Текст книги "История одного озарения"

– Твой друг мне тоже много чего говорил про родителей, про какие-то связи, основанные на ненависти. Вы что, сговорились? – а затем добавила: – Так родители больше не будут высылать тебе денег?

– Да они мне их и не высылали с сентября, – после продолжительного молчания ответил Игорь. – Если бы не Алексей, я бы уже давно с голоду умер. И, кстати, у меня хорошие новости: в автомастерской на Заводской открыта вакансия помощника автослесаря с частичной занятостью. Меня, похоже, туда уже взяли. Постараюсь теперь совмещать работу с учёбой.

– Так ты никуда не уезжаешь?

– Нет, я остаюсь здесь.

Рита была искренне рада за молодого человека. Она сказала:

– Ну, удачи тебе. И прими мои соболезнования в связи с тем, что произошло у тебя дома.

Так закончилось её первое студенческое любовное приключение.

* * *

Маша и её одноклассница возвращались домой после вступительного экзамена. Экзамен был последним и по русскому языку, поэтому настроение у Маши было прекрасным: уж если она сумела сдать обществознание, ответив на вопрос о том, какие полномочия у президента, какие у Федерального Собрания, какие функции у политических партий, то за русский язык бояться не приходилось. Самое страшное закончилось тогда, когда она подошла к стенду и узнала, что успешно сдала обществознание – самый первый экзамен. В тот момент она даже поверила, что общество живёт по Конституции. Биологию сдавать было уже не так трудно – для Маши, но не для её подруги.

– Как я ненавижу эту биологию! – переживала подруга. – Откуда я могу знать, как функционирует эта клетка? И как она там размножается? Я же этого не видела! Ненавижу фантастические предметы!

– Биология-то как раз существует, – возразила Маша. – А вот полномочия президента и политические партии – нет, по крайней мере – в таком виде, как написано в учебнике. В жизни же получается одна сплошная биология. Одним словом, все ВЫЖИВАЮТ – кто как может. Кто-то прибегает к мимикрии, кто-то к рудиментам и атавизмам и так далее.

Они поступали на факультет психологии – в институт, где учёба была только платной, но испытывали, должно быть, те же ощущения, что и студенты, поступающие в МГУ. В семнадцать лет, после завершения школы, все по-прежнему похожи друг на друга.

Шли до дома пешком, хотя идти надо было целый час. Примерно на полпути они привлекли внимание старого деда, шедшего им навстречу. Дед имел потерянный вид, словно не знал, куда ему надо идти, а, может быть, и знал, но только не хотел туда идти. Девочки подумали, что у них сейчас спросят, как пройти куда-то. Но дед остановил их не с этой целью.

– Откуда это вы идёте такие счастливые? – поинтересовался встречный. Машу поразило то, что он верно определил, что они идут откуда-то, а не куда-то.

– С экзамена, – ответила подруга Маши.

– И кем же вы хотите стать?

– Учёными, – автоматически сказала Маша, несмотря на то, что о науке она не вспоминала, пожалуй, со времён «научных экспедиций» на «гранитном поле». Просто она хотела, чтобы дед отстал.

Но дед, похоже, только и ждал этого слова, чтобы продолжить разговор.

– Учёные бывают разными, – теперь он говорил увереннее, и Маша пожалела, что не ответила «посудомойками». – Одни пытаются изменить мир, другие пытаются изменить себя, третьи – изменить себя в глазах мира, а четвёртые – мир в своих собственных глазах. – Маша поняла, что, если бы она ответила «посудомойками», дед сказал бы то же самое; видимо, в его голове давно сидели эти слова и рвались наружу, а к кому их применить – к учёным или к посудомойкам, было не столь важно. – Вы какими хотите быть?

– Мы хотим менять мир, – ответила Маша, которую этот разговор начинал забавлять. Дед говорил невнятно, приходилось напрягать слух, чтобы понять его. Наверное, если бы они стояли возле дороги, шум автомобилей не позволил бы разобрать речь их собеседника. Но они стояли как раз в том месте рядом с кольцевым движением, возле которого за счёт каких-то непонятных физических явлений звуки заглушались и возникало ощущение, будто время течёт медленнее.

