Текст книги "Парижане. История приключений в Париже."

3

Тысячи эмигрантов, которые возвратились в Париж тем летом и увидели сводчатые галереи прямой, как стрела, улицы Риволи, в безупречном порядке устремленные к далекой Триумфальной арке, и каменные набережные, в которые оделись изгибы Сены, вероятно, задавали себе вопрос, могут ли за несколько лет несколько архитекторов и особняков изменить характер города. За десять военных лет Париж изменился больше, чем за полвека мирной жизни. В нем появились новые мосты и каналы, рынки и фонтаны, склады и зернохранилища, отвечающие гигиеническим требованиям кладбища на северной и восточной границах города; улучшилось уличное освещение. В нем появились недостроенное здание фондовой биржи, которое напоминало греческий храм, и колонна на Вандомской площади, которая оказалась бы к месту на Форуме в Риме. Наполеон превратил Париж в декорации своей имперской драмы. Теперь сцену заняла новая труппа актеров. Реставрация отомстила корсиканскому диктатору тем, что его дворцы заняли другие люди и пользовались его публичными местами для гуляния, что в конце концов и означает «месть»: декларировать законное право или предъявлять права на что-то, что было отнято.

Самое большое изменение не было очевидно сразу. Район Сент-Опортюн, расположенный неподалеку от квартала Ле-Аль, был по-прежнему головоломкой из улиц и тупиков, как и в Средние века. Но люди, которые вдохнули в этот квартал жизнь, были другими. Тысячи жителей из одного этого района уехали из него или погибли в войнах. Даже если бы его лицо и манера себя держать не изменились так радикально, Люше был бы абсолютным чужаком.

В этом квартале был магазин, в котором молодой человек с ножом в руке резал кожу и прилаживал ее к колодке для обуви. Там было кафе с неизвестным для него названием, написанным над его дверью… Возможно, какая-то крошечная искорка надежды теплилась в нем в эти годы тьмы. Если это было так, в то утро она угасла. Люше выяснил, что прежний владелец кафе, господин Лупиан из Нима, купил новое дело на бульваре, а женщиной, которая разделяла с ним его удачу и постель в течение этих последних шести лет, была Маргерит де Вигору. Никто не мог назвать ему имена приятелей Лупиана, что было весьма досадно, потому что, по его словам, он был должен одному из тех людей немного денег. К счастью, какой-то человек случайно вспомнил имя Антуана Аллю. Но, насколько ему было известно, Аллю возвратился на юг Франции много лет назад, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Люше вернулся в клинику и заплатил по счету.

Конечная станция Королевской почты располагалась не слишком далеко – на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, где каждый день функционировало междугороднее сообщение с Лионом и югом, которое рекламировали как сточасовое путешествие, что звучало менее угрожающе, чем четыре дня. И хотя в почтовой карете могли уехать лишь восемь пассажиров, вокруг нее всегда собиралась толпа носильщиков, взволнованных провожающих, туристов, воров-карманников и полицейских. В суматохе никто не обратил внимания на пожилого священника, который сел в почтовую карету, чтобы отправиться в Лион. Нам случайно известна фамилия аббата – Бальдини, что означает «бесстрашный». Это имя распространено в Италии и на юге Франции.

Почтовая карета выехала из Парижа через заставу Гобелен и помчалась по мощеной дороге в Фонтенбло. В Вийжюиф на вершине холма пассажиры часто выходили из кареты у пирамиды, которая символизировала парижский меридиан, чтобы посмотреть назад на дорогу, на которой выстроились в ряд башни собора Парижской Богоматери. Вот как описывает вид туристический путеводитель: «С этой высоты взгляд охватывает Париж, который выглядит как огромный и сероватый курган из башен и домов неправильной формы, которые образуют этот город и тянутся налево и направо почти так далеко, как может охватывать глаз».

