Текст книги "Парижане. История приключений в Париже."

5

В солнечные дни в аллеях сада Тюильри гуляли толпы народа: дети с няньками, продавщицы и чиновники, вышедшие в обеденный перерыв, люди, выгуливающие собак, и щеголи, а также элегантные дамы, которые заполняли воздух ароматами духов и были похожи на цветы перед дворцом Тюильри. В сумерках сады больше располагали к размышлениям. Несколько одиноких фигур бродили по террасе у реки и среди деревьев, где белые статуи, казалось, манили из сумрака.

Однажды вечером мужчина плотного телосложения в темном пальто выскользнул в сад незадолго до того, как закрылись железные ворота вдоль улицы Риволи. Матье Лупиан шел домой по одной из более темных аллей, оттягивая момент, когда ему придется возвращаться мимо магазинов и оживленных кафе туда, где его ждали нищета и позор.

Перед ним появилась фигура. Когда Лупиан сделал движение, чтобы пропустить ее, он услышал имя Пико. Еще до того, как ум соединил это имя с каким-то воспоминанием, его тело застыло. Лицо человека находилось достаточно близко, чтобы он мог отчетливо его увидеть; и все же его черты, как ему показалось, не были чертами сапожника Пико; это была издевающаяся физиономия человека, который наслаждался его дочерью каждую ночь.

Краткий разговор в саду Тюильри не записан в признании. Лупиан, безусловно, узнал, что смотрит на человека, который ударил ножом Шобара, отравил попугая, собаку и Солари, выдал его дочь замуж за каторжника, устроил все так, чтобы его кафе было разграблено и уничтожено, стал причиной смерти его жены и превратил его дочь в прелюбодейку и проститутку. Он также должен был узнать, что Пико – он же Люше и, совсем недавно, Проспер – провел семь лет в аду. Вероятно, у него было достаточно времени, чтобы почувствовать, как его глаза загораются страхом и ненавистью, прежде чем нож с пометкой № 3 пронзил его сердце.

Кровь Лупиана еще расплывалась темной лужей на гравии, когда сильная рука схватила его убийцу сзади. Меньше времени потребовалось бы на то, чтобы связать ноги поросенку, а Пико с кляпом во рту был уже связан веревкой, завернут в одеяло и лежал на плечах этого человека. Ему, возможно, пришло в голову, что полиция наконец установила, что убийства совершал Проспер. Но жандарм не стал бы ни действовать в одиночку, ни принимать такие необычные меры предосторожности. И хотя он не мог ничего видеть через одеяло, запах реки, внезапная прохлада и звуки города, доносившиеся издалека, сообщили ему, что его похититель вышел из сада через ворота у реки и идет на левый берег.

В признании говорится лишь то, что мужчина нес Пико на своей спине около часа, и, когда одеяло сняли, он, все еще связанный, оказался на складной кровати в подземелье. Помимо кровати в комнате находились еще тусклая лампа и печка, труба от которой уходила в потолок. Стены были из неотесанных глыб, взятых из заброшенной каменоломни. Если парижская полиция проводила расследование после того, как получила признание несколькими годами позже, эти подробности могли дать ей возможность определить это место с некоторой точностью. Идя со скоростью приблизительно три километра в час вдоль набережной Вольтера напротив площади Одеон, похититель Пико мог через тридцать минут добраться до того места, где на картах обозначена зона древних каменоломен, поднимающихся вверх к реке. Это определило бы местонахождение помещения, в котором Пико держали в плену, – где-то у северной оконечности улицы Денфер.

Много месяцев, быть может, лет прошло со времени поездки аббата Бальдини в Ним, и многое случилось в жизни похитителя Пико с тех пор, как он сбежал из Тулонской плавучей тюрьмы. Он тоже изменился почти до неузнаваемости. Он представился как человек, жизнь которого оказалась погубленной безумной деятельностью Пико, как человек, который хоть и был менее виновен, чем другие, был отобран для особо изощренной формы наказания. Знал ли Пико, что бриллиант погубит Антуана Аллю, или нет – к делу не относится; Аллю жаждал мести. К его несчастью, он совершил ошибку, пытаясь удовлетворить две страсти одновременно.

