Текст книги "Тайна двух океанов. Лучшая классика с комментариями для школьников"

Глава III
Погребенные в иле

Боль в ноге прошла бесследно, и Горелов, разрезая плечом воду, легко шагал по каменистому, заметно идущему под уклон проходу, лавируя среди обломков, покрывающих дно. Стены ущелья, неровные, с многочисленными выступами, то сближались, то расходились.

Через четверть часа непрерывной ходьбы Горелов заметил свою ошибку: за поворотом перед ним неожиданно встала гладкая, словно обработанная гигантским топором, стена. Дальше идти было некуда, и он повернул обратно. Дойдя до выхода, Горелов остановился и задумался. Пока вернутся остальные товарищи с поисков, пройдет еще немало времени. Было бы недурно использовать это время для поисков в других ущельях. Да, это было бы недурно во всех отношениях… А если к тому же удастся найти Шелавина именно ему, Горелову?.. Он ярко представил себе, какой это будет для него триумф. Кроме того, если сказать правду, ему было жаль этого простодушного, горячего и бесхитростного, как ребенок, человека. Конечно, это чепуха, но все-таки жаль…

Горелов решительно повернул направо, прошел мимо четвертого и пятого проходов, которые должны были обследовать Матвеев и Белоголовый, и углубился в следующий, шестой.

Скоро Горелов заметил, что вода вокруг него становится мутней, а свет фонаря все более окрашивается в желто-оранжевый цвет. На дне, сначала в ложбинах и выемках, потом и на ровных местах, появился ил – плотный, слежавшийся. С каждым шагом толщина илистого слоя все возрастала, и поднимавшиеся под ногами облачка становились все гуще.

«А течение?.. – мелькнуло в голове Горелова. – Разве здесь нет течения?»

Стены все больше сближались, выступы на них выдвигались в ущелье все дальше и иногда вплотную смыкались над головой Горелова. Впрочем, видно было, что их высота и мощность объяснялись наслоениями ила, лежавшего на них, словно огромные шапки. Иногда на Горелова, когда он проходил под ними, сваливались комки ила, тут же таявшие, не доходя до дна.

Горелов не обращал на это внимания. В нем возрастала уверенность, что именно здесь нужно искать Шелавина. Он протискивался между выступами стен, перелезал через обломки скал. Голова его горела, пот заливал лицо, дыхание становилось тяжелым, прерывистым.

Из оранжевой мглы неожиданно вырос высокий илистый холм. Горелов с трудом начал подниматься на него. Ил здесь был почему-то не такой, какой встречался до сих пор. Ноги тонули в его пушистой, словно бездонной глубине, не находя себе опоры внизу. С невероятными усилиями Горелов выполз наконец на вершину холма и встал на ноги, по колено уйдя в ил. Задыхаясь, он осмотрелся и, подняв глаза, увидел вдруг над своей головой свод. Его вид поразил Горелова. Свод был не гранитный – черный, матово поблескивающий под лучами фонаря, а серый, как будто из сырого цемента, с большими, неправильной формы выбоинами. Казалось, время еще не успело сгладить их резкие, угловатые очертания, и они зияли в своде, как свежие, открытые раны.

Горелов повернулся в тесном пространстве тоннеля, сильно, со звоном ударившись металлическим локтем о выступ стены. В то же мгновение он с ужасом увидел внезапно появившуюся в своде тонкую извилистую трещину. Прежде чем он успел сделать движение, огромная серая глыба с мягким шумом отделилась от свода и обрушилась вниз. Горелов почувствовал сильный удар, сваливший его с ног, и страшную боль в виске.

«Обвал…» – промелькнула у него почти равнодушная мысль. И все исчезло в черной, окутавшей сознание мгле…

* * *

Лежа на боку, в том же положении, в каком был придавлен сорвавшейся глыбой, Горелов сделал усилие, чтобы приподняться, и сейчас же в изнеможении опустился.

