Текст книги "Путешествия с тетушкой. Комедианты (сборник)"

– Сколько вы успели поездить за свою жизнь, тетя Августа, – сказал я.

– Но я еще не поставила точку. Будь у меня спутник, я хоть завтра отправилась бы снова, но, к сожалению, я уже не могу поднимать тяжелые чемоданы, а носильщиков сейчас явно не хватает, как ты, наверное, успел заметить на вокзале Виктория.

– Мы можем продолжить наши путешествия к морю, – сказал я. – Я помню, много лет назад мы ездили в Уэймут. Там на набережной стояла позеленевшая от времени статуя Георга III.

– Я заказала два спальных места в «Восточном экспрессе», ровно через неделю, включая сегодняшний день.

Я поглядел на тетушку в недоумении.

– Билеты куда? – спросил я.

– В Стамбул, разумеется.

– Но ведь это займет несколько дней…

– Ровно три ночи.

– Но если вам так уж нужно в Стамбул, разве не проще и дешевле лететь самолетом?

– Я летаю, только когда нет выбора, – сказала тетушка.

– Но это совершенно безопасно.

– Это вопрос вкуса, а не нервов. Я когда-то была близко знакома с Уилбуром Райтом. Он даже несколько раз брал меня с собой в полеты, и я всегда чувствовала себя вполне надежно в его летательной машине. Но я не выношу, когда все время орет никому не нужный громкоговоритель. На вокзалах, слава богу, людей еще не сводят так с ума. Аэродром мне всегда напоминает большой туристский лагерь.

– Тетушка, если вы выбрали в компаньоны меня…

– Естественно, тебя, Генри.

– Я должен извиниться, тетя Августа, но пенсия управляющего банком не так велика.

– Я, разумеется, оплачиваю все расходы. Налей мне еще вина, Генри. Оно превосходно.

– По правде говоря, я не привык к заграничным путешествиям. Боюсь, вы скоро обнаружите…

– Со мной ты быстро привыкнешь. Все Пуллинги были великолепными путешественниками. Не исключено, что я заразилась этим вирусом от твоего отца.

– Только не от него… Он никогда не ездил дальше центра Лондона.

– Он путешествовал от одной женщины к другой всю свою сознательную жизнь. Это, в конце концов, то же самое. Новые ландшафты, новые обычаи. И каждый раз масса воспоминаний. Долгая жизнь вовсе не значит много лет жизни. Человек без воспоминаний может дожить до ста лет и считать, что жизнь прожита мгновенно. Твой отец как-то сказал мне: «Первую девушку, с которой я спал, звали Роза, и, что самое удивительное, она работала в цветочном магазине. Мне кажется, это было тысячу лет назад». Ну а возьми твоего дядюшку…

– Я не знал, что у меня был дядя.

– Он был на пятнадцать лет старше твоего отца. Он умер, когда ты был совсем мальчиком.

– Он тоже был великий путешественник?

– Любовь к путешествиям приняла у него довольно странную форму в конце жизни, – сказала тетушка.

Если б я мог точно передать все интонации ее голоса! Она любила говорить, любила рассказывать. Она строила фразу, как писатель, который пишет неторопливо и, зная заранее, каким будет следующее предложение, уверенно ведет к нему перо. Ей было несвойственно рвать фразу или прерывать повествование. В ее речи была какая-то классическая точность или, вернее сказать, старомодность. Ее эксцентричная речь, которая, нельзя не признать, нередко вызывала шок у собеседника, приобретала особый блеск, будучи вставленной в старинную оправу. И чем ближе я узнавал мою тетушку, тем чаще я думал, что она сделана из какого-то металла, не из яркой меди, а из благородной бронзы, отполированной до блеска, как колено бронзовой лошади в гостиной отеля «Пари» в Монте-Карло, – эту историю рассказала мне однажды тетушка, – которое ласково поглаживало не одно поколение игроков.