Участники таких долгих путешествий хорошо узнавали друг друга, но вряд ли какой-то пассажир в том конкретном экипаже узнал намного больше об аббате Бальдини, когда тот покинул его в Лионе. Он сел на речной пароход, который шел вниз по течению быстрой Роны в Понт-Сен-Эспри, а затем в экипаж, совершавший рейсы по пыльной почтовой дороге вдоль подножия Севенн (горы во Франции, юго-восточная окраина Центрального Французского массива. – Пер.) и жарким лесам департамента Гард. Он добрался до Нима – французского Рима – через неделю после отъезда из Парижа, зарегистрировался в лучшей гостинице (это означает, что у него должен был быть паспорт на имя Бальдини) и провел несколько дней, наводя справки. Наконец он оказался в плохо обставленной комнате в районе города, пользующемся дурной репутацией, где перед ним стоял один из тех людей, лица которых он видел последними в своей предыдущей жизни.

История, которую предстояло рассказать аббату Бальдини (история, которую мы знаем гораздо подробнее, чем части настоящей истории Жозефа Люше), показалась бы невероятной любому, только не Антуану Аллю. Аббат был узником Кастель-дель-Ово в Неаполе, где услышал предсмертную исповедь француза по имени Пико. Услышав это, у Аллю вырвался сдавленный крик, и аббат поднял глаза к небу. Какими-то загадочными путями (аббат назвал это «гласом Божьим») Пико узнал или выудил из памяти имя человека – Аллю, – который должен знать имена тех людей, которые его предали. Будучи истовым католиком с почти сверхчеловеческой нравственной силой, Пико простил людей, разрушивших его жизнь. Его единственным желанием – несколько странным, но понятным желанием умирающего человека – было запечатлеть имена своих убийц на свинцовой пластине, которая будет помещена на его могиле. Чтобы вознаградить Аллю или побудить его назвать имена, аббат должен был предложить ему вещь, которую Пико получил от такого же, как и он, узника по имени сэр Герберт Ньютон.

Если бы Аллю или его жена читали романы, печатающиеся по частям в газете, они тут могли почуять неладное, но аббат достал большой блестящий бриллиант, который – во всяком случае, для жены Аллю – стал полным и неопровержимым доказательством честности аббата. Забывшись на мгновение, она обняла худощавого аббата Бальдини. Она не понимала, почему ее муж колеблется, принять ли бриллиант. Разрываемый жадностью и страхом и подстрекаемый женой, Аллю преодолел свои сомнения, и аббат записал в небольшой блокнот имена Матье Лупиана, Жерве Шобара и Гийома Солари.

Через несколько часов аббат Бальдини садился в почтовую карету, отправляющуюся из Нима на север.

После своего ухода он оставил мятущуюся душу. Антуан Аллю страдал от того, что показалось ему ужасной несправедливостью. Он жил в страхе, который усилился с приходом аббата, за то, что позволил обречь на смерть невинного человека. Теперь он оказался вынужденным выдать своих бывших друзей. Что еще хуже, местный ювелир продал бриллиант за цену, вдвое превышающую ту, которую он заплатил за него Аллю. Аллю находился в таком душевном состоянии, что почувствовал противоестественное облегчение, когда в конце концов совершил реальное преступление и убил ювелира.

Это не было хорошо спланированным преступлением. Жандармы обрили его голову и дали ему зеленую шапочку с оловянной табличкой с выгравированным на ней его номером. Зеленая шапочка означала пожизненное заключение. Когда он стоял с цепью на ноге и чугунным шаром, прикованным к цепи, на фабрике в Тулоне и плел веревки и когда он лежал без сна на деревянной скамье без одеяла, ему, должно быть, казалось, что Франсуа Пико отомстил ему из могилы.

4

Матье Лупиан благоденствовал – не так, чтобы это выходило за пределы его самых смелых фантазий, но в достаточной мере, чтобы иметь возможность предложить своим соотечественникам время от времени выпивку в баре. (Они теперь едва могли позволить себе это из-за установленных им цен.) Применяя при ведении дел хитрость, известную как слепая удача, он приобрел новое кафе в самый нужный момент. Париж периода Реставрации был полон денег. За объединенными войсками, которые оккупировали город, сюда хлынули толпы жаждущих туристов. Обнадеживающе сдержанное и дорогое Английское кафе было не единственным заведением, процветавшим на потоке иностранной валюты, который тек по бульварам.