«Кажется, ранен… Не серьезно, должно быть… От удара о выступ телефона… Что делать? Толстый ли слой ила надо мной?.. Надо позвать на помощь… Сам не выберусь…»

Слабость еще более охватила тело, голова опустилась в липкую теплую лужицу крови. Горелов закрыл глаза и несколько минут лежал без сил, без мыслей.

«Бу-бу-бу… бу-бу-бу… бу-бу-бу…» – донеслось откуда-то невнятное бормотание.

«Надо позвать на помощь…» – вернулась к Горелову прежняя мысль, но не хватило сил, чтобы произнести хотя бы слово. Горелов мог только прислушиваться к этим непонятным звукам, которые, казалось, рождались в шуме крови, бившейся в висках. Бормотание вдруг прекратилось, но звон в голове оставался.

Горелов попытался заговорить.

– Алло! – слабо и глухо прозвучало под шлемом. – Алло! Говорит… Горелов…

Он замолчал и прислушался. Ответа не было.

«Не слышат… Слишком тихо… Надо громче…» – подумал Горелов, стараясь успокоить себя. Помолчав минуту и собрав силы, он крикнул, как ему казалось, во всю мочь:

– Товарищи!.. Ко мне… на помощь… меня засыпало… обвал…

Изнуренный этим усилием, он вновь замолчал и с бьющимся сердцем долго прислушивался.

Безмолвие – безграничное, нерушимое – царило вокруг.

С закрытыми глазами неподвижно лежал Горелов. Медленно возвращались мысли:

«Не слышат… Почему?.. Испортилось радио?.. Что же делать?.. Что теперь делать?..» Мысль работала все сильнее и настойчивее.

«Бу-бу-бу…» – глухо донеслось опять откуда-то снизу. Горелов в испуге приподнял голову, оторвал ее от шлема. Непонятные звуки прекратились. Горелов был теперь уверен, что это не галлюцинация, не шум, не стук крови в голове, как ему раньше казалось. Нет, звуки шли откуда-то извне, снизу, словно кто-то или что-то живет, шевелится, производит какую-то работу под ним, Гореловым. Он долго, затаив дыхание, прислушивался. Но тишина стояла невозмутимая.

Горелов устало опустил голову. Что еще нового сулят ему эти звуки? Какая новая опасность может таиться здесь, на дне этих неведомых, коварных глубин? Перед лицом новой, близкой и надвигающейся угрозы Горелов забыл о своей оторванности от товарищей, о своем одиночестве. Пронеслось воспоминание о крабе. В иле тоже живет, роется, питается и размножается много донных животных… Разные голотурии, морские ежи… Это все мелочь, но разве не может и здесь появиться нечто грозное и совершенно неожиданное для юной, слепой еще науки о море? Что знала она, например, об этих гигантских крабах?..

«Бу-бу… бу-бу… бу-бу-бу…»

Горелов не отрывал теперь уха, прилегавшего плотно к шлему. Звуки шли глухо, но определенно снизу, с небольшими перерывами, то прекращаясь, то вновь возникая. Как только Горелов приподнимал голову, они исчезали, но сейчас же, при первом прикосновении уха или виска к шлему, опять становились слышны.

Мысль Горелова усиленно работала теперь лишь в одном направлении: как избежать встречи с этой новой, неизвестной угрозой? Но зачем думать, что это непременно опасность? Может быть, просто какая-нибудь безобидная тварь сверлит или долбит гранит дна, и он совершенно напрасно страшится ее. Говорил же как-то Лорд, что существуют какие-то моллюски, выгрызающие для себя углубления, даже целые норы в самых твердых прибрежных скалах. Может быть, этот шум – всего лишь отзвуки прерывистого трения зубцов раковины или каких-нибудь других приспособлений животного для просверливания твердой породы…

К донесшимся в этот момент подозрительным звукам Горелов отнесся уже более спокойно. За все время, что он их слышит, они не делались яснее, громче… Значит, их источник не приближается к нему и не стремится к этому. Да, да… Скорее всего, это просто мирная работа какого-нибудь занятого своим делом животного. Хорошо было бы убедиться в этом… Но как?