– Твой дядя был букмекер, известный под именем Джо, – сказала тетушка. – Он был очень толстый. Не знаю, к чему я тебе это говорю, но мне всегда нравились толстые мужчины. Обычно это люди, которые перестают делать усилия и суетиться, так как у них хватает здравого смысла понять, что женщины в отличие от мужчин редко влюбляются в красоту физическую. Карран был полный, твой отец тоже. С толстыми людьми чувствуешь себя гораздо уютнее. Я надеюсь, во время нашего путешествия ты немного наберешь в весе. Ты имел несчастье выбрать нервную профессию.

– Но я никогда не сохнул из-за женщин, – пошутил я.

– Ты мне как-нибудь расскажешь про всех твоих женщин. В «Восточном экспрессе» у нас будет уйма свободного времени для разговоров. А теперь я хочу, чтобы ты послушал историю про твоего дядю Джо. Весьма любопытная история. Он сделал значительное состояние на букмекерстве, но чем дальше, тем сильнее овладевало им желание уехать путешествовать. Вполне возможно, что беспокойным его делало зрелище вечно бегущих лошадей, тогда как он вынужден был часами стоять на небольшом помосте возле дощечки с надписью: «Неподкупный Джо Пуллинг». Он не раз говорил, что устал от непрерывного калейдоскопа скачек и что жизнь мчится мимо со скоростью однолетки, отпрыска Индийской Королевы. Ему хотелось замедлить бег жизни, и верным чутьем он угадал, что только путешествия помогут ему сдержать ход неумолимого времени. Ты, очевидно, и сам замечал, как в праздник, если остаться дома, дня как не бывало, но если ты идешь, скажем, в три места, то тем самым праздник удлиняется в три раза.

– Поэтому вы и путешествуете так много, тетя Августа?

– Сначала я путешествовала, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Это было в Италии, уже после Парижа и после Брайтона. Я уехала из дому перед тем, как ты родился. Твоим родителям хотелось побыть вдвоем, а с Анжеликой у нас и всегда отношения были натянутые. Нас называли две мисс «А». Мое имя, все говорили, мне очень подходит – в молодости вид у меня был гордый и царственный. А вот про сестру никто еще не сказал, что ей идет ее имя. Может, из нее и вышла святая, но святая уж очень суровая. Ангельского в ней ничего не было.

Легкость, с какой тетушка могла прервать, не закончив, одну историю и перейти к другой, мне казалась одной из немногих предательских примет возраста. Беседа с ней напоминала американский еженедельник, где надо перескочить со страницы двадцатой на страницу девяносто восьмую, чтобы отыскать продолжение. И чего только вы не увидите в середине: статьи о детской преступности, новейшие рецепты приготовления коктейлей, интимная жизнь кинозвезды и еще одна повесть, ничего общего не имеющая с той, что так неожиданно оборвалась.

– Имена – очень интересная тема, – сказала тетушка. – У тебя имя нейтральное, без смысловой окраски. И это гораздо лучше, чем если бы, к примеру, ты был Эрнест[11]11
  Имя Эрнест означает «честный», «серьезный».


[Закрыть]. Этому имени надо ведь соответствовать. Я знала когда-то девушку, которую звали Ка́мфорт[12]12
  Имя Камфорт означает «покой», «утешение».


[Закрыть], и судьба ее из-за этого сложилась печально. Мужчины с незадавшейся жизнью беспрерывно домогались ее, привлеченные именем, тогда как сама эта несчастная девушка, как никто, нуждалась в утешении. Она неудачно влюбилась в человека по имени Каридж[13]13
  Имя Каридж означает «смелость».


[Закрыть], который смертельно боялся мышей; в конце концов она вышла замуж за джентльмена, носившего имя Пейн[14]14
  Имя Пейн означает «страдание», «боль».


[Закрыть], и покончила с собой в одной из общественных уборных, которые американцы зовут «местами утешения». Я бы считала эту историю забавной, если бы не была знакома с этой девушкой.

– Вы рассказывали о моем дяде Джо, – напомнил я.

