал, что он кромкострогальщик. Я так и не знаю, что это значит. Вы, случайно, не гробовщик?

– Нет.

– Тут какой-то предмет, напоминающий урну. Взгляните сами. Слева от ручки. Это совсем недавнее прошлое.

– Это, может быть, и есть урна, – сказал я, поглядев в чашку.

– Вам тоже предстоит много путешествий.

– Это не очень правдоподобно. Я всю жизнь был скорее домоседом. Для меня поездка в Брайтон – целое приключение.

– Но в будущем вам предстоят путешествия. Поездка за океан. С подругой.

– Наверное, со мной, – сказала тетя Августа.

– Возможно. Листья не лгут. Какая-то круглая штука, похожа на мишень. В вашей жизни тоже есть тайна.

– Я о ней только что узнал.

– Я вижу впереди у вас тоже много суеты и перемещений. Как в чашке у Августы.

– Это уже совсем невероятно, – сказал я. – Я веду очень размеренную жизнь. Бридж раз в неделю в клубе консерваторов. И конечно же, сад. Георгины.

– Мишень может означать цветок, – согласилась Хэтти. – Простите меня, но я устала. Боюсь, что гадание было не на высоте.

– Все было необыкновенно интересно, – сказал я из вежливости. – Хотя, откровенно говоря, я не очень-то склонен верить таким вещам.

– Возьмите-ка еще печенья, – сказала Хэтти.

Глава 6

В тот вечер мы пообедали в закусочной под названием «Игроки в крикет», напротив которой в лавке букиниста я увидел полное собрание сочинений Теккерея за весьма умеренную цену. Я подумал, что оно будет совсем неплохо выглядеть на полках под отцовскими томиками Вальтера Скотта, и решил, что вернусь сюда на следующий день и куплю его. Это решение всколыхнуло во мне теплое чувство к отцу, сознание нашей с ним близости. Я, так же как и он, примусь за первый том, прочитаю все собрание до конца и, дочитав последние страницы, начну сначала. Слишком большое количество книг слишком большого количества авторов способно лишь вызвать путаницу, равно как и слишком большое число рубашек и костюмов. Именно по этой причине я стараюсь как можно реже обновлять свой гардероб. Найдутся, вероятно, люди, которые скажут то же самое о моем образе мыслей, но банк научил меня остерегаться экстравагантных идей, ибо они, как правило, оборачиваются банкротством.

Я пишу о том, что мы пообедали в «Игроках», но правильнее было бы сказать, что мы там плотно перекусили. В баре, прямо на стойке, стояли корзины с горячими сосисками, и мы ели сосиски, запивая их бочковым пивом. Я был поражен, когда увидел, сколько кружек пива выпила моя тетушка, и стал слегка опасаться за ее кровяное давление.

После второй кружки она сказала:

– Странно, что там был крест. Это я про гадание. Я всегда интересовалась религией, с тех самых пор, как мы познакомились с Карраном.

– Какую церковь вы посещаете? – спросил я. – По-моему, вы говорили мне, что вы католичка.

– Я так называю себя удобства ради. Это связано с французским и итальянским периодами моей жизни. После того, как я рассталась с Карраном. Он повлиял на меня в этом отношении, а кроме того, все мои знакомые девушки были католички, и мне не хотелось выделяться. Ты, должно быть, удивишься, когда узнаешь, что мы сами когда-то ведали церковью, Карран и я, здесь, в Брайтоне.

– Ведали? Не понимаю.

– Дрессированные собаки навели нас на эту мысль. Двух из них привели навестить Каррана в больнице еще до того, как цирк переехал. Это был день посещений, и пришло много женщин навестить своих мужей. Сперва собак в палату не пустили. Подняли страшный шум. Но Карран уломал старшую сестру, объяснив ей, что это не просто собаки, а почти люди. Он сказал ей, что каждый раз перед выступлением их купают в дезинфицирующих шампунях, каждую собаку в отдельности. Это, конечно, была неправда, но ее он убедил. Собаки в воротниках a la Pierrot[9]9
  Как у Пьеро (фр.).