Горелов успел за время своих размышлений значительно отдохнуть. Он почувствовал прилив новых сил и попробовал приподняться, но, вероятно, на нем лежал слишком тяжелый и толстый слой ила, который приподнять было ему не по силам. По бокам же сырая, податливая масса слегка раздалась в стороны.

Горелов решил пробиваться сквозь толщу лежавшего на нем ила, но не вверх, а в сторону, которая казалась более податливой. Чувствуя себя значительно посвежевшим и бодрым – насколько можно было быть бодрым в таком положении, – он уже не думал о доносившихся порой звуках. Они его больше не беспокоили. Он начал усиленно двигать руками, подтаскивая, сжимая и подминая под себя своими широкими металлическими ладонями комки мокрого, как грязь, ила. Первые же несколько минут работы необыкновенно обрадовали его своими результатами. Перед ним образовалось небольшое, тускло освещенное загрязненным фонарем углубление, куда он с приливом новой энергии принялся продвигаться. Через полчаса упорной работы Горелов прополз таким образом почти полметра. Он даже изловчился открыть на поясе патронташ со щитком управления и, нажав кнопку «питание», получил возможность сделать несколько глотков горячего какао. Как он был теперь благодарен Скворешне за его предусмотрительность и заботу! Воздух в скафандре был превосходный, и жидкого кислорода должно было еще хватить надолго.

Сделав небольшой перерыв и отдохнув, он с новой энергией принялся за работу, но не успел продвинуться и на несколько сантиметров, как неожиданно его металлические пальцы заскрежетали, встретив твердое, каменное препятствие. В первое мгновение он обомлел, но, решив, что это небольшой, засыпанный илом обломок скалы, принялся прокладывать свой ход кверху вдоль обломка. Он усердно работал, делая лишь краткие перерывы для отдыха, но каменная преграда не исчезала, продолжая ровно, без выступов подниматься вверх. Тогда ему стало понятно, что перед ним гранитная стена тоннеля. Вся его работа оказалась напрасной. Отчаяние охватило Горелова. Он опустил голову со шлемом на ил и в бессилии лежал, порой содрогаясь всем телом, словно в беззвучных рыданиях.

Вдруг он встрепенулся. Сколько у него осталось кислорода? Ведь ему неизвестно даже, сколько времени он лежал без сознания после обвала… Десять минут или десять часов? И с каждой уходящей минутой уходят считаные минуты оставшегося ему кусочка жизни. Он не имеет права оставаться в бездействии. Он должен бороться до конца!

«Бу-бу-бу… бу-бу-бу…» – донеслось снизу знакомое бормотание.

С энергией отчаяния Горелов снова принялся за работу. Но почему-то теперь он рыл вниз. Почему? Он сам не отдавал себе в этом отчета.

Он уже опустился головой в проделанную нору почти до пояса. Залепленный грязью фонарь едва освещал крошечное пространство впереди. Руки ломило. Пот заливал лицо, ослепляя глаза. Еще несколько движений – и нужно отдохнуть.

Вдруг пальцы Горелова скользнули по чему-то гладкому, и под ними раздался тонкий, чуть слышный скрип. Пальцы сгребают ил с препятствия… И сердце Горелова внезапно, как будто сорвавшись с места, заколотилось с бешеной силой. Что это? Что это такое? Лопатка?! Не может быть! Прежде чем он в состоянии был что-нибудь сообразить, неожиданно и совсем близко послышались снизу знакомые бормочущие звуки и среди них глухо, но достаточно внятно:

– Черт!

Словно подброшенный ударом, Горелов откинулся назад и закричал изо всех сил:

– Шелавин!.. Шелавин!.. Это вы?

– А кто же еще, позвольте вас спросить? Кто там?

– Это я! Это я… Горелов. Боже мой! Мы ищем вас… Меня завалило…

– Как и меня?! Отлично!