– Я знаю. Я говорила о том, что он хотел продлить себе жизнь. Поэтому он решил отправиться в кругосветное путешествие (в те дни не было никаких валютных ограничений). И он, что весьма любопытно, начал его с «Симплонского экспресса», того самого, на котором мы с тобой поедем на следующей неделе. После Турции он собирался посетить Персию, Россию, Индию, Гонконг, Малайский архипелаг, Китай, Японию, Гавайские острова, Таити, Соединенные Штаты, Южную Америку, Австралию, вероятно, еще Новую Зеландию и оттуда вернуться домой морем. К несчастью, в Венеции, в самом начале пути, его вынесли из вагона на носилках, так как его хватил удар.

– Какая печальная история.

– Но это не повлияло на его намерение удлинить себе жизнь. Я тогда работала в Венеции и пришла его навестить. Он решил, что, коли ему не суждено путешествовать физически, он будет путешествовать мысленно. Он просил меня подыскать ему дом в триста шестьдесят пять комнат, с тем чтобы он мог провести сутки в каждой. Он надеялся, что жизнь, прожитая таким образом, создаст иллюзию вечности. Мысль, что жить ему осталось совсем немного, подогревала его страстное желание протянуть время и отодвинуть конец. Я сказала ему, что вряд ли существует такой дом, кроме разве королевского дворца в Неаполе. Даже в римском дворце, судя по всему, не было такого количества комнат.

– В меньшем доме он мог бы реже менять комнаты, – сказал я.

– Он считал, что тогда не получится той смены впечатлений. Для него это было бы равносильно привычному путешествию между Ньюмаркетом, Эпсомом, Гудвудом и Брайтоном. Ему требовалось какое-то время, чтобы забыть, какие обои в комнате, до того как он снова туда вернется, и, кроме того, надо было дать декораторам возможность внести небольшие изменения в интерьер. Знаешь, Генри, в Париже между двумя последними войнами (ай, совсем забыла, что с тех пор было уже много войн, но все же они нас не так близко коснулись, как те две) на улице Прованс существовал бордель. Там были комнаты в разном стиле: Дальний Запад, Китай, Индия – и все в таком роде. У дяди Джо была почти та же идея в отношении своего огромного дома.

– Которого он, конечно, так и не нашел?

– В конце концов ему пришлось пойти на компромисс. Какое-то время я боялась, что дом из двенадцати комнат – по месяцу в каждой – это предел, на который мы можем рассчитывать, но тут вскоре один из моих миланских клиентов…

– Я думал, вы тогда работали в Венеции, – прервал я тетушку, усомнившись в правдивости ее рассказа.

– Дело, с которым я была связана, требовало передвижений. Мы часто переезжали – двухнедельный сезон в Венеции, потом такой же в Милане, Флоренции, Риме и снова в Венеции. Нас называли la quindicina[15]15
  Полтора десятка (ит.).


[Закрыть].

– Вы были в театральной труппе?

– Можно и так назвать, – ответила тетушка уклончиво. – Не забывай, в те дни я была очень юной.

– Игра на сцене не нуждается в оправдании.

– Я и не думаю оправдываться, – отрезала тетушка. – Я просто объясняю. В такой профессии, как моя, возраст – главное препятствие. Я вовремя ушла. И все благодаря мистеру Висконти.

– А кто был этот Висконти?

– Мы говорили о твоем дяде Джо. Я нашла за городом старый дом – когда-то это был palazzo[16]16
  Дворец (ит.).


[Закрыть], или castello[17]17
  Замок (ит.).