– Никогда не пытайтесь изменить себя в глазах мира, – продолжил дед, вряд ли услышав Машу. – У вас это не получится сделать. Все, кто вас знают на этот момент, будут помнить вас такими, какие вы есть сейчас. Да и вы сами будете помнить себя именно такими. Желаю вам удачи в учёбе. Но не переусердствуйте, не забывайте об отдыхе. – И дед пошёл дальше.

– Странный дед, – только и сказала подруга Маши.

Маша согласилась с подругой; в семнадцать лет дни нашей жизни частенько бывают заполненными странными людьми, по крайней мере, они кажутся странными в том возрасте.

И её мысли потекли от приглушённого места, где состоялся разговор с одним из многочисленных странных встреченных людей её жизни, в совсем другое место – ко Дворцу культуры, возле которого они гуляли пару недель назад с друзьями и подругами. Странные там были люди! Маша уж и забыла, как они там со всеми перезнакомились и как возле их небольшой компании собралась целая толпа. Помнила только, как один из новых знакомых достал пневматический пистолет и начал стрелять по пустым бутылкам, пытаясь кому-то продемонстрировать свою ловкость и меткость. Это происходило практически возле самого входа в ДК, и Маше захотелось поскорее уйти оттуда, пока не закончились пустые бутылки. Но её опасений никто не разделял, а может, просто никто не хотел подавать вида, что стрельба кажется ему чем-то странным.

После того дня Маше было страшно ездить гулять к ДК: она боялась снова встретить того парня и его друзей. Но самое удивительное, встретила она его не возле ДК, а возле института перед экзаменом по русскому языку – он шёл куда-то под руку с какой-то девицей. Вот так встреча! Маша не сомневалась, что парень её не узнает, даже если посмотрит в её сторону: возле ДК он был совсем пьяным, и Маша тогда старалась не попадаться ему на глаза.

Маше нравилась такая ситуация – знать человека, который не знает тебя, причём знать его не с самой лучшей стороны. Часто ли такое бывало раньше? Да практически никогда. Дни человека до семнадцати лет населены людьми, которые его знают. Куда ты ни пойди в четырнадцать-пятнадцать лет – везде встретишь знакомого. Стоит только познакомиться с кем-то, уже на следующий день, проснувшись после обеда и выглянув в окно, увидишь этого человека. До семнадцати лет ощущаешь связь с каждым многоквартирным домом у себя в районе, потому что знаешь наверняка: в них живут твои одноклассники, твои друзья. И ты знаешь, чем они приблизительно занимаются в это время, во что играют, о чём думают, какое у них настроение.

А потом жизнь разбрасывает одноклассников и друзей, и ты перестаёшь ощущать связь с местом своего пребывания – с домами, с детскими площадками, магазинами, детскими садиками, школами. И это происходит даже в том случае, если никто никуда не уезжает. Просто после семнадцати лет все становятся непредсказуемыми, и одной неспособности знать более-менее точно, что происходит в данный момент перед твоим носом хотя бы в одной точке, достаточно для того, чтобы утратить всякую связь со своей обителью.

Маша была счастлива нырнуть на территорию института, увидев стрелка по пустым бутылкам. В тот момент она похвалила себя за то, что всё-таки рискнула поступить в институт, сдав документы в последний день. И в тот момент она совсем не хотела, чтобы её помнили такой, какой она была в тот день возле ДК – испуганной и желающей провалиться сквозь землю.

Как уже говорилось, Маша сдала документы в последний день. Но нельзя сказать, что это решение было внезапным: Маша всегда держала в голове мысль… сдать документы именно в последний день.

Она уже работала в студенческой общине. Её определили в гостиницу «Новотель» в Шереметьево. Работать она начала, не успев даже сдать школьные экзамены, которые по сравнению с работой стали казаться сущим пустяком. Впрочем, оказалось, что работа благотворно влияла и на подготовку к экзаменам. Казалось, билеты по биологии и русскому устному запоминались быстрее, если учились перед работой или после неё. Казалось, если бы в распоряжении Маши на подготовку к экзаменам было всё время, то ничего выучить толком не удалось бы. Работа словно стала тканью, фоном тех дней жизни, а экзаменационные билеты стали мгновениями, расположившимися на этой ткани. Так, человек быстрее вспоминает содержание фильма, когда посмотрит на скриншот этого фильма в Интернете. Это позволит ему воскресить в памяти весь сюжет. Но скриншоты есть не только в Интернете, но и в голове. И скриншоты не только фильмов, но и целых отрывков жизни. Пережитое с течением времени уплотняется до тех пор, пока не превратится в один кадр, застывший на экране воспоминаний, – и этот кадр и будет тем самым фоном, той тканью жизни, которая хранит все мгновения определённого периода жизни. Нет фона – нет и мгновений. Когда-то вселенная была сжата в одну точку, но даже в этой космологической сингулярности хранилась информация о том, какой вселенная будет, если её растянуть. У Маши в голове был кадр – гостиница «Новотель». И этот кадр хранил в себе даже процесс мейоза.