Слова Шелавина доносились через металл скафандров хотя и глухо, но вполне разборчиво и свидетельствовали о его завидном спокойствии и даже наличии известной дозы юмора. Видимо, доблестный ученый был далек от отчаяния и совсем не терял присутствия духа даже в столь бедственном положении. Горелов вспомнил привычку океанографа громко говорить с самим собой в увлечении какой-нибудь интересной работой, вслух негодовать при неудачах и восхищаться успехами. Очевидно, эта привычка не покинула Шелавина и теперь, когда он очутился под огромной массой обрушившегося на него ила и копошился под ней в поисках спасения. Несомненно, это его монолог доносился до Горелова столь испугавшим его сначала бормотанием, Горелов даже рассмеялся…

– Как вы себя чувствуете, Иван Степанович? Вы не пострадали при обвале?

– Ничуть! Пробиваюсь к выходу… Превратился, можно сказать, в крота… А вы что делаете?

– Я слегка ранен… Ничего серьезного. Тоже роюсь, но наткнулся на гранитную стену. Теперь не знаю, куда двигаться.

– В какую сторону вы направляетесь?

– То есть как? Ну… прямо перед собой.

– Разве у вас нет компаса, позвольте вас спросить? Или вы не умеете им пользоваться? – послышались вопросы океанографа в знакомом, теперь просто восхитительном, раздраженном тоне.

Действительно, как он мог забыть о такой простой и необходимейшей в его положении вещи! Молча сквозь илистую грязь он протащил к глазам руку и вгляделся в компас.

– Стена от меня к северу, Иван Степанович.

– Ну и отлично! Ройте к западу, вдоль стены. Там выход из тоннеля. Свод на меня обрушился посреди тоннеля, недалеко от выхода. Образовался, должно быть, холм с понижением у стен. Направляйтесь отступя на метр от стены, иначе наткнетесь на выступ, и его придется обходить. Под этим выступом я именно и нашел замечательную золотую россыпь.

Тренированная наблюдательность ученого, привыкшего все замечать при изучении местности, оказалась теперь спасительной.

Пленники ила возобновили работу. Пыхтя и отдуваясь, Шелавин почти непрерывно говорил, то сокрушаясь по поводу потерянной россыпи, то восхищенно рассказывая о необыкновенной октаэдрической форме золотых самородков, несомненно гидротермального происхождения.

– Это очень редкое явление, – говорил Шелавин. – Понимаете ли вы, какой это возбудит интерес в научном мире? Фу, черт! Ил такой влажный, что без скафандра им можно было бы захлебнуться! Абсолютно! Вероятно, мы приближаемся к внешним слоям холма, к выходу. Впрочем, я все же успел положить в сумку несколько этих замечательных самородков. Прекрасные, чистые восьмиугольные кристаллы, на редкость крупные для этих форм.

– Иван Степанович, – прервал океанографа Горелов, – почему вы не отвечали на вызов? У вас повреждено радио?

– Обвал случился в тот самый момент, когда я прекратил разговор с подлодкой и собирался восстановить связь с вами. Мой щиток управления был открыт, его забило илом, и включатели засорились. А у вас тоже радио не работает?

– Да. Не могу понять, почему. Возможно, что, ударившись виском о слуховой аппарат, я повредил его.

– Возможно, возможно… Как ваша рана?

– Кровь давно перестала идти. Чувствую только ноющую боль в виске. Ничего серьезного…

– Что вы сказали? Последних слов не слышал. Вы, вероятно, отрываете голову от шлема, и звуки ко мне не доходят.

– Да… Случайно.

– То-то… Сейчас, должно быть, выберусь. Ил сделался совсем жидкий. А у вас как?

– Вокруг меня он без перемен. По-прежнему густой. Я не могу быстро работать… Слабость… Задыхаюсь…

– Ну ничего! Потерпите, голубчик! Как только вылезу, начну рыть вам навстречу. Да вы отдохните, спешить некуда. Подкрепитесь своим какао…

О нет! Горелов спешил, спешил изо всех сил. Чем ближе казалось спасение, тем более страстно, нетерпеливо стремился он к нему. Он работал, напрягая всю свою уже иссякающую энергию. Временами туман заволакивал сознание, голос Шелавина не доходил до него, но он продолжал почти машинально двигать слабеющими руками и сантиметр за сантиметром полз вперед, отвоевывая жизнь.