В тюрьме Аллю понял кое-что, что должно было быть для него очевидным с самого начала: рассказ аббата Бальдини был выдумкой. Аллю был богобоязненным человеком, но мог ли он поверить в то, что «глас Божий» прошептал его имя в ухо Пико? Сбежав из тюрьмы, он мог бы легко обнаружить, что человека с именем сэр Герберт Ньютон не существует, а крепость Кастель-дель-Ово в Неаполе не использовалась в качестве государственной тюрьмы со времен императора Ромула Августа (последний император Западной Римской империи в 475–476 гг. – Пер.). Не нужно было быть гением, чтобы догадаться, кто такой на самом деле аббат, и заподозрить, что знаменитые пронумерованные убийства стали следствием той информации, которую тот получил от Аллю.

Аббат Бальдини был ненастоящим, но алмаз, безусловно, настоящий, и можно было предположить, что человек, который относится к алмазу как к разменной монете, должен быть чрезвычайно богатым. Более чем вероятно – по причине, которая станет еще понятнее Аллю в последующие годы, – Пико подтвердил его предположение: он действительно был сказочно богат и владел сокровищами, которые превосходили все фантазии.

Теперь Аллю стал воплощать в жизнь план, который, наверное, показался ему чертовски умным, когда впервые пришел ему в голову: он будет морить Пико голодом до тех пор, пока тот не будет вынужден открыть ему, где находятся сокровища. Таким простым способом он не только станет миллионером, но и отомстит Пико и избавит мир от неистовствующего маньяка. Возможно, он даже ускользнет с чистой совестью.

Рассказ о том, что случилось потом в помещении под улицей Денфер, к сожалению, несет на себе кровавые отпечатки пальцев романиста-барона, который любил время от времени вознаграждать своих читателей потоками льющейся крови, так что несколько вопросов остаются без ответа. Но так как записи Пеше о признании исчезли, это единственный источник, из которого можно взять факты.

К удивлению Аллю, Пико отказался заплатить несколько миллионов франков за корку хлеба и стакан воды. Даже после 48-часовой голодовки бывший узник крепости Фенестрель, казалось, не был озабочен своим существованием. Постепенно до Аллю дошло, что у его плана есть серьезный недостаток – если он уморит Пико голодом, сокровища будут потеряны навсегда.

Отказ Пико раскрыть местонахождение его сокровищ был, если верить признанию, внушен простой жадностью. Но в самом признании есть одна деталь, которая противоречит этому. Когда Аллю мерил шагами подземную комнату, будучи в бешенстве от разочарования и алчности, он вдруг заметил на лице Пико дьявольскую улыбку. Разъярившись от вида своего торжествующего врага, Аллю «набросился на него, как дикий зверь, стал его кусать, выколол ему глаза ножом, выпотрошил его и бежал, оставив позади труп».

Нет никаких дальнейших подробностей относительно судьбы останков Пико. Высохшее, выпотрошенное тело, привязанное к кровати в подземелье, безусловно, было бы упомянуто в газетах, и, хотя крысы ликвидировали бы труп вместе с одеждой в течение нескольких дней, запах не остался бы незамеченным. Однако никаких сообщений об убийстве такого рода не появилось.

Конец истории, как нам известно, не особенно примечателен: Аллю бежал в Англию, где жил, мучимый совестью, до тех пор, пока французский католический священник, которого мы знаем только как аббата П., «помог ему увидеть ошибку в своем поведении и почувствовать отвращение к своим грехам». (Эти слова сам аббат написал в письме префекту полиции.) Аллю продиктовал свое признание аббату, получил от него священное благословение и умер с сознанием того, что ему отпущены его грехи.