[Закрыть], или нечто подобное. А потом дом почти развалился, и в комнатах нижнего этажа и в погребе – погреб там был огромный, он тянулся подо всем первым этажом, – разместился цыганский табор. В погребе прежде хранили вино, и там стояла колоссальная пустая бочка – она треснула от времени, и ее поэтому бросили. Когда-то вокруг дома были виноградники, но затем прямо на территории имения, в ста ярдах от дома, проложили автостраду, и мимо целыми днями шли машины из Милана в Рим, а ночью громыхали тяжелые грузовики. Узловатые высохшие корни, торчащие из земли, – это все, что осталось от старой виноградной лозы. На весь дом была только одна ванная (воду давно отключили, так как вышел из строя электрический насос) и одна уборная на самом верхнем этаже в какой-то башне, но воды и там, конечно, не было. Можешь себе представить, Генри, продать такой дом было не так-то просто – двадцать лет прошло с тех пор, как объявили продажу, а владелец его, сирота-даун, находился в психиатрической больнице. Адвокаты говорили об исторической ценности дома, но мистер Висконти знал его историю не хуже, чем они, как ты догадываешься по его фамилии. Он, конечно, отговаривал меня, но было ясно, что бедный Джо долго не протянет, а дом мог бы скрасить ему остаток жизни. Я пересчитала комнаты: разделив погреб с помощью перегородок на четыре части, число помещений можно было довести до пятидесяти двух, включая уборную, ванную и кухню. Я сказала об этом Джо, и он очень обрадовался. «Каждую неделю новая комната, и так весь год!» – воскликнул он. Мне пришлось во все комнаты поставить кровати, даже в ванную и кухню. В уборной для кровати места не хватило, но я купила необыкновенно удобное кресло со скамеечкой для ног и решила, что уборную можно оставить на самый конец – я не думала, что Джо когда-нибудь доберется до нее. При нем находилась сиделка, которая должна была следовать за ним и ночевать в соседней комнате, из которой он уже переехал, отставая таким образом от него на неделю. Я боялась, что всякий раз при смене комнат он будет требовать новую сиделку, но, к счастью, ему нравилась та, что была при нем, и он легко согласился взять ее в постоянные попутчицы.

– Какая невероятная затея.

– Она, однако, удалась. Переехав в пятнадцатую комнату, Джо сказал мне – я в ту самую неделю вернулась в Милан на гастроли и в свой выходной день пришла проведать его вместе с мистером Висконти, – что у него чувство, будто он живет здесь не меньше года. На следующий день он собирался перебраться в шестнадцатую комнату, этажом выше, и все чемоданы были заранее упакованы. Он требовал, чтобы вещи переносили в чемоданах, и я нашла в комиссионном подержанный чемодан, весь в наклейках самых известных отелей – «Георг V» в Париже, «Квисисана» на Капри, «Эксельсиор» в Риме, «Рафлз» в Сингапуре, «Шеппард» в Каире, «Пера-палас» в Стамбуле. Бедный Джо! Я не видела человека счастливее. Он был уверен, что смерть не настигнет его раньше, чем он доберется до пятьдесят второй комнаты. Если путешествие до пятнадцатой растянулось, как ему казалось, почти на год, впереди оставалось еще несколько лет пути. Сиделка говорила мне, что в каждой из комнат примерно на четвертый день его охватывало какое-то беспокойство, дорожная лихорадка, и весь первый день в новой комнате он спал больше обычного, истомленный путешествием. Он начал с погреба и неуклонно двигался наверх, пока наконец не добрался до последнего этажа, после чего стал говорить о том, что пора ему снова посетить приют прежних дней. «Мы теперь будем двигаться в иной последовательности и подойдем с другой стороны», – говорил он. Он охотно согласился оставить уборную на самый конец. «После всей этой роскоши забавно пожить в простой обстановке. Лишения сохраняют молодость. Не хочу походить на этих старых мумий, что плавают на теплоходах Кьюнарда в каютах первого класса и жалуются на плохое качество паюсной икры». Второй удар настиг его в пятьдесят первой комнате. Одну сторону ему парализовало, и нарушилась речь. Я в это время жила в Венеции, но меня отпустили на пару дней. Мистер Висконти отвез меня в palazzo Джо. Там очень намучились с ним. До того как случился удар, он уже прожил в пятьдесят первой комнате семь дней, однако доктор считал, что ему надо еще по крайней мере десять дней пролежать неподвижно в той же кровати, и очень на этом настаивал. «Любой нормальный человек, – сказал он, – согласился бы без разговоров полежать спокойно некоторое время». «Он хочет прожить как можно дольше», – сказала я. «В таком случае пусть так и лежит. Тогда у него впереди верных два-три года, даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств».

Я передала Джо слова доктора, и в ответ он беззвучно пошевелил губами, но мне показалось, что я разобрала слово «недостаточно».