А ещё он хранил: радость от сознания того, что скоро получишь первую зарплату; радость от ощущения того, что у тебя получается быть полезной; радость от ощущения приятной усталости после рабочего дня; радость от общения с новыми знакомыми. И даже радость от поездки ночью домой в микроавтобусе, развозившем сотрудников по домам.

Маша сперва работала в прачечной, а затем перевелась в ресторан. От вида роскоши всё время казалось, что твоя собственная жизнь только начинается, если уж жизнь в целом достигла таких вершин. Появлялись честолюбивые мысли. И так хотелось каких-нибудь изменений в собственной жизни! С другими официантами Маша быстро нашла общий язык, а вот на кухне бывать не любила. Когда она заказывала горячее блюдо для какого-нибудь сотрудника «Аэрофлота», ей часто приходилось выслушивать всякие глупости от поваров. Лётчики и стюардессы кормились бесплатно, поэтому блюд своих они ждали дольше. Когда Маша заказывала что-то для постояльцев гостиницы, повара работали значительно быстрее, им было не до шуток и глупых разговоров. Особенно Машу раздражало, когда у неё что-то спрашивали. Например, на кого она учится. Маша обыкновенно отвечала, что на психолога (возможно, именно на кухне гостиницы «Новотель» родилась уверенность в том, что Маша обязательно будет поступать в институт, пускай даже и сдав документы в последний день приёма). После этого ей ещё задавали какие-нибудь глупые вопросы или высказывали какие-нибудь просьбы. Например, просили определить темперамент. Маша не знала, что на это отвечать, хотя про себя думала, что флегматиков и меланхоликов на кухне не бывает. В общем, с поварами Маше не удалось найти общий язык. Но в этом она винила и себя, а не только поваров. Казалось, если бы она сама была чуть уверенней и общительней – и разговаривали бы с ней иначе, а, может быть, и вовсе не разговаривали, потому что она не переставала чувствовать, что общество – самовосстанавливающаяся система с изначально заданными параметрами, и уровень болтливости на планете, как и уровни многих других человеческих качеств, всегда постоянен, а уровень болтливости каждого отдельного человека зависит от того, много ли людей болтают больше него самого.

Пока Маша сдавала экзамены в школе, она работала только по три дня в неделю, а затем планировала работать по пять. Чаще всего она записывалась в вечернюю смену. Вечером работать было веселее. Заканчивали в одиннадцать, но затем ещё целый час ждали автобус. За это время, как правило, происходило много всего интересного. Молодёжь шумно отмечала окончание рабочего дня, но и многие взрослые присоединялись к ней.

Но всё менялось в микроавтобусе. Взрослые (люди от 27 лет) сразу становились взрослыми. Иной раз даже грубо просили молодёжь заткнуться. Работа способствует избавлению от социальных статусов. По мере того как автобус приближался к Зеленограду, взрослые всё больше становились мамами, папами, людьми, чем-то увлечёнными, одним словом, индивидуальностями. Работа в их глазах становилась только способом выживания. Хотя на самой работе и особенно во время ожидания автобуса казалось, что работа – это всё же нечто большее.

После работы в первую смену было не так весело. Физической усталости было столько же, но эта усталость казалась неуместной в те часы, когда большинство людей находились ещё в работе, когда движение на Ленинградском шоссе было слишком густым, и когда мысли о вечерних развлечениях только начинали зарождаться в головах уставших людей, и когда солнце светило ещё так ярко, что находящийся на повороте на Зеленоград мемориальный комплекс «Штыки», казалось, горел ярким пламенем.

После работы в первую смену в голову всегда лезли негативные мысли. Что подарит людям вечер? Что может произойти интересного, когда тебя уже клонит в сон, когда ты, скорее всего, не сможешь досмотреть до конца этот день и заснёшь часов в восемь-девять? Даже спать два-три часа после работы казалось возмутительным.