Когда аббат П. отправлял в Париж признание с сопроводительным письмом, он сделал очевидный вывод. Теперь, когда ужасы революции и империи закончились и Париж снова стал столицей католической монархии, было важно убедиться, что префект полиции понял мораль: «Люди в своей гордыне пытаются превзойти Господа. Они осуществляют месть и оказываются сокрушенными ею. Давайте почитать Его и смиренно подчиняться Его воле. Искренне ваш и т. д.».

Этот рассказ был продиктован аббату П., записан Жаком Пеше и приукрашен бароном. Даже в форме романа он содержит несколько пробелов и несообразностей, которые можно принять за признак его подлинности. Мораль – месть уничтожает мстителя – едва ли подходит к событиям, описанным в признании. Та «дьявольская улыбка» на лице Пико наводит на мысль о том, что для человека, который считал себя в каком-то смысле воскресшим из мертвых, действительно существовала такая вещь, как полное и счастливое отмщение. Есть и другие проблемы. Откуда, например, Аллю узнал так много о жизни Пико в крепости Фенестрель, точном составе его сокровищ, его убежище в Париже, планировании и осуществлении его преступлений и сотне других подробностей? И почему, если он знал так много, он так и не смог отыскать сокровища?

Барон – или, возможно, это был аббат П. – заметил эти несоответствия и нашел решение: к Аллю явился дух Франсуа Пико. «Нет человека, вера которого была бы сильнее моей, – будто бы сказал Аллю, – потому что я видел и слышал душу, отделившуюся от тела». После реставрации монархии религиозные мистические фантазии были в моде, и немногие читатели «Воспоминаний, взятых из архивов парижской полиции», почувствовали бы себя обманутыми приемом романиста, который ввел в повествование словоохотливое привидение. Многие были бы просто готовы принять это за правду.

Быть может, в один прекрасный день какие-нибудь эпизоды, описанные в признании, подтвердятся благодаря случайной находке – письму или полицейскому рапорту, избежавшему уничтожения во время пожара в архивах, но было бы слишком надеяться, что именно эта деталь когда-нибудь подтвердится. Информация, представленная бесплотными душами, не представляет ценности для историков. С разумной точки зрения был только один человек, который мог знать всю историю, и этот человек был либо убит, либо оставлен умирать на глубине двадцать метров под улицей Денфер.

Есть все основания полагать, что смерть Пико действительно была описана в изначальном признании и должным образом зарегистрирована парижской полицией. Также вполне вероятно, что ослепление и «потрошение» имели место только в варварском мозгу барона и что на самом деле Аллю оставил полумертвого от голода Франсуа Пико умирать жалкой смертью. В этой истории не хватает стольких деталей, что нельзя прийти ни к какому заключению. Свидетельства о рождении, браке и смерти – все они сгорели в 1871 г. в тот же день вместе с полицейскими архивами. Печальная ирония состоит в том, что история, которая избежала забвения и уничтожения благодаря работнику архива, искавшему спрятанную правду, полна фактов, которые невозможно подтвердить. Еще большая ирония скрыта в том, что аббат П., предоставивший парижской полиции всю эту информацию и научивший Аллю ненавидеть свои прегрешения, записал его признание и отправил в мир иной, отпустив ему грехи (что может сделать только посвященный в духовный сан священник), является по какой-то причине единственным человеком в этой истории, полное имя которого неизвестно.

Досье сыскной полиции

1. Дело Рака

Первый день нового, 1813 г., улица Грезийон

В какой-то момент ночью, когда густо повалил снег, куча мусора переместилась на другую сторону улицы и теперь лежала за несколько дверей от дома номер 13 по улице Грезийон. Эта улица, которую позднее снесли для того, чтобы построить вокзал Сен-Лазар, шла вдоль края мрачного и грязного квартала, известного как Маленькая Польша. Это был такой район, где куча мусора могла остаться незамеченной, даже если из нее время от времени вылезала шишковатая голова, которая вращалась и исчезала.