Лупиан был человеком того сорта, который, будучи богатым и успешным, не считал зазорным наклониться и подобрать монетку, упавшую в сточную канаву. Так что, когда ему было сделано неожиданное предложение, он быстро ухватился за предоставленную возможность. Безукоризненно одетая пожилая дама, которую он никогда не видел в квартале раньше, пожелала говорить с владельцем заведения. Она объяснила, что ее семья спаслась от ужасной катастрофы – то ли удалось избежать скандала, то ли непутевому сыну помогли не попасть в полицию. Их спасителем был человек, который с тех времен потерял все свои сбережения, но оказался настолько благороден, что отказался от помощи. Единственным желанием господина Проспера было найти работу официанта в приличном кафе.

Отчаявшись отплатить своему благодетелю, благодарная семья решила разыграть его. Ничего не говоря господину Просперу, они будут платить владельцу кафе сто франков в месяц, если тот согласится взять его на работу и закрыть глаза на тот факт, что он уже человек не первой молодости. Пятидесятилетний мужчина не был идеальной кандидатурой для работы парижского официанта, требовавшей выносливости. Но так как сто франков равнялись ежемесячной зарплате двух официантов или розничной цене двухсот пятидесяти маленьких чашек кофе с сахаром и стаканчиком коньяка, Лупиан согласился помочь.

Проспер оказался настоящей находкой. Нельзя сказать, что он очень располагал к себе, и в нем было что-то такое, что беспокоило мадам Лупиан. На самом деле его истинный характер был загадкой, но тогда это часто было признаком хорошего слуги, который всегда предпочитает держаться в тени и умеет приспосабливаться к желаниям клиента. Он был совершенно невозмутимым и хорошо справлялся со всеми небольшими неприятностями, которые случаются в кафе. Он также обладал способностью все подмечать. Именно Проспер дал комиссару полиции полное описание посетителя, которого видели кормящим печеньем охотничью собаку Лупиана в день, когда у нее случился смертельный сердечный приступ. И именно Проспер обнаружил кучку горького миндаля и петрушки, когда попугай мадам Лупиан умер ужасной смертью.

Это были трудные времена для честных людей, когда даже домашний попугай не мог спать спокойно в своей клетке. Король снова был на троне, но тридцать лет войны, тирании и беспорядков нельзя было стереть несколькими указами и казнями. Наполеоновские армии мародеров не просто исчезли в пушечном дыму у Ватерлоо. На тротуаре у кафе сидели искалеченные нищие в оборванной военной форме и приставали к посетителям. Банды головорезов, которые огнем и грабежами прокладывали себе дорогу через Европу именем славной империи, делали улицы небезопасными, и новый префект полиции был слишком занят анархистами-провокаторами и роялистами-контртеррористами, чтобы заниматься этими бандитами. Газеты, которые лежали на подставке у входа в кафе, были полны наводящими ужас рассказами о насилии и преступлениях.

Однажды утром, когда Проспер выкладывал газеты, чтобы аккуратно сложить их и положить на место, Лупиану случайно попалось на глаза знакомое имя: Жерве Шобар, его соотечественник из Нима. Днем раньше в кафе приходил Гийом Солари. В кои-то веки с ним не пришел Шобар, и консьерж не видел, чтобы тот возвращался домой накануне вечером. Газета все объясняла. Еще прежде, чем занялась заря, на новом пешеходном мосту рядом с Лувром был найден Жерве Шобар со смертельной ножевой раной в сердце. Любопытная деталь привлекала к этому убийству внимание читателей газеты – нож был оставлен в ране, а на его рукояти кем-то был приклеен небольшой клочок бумаги с напечатанными знаками: «№ 1».

И хотя не сохранились никакие официальные записи об этом убийстве на мосту Искусств, оно, вероятно, заставило поломать голову служащих сыскной полиции. Подозрение, вероятно, упало на наборщиков, которые, будучи грамотными членами низших сословий, всегда представляли собой угрозу общественной стабильности, хотя, конечно, убийца мог просто вырезать эти знаки из титульного листа газеты. Единственным вероятным мотивом была кража. Тот факт, что в карманах у погибшего мужчины было несколько монет, очевидно, означал, что убийце помешали и ему пришлось убежать, оставив нож.