Он пролежал спокойно всю ночь и следующее утро, и поэтому сиделка решила, что он смирился и не будет больше никуда стремиться. Пока он спал, она потихоньку вышла и спустилась ко мне в комнату выпить чаю. В Милане мистер Висконти купил свежайшие пирожные с кремом в кондитерской возле собора. Неожиданно сверху донесся странный скрежет. «Mamma mia![18]18
  Мама родная! (ит.)


[Закрыть] – воскликнула сиделка. – Что это?» Звук был такой, будто двигали мебель. Мы бросились наверх, и как ты думаешь, что мы застали? Джо выбрался из постели и каким-то образом ухитрился привязать галстук клуба своей молодости – то ли «Любителей пива», то ли «Горчичного», то ли еще какого-то – к ручке чемодана. У него не хватило сил встать на ноги, и он полз по коридору прямо к башне, где находилась уборная, волоча за собой чемодан. Я крикнула, чтобы остановить его, но он не обратил на крик никакого внимания. Смотреть на него было мучительно – он полз очень медленно, с огромным напряжением. Пол в коридоре был выложен плиткой, и каждый квадрат стоил ему невероятных усилий. Он рухнул до того, как мы успели подбежать, и лежал, ловя ртом воздух, но меня больше всего огорчило то, что он сделал лужу прямо на плитках. Мы боялись тронуть его с места до прихода доктора. Мы принесли подушку и подложили ему под голову, а сиделка дала ему одну из предписанных пилюль. «Cattivo», – сказала она ему по-итальянски, что означает «несносный старик». Он улыбнулся нам обеим и произнес последнюю свою фразу, не очень отчетливо, но я сразу поняла. «Будто прожил целую жизнь», – сказал он и умер еще до прихода доктора. По-своему он был прав, пустившись в этот последний путь вопреки указаниям доктора. Доктор ведь обещал ему всего несколько лет.

– Он так и умер в коридоре? – спросил я.

– Он умер во время путешествия, – сказала тетушка с укором, – как и хотел.

– «Он хотел отдохнуть – он здесь отдохнет», – процитировал я, чтобы загладить свои слова, хотя я не мог забыть о том, что дядя Джо так и не добрался до двери уборной.

– «Домой, домой пришел мореход, – продолжила тетушка, на ходу переиначивая цитату, – и охотник приплыл домой».

* * *

Мы молча доели цыпленка по-королевски. Это были как бы две минуты молчания в День перемирия. Помню, еще в детстве меня занимал вопрос, действительно ли в Кенотафе кто-то захоронен, так как правительство склонно экономить на чувствах и пытается подогреть их самыми дешевыми средствами. Хорошо составленные громкие лозунги не нуждаются в покойнике, его вполне может заменить ящик с землей. Теперь тот же вопрос я задал себе относительно моего дяди Джо. А может быть, это легкая игра тетушкиного воображения? Кто поручится, что до конца правдивы истории о дяде Джо и о моих отце с матерью?

Не нарушая молчания, я почтительно выпил бокал шамбертена в память дяди Джо, независимо от того, жил он на свете или нет. Непривычное вино гудело в голове, настраивая на легкомысленный лад. Какое значение имеет, правда это или вымысел? Если память о людях, которых уже нет, продолжает жить, то они, наравне с литературными персонажами, становятся в какой-то степени плодом вымысла. Гамлет – фигура не менее реальная, чем Уинстон Черчилль, а Джо Пуллинг такая же историческая личность, как Дон Кихот. Я первый нарушил тишину, так как на меня снова напала икота, когда я менял тарелки, а сыр с голубыми прожилками вернул нам ощущение реальных проблем.

– Дяде Джо повезло, он не сталкивался с валютными ограничениями, – сказал я. – Он не мог бы позволить себе умереть таким образом, будь у него только туристский счет.

– Да, счастливое было время, – сказала тетушка.

– А как мы думаем просуществовать на наш туристский паек? – спросил я. – В Стамбуле мы долго не проживем, имея пятьдесят фунтов на каждого.

– Валютные ограничения никогда по-настоящему меня не смущали, – сказала тетушка. – Всегда можно найти выход.

– Надеюсь, вы не затеваете ничего незаконного?