Но чаще всего, придя домой, Маша именно засыпала на пару часов. А потом в её распоряжении был целый вечер, если на следующий день не надо было идти на работу снова в первую смену. Всегда эти вечера были не такими приятными, какими они были в мыслях по дороге домой. Возможно, именно поэтому возвращаться с работы ночью было радостнее. Ночь убивала ожидания; уже ближе к вечеру на работе становилось приятнее находиться, даже несмотря на то, что именно к вечеру работы было, как правило, больше. Иногда нужно было за очень короткое время подготовить всё для группы каких-нибудь иностранных туристов, которых занесло в Шереметьево вопреки их собственным туристическим программам из-за каких-то непредвиденных обстоятельств. Такие случаи Маше нравились особенно. Во-первых, внештатные ситуации сближали рабочий коллектив; во-вторых, сами гости ресторана, попавшие в него случайно, казалось, были намного доброжелательнее, их предвечерние мысли нельзя было качественно сравнить с самим вечером, потому что в планах у них остановки в Шереметьево не было.

В конце июня был выпускной, который заставил Машу вспомнить о том, что такое школа: дни экзаменов всё-таки не были похожи на одиннадцать лет, предшествующих им. Там всё было серьёзно, учителя были незнакомыми. А вот выпускной был похож на первое сентября в первом классе и на все последующие за ним дни. Наверное, если бы Маша в тот уже далёкий день, когда она переступила порог школы в качестве ученицы, могла бы увидеть свой будущий выпускной, она бы перестала бояться предстоящих трудностей, потому что поняла, что учёба в школе не способствует каким-либо изменениям, а отношение учителей к первоклашкам – такое же, как к выпускникам. И, следовательно, школа не заинтересована в том, чтобы сильно изменить тебя, о чём Маша сильно беспокоилась в первом классе.

Вообще все эти церемонии и ритуалы казались просто дикими. Быть может, если бы учителя пустили свои творческие способности исключительно в педагогическое русло, толку бы от школы было намного больше.

В день выпускного, 25 июня, на работе как раз был корпоратив. Было обидно пропускать такое событие из-за торжественного прощания со школой. Работа стала казаться Маше высшей деятельностью, по крайней мере, намного высшей, чем учёба в школе, чем присутствие или даже участие во всяких детских, примитивных церемониях, устраиваемых школой.

Коллеги по работе рассказывали Маше, что директор гостиницы «Новотель», француз, бился головой об асфальт во время корпоратива из-за того, что сборная Франции проиграла грекам на чемпионате Европы. Рассказывали также, как все напились, кого-то пришлось тащить до автобуса, кто-то и вовсе не успел на автобус. В общем, вряд ли серьёзный человек будет сожалеть, что пропустил всё это. Но по сравнению с выпускным вечером даже самая примитивная пьянка казалась целым событием.

В первом классе первого сентября Маша хваталась мыслями за воспоминания о деревне, чтобы как-то противостоять школьному усреднению людей, противостоять попытке школьной системы заставить учеников думать только о школе как о чём-то важном, полезном и приятном, забыв о том, что каждый человек особенный, что у каждого в жизни УЖЕ есть мгновения, которыми стоит гордиться. А во время выпускного вечера она для того же воображала, что происходит на корпоративе.

На следующий день после выпускного, поспав несколько часов, Маша с тремя одноклассницами пошла загорать на пляж. Пожалуй, только тогда она поняла, как же всё-таки здорово, когда со школой покончено. Дома её быстро никто не ждал, поэтому, когда она вошла в свою с сестрой комнату, чтобы забрать что-то, что забыла, она увидела Риту в постели со своим молодым человеком.

Молодого человека сестры звали Виталий. Рита рассказывала, как познакомилась с ним на дне группы, просто тупо сев ему на колени. На втором курсе института дела у Риты шли не так хорошо, как на первом, зато на днях группы она была уже не статистом. Разошлись её академические пути с Илонкой, с Алексеем и его другом Игорем Мироненко. Появились другие одногруппники, другие лица наполнили её жизнь, но мечты оставались прежними, по крайней мере – в начале второго курса. Ближе же к концу второго курса, пускай и незаметно, но всё-таки юношеская уверенность в светлом будущем начала проходить, хотя сама Рита этого не замечала. И это было ужасно! Когда юность выходит из человека, важно её не упустить взглядом. Наблюдающий за своей юностью со стороны всегда может противостоять так называемой судьбе и никогда не будет поглощён пучиной предсказуемости и предрешённости.