Узнав об убийстве Шобара, Лупиан почувствовал что-то похожее на намек на какую-нибудь болезнь, но он был слишком занят и растерян, чтобы беспокоиться о несчастьях других людей. Человек, который поднялся из провинциальной безвестности и стал владельцем одного из лучших кафе в Париже, теперь обдумывал перспективы, о которых его земляк из Нима мог только мечтать.

У Лупиана была шестнадцатилетняя дочь от первого брака. Это было милое создание, озабоченное своими расцветающими прелестями и взволнованное возможностями, которые она видела в глазах мужчин. На деньги родителей она была одета почти безукоризненно. Мадемуазель Лупиан была особым блюдом, ожидавшим особого клиента. В те дни перемен даже дочь Лупиана могла мечтать выйти замуж за лорда.

На нее было потрачено столько денег, что казалось должным и правильным, когда мужчина с блестящими манерами и внешностью заявил о своей заинтересованности вполне недвусмысленно. Он раздавал чаевые официантам, как английский путешественник, и подкупил гувернантку девушки сказочной суммой. Мадемуазель Лупиан получила доступ к его кошельку, а в обмен позволила ему познать вкус будущего счастья. И только тогда, когда блюдо было не только продегустировано, но и съедено, она призналась своим родителям. Они слишком поздно увидели свою ошибку. Им не следовало доверять человеку, который переплачивал официантам.

Поэтому в доме Лупиана почувствовали огромное облегчение, когда этот господин, который оказался маркизом, объявил о своих честных намерениях, представил доказательство своего происхождения и состояния и заказал свадебный банкет на сто пятьдесят гостей в «Кадран Блё» – самом дорогом ресторане Парижа.

Сказка стала былью. Маркиз женился на дочери Лупиана, вызвав глубокое волнение на банкете тем, что прислал посыльного с извинениями за свое опоздание: король вызвал его к себе, но маркиз предполагал освободиться к десяти часам вечера, а пока семья Лупиан и их гости должны были приступать к еде. Вино лилось так быстро, но не так дешево, как оно течет во время урожая в Провансе, и, хотя невеста пребывала не в лучшем настроении, банкет имел огромный успех. Переменили несколько блюд, прежде чем очередь дошла до десерта. На столы были поставлены чистые тарелки, а затем на каждую тарелку – письмо, в котором объявлялось, что жених – это осужденный, бежавший из заключения. К тому времени, когда гости прочитали письмо, он уже покинул страну.

Финансист, который видит, как его основные вложения внезапно теряют свою ценность, не мог быть в большем смятении, чем Матье Лупиан. К счастью, рядом оказался Проспер, который дал совет. По его предложению семья Лупиан провела следующее воскресенье за городом, чтобы стереть болезненные воспоминания и порадоваться своей удаче. Кафе по-прежнему приносило доход, счет из «Кадран Блё» будет оплачен в течение года, а мадемуазель Лупиан, хоть и утратила безвозвратно свою невинность, была по-прежнему молода и могла еще понравиться иностранному джентльмену или богатому посетителю, не знакомому с этим кварталом.

Пока Лупианы дышали загородным воздухом и планировали светлое будущее, в городе, где-то к северу от собора Парижской Богоматери, поднялся столб дыма. Огонь разгорелся в нескольких разных комнатах над кафе. Задолго до того, как по бульвару примчались пожарные в медных касках с брезентовыми ведрами, огонь распространился на расположенное внизу кафе, и, когда с потолка упали лепные украшения и сморщились картины, шайка оборванных нищих, как будто предупрежденная кем-то заранее, прибежала на помощь. Они вынесли стулья, столы и все ценное и при этом разбили зеркала, полированную барную стойку, переколотили стаканы и фарфор. Когда члены семейства Лупиан возвратились с пикника, они на месте своего дома и заведения обнаружили пепелище.

Страховые компании обычно отказывались возмещать ущерб, вызванный «народным буйством», которое, как оказалось, стало причиной этого пожара. У владельца здания не было выбора, кроме как выставить их за дверь. Вокруг Лупианов собрались все их настоящие друзья, то есть никто, за исключением верного Проспера, который не только остался с ними, но и отказался брать плату. Утешительно было сознавать, что в мире еще есть добро. Когда несколько недель спустя жена Лупиана умерла от гиперемии мозга и нервного истощения, Проспер устраивал похороны так же добросовестно, как будто это была его собственная свадьба.