– Ну вот! Уф! Наконец-то! Выползаю! – донесся до него спокойно-торжествующий голос океанографа.

Казалось, он принимает свое спасение как нечто заранее известное, а все это трагическое происшествие – как некий научный эксперимент, результат которого ни на одну минуту не вызывал в нем сомнения. Все шло, как должно было идти, эксперимент развивался нормально. Наблюдательность, самообладание, расчет – все было на месте, и теперь можно с удовлетворением потянуться и сказать: «Уф!»

Горелов увидел ученого совершенно в новом свете. Он был полон восхищения и благодарности. Выходило, что роли переменились: он шел спасать Шелавина, но оказалось, что тот спас его.

– Иван Степанович… дорогой… – неожиданно и тихо вырвалось у Горелова.

Ответа не последовало. Не отрывая затылка от шлема, Горелов напряженно прислушивался. Неужели ушел?! Обрадовался и бросил?! Безумный страх овладел Гореловым, но в следующий момент послышалась скороговорка Шелавина – милая, родная скороговорка.

– Ну, как ваши дела, товарищ Горелов? Приходится воткнуть шлем в холм, чтобы разговаривать с вами… Начинаю рыть к вам навстречу. Буду держаться на метр от стены и на метр выше моего выхода. Можете не работать, отдохните. У меня теперь дело пойдет быстро. Эх, жаль, лопатки моей нет!

Прошло, однако, не менее часа, прежде чем из ила показался шлем Горелова. Шелавину приходилось одному прокладывать к нему путь, а последние полчаса Горелов перестал даже отвечать на вопросы океанографа. Когда Шелавин добрался до него, Горелов был без чувств. Сам достаточно обессиленный, Шелавин с неимоверным трудом вытащил Горелова из илового холма и положил у его подножия. Открыв патронташ на поясе Горелова, он пустил в его скафандр усиленную струю кислорода. Но и это обычно магическое средство не дало результатов. Горелов не приходил в себя. Тогда океанограф, отдохнув и подкрепившись несколькими глотками какао, взвалил тело Горелова на плечи и потащил его из ущелья. Но неимоверная усталость скоро охватила Шелавина: сказалось огромное истощение сил; и, преодолевая сопротивление воды, пробираясь по неровному каменистому дну среди усеявших его обломков скал, протискиваясь с безжизненным телом Горелова между выступами сближающихся стен ущелья, он с трудом передвигал ноги. Шелавин уже не в состоянии был ничего соображать и даже не почувствовал радости, когда вдали замелькал спасительный луч прожектора и навстречу ему бросились, отчаянно жестикулируя, несколько человеческих фигур. Настоящее удовлетворение, почти блаженство он почувствовал лишь тогда, когда с его плеч сняли тело Горелова и он смог, закрыв глаза, едва не теряя сознание, опуститься на руки друзей…

Какова может быть толщина ила на дне океана?

Мировой океан существует на нашей планете, скорее всего, уже 200 миллионов лет. За это время на его дне накопилось бесчисленное множество различных осадочных пород. Накапливаются на дне океана также и илистые наносы из рек. Хотя наносы отлагаются, по человеческим меркам, крайне медленно, но толщина илистого слоя в отдельных местах океана достигает уже 500 м.

Почему Горелов поразился, взглянув на свод тоннеля?

Горелов предполагал, что над ним крепкий гранитный свод и он не должен опасаться обвала. Но оказалось, что свод – непрочный, словно из сырого цемента, с трещинами. Он мог в любой момент рухнуть, или от него могла отделиться какая-нибудь глыба. Что, как написал автор, и случилось. Замена гранитного свода тоннеля на рыхлый, непрочный нужна была Григорию Адамову, вероятно, только для развития романной интриги.

Какой формы бывают золотые самородки?