[Закрыть]
и остроконечных шляпах подошли к койке и по очереди подали Каррану лапу, чтобы он пожал ее, а потом ткнулись носом ему в лицо, как это делают в знак приветствия эскимосы. Затем их быстро увели, пока не пришел доктор. Ты бы слышал, что говорили женщины: «Какие миленькие собачки», «Какие лапушки». На наше счастье, ни одна из собак не задрала ножку. «Они совсем, совсем как люди». Какая-то женщина сказала: «А еще говорят, будто у собак нет души». А другая спросила Каррана: «Эти собачки леди или джентльмены?» Видно, ее утонченное воспитание мешало самой посмотреть. Карран ответил, что одна дама, а другая – джентльмен, а потом добавил из чистого озорства, что они муж и жена. Женщины прямо застонали: «Какая прелесть! Какие душечки. У них уже есть щеночки?» Карран сказал, что еще нет. «Видите ли, они всего месяц как женаты. Бракосочетание состоялось в собачьей церкви на Поттерс-Бар». Так он им объяснил. Они буквально завизжали: «Как, бракосочетались в церкви?» И я испугалась, что Карран уж слишком загнул, но, слава богу, проглотили как миленькие. Все бросили своих мужей и столпились около койки Каррана. Мужей это нисколько не огорчило. День посещений – самый страшный день для мужчин: он всегда напоминает им о доме.

Тетушка взяла еще одну порцию сосисок и заказала еще одну кружку пива.

– Они потом расспрашивали его о церкви на Поттерс-Бар, – продолжила она, – одна из дам сказала: «Подумать только, мы каждый раз, когда ходим к Святой Этельбертии, вынуждены оставлять наших дорогих собачек дома. Мой песик христианин ничуть не хуже, чем наш викарий: тот и в кости играет, и чаепития беспрерывные». «Раз в год, – сказал Карран, – мы устраиваем благотворительный сбор собачьего печенья в пользу бездомных собачек». Когда они наконец оставили нас в покое и ушли к своим мужьям, я сказала Каррану: «Начало положено», на что он мне ответил: «Ну что ж, поглядим».

Тетушка поставила кружку на стол и обратилась к женщине за стойкой:

– Вы когда-нибудь слышали о собачьей церкви?

– Что-то припоминаю, вроде слышала. Но ведь это было сто лет назад? Задолго до моего рождения. По-моему, где-то в Хове, разве нет?

– Нет, дорогая. Вовсе не в Хове, а в сотне ярдов от вашего бара. Мы обычно приходили к «Игрокам» после службы. Его преподобие Карран и я.

– Неужели полиция не вмешивалась?

– Они пытались внушить ему, что он не имеет права называться «преподобный», но мы объяснили им, что у нас священника называют только «преп» и что мы не принадлежим ни к какой государственной церкви. Они не могли нас тронуть, поскольку мы были сектанты, как Уэсли, и за нами стояли все владельцы собак в Брайтоне и Хове, к нам даже приезжали из Гастингса. Полиция пыталась подвести нас под статью о богохульстве, но так и не могла обнаружить ничего богохульного в наших проповедях. Они были очень торжественные. Карран хотел приступить к чтению очистительной молитвы сукам после того, как они ощенились, но я сказала, что это уж слишком – даже англиканская церковь отказалась от очистительной молитвы для рожениц. Затем встал вопрос о соединении брачными узами разведенных собак – я решила таким образом утроить наши доходы, но тут Карран стоял на своем как скала. «Мы не признаем разводов», – заявил он и был сто раз прав – разводы только мешали бы непосредственности чувств.

– Ну а чем все это кончилось? Победа осталась за полицией?