– Я в жизни не затевала ничего незаконного, – сказала тетушка. – Как можно что-то затевать, когда я никогда не читала законов и не имею о них понятия?

Глава 8

Как ни странно, но именно от тетушки исходило предложение лететь до Парижа. Я был слегка удивлен после всего, что она говорила, так как в этом случае у нас был выбор.

Я указал ей на нелогичность ее решений.

– На это есть своя причина, – ответила тетушка. – И весьма убедительная. Я знаю всю кухню аэропорта Хитроу.

Озадачило меня и то, что тетушка настояла на том, чтобы мы ехали на Кенсингтонский аэровокзал, а там пересели на аэропортовский автобус.

– Мне гораздо проще заехать за вами и отвезти вас на машине в Хитроу. И для вас это будет менее утомительно.

– В таком случае тебе придется заплатить непомерную сумму за стоянку машины в аэропорту, – сказала тетушка, но меня почему-то не убедило ее внезапно проснувшееся чувство бережливости.

На следующий день я договорился с моим ближайшим соседом, грубовато-бесцеремонным господином, майором Чарджем, о том, что он будет поливать георгины. Он видел, как сержант сыскной полиции Спарроу вместе с полицейским подошли к моей двери, и теперь сгорал от любопытства. Я сказал ему, что они приходили по поводу транспортного нарушения, и он сразу же проникся ко мне сочувствием.

– Каждую неделю убивают хотя бы одного ребенка. А они только и способны, что преследовать водителей машин.

Я не люблю вранья, и совесть говорила мне, что я должен замолвить слово в защиту сержанта Спарроу, который, как и договаривались, прислал урну срочной заказной бандеролью.

– Сержант Спарроу не расследует убийств. Что же касается автомобилистов, то за год они губят больше людей, чем маньяки-убийцы.

– Только неосторожных пешеходов, их видимо-невидимо. Пушечное мясо, – сказал майор. Тем не менее поливать георгины согласился.

Я встретился с тетушкой в баре «Короны и якоря», где она в ожидании меня допивала прощальный бокал. Мы сели в такси и доехали до Кенсингтонского аэровокзала. У тетушки с собой было два чемодана, один очень большой, однако на мой вопрос о том, сколько мы пробудем в Стамбуле, она ответила: «Ровно сутки».

– Не мало ли после такой дальней дороги?

– Главное – само путешествие. Я получаю удовольствие от поездки, а не от сидения на одном месте.

– Но даже дядюшка Джо согласился оставаться неделю в каждой из комнат.

– Джо был больной человек, а у меня отличное здоровье.

Поскольку мы летели первым классом (что тоже показалось мне излишней роскошью для такого расстояния – от Лондона до Парижа), нам не пришлось платить за излишний вес багажа, хотя большой чемодан был необычайно тяжелый. Когда мы ехали в автобусе, я сказал тетушке, что стоимость стоянки для моей машины все равно меньше, чем разница между первым и туристским классами.

– Разница с лихвой окупается копченой лососиной и икрой, а мы с тобой вдвоем вполне можем осилить полбутылки водки. Я уж не говорю о коньяке и шампанском. И кроме того, у меня есть веские причины для того, чтобы ехать автобусом.

Когда мы подъезжали к аэропорту, тетушка наклонилась к моему уху и сказала:

– Багаж в трейлере сзади.

– Я знаю.

– Красный чемодан и зеленый чемодан. Вот билеты.

Я взял билеты, не понимая, что от меня требуется.

– Как только автобус остановится, быстро сойди и проверь, отцеплен ли трейлер. Если он еще на месте, сразу же дай мне знать, и я скажу тебе, что делать дальше.

Что-то в тетушкином тоне меня насторожило. Я сказал:

– Уверен, что он на месте.

– А я искренне надеюсь, что нет, – сказала тетушка. – Иначе мы сегодня не улетим.

Я выскочил из автобуса, как только он остановился, трейлера не было.

– Что должен я делать теперь? – спросил я.

– Ничего. Все в полном порядке. Можешь отдать мне билеты и расслабиться.

Когда мы пили джин с тоником в зале отправления, по радио объявили: «Пассажиров, следующих в Ниццу рейсом 378, просят пройти в таможню для таможенного досмотра».