Самородки – это сравнительно крупные природные обособления золота, серебра, платины в химически чистом виде (как бы родились сами по себе). Встречаются в рудных и россыпных месторождениях. Формы золотых самородков обусловлены особенностями мест, где они находятся. Обычно самородки – округлой формы, словно зерно. Золотые самородки весом более 1 г встречаются редко. Один из самых крупных в мире самородков был найден в Австралии – «Плита Холтермана»; вес чистого золота – 83,3 кг.

Что такое научный эксперимент?

Эксперимент – в обычном понимании этого слова – это попытка осуществить что-либо на практике.

Научный эксперимент – воспроизведение какого-либо явления в определенных условиях с целью его изучения, исследования. Эксперимент является одним из важнейших методов познания исследуемого явления.

Для чего была нужна струя кислорода?

Человеку, как и любому живому существу, кислород необходим для дыхания, которое является важнейшим процессом жизнедеятельности организма. При недостатке кислорода в организме наступает гипоксия (кислородное голодание), что приводит к нарушению нормального функционирования центральной нервной системе и потере сознания. В медицине существует даже кислородная терапия – искусственное введение кислорода в организм человека с лечебной целью (широко известны кислородные подушки). Струя кислорода, особенно если он чистый, способна быстро привести человека в чувство.

Глава IV
Две раскрытые тайны

После бомбежки в Саргассовом море подлодка провела двенадцать суток почти в непрерывном движении. Она обследовала за это время огромное пространство океанического дна между подводным хребтом и африканским материковым склоном. Она нашла несколько значительно поднимавшихся над дном подводных гор, повышений дна, глубоких ложбин и впадин. Множество записей Шелавина дало полную картину температурного режима глубоководных и придонных слоев воды, ее плотности, солености и химического состава. Образцы горных пород и глубоких поддонных слоев ила, добытые Шелавиным, осветили теперь многое в геологической истории Атлантики.

В биологическом кабинете зоолога с угрожающей быстротой росли коллекции новых, неизвестных до сих пор представителей глубоководной и придонной фауны.

Но сердце почтенного ученого болело всякий раз при взгляде на банку, всегда стоящую на видном месте его рабочего стола, и большую невзрачную раковину, лежавшую рядом с ней. В банке, вздымаясь с грозно раскрытыми мощными, зазубренными лезвиями, стояла кроваво-красная, усеянная бугорками и редкими щетинками клешня гигантского краба, отрубленная топориком Горелова. Раковина принадлежала единственному представителю неизвестного миру, но уже славного в глазах нашего ученого нового класса пластинчатожаберных имени советского зоолога Лордкипанидзе. Самые тщательные поиски зоолога, Цоя, Марата, Скворешни, Горелова, Павлика на каждой глубоководной станции ни к чему не приводили. Этот необычайный моллюск сделался какой-то манией, навязчивой идеей не только зоолога и его верных сподвижников, но чуть ли не всей команды. Интерес к таинственному моллюску еще более разгорелся, когда зоолог объявил, что при исследовании строения тела и химического состава крови моллюска Цой нашел в его крови огромное количество растворенного золота, благодаря чему вес моллюска оказался необычайным.

Цой продолжал страстно, неутомимо работать над тщательно сохраненными им остатками тела моллюска. Казалось, все уже было в нем исследовано. Его строение и химический состав, пищеварительный канал с остатками пищи, его мускульная, кровеносная и нервная система, аппарат размножения – все было изучено Цоем под наблюдением зоолога. Что же касается присутствия золота в крови, то ученый пришел к заключению, что, вероятно, эти моллюски в области своего постоянного распространения живут на дне среди обширных золотых россыпей, вроде той, на какую набрел недавно океанограф в своих последних злосчастных приключениях. «Вероятно, – говорил зоолог, – это золото по каким-либо причинам оказалось здесь сильно растворенным в морской воде и в таком виде перешло в кровь животного».