– Да, она всегда побеждает. Они забрали его за то, что он болтал с девушками на набережной, а потом на суде столько всего было сказано и, говоря честно, много лишнего. Я тогда была молода и глупа, к тому же сильно раздражена, и я отказалась помогать ему дальше. Не удивительно, что он меня бросил и отправился присматривать за Ганнибалом. Кому нравится, когда его не прощают? Не прощать – привилегия Бога.

Мы вышли из закусочной и, несколько раз свернув в боковые улочки, пришли к входу в здание, все окна которого были закрыты ставнями, а на дверях висело объявление: «Текст на ближайшую неделю: “Если ты с пешими бежал и они утомили тебя, как же тебе состязаться с конями? Иеремия, 12”». Не могу похвастаться, что я до конца понял смысл этой фразы, разве что это было предостережение против участия в брайтонских скачках, хотя не исключено, что вся соль заключалась именно в непонятности. Секта, я успел заметить, называлась «Дети Иеремии».

– Здесь вот и происходили наши богослужения, – сказала тетушка Августа. – Иногда нельзя было разобрать ни одного слова из-за собачьего лая. В таких случаях Карран говорил: «Это их способ молиться». И всегда добавлял: «Пусть каждый молится как умеет». Иногда они лежали тихо и вылизывали зады. Карран говорил, что «они чистят себя перед Домом Господним». Мне чуточку грустно видеть здесь чужих людей. Кроме того, я никогда не испытывала симпатии к пророку Иеремии.

– Я мало о нем знаю.

– Его утопили в грязи, – сказала тетушка. – Я в то время очень внимательно штудировала Библию, но в Ветхом Завете о собаках говорится мало хорошего. Товия взял с собой пса, когда отправился в путешествие с архангелом, но в дальнейшем собака в рассказе роли не играет, даже когда Товию хотела сожрать рыба. Оно и понятно, собака в те времена считалась животным нечистым. Свой статус она обрела только с приходом христианства. Христиане были первыми, кто начал высекать на стенах в соборах собак, и, несмотря на то что они еще долго не могли решить, есть ли душа у женщины, им начало казаться, что у собак, возможно, душа и есть. Им, однако, так и не удалось заставить ни папу, ни даже епископа Кентерберийского сказать твердо «да» и «нет». Это пришлось взять на себя Каррану.

– Большая ответственность, – сказал я.

Я не мог понять, говорит тетушка о Карране всерьез или шутит.

– Карран засадил меня за чтение теологических текстов. Ему были нужны цитаты с упоминанием собак. Однако про собак нигде ничего не говорилось, даже у Франциска Сальского. Я нашла массу ссылок на блох, бабочек, волов, слонов, пауков и крокодилов у святого Франциска, но о собаках будто все забыли. Однажды я испытала сильное потрясение. «Все, что мы делаем, бессмысленно. Так не годится, – сказала я Каррану. – Смотри-ка, что я нашла в Апокалипсисе. Иисус там перечисляет тех, кто достоин вступить в Град Божий. Вот послушай: «А вне – псы, и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду». Видишь, в какую компанию попали собаки?» «Это льет воду на нашу мельницу, – сказал Карран. – Любодеи, убийцы и все прочие – у них ведь есть душа, не так ли? Им только остается раскаяться. То же самое с собаками. Собаки, которые приходят к нам в церковь, уже раскаялись. Они больше не водятся с любодеями и чародеями. Они живут с уважаемыми людьми на Брансуик-сквер или Ройал-кресент». И знаешь, Генри, Карран был нимало не смущен Апокалипсисом и даже прочел проповедь, использовав этот текст. Он предупредил прихожан, что теперь на них лежит ответственность следить за тем, чтобы их собаки снова не сбились с пути. «Ослабьте поводок, и собака погибла[10]10
  Отсылка к выражению «Поскупишься на розгу – испортишь ребенка» – основному принципу воспитания детей в XIX в.