Улица Грезийон была местом, которое часто посещали таинственные трудолюбивые личности, считавшие, что им повезло жить здесь, потому что никакой землевладелец или судебный пристав не осмеливался сунуть туда свой нос. Это был Париж, но в нем не было ничего, в чем можно было бы признать Париж. Когда-то это место было границей, за пределами которой не позволялось строить никаких зданий. С одной стороны (это была старая граница города) были расположены полупустые площадки с железным ломом, грязные прачечные, бордели без окон и гостиницы без названия. Большинство здешних обитателей были выходцами из отдаленных уголков Франции, а некоторые из шатких жилищ вмещали все взрослое мужское население какой-нибудь альпийской долины. На противоположной стороне улицы – дальней от Парижа – тянулись безлюдные склоны и рвы городской свалки.

На любой другой улице куча мусора в один миг была бы разобрана старьевщиком, имеющим на это разрешение, муниципальным уборщиком или одним из незарегистрированных мусорщиков, которые сновали как тени вокруг куч отходов, наполняя кожаный мешок предметами неопределенного назначения. Но к тому времени, когда они добирались до улицы Грезийон, парижский мусор приобретал высшую степень переработки. Каждая капустная кочерыжка и кость, каждый гвоздь, осколок, обрывок и нитка, каждый бинтик и припарка из парижских больниц уже были подобраны или съедены, оставив после себя засыпанную гравием смесь грязи, сажи, волос, фекалий и все то, что десять тысяч метел собрали на улице до девяти часов вечера. В этих отбросах, оставшихся от семисот тысяч человеческих жизней, было достаточно годного для компоста материала, чтобы запустить процесс брожения. И это была удача, потому что ночь была пронзительно холодной, а обитатель кучи мусора был одет только в тонкую шерстяную куртку посыльного.

Сидящего в курящейся куче отбросов лжепосыльного согревало удовлетворение, которое всегда предвещает удачную операцию. Другие еще несколько часов назад поддались соблазну, в который ввел их круглосуточный винный магазин, но он знал, что, каким бы долгим ни было ожидание, оно себя оправдает. Для человека, известного как Одиночка, – человека, который с помощью обмана, стамески, напильника и дубинки выбирался из всех тюрем Франции, – ночь в вонючем месте на холоде, от которого сводит судорогой руки и ноги, не значила ничего. Как всем было известно, Юджин-Франсуа Видок был нечувствителен к боли. Он также обладал удивительной способностью уменьшаться в росте на десять – двенадцать сантиметров и в таком укороченном виде мог ходить и прыгать. Он умел вести обычную беседу с металлическим напильником во рту. Он не задумываясь мог измазать свое лицо соком грецкого ореха и засунуть в ноздри гуммиарабик, чтобы имитировать цвет кожи и хронический насморк преступника, известного как Простофиля. Наконец, его упорный труд и настойчивость должны были быть вознаграждены. Дело, которое привело его в ту новогоднюю ночь на улицу Грезий-он, стало бы – он был в этом уверен – последним гвоздем, вбитым в гроб его врагов в главном полицейском управлении.

Двадцать два члена шайки уже попались в его сети, включая близнецов Писсар и жестокого преступника, который был известен под кличкой Аптекарь до того, как его подвергли пыткам. Они осуществляли кражи с такой изощренной ловкостью и таким подробным знанием места совершения преступления (включая квартиру, расположенную над комиссариатом восьмого района), что было очевидно: по всей вероятности, они были служащими своих жертв. Для привлечения этих людей к ответственности Видок почти в одиночку разрушил вековую репутацию иммигрантов из Савойи как честных и надежных людей. Никто уже не станет доверять трубочисту, полотеру или курьеру, что в городе, в котором люди имели обыкновение оставлять ключ в двери и приглашать в дом незнакомых людей, могло быть истолковано лишь как поступок филантропа.

Еще один член шайки был известен как Рак, местонахождение которого оставалось таким же таинственным, как и его прозвище. (Возможно, он получил его из-за своих цепких красных рук-клешней или, быть может, достиг сноровки в потенциально полезном искусстве ходьбы задом наперед.) И хотя Рак избежал поимки, его подружка – прачка – была прослежена до улицы Грезийон, и вполне можно было предположить, что Рак попытается лично вручить ей новогодний подарок.