Поступив в институт, Маша решила взять передышку в работе. Но сосредотачиваться исключительно на учёбе она не собиралась: уже первого августа Маша должна была выйти на работу во вторую смену. Но не вышла, так как появилась возможность поехать в деревню на две недели. Это было последнее лето, когда Маша была в деревне. Зимой умерла последняя соседка, и к лету деревенский дом был опустошён, все стёкла разбиты. Даже проводка была снята ворами.

Решение поехать в деревню Маша приняла мгновенно. Она даже не предупредила студенческую общину о том, что ей нужна замена. По правилам, если человек не выходил без предупреждения, следующую смену в этом месяце он работал бесплатно. Но Маша не собиралась больше работать в августе, решив только в сентябре начать вести активную жизнь, совмещая работу с учёбой.

И поначалу она действительно совмещала работу с учёбой. Но затем её увлёк мир науки и мир книг. Впервые в жизни она поняла, что получать знания – это не только полезно, но и приятно. Большие суммы денег она оставляла в книжных магазинах. Её интересовало всё, даже те научные дисциплины, в которых она никогда не блистала в школе. Особенно ей полюбились нейронауки. Хотелось читать как можно больше про работу человеческого мозга, про сознание, про эволюцию нервной системы. От получения различных знаний, казалось, её собственное сознание освобождалось от тумана, собственный мир охлаждался от накала школьных страстей и распрямлялся от давления ложных ценностей, постоянно навязываемых в старших классах родителями, школой, институтами, желающими заработать на различных подготовительных курсах. Это было время озарения, время полёта озарившегося сознания в глубину мироздания. И особенно было приятно оттого, что пока ещё Маша не знала, как глубоко продвинулась наука, и потому готовилась к долгому и увлекательному полёту. Столько уже всего интересного открыто и доказано!

Немалую роль в изменении отношения Маши к получению знаний сыграл молодой профессор Михалёв. Он преподавал в институте несколько профильных предметов, в том числе экспериментальную психологию. Семинары он всегда проводил в какой-нибудь интересной форме, например, в форме деловых игр. Но больше всего Маше запомнились его лекции, наполненные так называемыми лирическими отступлениями. Михалёв на этих лекциях много говорил о том, какие вопросы в настоящий момент больше всего беспокоят учёных, рассказывал о связи психологии с биологией и другими науками, много ругал современных учёных-психологов – за то, что они «опопсели», что им не хватает знаний в области естественных наук, а без них, без этих знаний, невозможно создать ни одну правдоподобную теорию, которая объяснила бы поведение человека и помогла бы совершить прорыв в психологии, подобный тому, какой совершил Дарвин в биологии, а Менделеев – в химии. Доставалось от Михалёва и современным политикам, которые сильно, по его мнению, влияют на науку. Так, Михалёв считал недопустимыми некоторые гуманистические тенденции, которые, по его мнению, «пытаются сузить понятие нормы до наличия кошелька и возможности купить себе частичку смысла жизни у тех людей, у которых смысл жизни вполне определён, понятен и не нуждается в поисках; заключается он в наращивании капитала». Михалёв не сомневался, что теория, которая совершит прорыв в психологии, едва ли будет приятной для подавляющего большинства людей. По его мнению, даже среди гоминид были талантливые программисты, искавшие смысл жизни. Они были действительно особенными и умели делать то, что не получалось у других.