Мы были одни за столиком, кругом галдели пассажиры, звенели стаканы, орал репродуктор, и тетушка не стала даже понижать голос.

– Это как раз то, чего мне хотелось избежать, – сказала она. – Они взяли манеру делать выборочную проверку пассажиров, улетающих за границу. Постепенно они урезают наши свободы, одну за другой. Когда я была молодой девушкой, в любую страну, за исключением России, можно было поехать без всякого паспорта и деньги можно было брать с собой любые. Еще совсем недавно они только спрашивали, какие у вас при себе деньги, и уж в худшем случае просили раскрыть портмоне. Если я что и ненавижу в людях, так это подозрительность.

– Можно подумать, тетя Августа, нам крупно повезло, что досматривают не наш багаж, – сказал я шутливо.

Я легко мог себе представить, что тетушка запихала дюжину пятифунтовых банкнотов в носки домашних туфель. Будучи в прошлом управляющим банком, я был сверхщепетилен в таких вопросах, хотя должен признаться, у меня самого в верхнем кармане пиджака лежала сложенная банкнота в пять фунтов стерлингов, но на такое, честно говоря, я мог бы посмотреть сквозь пальцы.

– Удача не входит в мои расчеты, – сказала тетушка. – Только дурак может полагаться на удачу. Голову даю на отсечение, такой дурак найдется и в рейсе 378 на Ниццу – воображаю, как он сейчас жалеет о содеянной глупости. И всякий раз, когда вводятся новые ограничения, я тщательнейшим образом изучаю все инструкции для проведения их в жизнь. – Она тихонько вздохнула. – Что касается Хитроу, то тут своими знаниями я обязана главным образом Вордсворту. Одно время он работал здесь грузчиком. Он ушел, когда произошла заварушка в связи с исчезновением золотого груза. Против Вордсворта прямых улик не было, но все сделано было так непродуманно, как говорится, тяп-ляп, что ему стало противно. Он рассказал мне подробно эту историю. Один из грузчиков извлек из багажа крупный золотой слиток, однако пропажу тут же обнаружили, еще до того, как окончилась их смена. Они понимали, что им никуда не деться: полиция обыщет не только их веши, но и все такси, когда они будут уезжать с аэродрома. Они растерялись, не зная, что им делать со слитком. И тогда Вордсворт посоветовал окунуть его в горячий асфальт и потом использовать как упор для двери в помещении таможни. Там слиток и застрял на много месяцев. Каждый раз, когда они приносили упаковочные клети в таможню, они видели, как их слиток подпирает дверь. Вордсворт говорил, что вид этого слитка вызывал в нем такое дикое бешенство, что он бросил эту работу и стал швейцаром в кинотеатре «Гренада-палас».

– А что дальше было со слитком?

– Думаю, что полицейские власти утратили к нему интерес, когда начались похищения бриллиантов. Бриллианты – это верные деньги, Генри. Дело в том, что бриллианты перевозят в особых запечатанных мешках для ценных грузов, которые кладут в обычные – считается, что грузчики их не распознают. Мозги у должностных лиц устроены, как у наивного дитяти. Если неделю-другую потаскать мешки, без труда можно определить, в каком из них имеется второй. И тогда остается лишь взрезать оба мешка и вытянуть свой счастливый билет, точно детский рождественский подарок из коробки. Вордсворт знал человека, которому с первого раза повезло и он вытащил коробку, где было пятьдесят драгоценных камней.

– Но ведь наверняка за этим кто-то следит?

– Только сами грузчики, но они получают свою долю. Бывает, конечно, что не повезет. Однажды друг Вордсворта выудил из мешка толстую пачку денег, но они оказались пакистанскими. Стоимость их составляла около тысячи фунтов, но для этого надо жить в Карачи – здесь их никто вам не разменяет. Бедный парень без конца торчал на бетонированной дорожке, когда был рейс на Карачи, но так и не нашел пассажира, которому мог бы довериться. Вордсворт говорил, что он с горя озлобился на весь свет. Дорогой Генри, если бы ты был сейчас молодым, я бы посоветовала тебе стать грузчиком. Жизнь грузчика – это авантюра, и у него гораздо больше шансов сделать состояние, чем у служащего районного отделения банка. Занятия лучше я не могу представить себе для молодого человека с честолюбивыми замыслами. Сравниться с этим могут разве что незаконные раскопки алмазов. Этим весьма успешно занимаются в Сьерра-Леоне, откуда родом Вордсворт. Охранная служба там не такая изощренная и безжалостная, как в Южной Африке.