Длинная улица, которая, извиваясь как змея, вползает в сердце предместья Сент-Антуан к площади Бастилии, является продолжением прямой улицы Риволи. Человек, который разбирается в конфигурации улиц так же, как хиромант читает по линиям руки, мог бы истолковать эти коварные изгибы в качестве знака того, что в этом угрюмом пригороде, где рабочие и революционеры планировали государственные перевороты, ничто никогда не пойдет как надо.

Примерно в то же время, когда с Лупианом случилось это несчастье, молодой писатель по имени Оноре Бальзак переехал в небольшую комнату в предместье Сент-Антуан. Вот как он описал вид из окна, выходившего на боковую улочку: «Иногда тусклый свет уличных фонарей отбрасывал желтоватые отблески в тумане, показывая слабые очертания крыш вдоль улиц, соединенных вместе, подобно волнам огромного неподвижного моря. Мимолетное поэтическое действие дневного света, унылых туманов, внезапного проблеска солнца, тишина и волшебство ночи, загадки рассвета, дым, поднимающийся из каждой трубы, каждая деталь этого чужого мира стала знакома мне и развлекала меня. Я любил свою темницу, потому что я сам ее выбрал».

Если бы не воображение романиста, этот квартал казался серым и малообещающим. Согласно условиям брачного контракта, составленного тещей и тестем, Лупиан оказался вынужден выплатить сумму приданого своей жены. На остатки своего состояния он арендовал в предместье Сент-Антуан кафе, которое было чуть больше чем рюмочная. В нем была чадящая масляная лампа, мятый ковер, висел запах дешевого табака, и заходили посетители, которые считали мытье пустой тратой времени. Его прекрасная буфетчица умерла, а несвежие локоны мадемуазель Лупиан свисали, словно усики водорослей в сточных канавах. Только Гийом Солари казался довольным. Это было больше похоже на кафе из давних времен, где он мог говорить на прованском наречии, и при этом к нему не относились как к деревенщине.

Сидя в одиночестве с неизменным пивом и лимонадом, Солари мешал бизнесу, особенно теперь, когда стало известно, что после прихода в бар Лупиана с ним случились конвульсии и он умер через несколько часов, мучаясь от сильной неутолимой боли. Тем не менее посетители заведения Лупиана могли не связать эту смерть с ранее произошедшим убийством, если бы газеты не сообщили одну деталь. Перед похоронами, согласно обычаю, гроб Солари выставили в вестибюле его дома. Тело уже пролежало там какое-то время, когда кто-то заметил небольшой клочок бумаги на черной ткани, покрывающей гроб. На нем было отпечатано вот что: «№ 2». Весть об этом вызывающем суеверный страх продолжении убийства на мосту Искусств быстро распространилась по кварталу. На следующий день у Лупиана не осталось ни одного клиента. Два соломенных стула снаружи двери были постоянно пусты и пользовались вниманием только окрестных собак. Наверное, он начал подозревать, что все эти ужасные события были связаны каким-то образом, но он не мог найти причину своего краха, и, хотя второе убийство наполнило его дурными предчувствиями, у него было слабое представление о его мотиве.

Без верного Проспера Лупиан и его дочь оказались бы на улице. Проспер предложил им свои скудные сбережения, которые помогли бы им, по крайней мере, избежать приюта для нищих. Однако даже эта небольшая милость дорого стоила. Проспер присовокупил к своему предложению условие столь унизительное и низкое, что Матье Лупиан сам удивился, что оказался способен принять его: мадемуазель Лупиан должна была жить с Проспером как его наложница, согревать его постель и удовлетворять его старческие желания.

Было сделано все, что нужно, – поставлена двуспальная кровать, и девушка, которая должна была помочь своей семье подняться по социальной лестнице, превратилась в проститутку в доме своего отца.

Когда Лупиан лежал на своем тонком матрасе, вслушиваясь в приглушенный шум города в надежде, что звуки этого неспокойного океана заглушат шумы, доносящиеся из-за стены, он знал, что Проспер хоть и стар лицом и телом, но полон дикой энергии.