– Я вижу, многие из вас загрустили, – говорил Михалёв. – Что, жалко обезьянку? Но вы не переживайте: участь талантливых программистов-гоминид разделяют с ними в том числе и современные люди. Или вы думаете, что уже всё изобретено и мир совершенен? Если бы это действительно было так, то люди бы не были столь неудовлетворёнными и вечно духовно голодными. Древний «программист» наверняка каждую кучу мамонтового дерьма принимал за компьютер, но так как дерьма было мало, то он не так сильно сбивался с пути своего истинного предназначения, как нынешние люди, живущие в век обилия экскрементов – самого разного качества и самого разного профиля и предназначения. Дерьма сейчас хватит на всех – и на гуманитариев, и на программистов, и на тех специалистов, которых ещё не существуют, но задатки которых уже имеются у современных людей, выражающиеся в покупке какого-нибудь редкого сорта дерьма. И вы представляете, что случится, если новая теория докажет, что люди вовсе не следуют своему предназначению, которое дано им свыше, а занимаются лепкой из дерьма собственного образа, исходя из собственных представлений о композиции дерьмовой скульптуры? – Михалёв пристукнул ладонью по кафедре. – Ведь это же то же самое, что отнять игрушку у ребёнка! Начнутся массовые самоубийства. Рынок разорится, и начнёт процветать криминал. Миллиардерами останутся только владельцы компаний, производящих успокоительные средства. Если кто-то намекнёт о продвижении новаторской теории в школьную программу, начнутся процессы, подобные «обезьяньим». Политики, конечно, ощущают, как эта новаторская теория витает в воздухе, но они всячески будут откладывать появление этой теории на бумаге и тем более – в телевизоре и в школьной программе. Для этого у них есть целый арсенал средств, главное из которых – просто отупить всех способных людей, заставить их заниматься какой-нибудь бессмыслицей, например, созданием нового оружия, необходимого для какой-то мифической войны. Лишь тогда, когда общество будет готово, то есть тогда, когда люди превратятся в ходячие гаджеты, политики дадут добро на выход в свет очередной «человеконенавистнической» теории. И дадут добро ещё много на что. Не раньше. Политикам нужны ходячие гаджеты, не ассоциирующие себя со своим местом пребывания и со своей принадлежностью к человеческому виду. А когда эти ходячие гаджеты заполнят планету, политики рассчитывают заняться поистине добрыми делами. Уверяю вас, они вовсе не дураки и вовсе не бессердечные. Просто другие люди мешают им раскрыть самые лучшие качества. Общество, где все разумные, быстро чахнет. Здравому смыслу порой мешает другой здравый смысл. Так, наш вид стал подниматься в эволюционном плане, когда не осталось других видов, претендующих на звание разумных.

– Таким образом, – подытоживал профессор Михалёв, – в среде гоминид именно те, кто были особенными и умели делать то, что не умели другие, были самыми жалкими и самыми одураченными. И неслучайно многие из вас загрустили, узнав об их стремлениях и результатах этого стремления.

Ещё Маше нравилось, как Михалёв рассуждал о проблемах наследственности и среды.

– Вам не могла прийти когда-нибудь в голову мысль, – как-то сказал он, – что подзаборный бомж дядя Вася, попади он в другую среду, мог бы быть успешным предпринимателем в другой среде? Или мог бы создать новаторскую психологическую теорию?

Маша сама много думала об этом, но её мысли никогда не находили подкрепления, поэтому она стала считать их ненормальными. Но раз так же думает и профессор Михалёв, значит, её мысли не такие уж и ненормальные, решила Маша.

Может, ей самой попытаться изложить некоторые свои мысли на бумаге? Глядишь, из них получится новая теория. А если бояться думать так, как не думает никто, то никогда ничего не получится создать.

И Маша принялась писать научную работу. Вся человеческая история ей представлялась сплошным выходом из заблуждения. Но должна же быть какая-то червоточина на пути человечества к совершенству, которая поможет быстрее избавиться от исторической инерции. Такой червоточиной могла бы стать новая теория, объясняющая сознание человека как результат нескольких миллиардов лет эволюции.

Маша составила план работы. В первой части она хотела выделить некие специфические «общечеловеческие черты». Но главной проблемой здесь Маша видела чудовищную человеческую лживость. Во второй части она хотела описать некие «общеживотные черты». В третьей части Маша хотела рассказать об эволюции животного мира, а в четвёртой – об эволюции человеческой жизни. Доказать этой работой Маша хотела, что механизмы эволюции животного мира и механизмы эволюции «человеческого озарения» имеют схожую природу. И, чтобы понять одно, нужно обратиться к другому. По мнению Маши, люди, занимающиеся эволюционной биологией, никогда не найдут ответы на самые главные вопросы, если будут заниматься только своей областью знаний. Свод законов эволюции животного мира, который уже наметился в головах эволюционистов, – это как размытое письмо, на котором Создатель мог бы написать координаты тайника, где хранятся все его планы, написанное на одном языке. Свод законов, по которым функционирует мозг человека, – это то же самое письмо и тоже размытое, но только написанное на другом языке. И недостающие слова в одном письме нужно искать в другом.