На заре холод уже стал спускаться на восточные пригороды, когда какая-то тень прошла вдоль фасадов домов. Дверь дома под номером 13 открылась, и фигура поспешила внутрь, оглядывая улицу в обоих направлениях, пока пятилась во двор. Минутой позже замерзшая куча грязи уже стояла в прихожей под лестницей, посвистывая на манер возниц-савойяров. Услышав сигнал, Рак появился на лестничной площадке двумя этажами выше, и состоялся следующий разговор:

– Это ты?

– Да.

– Спущусь через минуту.

– Здесь слишком холодно, чтобы ждать. Встретимся в баре на углу – и смотри по сторонам.

И только когда он поддерживал штаны одной рукой, а второй протягивал подтяжки вонючему мужику с пистолетом в руке, Рак понял, что случилось. Спустя приблизительно час, сидя на стуле – причем его лодыжки были привязаны салфетками к ножкам стула – в ресторане «Кадран Блё», он уже помогал Видоку праздновать свою поимку в отдельном номере, разглашая информацию о своих товарищах из преступного мира с наивной верой в то, что это гарантирует ему освобождение.

В то утро комиссар Анри пришел на работу как обычно, повернув с набережной Орфевр и пройдя по застекленной галерее, которая вела от реки во двор Сент-Шапель. Именно там под сенью средневековой базилики в прокуренном кабинете дома номер 6 по улице Птит-Сент-Анн месье Анри вел свою бесконечную войну с преступностью.

Как человек, проведший много приятных воскресных часов за ловлей рыбы в Сене, месье Анри знал, какое это удовольствие перехитрить скользкое создание. Этого удовольствия он был лишен как глава второго округа префектуры. Преступники, которые должны были жить своим умом, оказывались безнадежно глупы. Их жаргон был тайным кодом, который выдавал их так же верно, как и мешок с надписью «награбленное». Недавно воровка по имени мадам Бэли, узнав, что можно заработать, став информатором, сообщила полиции подробности всех квартирных краж со взломом, которые совершила, и удивилась, когда за ней пришли.

Собственные скромные способности комиссара заработали ему репутацию человека со сверхъестественным чутьем. В криминальной среде Парижа он был известен как «злой ангел»; говорили, что еще никто не вышел из его кабинета, случайно не признавшись в преступлении или не дав какой-нибудь важной ниточки, которая приводила к его осуждению. К сожалению, месье Анри был вынужден работать с командой бездельников и некомпетентных людей. Известны были случаи, когда его констебли сидели в ожидании вора-домушника в шкафу на протяжении семидесяти двух часов, в котором он их и запер на ключ, и чуть не умерли с голоду. Так что когда Видок предложил свои услуги в качестве ловца воров, а также предложил создать специальную бригаду сыскной полиции, состоящую из бывших осужденных, комиссар Анри, к завистливому негодованию своих кадровых офицеров, быстро организовал «бегство» Видока из тюрьмы Ла-Форс и отдал ему собственный кабинет с ежемесячным жалованьем сто франков и обещанием премий за каждый арест.

Видок платил за оказанную любезность тем, что выполнял распоряжения господина Анри с почти религиозной преданностью. Как ни странно, Видок умел быть мягким и податливым, как глина, и испытывал нежную привязанность к любому, кто завоевывал его уважение.

Комиссар проводил инструктаж своих офицеров, когда сильный запах заполнил комнату, вслед за которым появился заметно пьяный Видок, державший за воротник свою последнюю добычу. Увидев шеренгу полицейских, Рак стал корчиться от отвращения и изрыгать ругательства. Видок поклонился коллегам и торжественно произнес:

– Позвольте мне и моему прославленному спутнику пожелать вам Нового года!

Комиссар поглядел на этого человека с гордостью. Затем, обернувшись к полицейским, сухо сказал:

– Вот это я называю новогодним подарком! Хотел бы я, чтобы каждый из вас, господа, пришел с таким.

Рака увели в камеру, и с этого дня положение Видока как главы специального подразделения сыскной полиции выглядело неоспоримым.