– Тетя Августа, вы иногда меня потрясаете, – сказал я уже скорее по привычке. – У меня ни разу еще ничего не украли из чемодана, а я его даже не запираю.

– Это, очевидно, тебя и спасает. Никто не станет шарить в незапертом чемодане. Вордсворт знал грузчика, у которого были ключи к чемоданам с любыми замками. Вариантов не так уж много, хотя однажды русский чемодан все же поставил его в тупик.

Громкоговоритель объявил наш рейс, нам было велено пройти к выходу № 14 для немедленной посадки в самолет.

– Для человека, не любящего летать, вы достаточно хорошо осведомлены об аэропорте Хитроу.

– Меня всегда интересовала человеческая природа, – сказала тетушка, – особенно все, что связано с ее творческой стороной.

Как только мы сели на свои места в самолете, она снова заказала две порции джина с тоником.

– Считай, что мы выиграли около десяти шиллингов, заплатив за первый класс, – сказала она. – Один мой друг высчитал, что во время длительного полета до Таити – а в те времена лету туда было не менее шестидесяти четырех часов – он сэкономил почти двадцать фунтов, но, правда, он был запойный пьяница.

Вновь у меня возникло ощущение, что я листаю страницы американского журнала в поисках рассказа, который не могу найти.

– Я так ничего и не понял насчет багажного трейлера и чемодана, – сказал я. – Почему вас так волновало, отцепят ли трейлер?

– Я чувствую, что тебя действительно слегка смущают эти пустяковые нарушения, – сказала тетушка. – Когда ты доживешь до моего возраста, у тебя появится больше терпимости. Когда-то, много лет назад, Париж считался мировым центром пороков, как до него Буэнос-Айрес, но мадам де Голль многое в нем изменила. Рим, Милан, Венеция и Неаполь продержались на десять лет дольше, а затем остались только два города: Макао и Гавана. Макао был очищен Китайской торговой палатой, а Гавана – Фиделем Кастро. В настоящий момент Хитроу – это европейская Гавана. Очень долго это, конечно, не продлится, но надо признать, сейчас лондонский аэропорт в ореоле славы, и это выдвигает Британию на первое место. Не найдется ли у вас к икре немного водки? – обратилась она к стюардессе, когда та принесла подносы. И затем добавила: – Я предпочитаю водку шампанскому.

– Тетя Августа, вы так и не рассказали мне про трейлер.

– Все проще простого, – ответила тетушка. – Если багаж грузится прямо в самолет, трейлер отцепляют около здания королевы Елизаветы[19]19
  Так называется один из корпусов лондонского аэропорта Хитроу.


[Закрыть]. Там вечные заторы движения, и пассажиры даже не замечают, как это делается. Если же трейлер еще не отцеплен, когда автобус подходит ко входу в залы Европейских авиалиний Британии или «Эр Франс», это означает, что багаж отправят на таможню. Лично мне глубоко отвратительна мысль, что чужие руки, часто не очень чистые, которые до этого копались в каких-то чужих чемоданах, будут рыться в моих вещах.

– А что вы делаете в этом случае?

– Я требую свой багаж и заявляю, что желаю оставить его в камере хранения. Или же я сдаю билеты и делаю новую попытку на следующий день.

Покончив с копченой лососиной, тетушка принялась за икру.

– В Дувре нет такой удобной системы, иначе я предпочла бы ехать пароходом.

– Тетя Августа, а что вы везете в чемоданах? – спросил я.

– Опасность представляет только красный. Да и то небольшую. Я всегда беру в этих случаях красный, – сказала она и, улыбнувшись, добавила: – Красный – это цвет опасности.