И все же Цой продолжал упорно исследовать остатки тела таинственного моллюска, никому ничего не сообщая о своих целях, стараясь работать над ними лишь в одиночестве, когда никого нет в лаборатории. Бывали, впрочем, дни, когда он не прикасался к этой работе и угрюмо шагал по лаборатории или, бросив все, облачался в скафандр и уходил бродить по дну океана – один или в обществе Марата и Павлика.

И сегодня, когда он с видом отчаяния, отбросив трехногий табурет, встал и начал, ероша волосы, ходить по лаборатории, появление Марата очень обрадовало его.

– Ну, что ты тут бродишь в одиночестве, Цой? – спросил Марат, кинув взгляд на лабораторный стол с признаками незаконченной, брошенной на середине работы. – Если не работается, пойдем со мной на дно. У меня кое-какие поручения от Скворешни…

– «Не работается»!.. – раздраженно повторил Цой и, словно его прорвало, с отчаянием в голосе воскликнул: – Это не работа, а мучение!..

– Я уже давно заметил, что у тебя временами отвратительное настроение, – осторожно бросил Марат.

– Когда втемяшится в голову какая-нибудь идея и ни днем ни ночью не дает тебе покоя… – заговорил Цой, опускаясь на табурет и сжимая голову ладонями, – когда она то дается в руки, то ускользает, точно издевается над тобой…

Если бы ты знал, Марат, как это тяжело! Мне казалось, что я на пороге большого открытия.

– Открытия? – встрепенулся Марат, словно боевой конь, настороживший уши при первых звуках трубы. – О Цой! Если это не секрет…

Его глаза засверкали, в голосе послышались нотки мольбы, даже непокорный хохолок на темени как будто приподнялся еще выше, словно материализованный вопрос.

Цой горько усмехнулся и сказал:

– К сожалению, это скорее предполагавшееся открытие… Мечты молодого, неопытного, увлекающегося человека.

– Не теряй бодрости, Цой, голубчик, – сказал Марат, присаживаясь рядом на соседний табурет и кладя руку на колено друга. – Только увлекающиеся люди делают настоящие, большие открытия. В чем дело? Скажи…

Цой опять помолчал и потом, после некоторого колебания, тихо начал:

– Когда Арсен Давидович объяснил случайностью присутствие растворенного золота в крови этого проклятого моллюска имени Лордкипанидзе, я в душе не согласился с ним. Случайности редки в природе… Нельзя основываться на них. Все должно иметь закономерное объяснение. Неужели так густо разбросаны по дну океана эти золотые россыпи?! И я вспомнил, что весь Мировой океан представляет гигантскую золотую россыпь. Все тысяча триста миллионов кубических километров океанических вод насыщены золотом! Ты это должен знать. Ведь в морской воде ты найдешь очень много элементов, имеющихся в земной коре. В большем или меньшем количестве, многое даже в микроскопических долях процента, но найдешь. Здесь – все, начиная от кислорода, водорода, простой поваренной соли до железа, серебра, золота и даже радия. Или в чистом виде, или в виде различных химических соединений с другими элементами. В морской воде главную роль играют, конечно, кислород и водород, которые и образуют самоё-то воду. Если она заключает в себе эти элементы в размере девяноста шести с половиной процентов своего веса, то хлора в ней всего два процента, натрия один и четырнадцать сотых процента, магния, серы, кальция, брома, рубидия – сотые и тысячные доли процента, а, скажем, золота – ничтожнейшие, миллионные доли процента. Но если помножить эти ничтожнейшие количества золота на миллиарды тонн воды Мирового океана, то в ней окажутся сотни миллионов тонн золота!

– Вот бы научиться добывать это золото, – задумчиво проговорил Марат. – Вот это была бы валюта! Грандиозный, неисчерпаемый золотой фонд Советского Союза! Кто-нибудь уже, наверно, пробовал добывать его, Цой?