[Закрыть]
, – сказал он. – Толпы убийц здесь, в Брайтоне, и любодеев в метрополии только и ждут, чтобы схватить выпущенный вами поводок. А что касается чародеев…» К счастью, Хэтти – она тогда уже была с нами – еще не стала гадалкой. Это сильно подпортило бы нам игру.

– Он, верно, был хороший проповедник?

– Можно было заслушаться, – сказала тетушка с восхищением, в котором сквозила ностальгия.

Мы двинулись обратно к набережной. Было слышно, как ворочается и шуршит галька.

– Он не был фанатиком своей идеи, – продолжила тетушка. – Собаки для него были как бы Домом Израиля, но одновременно он был апостолом иноверцев, а к иноверцам, по мнению Каррана, относились воробьи, попугаи и белые мыши, но не кошки – кошек он считал фарисеями. Как ты понимаешь, ни одна кошка и не осмеливалась войти в храм, когда там столько собак. Правда, была одна нахальная кошка – она обычно сидела в окне дома напротив и ухмылялась, когда прихожане выходили из церкви. Карран не причислял к иноверцам рыб – в противном случае невозможно было бы поедать имеющих душу. Слоны вызывали у него всегда особое чувство, что свидетельствует о его великодушии – Ганнибал ведь наступил ему на ногу. Давай посидим здесь, Генри, «Гиннесс» для меня тяжеловат.

Мы выбрали местечко подальше от ветра. Огни вдоль Дворцового Мола уходили далеко в море, а кромка воды пенилась и фосфоресцировала. Волны монотонно набегали на берег и отступали, будто кто-то стелил постель и все никак не мог положить как следует простыню. Иногда поп-музыка доносилась из концертного зала, который высился в ста ярдах от нас, как судно, пришедшее прорвать блокаду. Эта поездка, подумал я, настоящее приключение, но я еще не подозревал, каким невинным, мелким событием она покажется мне потом, при ретроспективной оценке прошлого.

– Я нашла прелестный отрывок о слонах у святого Франциска Сальского, – сказала тетушка. – Карран использовал его в своей последней проповеди – после этой истории с девками, которая меня совершенно вывела из себя. И мне думается, он хотел сказать в ней, что любит он только меня, но в то время я была молода и жестокосердна, и я не простила его. Я всегда ношу этот отрывок в кошельке, и, когда перечитываю, перед глазами у меня встает не слон, а Карран. Он был красивый, видный мужчина – не такой видный, как Вордсворт, но гораздо более тонкой организации.

Она порылась в сумочке и достала кошелек.

– Прочти его мне, дорогой. Боюсь, я ничего не увижу при этом свете.

Я взял мятый, пожелтевший листок и, подставив его под свет фонаря, начал читать. Листок был так сильно измят, что я с трудом угадывал смысл, хотя почерк у тетушки был молодой и четкий. «Слон, – гласил текст, – животное хотя и огромное, но самое достойное и самое смышленое из всех живущих на земле зверей. Приведу пример его исключительного благородства. Он…» Буквы на сгибе стерлись, и я не мог дальше прочесть.

Тетушка, не дожидаясь, пока я справлюсь, наизусть закончила цитату каким-то необычайно проникновенным женственным голосом:

– «Он никогда не изменяет своей подруге и нежно любит свою избранницу». Ну а теперь продолжай, – сказала она.

Я снова стал читать:

– «С ней он, однако, спаривается только раз в три года, всего в течение пяти дней, и делает это в такой строжайшей тайне, что никому еще не довелось увидеть их в это время».

Тетушка сказала:

– Он пытался объяснить мне – сейчас я в этом ни минуты не сомневаюсь, – что, если он и был ко мне недостаточно внимателен из-за этих девок, все равно он любит меня ничуть не меньше, чем прежде.