2. Дело о желтых занавесках

Первый день нового, 1814 г., улица Пуассоньер

Благодаря Видоку в Париже теперь было центральное сыскное бюро вместо сорока восьми соревнующихся комиссаров, которые отказывались от погони, как только преступник заворачивал за угол улицы и покидал их квартал. Бывший уголовник не только заставил полицию работать более профессионально, но и придал некий грубый шарм подразделению, которое, как считалось раньше, занимается не очень чистой работой.

Для господина Анри Видок был просто самым результативным из всех двурушников, курсировавших между штаб-квартирой полиции и преступным миром. Для преступников он воплощал в себе нечто сверхъестественное, что лишало присутствия духа, нечто неуловимое со стальными кулаками. Его авторитет и сила зиждились на суеверии: окраины Парижа все еще наполовину растворялись в примыкающих к нему сельских районах, где оборотни и ведьмы были такой же частью повседневной жизни, как бешеные собаки и привратники. Однажды одна ничего не подозревающая дочка полицейского сказала ему, что великий Видок может превращаться в пук соломы.

– В пук соломы? Как?

– Да, месье. Однажды мой папа шел за ним, и, когда он уже собирался схватить его за воротник, он схватил только пук соломы. Это не просто слова, вся бригада видела солому; ее потом сожгли.

Однако в методах Видока не было ничего волшебного, и они заслуживают чисто рационального исследования. Во всяком случае, было бы трудно представить себе лучшего проводника по удаленным улицам Парижа, чем человека-ищейку, который вынюхивает их секреты с таким безжалостным удовольствием.

Из всех загадок, которые разгадал Видок – или лишил загадочности путем грубой силы, – немногие были такими разоблачающими, как дело о желтых занавесках.

Прошел почти год с тех пор, как был пойман в сети Рак, и месье Анри надеялся вручить министру еще один новогодний подарок. К сожалению, дело, которое лежало перед ним в тот сочельник, казалось слишком рискованным для Видока. Осужденный по имени Фоссар, специализировавшийся на изготовлении ключей по восковым оттискам и выпрыгивании из окон верхних этажей без вреда для себя, сбежал из тюрьмы Бисетр. (Бисетр, расположенный в двух милях от Парижа, был перевалочным пунктом для осужденных: оттуда, закованные в цепи, они отправлялись в плавучие тюрьмы Бреста, Рошфора и Тулона.) Очевидно, Фоссар был вооружен до зубов и поклялся убить любого полицейского, который попытается арестовать его.

Проблема состояла в том, что Фоссар знал Видока по тюрьме и, безусловно, узнал бы своего бывшего сокамерника. Поэтому месье Анри поручил эту работу кадровым офицерам, которые, должным образом отнесясь к словам «вооруженный до зубов», занялись бумажной работой и безобидным наведением справок, которые показали, что Фоссар действительно по-прежнему подделывает ключи и выпрыгивает из окон верхних этажей. Столкнувшись с малодушием и некомпетентностью, комиссар с неохотой отдал это дело Видоку и предоставил ему самые последние разведданные, которые имели форму подробного, но неубедительного отчета: «Упомянутый Фоссар находится в Париже. Он снимает комнату на улице, которая проходит между рынком и бульваром от улицы Комтесс-Дартуа до улицы Пуассоньер через улицы Монторгей и Пти-Карро. Неизвестно, на каком этаже он живет, но его окна можно узнать по желтым шелковым занавескам. В том же доме проживает швея-горбунья, которая дружит с любовницей Фоссара».

С такой скудной информацией на руках Видок отправился на поиски сбежавшего заключенного.

Четыре упомянутые улицы образовывали один извилистый отрезок дороги, которая извивалась и поворачивала так часто, что казалось, она вообще никуда не ведет. На самом деле она вела на север от центральных рынков, деля пополам бульвар и Большой канал, который опоясывал Париж. Главной ее частью была улица Пуассоньер, названная так потому, что по этому пути из портов Па-де-Кале свежая рыба попадала в столицу. В праздники эта дорога была даже еще оживленнее, чем обычно, и никто не обращал внимания на пожилого мужчину в треугольной шляпе с косицей на затылке и морщинами, нарисованными на лице. И никто не остановил его, чтобы спросить, почему он смотрит на окна и быстро пишет в небольшом блокноте.