– Ну, разумеется! Сколько раз! Но ничего не выходило. Все попытки оканчивались неудачей. То есть добывать-то его добывали, но игра не стоила свеч. Если добывали миллиграмм золота, то обходился он – просто для сравнения скажу – в целый грамм золота. Добыча оказывалась невыгодной. Если человек не может в достаточном количестве извлечь золото из морской воды при помощи сложнейших методов, то я подумал, что это может сделать моллюск…

– Вот как… – медленно протянул Марат. – Но… но ведь в океане, ты сам говорил, золото слабо растворено в воде, а в крови моллюска оно находится в сильно концентрированном виде. Это ведь не одно и то же…

– Конечно, не одно и то же. Но разве все животные и растения океана не пользуются растворенными в ничтожнейших долях в воде океана элементами для построения целых частей своего организма? Возьми, например, кальций. В морской воде его заключается всего лишь пять сотых процента, а в мадрепоровых и норитовых кораллах окись кальция, или известь, находится в количестве до пятидесяти трех процентов их сырого веса; в некоторых моллюсках ее даже более шестидесяти процентов. Или кремний. В морской воде он находится в количестве одной-двух десятитысячных долей процента, а в кремневых губках он составляет до девяноста процентов их сырого веса! Есть водные организмы, в которых концентрация того или иного элемента в тысячу раз больше, чем концентрация этого же элемента в окружающей воде.

– Ага! Ага! Ну-ну! – возбужденно вертелся на табурете Марат. – Я начинаю понимать!.. Говори, Цойчик, говори…

– Как же это происходит? – продолжал Цой, заражаясь волнением Марата. – Соли различных элементов легко проникают через тонкую оболочку водных организмов и соединяются там с органическими веществами. При этом они переходят в коллоидальную форму и вследствие этого теряют уже способность выйти обратно в окружающую воду. Организм задерживает в себе эти элементы, используя их для питания, построения скелета раковины, а иногда и неизвестно еще для каких именно надобностей. Вот я и подумал…

– Ура! Я понял! Понял, черт меня возьми! – закричал Марат, срываясь с места. – Замечательно! Гениально! Эти проклятые моллюски высасывают из морской воды золото!.. Мы их заставим высасывать это золото для нас! Мы их превратим в фабрики золота! В советские фабрики золота! Цой! Цой, ты должен продолжать работу! Это гениальная идея! Ты не имеешь права бросать ее! Это необходимо нашей стране! На тебе лежит ответственность…

– Марат, я сам это отлично понимаю… – почти извиняющимся тоном говорил Цой. – Ведь это была бы настоящая золотая крепость социализма! Но что я могу поделать? Я уже пятнадцать дней мучаюсь над этой проблемой, но ничего не выходит… У меня уже почти нет материала, от этого проклятого моллюска почти ничего не осталось. Если бы хоть еще один экземпляр иметь!

– Я найду его! – закричал Марат, вскинув кверху руку. – Клянусь тебе! Хотя бы мне пришлось потерять руку или ногу! А голову я, кажется, уже потерял. Но ради такого открытия можно и жизни не пожалеть!

– Опять из тебя забил фонтан идей и открытий, кацо, – послышался в дверях голос зоолога. Он быстро вошел в лабораторию и начал надевать свой синий рабочий халат. – Ну-ну… Рассказывай! Я люблю слушать твои сногсшибательные открытия.

Цой, покраснев и переставляя пробирки и колбы с места на место на своем столе, бросал умоляющие взгляды на Марата. Марат радостно и возбужденно засмеялся.

– Нет, нет, Арсен Давидович! Идея находится еще в стадии разработки… Но, когда задача будет решена, вы первый узнаете об этом!

Зоолог развел руками, изобразил величайшее изумление:

– Что я слышу, Марат? Такой солидный, серьезный подход? Ты делаешь огромные успехи в научной работе, кацо. Отлично, дружок, отлично! Я запасусь терпением и буду молча ждать…

– Вы не пожалеете, Арсен Давидович! – продолжал в том же тоне Марат и, повернувшись к Цою, сказал: – У тебя ничего срочного нет, Цой? Пойдем со мной. Мне еще нужно о многом поговорить с тобой.

– Вы разрешите, Арсен Давидович? – обратился Цой к зоологу.