– «И появляется он снова только на шестой день, и в этот день он идет прямо к реке и омывает свое тело, ибо он не желает возвращаться в стадо, пока не очистится».

– Карран всегда был очень чистоплотный, – сказала тетушка. – Благодарю тебя, Генри, ты прекрасно прочитал.

– Какое отношение это имеет к собакам?

– Карран все так замечательно повернул, что никто ничего не заподозрил. А на самом деле это говорилось для меня. Я помню, в то воскресенье у церкви продавали особый собачий шампунь, освященный на алтаре.

– Что сталось с Карраном?

– Понятия не имею. Он, очевидно, оставил церковь – без меня ему было не справиться. А какая диаконисса из Хэтти? Иногда он мне снится. Сейчас ему было бы девяносто. Не могу представить себе его стариком. Двинулись, Генри. Думаю, нам обоим давно пора в постель.

Сон тем не менее не шел, невзирая на роскошную кровать в «Королевском Альбионе». Огни Дворцового Мола плясали на потолке, а в голове вереницей проплывали фигуры Вордсворта и Каррана, слон и собака из Хова, тайна моего рождения, прах матушки, которая не была мне матерью, и отец, спящий в ванне. Эта жизнь была не так проста, как та, что я вел, когда работал в банке и где о клиенте мог судить по его кредиту и дебету. Душу мою теснил страх, но одновременно она была исполнена радостного возбуждения, а с Мола доносилась музыка, и фосфоресцирующие волны накатывали на берег.

Глава 7

История с прахом моей матушки уладилась совсем не так быстро, как я поначалу предполагал (я по-прежнему называю ее матушка, так как в то время я не был по-настоящему уверен, что тетя Августа говорит правду). Когда я вернулся из Брайтона, урны не было, и я позвонил в Скотленд-Ярд и попросил к телефону сержанта сыскной полиции Спарроу. Меня без проволочек соединили с голосом, который явно не был голосом сержанта. Он напомнил мне голос одного нашего клиента – контр-адмирала. (Я был счастлив, когда он перевел свой счет в «Нэшнл провиншл бэнк», так как с клерками он обращался как с матросами, а со мной как с младшим лейтенантом, приговоренным военным трибуналом к высшей мере за плохое ведение судового журнала.)

– Могу я поговорить с сержантом Спарроу? – спросил я.

– По какому делу? – рявкнул незнакомый голос.

– Мне до сих пор не вернули прах моей матери.

– Это Скотленд-Ярд, а не крематорий, – ответил голос, затем послышались гудки.

Прошло немало времени – линия была все время занята, – пока я вновь соединился с тем же императивным голосом.

– Мне нужен сержант сыскной полиции Спарроу, – сказал я.

– По какому делу?

Я заранее приготовился отвечать ему в его же стиле.

– По полицейскому, – сказал я. – А какими еще делами вы занимаетесь?

Мне казалось, что это тетя Августа говорит моим голосом.

– Сержант Спарроу вышел. Оставьте телефонограмму.

– Попросите его позвонить мистеру Пуллингу. Мистеру Генри Пуллингу.

– Адрес! Номер телефона! – раздался лающий приказ, словно меня заподозрили в том, что я какой-то сомнительный полицейский осведомитель.

– Ему известно и то, и другое. Я не собираюсь без надобности снова все повторять. Передайте ему, что я разочарован: он не выполнил клятвенного обещания.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа. Вернувшись в сад, я наградил самого себя – что случается крайне редко – самодовольной улыбкой: с контр-адмиралом я никогда прежде так не разговаривал.

Мои новые кактусовые георгины были в прекрасном виде, а после поездки в Брайтон их географические названия доставили мне двойную радость: «Роттердам» – темно-красный сорт, темнее, чем наш почтовый ящик на углу; «Венецианский зубчатый» – с острыми кончиками лепестков, сверкающими, как иней. Я решил, что в следующем году посажу еще и «Гордость Берлина», и у меня будет трио городов. Телефон нарушил мои радужные мечтания. Звонил Спарроу.