Но довольно быстро Маша столкнулась с первыми проблемами. Заключались они просто в отсутствии знаний. Исправить их были призваны многочисленные книжные издания. Но какие книги лучше читать, ведь на книжном рынке столько всего ненужного и неинтересного? Как среди этого изобилия выбрать именно те книги, которые нужны тебе?

И Маша для решения этой проблемы обратилась к профессору Михалёву. Она рассчитывала на то, что профессор выкажет интерес к её научной работе, но ничего этого не произошло. Из-за равнодушия Михалёва Маша даже не рискнула рассказать ему о своих планах дать ему когда-нибудь свою работу для оценки.

– Я же вам давал список литературы, необходимой студентам-психологам, – удивился Михалёв. – Тебя тогда не было, наверное?

– Нет, я была. Но тот список для всех. А я хочу углублённо заниматься. – И Маша широко улыбнулась.

Михалёв посоветовал ей несколько книг, однако же он выказал сомнения по поводу того, что Маше поможет эта литература.

– О чём твоя работа? – спросил Михалёв таким обычным и скептическим тоном, как будто к нему каждый день подходили с такими просьбами или словно он был работодателем и перед ним стоял соискатель на вакансию программиста, пришедший из каменного века и умеющий только программировать определённую погоду, ковыряясь в дерьме мамонта.

Маша рассказала, после чего, как ей показалось, в глазах Михалёва всё же появился интерес.

Несмотря на свои провокационные отступления во время лекций, Михалёв был простым человеком, ничем не напоминающим какого-нибудь вундеркинда. Одевался он всегда опрятно, совсем не так, как многие другие преподаватели, зацикленные на науке и считавшие, что презентабельный внешний вид – удел так называемых деловых людей, которые часто именуют себя людьми, занимающимися умственным трудом. Чтобы показать, кто занимается по-настоящему умственным трудом, эти преподаватели одевались старомодно и безвкусно.

Помимо всего прочего, Михалёв ходил на волейбол. Об этом Маша узнала, когда сама начала ходить на тренировки. Вот уж кого-кого, а Михалёва она там не ожидала увидеть. Маша решила как-нибудь во время игры, когда они будут в одной команде, подойти к профессору и рассказать ему о намерении дать ему почитать свою работу. Когда она будет дописана, естественно.

Удобного случая пришлось ждать пару месяцев. Это было под Новый год, и настроение у всех было праздничным.

В новогоднюю ночь Маша, разговаривая по телефону с тётей Надей и двоюродной сестрой, хвалилась им, что в наступившем году намерена вести «активный образ жизни» – совмещать учёбу с работой, много читать, заниматься волейболом и, главное, писать научную работу. И как Маше потом было стыдно! Не за хвастовство, а за то, что она преувеличивала значимость некоторых видов деятельности, и за то, что она преувеличивала собственную значимость и значимость своих успехов в жизни родственников.

* * *

Оптимистические планы начали рушиться довольно быстро. Как-то в марте Маша долго не могла заснуть и ворочалась в постели, а в пять часов утра надо было вставать на работу. И тогда она задала себе вопрос: «Зачем нужна работа, ведь всё ещё впереди?» Определённые успехи в научной работе вселяли Маше оптимизм, позволяли видеть ей много возможностей на экране воображения. И таскать посуду в гостинице «Новотель» совсем не хотелось, как и слушать дурацкие шуточки поваров. На работу Маша решила не выходить, подумав, что заработок денег – далеко не самое главное в жизни.

Много радости принесла Маше её решительность. Казалось, что душа её расцвела после решения сосредоточиться на своей юности и на научной работе.

Но ещё больше решение бросить работу принесло негатива, так как его встретили в штыки родители. Пока Маша сама зарабатывала себе на учёбу, отец и мать её не обвиняли в бездельничанье и ленивости. Напротив, отец даже загорелся мыслью отправить обеих дочерей куда-нибудь за границу. Больше всего ему хотелось, чтоб Рита и Маша побывали в Норвегии. Он говорил, что деньги для этого есть. Но после того как Маша бросила работу, заграничное настроение отца прошло. Как будто без тех копеек, которые Маша зарабатывала, поездка в одну из самых дорогих стран мира никак состояться не могла!