Задание было обескураживающим. Занавески желтого цвета были популярны, а многие другие желтели от времени, и в северной части Парижа было достаточно швей, чтобы населить ими небольшой город. Допуская, что молодые люди представляют все население, медицинские сводки о новобранцах утверждали, что в Париже 6135 горбунов. Улицы Парижа имели совокупную длину четыреста двадцать пять километров, а «рыбный путь», на котором где-то скрывался Фоссар за желтыми занавесками, – девятьсот метров. Делая скидку на разную плотность населения в различных кварталах, получилось, что на указанных улицах проживают тринадцать горбунов.

Вымышленный сыщик, вероятно, расспросил бы местного галантерейщика, допросил бы информанта в качестве возможного источника копченой селедки или исследовал бы грязную улицу на предмет красноречивых следов женщины-горбуньи. Но так как это была реальная жизнь, в которой скучно-простое и невозможное, смешавшись, оставляли мало места для головоломок, Видок занес в список свыше ста пятидесяти пар желтых занавесок. Затем он с трудом поднимался и спускался по такому же количеству лестниц, стуча в двери. Результатом этого стал полезный список адресов «восхитительных» швей, но ни одной горбуньи и ни следа Фоссара.

Стало известно, что желтые занавески, должно быть, проданы, а Фоссар больше не живет на улице Пуассоньер. Однако нити общих знакомых, повседневных дел и осведомленности о делах соседей были столь густо переплетены, а Видок столь неутомимо стаптывал кожаные башмаки о булыжную мостовую, что, даже если бы в этом отчете были ложно указаны зеленые занавески и однорукая швея, он все равно нашел бы этого человека.

В конце концов он поймал Фоссара – как раз к Новому году, – благодаря тому, что задавал сотни вопросов, потратил небольшую сумму налогоплательщиков на взятки, переодевался в угольщика и в итоге набросился на Фоссара «со скоростью льва». Фоссар отправился назад в Бисетр, а оттуда в плавучую тюрьму Бреста. Без сомнения, как и большинство осужденных, он сумел бежать, но угольно-черное лицо огромного Видока вселило в него сатанинский страх, и Фоссар больше никогда не причинял беспокойства сыскной бригаде.

Разочаровывающее дело о желтых занавесках является хорошим примером того, что можно назвать первоначальным этапом расследования по методу Видока. Со времени своего детства в Аррасе (главный город французского департамента Па-де-Кале. – Пер.) он сократил способы совершения преступлений до нескольких безошибочных приемов. Свою первую кражу он совершил, используя покрытое клеем перо, просунутое через щель кассы, в пекарне своих родителей, – преступление, которое так же трудно объяснить, как и утомительно совершать. Так как с помощью пера можно было извлечь только самые мелкие из мелких монеток, он прибегнул к поддельному ключу, а когда отец конфисковал ключ, то, использовав пару щипчиков, разломал ящичек, забрал наличные и ушел «очень быстро» в другой город.

Эти простые способы хорошо подходили к поселкам городского типа, которые составляли Париж в начале XIX в. Но город рос с каждым днем: в некоторых кварталах даже консьерж или полицейский шпик едва успевал справляться с наплывом чужаков. В течение шестнадцати лет, когда Видок управлял сыскной бригадой (1811–1827), население Парижа увеличилось более чем на сто тысяч человек. Канализационная система удлинилась на десять километров, кучи мусора превратились в горы, а улицы, которые никогда не отклонялись далеко от своих средневековых истоков, добрались до сельской местности, как жилы гигантского паразита. Вскоре должно было потребоваться нечто большее, чем просто настойчивость, чтобы растянуть сеть общественной безопасности над всей столицей, охваченной преступностью.