Я сказал ему резко:

– Надеюсь, у вас есть оправдывающие обстоятельства, которые позволили вам нарушить слово и не вернуть вовремя урну?

– Безусловно, есть, сэр. В вашей урне оказалось больше марихуаны, чем пепла.

– Я вам не верю. Как могло случиться, что у моей матери…

– Мы едва ли можем подозревать вашу матушку, сэр. Как я уже вам говорил, этот человек, Вордсворт, воспользовался вашим визитом. К счастью для вас, в урне все же нашли остатки человеческого праха. Можно только предположить, что Вордсворт бо́льшую часть его высыпал в раковину и смыл, чтобы освободить урну. Вы не слышали звуков льющейся из крана воды?

– Мы пили виски. И Вордсворт, естественно, наливал воду в кувшин.

– Это как раз и был тот момент, сэр.

– В любом случае я хотел бы получить назад остаток праха.

– Какой в этом смысл, сэр? Человеческий прах обладает, как бы это лучше сказать, клейкостью. Пепел пристает ко всем веществам, в данном случае это марихуана. Я вышлю вам урну заказной бандеролью. И советую, сэр, поместить ее там, где вы намеревались, и забыть злополучный инцидент.

– Все это хорошо, но урна-то пустая.

– Мемориал часто находится не в том месте, где захоронен покойный. Пример тому – военный мемориал.

– Да, вы правы, – сказал я. – Боюсь, тут уж ничего не поделаешь. Все равно она больше не будет пробуждать должных чувств. Я надеюсь, вы не думаете, что моя тетушка приложила к этому руку?

– Ну что вы, сэр! Такая старая, почтенная леди. Она, очевидно, была обманута своим слугой.

– Каким слугой?

– Как каким? Вордсвортом. Кем же еще?

Я почел за лучшее не просвещать его относительно характера их отношений.

– Моя тетушка думает, что Вордсворт скорее всего в Париже.

– Вполне возможно, сэр.

– И что вы собираетесь делать дальше?

– Пока больше ничего. Он не совершил преступления, из-за которого мы можем требовать его выдачи. Но если, конечно, он вернется… У него ведь английский паспорт.

В голосе сержанта сыскной полиции Спарроу прозвучала такая кровожадная нотка, что я на какой-то момент почувствовал себя единомышленником Вордсворта. Я сказал:

– Я искренне надеюсь, что он не вернется.

– Вы удивляете меня, сэр, и, должен сказать, я несколько разочарован.

– Чем?

– Я не относил вас к людям такого сорта.

– Какого сорта?

– Которые думают, что травка не приносит вреда.

– А вы уверены, что приносит?

– Наш опыт показывает, сэр, что все тяжелые наркоманы, зацикленные на наркотиках, начинали с травки.

– А мой опыт показывает, Спарроу, что все, или почти все, алкоголики, которых я знаю, начинали с капли виски или стакана вина. У меня даже был клиент, который зациклился, как вы изволили выразиться, на прохладительных напитках и пиве. А кончилось тем, что из-за его частых отлучек во время лечения ему пришлось выдать доверенность на имя жены.

Я повесил трубку. Мне доставила тайное удовольствие сама мысль, что я посеял сомнение в душе сержанта сыскной полиции Спарроу, и не столько в отношении марихуаны, сколько в отношении его представлений обо мне, бывшем управляющем банком. Впервые в жизни я открыл в себе анархическую жилку. Не было ли это следствием моей поездки в Брайтон или влияния тетушки (хотя я не из породы людей, легко поддающихся влиянию)? А может быть, виноваты были бактерии, гнездившиеся в крови у Пуллингов? Я чувствовал, как во мне оживает любовь к отцу. Он был терпеливым человеком и очень сонливым, но в его терпении было что-то непостижимое – это скорее была рассеянность, чем терпение, или даже равнодушие. Он всегда отсутствовал, мысленно где-то витал, даже когда бывал с нами. Я вспоминал непонятные мне упреки, которыми матушка постоянно осыпала отца. Сейчас мне казалось, что это лишний раз подтверждает рассказ тети Августы и что за вечными придирками скрывалась женская неудовлетворенность. Пленница собственного нереализованного честолюбия, мать так и не познала свободы. Свобода, размышлял я, всегда достояние удачливых людей, а отец мой очень преуспел в своей профессии. Если заказчику не нравился отцовский стиль или его расценки, он мог искать другого подрядчика. Отцу это было безразлично. Вполне возможно, что именно такая свобода в речи и поведении вызывает зависть неудачников, а вовсе не деньги и даже не власть. Вот такие путаные и непривычные мысли проносились в моем мозгу, пока я ждал к обеду тетушку. Мы договорились о свидании, прежде чем расстаться на вокзале Виктория, еще в брайтонском поезде. Когда тетушка приехала, я сразу же рассказал ей о разговоре с сержантом Спарроу, однако она отнеслась к моему рассказу с удивившим меня равнодушием и только сказала, что Вордсворту следовало бы быть поосторожнее. Я повел ее в сад и показал георгины.

– Я всегда предпочитала срезанные цветы, – сказала она, и я вдруг ясно представил себе, как незнакомые господа, французы или итальянцы, наперебой протягивают ей букеты роз или адиантума в тонкой прозрачной бумаге.

Я показал ей место, где собирался установить урну в память о матери.

– Бедная Анжелика, – сказала тетушка. – Она никогда не понимала мужчин.

Больше она ничего не добавила. И у меня осталось ощущение, будто она прочитала мои мысли и подвела итог.

Я набрал номер ресторана, и вскоре прибыл обед, в строгом соответствии с заказом; цьшленка требовалось поставить всего на несколько минут в духовку, пока мы ели копченую лососину. Так как я жил один, я постоянно пользовался заказами, если надо было угостить обедом клиента или раз в неделю принять матушку. Сейчас я уже несколько месяцев не обращался в «Петушок», поскольку клиентов больше не было, а матушка во время своей последней болезни так ослабела, что была не в состоянии ездить ко мне из Голдерс-Грин. Мы пили херес и ели копченую лососину. Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить тетушку за щедрость, проявленную ею по отношению ко мне в Брайтоне, я купил бутылку бургундского шамбертена 1959 года. Это было любимое вино сэра Альфреда, оно прекрасно сочеталось с цыпленком по-королевски. Когда тепло приятно разлилось по телу, тетушка вернулась к нашему разговору о сержанте Спарроу.

– Он убежден, что Вордсворт виновен, – сказала она, – но равным образом это мог быть любой из нас. Не думаю, что сержант расист, но для него существуют классовые различия. Он наверняка знает, что курение марихуаны не ограничено классовым барьером, но тем не менее предпочитает думать иначе и свалить всю вину на Вордсворта.

– Однако мы с вами можем дать друг другу алиби, тогда как Вордсворт попросту сбежал.

– Но мы могли состоять в тайном сговоре, а Вордсворт имел право уехать в очередной отпуск. Нет-нет, все же мозг у полицейского устроен по шаблону. Я помню, как однажды, когда я была в Тунисе, там давала представление бродячая труппа. Они играли «Гамлета» на арабском языке. И кто-то позаботился, чтобы в интермедии короля убили по-настоящему, вернее, не убили до конца, но покалечили – ему сильно повредили правое ухо, впустив туда расплавленный свинец. И кого, ты думаешь, первым делом заподозрила полиция? Вовсе не актера, который влил свинец, хотя он уж наверняка должен был знать, что ложка не пустая и горячая на ощупь. Нет, они отлично знали шекспировскую пьесу и поэтому арестовали дядю принца Гамлета.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации