Текст книги "Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи"

Охотник за паутиной

Вот и пришла весна, дружная, звонкая, многоголосая. Потекла чернота по увалам. Зазеленели холмы на равнинах. Лес забурел. С каждым днём становилось светлее. Выйдешь на улицу и пьянеешь от свежего воздуха.

Наконец-то настал и для нас с Василием Николаевичем долгожданный отъезд. Теперь, казалось, уж ничто нас не задержит.

Машина загружена. Через два часа самолёт высадит нас за сотни километров от населённых мест.

Прощаемся с провожающими. В последний момент, когда мы уж сели в самолёт и оставалось только захлопнуть дверь, увидели бегущего к нам Пашку. Он размахивал руками, что-то кричал. Я вспомнил, что не попрощался с ним, спустился на землю.

– Вас вызывают на радиостанцию! – выпалил он запыхавшись.

– Зачем?

– Не знаю. Меня за вами радист послал.

Пришлось отложить на час вылет и поехать в штаб. Захожу в аппаратную.

– В подразделении инженера Макаровой какая-то неприятность. Начальник партии ждёт у микрофона, – встречает меня радист.

– Алло, алло, здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что у вас случилось?

– Позавчера приехал к Евдокии Ивановне Макаровой. Она стоит лагерем на вершине Усмунского гольца. Неприятность у неё получилась: нити паутиновые провисли в большом теодолите, пришлось приостановить работу. Запасная паутина оказалась некачественной, видимо старая. Третий день бригада охотится за пауком-крестовиком. Всю тайгу обшарили – ни одного не нашли.

– Напрасный труд, – перебиваю его. – Ведь для инструмента нужна паутина от кокона крестовика. Попробуйте подогреть электролампой провисшие нити в инструменте; если они не натянутся, тогда организуйте более энергичные поиски кокона. Используйте эвенков-проводников. Другого выхода пока я не вижу. Обещать же вам помощь в ближайшие дни затрудняюсь. А что вы предлагаете?

– Никто из нас не знает, где прячет самка паука свой кокон. Тайга большая – разве найдешь. А проводники у нас молодёжь, ещё не опытные, Сейчас попробуем подогреть нити, может, натянутся.

Вдруг в трубку врывается возбуждённый женский голос:

– Паутину нам не найти. Здесь на горах ещё снег. Неужели не поможете?!

– Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Я понимаю вашу тревогу, но как помочь, не знаю. У нас нет запасной паутины, её раздали наблюдателям, а их сейчас в тайге и днём с огнём не разыщешь. Да и как доставить её? Не попутным же ветром? В районе нет ни одной посадочной площадки.

– Но ведь если в ближайшее время не закончим наблюдений, сорвём проектирование.

– Учитываю. Потерпите немного, Я сейчас соберу людей, будем решать, что делать.

– Когда нам явиться на связь?

– Через два часа…

Так сегодня и не сбылась мечта улететь в тайгу. Задержка в работе инженера Макаровой, которая ведёт геодезические работы в районе крупного рудного месторождения, действительно чревата неприятными последствиями. Проектировщики давно ждут карту, и мы не должны подвести их.

– Что это за паутина в инструменте? Неужели без неё нельзя обойтись? – интересуется радист.

– Ты когда-нибудь смотрел в трубу обычного теодолита? Видел в нём перпендикулярно пересекающиеся нити? – спрашиваю я.

– Видел.

– Так вот, в обычном теодолите эти линии нарезаются на стекле, а в высокоточном, скажем, в двухсекундном, как у Макаровой, с большим оптическим увеличением, нарезать нельзя – будет слишком грубо. Линии заменяют паутиной, натянутой на специальную рамку. Паутину же берут из кокона, в котором паук-крестовик откладывает яйца. Всего-то для инструмента и надо дециметра два паутины.

– А разве шёлковая нитка не годится?

– Она лохматая, не даёт четкой линии. Нужна именно паутина.

Скрепя сердце отдаю распоряжение разгрузить самолёт и послать его выполнять другое задание.

Придётся заняться паутиной.

Прежде всего надо организовать поиски в посёлке. Обычно крестовики обитают на чердаках, в кладовых, под соломенными крышами и под тяжёлой мебелью в квартирах. Но никто не знает, где самка прячет свой кокон.

Тут же возникает вопрос: предположим, нам повезёт с паутиной, но как её доставить Макаровой на голец, чуть ли не за двести километров от посёлка, да ещё в кратчайший срок?

Вечером мы снова связались с начальником партии. Он сообщил, что нити в теодолите после нагрева их электролампами не натянулись и что нет никакой надежды отыскать там паутиновый кокон.

Наши попытки найти в посёлке паутину тоже безуспешны, хотя этим делом и занимался большой отряд пионеров. Они добросовестно обшарили нежилые помещения, чердаки, каждый у себя дома просмотрел все закоулки. И чем меньше оставалось надежды помочь Макаровой, тем больше росла тревога за наши обязательства перед проектировщиками.

В тот же день, как бы в подтверждение срочности дела, мы получили письмо от проектной организации с напоминанием о том, что материал должен быть сдан нами вовремя.

Поздно вечером пришёл я домой.

Только разделся, как раздался стук в дверь.

– Заходите!

Дверь тихо скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулась нога, обутая в унт. Затем я увидел двух косачей, заткнутых за пояс головами, и сразу догадался: пришёл Пашка.

– Проходи, чего остановился!

– За гвоздь, однако, зацепился, – послышался за стеной ломкий мальчишеский голос, но сам Пашка не показывается, а лишь трясет косачами – явно дразнит.

Я хотел было втащить его, но парень, опередив меня, уже стоял на пороге в позе гордого охотника: дескать, взгляни, на что я способен – неужто не позавидуешь?!

– Где же это тебя угораздило, да ещё двух? – сказал я, с напускной завистью рассматривая птиц.

Пашка доволен, улыбается во весь рот. Стащив с головы ушанку, растирает ею грязный пот на лице.

– Из дедушкиной шомполки стрелял. Там же, по Ясненскому, где коз гоняли. Поедете? Страсть как играют! Иной такие фигуры выписывать начнёт! – И, склонив набок голову, растопырив руки, он задёргал плечами, пытаясь изобразить разыгравшегося на току косача. – Как зачуфыкают да закурлыкают, аж дух замирает. Другие обзарятся – по-кошачьему кричат… Эх, и хорошо сейчас в тайге!

– Не соблазняй. Дела, Пашка, не пускают. Не до косачей.

Парнишка помрачнел. Неловко переступая с ноги на ногу, он выдернул из-за пояса косачей и равнодушно бросил их к порогу.

– Ещё и не здоровался, а уж обиделся. Раздевайся, – предложил я ему.

– Значит, зря я вам скрадки налаживал на токах, – буркнул он, отворачивая голову. – Думал, поедете, заночевали бы у костра, похлёбку сварили из косача. Ну и вкусна же!

В кухне зашумел самовар, и Акимовна загремела посудой.

– Пить охота, – сказал Пашка. – Я только нынче со своей кружкой пришёл. У вас чашечки маленькие, из них не напьёшься.

Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся за стол.

– Ты где пропадал, Пашка, все эти дни?

– Каждый день после школы бегал в Медвежий лог на смолокурку, помогал дедушке. Мы с ним пни корчевали, а бабушка их на Кудряшке возила. Позавчера только управились. Школу кончу и будем смолу гнать: дедушке одному не управиться.

– Когда же ты уроки учил?

– Вечерами да рано утром, до школы… Я хочу у вас что-то спросить… Только дедушке не сказывайте, рассердится, а мне обижать его неохота. Можно мне в экспедицию поступить работать? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Я в тайге не хуже большого – любую птицу поймаю. А рыбу – на обманку, за моё почтенье! Петли на зайцев умею ставить. В прошлое воскресенье водил в тайгу городских ребят. Смешно: они, как телята, след глухариный с беличьим путают, ель от пихты отличить не могут. А я даже на днях дедушку пикулькой подманил вместо рябчика, Ох, уж он обиделся! Говорит: «Ежели ты, Пашка, кому-нибудь об этом расскажешь, портки спущу и по-настоящему высеку!»

– Ну, это уж привираешь… Как же ты мог дедушку-таёжника обмануть? – вызываю его на откровенность.

– Вам расскажу, только чтоб дедушке ни слова, – сказал он серьёзно, подвигаясь ко мне и опасливо косясь на дверь. – Вчера прибежал ночевать в зимовье к дедушке, да запоздал. Ушёл он в лес, косачей караулить. Ну, и я туда же, его следом. Места знакомые. Подхожу к перелеску, где ток косачиный, и думаю: дай-ка подшучу над дедушкой. Подкрался незаметно к валежине, достал пикульку и пропел рябчиком, а сам выглядываю. Ухо у дедушки острое, далеко берёт. Вижу: он выползает из шалаша, шомполку в мою сторону налаживает, торопится, в рот свою пикульку засовывает и поёт: тии-ти-ти-тии. Я ему в ответ потихоньку: тии-ти-ти-тии… Он припал на снег, подкрадывается ко мне, а сам ружьё-то, ружьё толкает вперёд, глаза варежкой протирает, смотрит вверх. Это он на ветках рябчика ищет. Я опять: тии-ти-ти-тии. Метров на двадцать подполз он ко мне и вдруг ружьё приподнял да как бухнет по сучку. Я и рассмеялся. Вот уж он осерчал, с лица сменился; думал, выдерет. «Для этого, говорит, я тебя, негодник, учил пикать, чтобы ты деда обманывал?» И пошёл, и пошёл… Так что возьмите в экспедицию… – вдруг взмолился Пашка, меняя тон.

– Хорошо, что ты любишь природу, но, чтобы стать путешественником, нужно учиться и учиться. А у тебя с математикой нелады…

У Пашки сразу на лбу выступил пот. Парень отвернулся и торопливо допил чай.

– Что же ты молчишь? Или неправда?

– Вчера с дедушкой вместе решали задачу насчёт автомашин с хлебом. Он говорит: «Умом я тут не соображу, мне нужно натурально, а пальцев-то на руках не хватает для счёта – машин много». Он спички разложил и гоняет их по столу взад-вперёд. Вспотел даже, разгорячился. Бабушка и говорит ему: «Ты бы, Гурьяныч, огурешного рассольцу хлебнул, может, легше будет, к автомашинам же ты непривыкший». Даже богу стала молиться, чтобы задача у нас с дедушкой сошлась.

– Ну что же, решил он?

– Нет, умаялся, да так за столом и уснул. А бабушка поутру баню истопила, говорит: «Еще, чего доброго, от твоих задач дед захворает, всю ночь бредил машинами».

– Это уж ты выдумываешь.

– Не верите? – И Пашка рассмеялся.

– А сам-то ты решил?

– Решил… Только неверно…

– Слушай, Пашка, ты сегодня не ходил с отрядом пионеров паутину искать?

– Нет. А зачем она вам?

Я подробно объяснил Пашке, в чём дело.

– Надо искать в тайге, там уж наверняка крестовик живёт. Надежда на тебя, выручай!

– А какой он, крестовик?

– У него по спине две тёмных полосы, напоминающие крест.

– А если я паука не найду, тогда совсем приостановится работа? – вдруг спросил он.

– Да, работы остановятся, но до этого допускать нельзя, – ответил я. – Так уж ты не подводи меня, постарайся…

Пашка вдруг весь загорелся, точно обожгла его какая-то мысль. Он вскочил, схватил шапку и, застегивая на ходу телогрейку, выбежал во двор.

– Косачей, косачей возьми!

– Я к дедушке побежал в зимовье, – крикнул он в окно и скрылся в сумраке…

…Прошёл в бесполезных поисках и следующий день, Не было надежды и на Пашку, Что делать?..

В штабе уже заканчивался рабочий день. Вдруг слышу, кто-то ломится в помещение, не обращая внимания на окрик вахтёра. Широко раскрывается дверь – на пороге кабинета появляется Гурьяныч с Пашкой. Оба раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, возбуждённые.

– Здравствуйте! К вам с удачей! – говорит старик и поворачивается к Пашке. – Выкладывай!

Пашка запускает обе руки в карманы телогрейки, достаёт спичечные коробки, а сам не сводит с меня сияющих глаз.

– Вот в этих коробочках по три кокона, – объявляет Гурьяныч.

– Куда столько!

– Это ещё не всё: принесли и живых крестовиков. – И Пашка достаёт из-за пазухи несколько коробок, перевязанных цветными лоскутками. – Все, как один, крупные. Вот этот – из дупла лиственницы, этот – из дровяника, этого поймал в остатке стога сена. Всех рассадил по разным коробкам, может, не одинаковая у них паутина.

– Молодец, Пашка, прямо скажу – не ожидал!

– Прыткий он у нас, на все руки! – И Гурьяныч, распахнув однорядку, присаживается в угол на пол.

Парнишка пристраивается рядом.

– Спасибо, Пашка, выручил. Паутины этой хватит на тысячу инструментов. Как рассчитываться будем с тобой?

Старик с душевной снисходительностью смотрит на внука, потом спрашивает с улыбкой:

– Разбогатеешь, чего покупать будешь?

– Ружьё. Ты же говорил – как деньги будут, непременно купим.

Старик не отвечает, поворачивается ко мне.

– С паутиной что собираетесь делать, да и с пауками?

– Пауков выпустим, а паутину надо срочно доставить в тайгу.

– Это куда же?

– На Усмунский хребет.

– Не бывал там. Видать, далеко… Как же вы её туда доставите?

– Будем искать проводника.

– Туда проводника в посёлке не найти. Километров за сто я хаживал, не дальше, а другие и того меньше. Нет ли у вас карты – взглянуть, где он. Усмун, какие там речки?.. Может, советом помогу. – И старик встаёт, подходит к столу.

Пашка точно прилип к нему, вижу, у него созрел какой-то план.

Я разворачиваю перед Гурьянычем фотосхему местности, показываю расположение на ней посёлка и линию хребта. Старик достает из внутреннего кармана очки, внимательно смотрит сквозь стёкла на схему, водит по ней загрубевшим пальцем. Обращается к внуку:

– Кака это речка, читай!

– Порожная.

– Так-так… А эта как зовётся?

– Кедровый ключ.

– Знаю, левый приток Порожной. Бывал там, но давненько.

– Скажите, Гурьяныч, как легче добраться до Кедрового ключа?

– Упаси бог, не посылайте людей речкой, не пройдут – скалы, завалы, прижимы. Надо напрямик резать тайгою, через озёра, а дальше звериной тропою через отрог и угодишь в вершину Кедрового.

– Дедушка, – вдруг обрывает его Пашка. – Кроме тебя, туда никто не проведёт, берись проводником, и я с тобою.

– Ты с ума спятил, что придумал! Будь мне пятьдесят, слова не сказал бы, а теперь какой из меня проводник.

– Гурьяныч, а ведь Пашка дельное предлагает. Возьмитесь доставить паутину на Усмун. До Кедрового ключа места знакомые, а дальше по карте пойдёте, тропою геодезистов. Тайга вас не подведёт.

– Нет, нет, не уговаривайте. На себя теперь не надеюсь: ноги в коленках слабые и память может обмануть, не туда заведу, а дело требует срочности. Да и по новым местам мне уже не ходить.

– А что, если я попрошу Макарову выслать кого-нибудь до Кедрового ключа, вы подойдете отсюда и передадите ему паутину? Соглашайтесь. Вы не представляете, Гурьяныч, из какой беды выручите нас.

– Дедушка, берись, и я с тобою пойду, – умоляет его Пашка.

Гурьяныч задумывается. Он, видимо, вспоминает этот далёкий и трудный путь сквозь тайгу, по болотам, по кочковатым марям. Что-то серьёзно пугает старика, туманится его лицо. Но вот он трясёт головою, как бы отгоняя от себя какие-то мысли, говорит, волнуясь:

– Толкаете вы меня оба на великий грех. Я не должен браться за такое срочное дело. Но уж коль некому – пойду. Только до Кедрового ключа, не дальше. А насчёт тебя, Пашка, с бабушкой посоветуемся, как она.

– С тобою пустит. – И парнишка от неожиданной радости, кажется, готов плясать.

– Вот и договорились, Гурьяныч! Пойдёте не один – дадим человека, может, Василий Николаевич согласится. И завтра – в путь.

Гурьяныч ушел озабоченный. Конечно, шестьдесят лет – это многовато для такого похода. Но он, видимо, не счёл возможным для себя отказать нам.

Макарова обрадовалась моему сообщению относительно паутины. Мы договорились, что утром она отправит своего проводника-эвенка на оленях до Кедрового. Местом встречи будет слияние двух верхних истоков ключа там, где Макарова стояла лагерем три недели назад.

Но оказалось, что Василий Николаевич не может идти с Гурьянычем – загрипповал. В штабе не нашлось подходящей кандидатуры, опытные парни были в тайге, на работе, и я решил сам идти со стариком. Дело серьёзное, и тут не должно быть никаких ошибок. К тому же я не мог отказать себе в таком маршруте по тайге, да ещё с таким таёжником, как Гурьяныч.

Поздно возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища, стоят на горизонте, закутавшись туманом. Из-за них, с востока, неслышно крадётся прозрачная майская ночь с тусклыми, как бы подёрнутыми дымкой звёздами. Странной, загадочной кажется тишина уснувшего посёлка.

На порожке моей квартиры сидит Пашка. Замёрз, дрожит, как бесприютная собачонка на холоде, но не уходит.

– Я к вам, – обрадованно встречает он меня. – Дедушка послал сказать, что мы можем завтра с обеда идти.

– Кто это «мы»?

– Я и дедушка.

– А бабушка тебя отпускает?

– Отпускает. Мы и Кудряшку берём с собой… Вы бы отпросили меня в школе, скажите, что без меня работа сорвётся.

– Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои дела в школе плохи, не возьму, даже если отпустят.

Пашка вдруг вскакивает, хватает мою руку и, вскинув в небо голову, замирает…

– Не слышите? – спрашивает он таинственным шёпотом – Гуси!.. С места мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.

Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный шёпот. Он точно ножом полоснул по сердцу. Впервые я слышу его в эту весну. В нём вольность посильнее ветра, радость возвращения, сладость жизни.

– Эх, с ними бы, а?! – горестно вздыхает парнишка.

Где-то высоко в звёздах глохнут взбудоражившие нас звуки. Пашка тоже не отрывает глаз от тёмного неба. Ночной крик гусей, кажется, пробудил в нём ещё никогда не испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны, и он, может быть, понял, что это новое чувство пленило всего его и что теперь уж ни за что не освободиться от мечты побывать в неведомых странах.

– Пошли в комнату, – говорю я, открывая дверь и пропуская мальчишку вперёд.

В комнате жарко. Пашка отказывается раздеться, говорит – на минутку забежал. Сидит хмурый, сдвинув брови.

– Чего, Пашка, молчишь? – спрашиваю я.

– Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул следом за гусями.

– Куда?

Он молчит.

– Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.

– То-то и беда! – серьёзно соглашается парнишка. – Вот ружьё бы, тогда можно и подождать.

– О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком увлекаешься охотой.

– Какая там охота – вместо собачонки бегаю. Самому же пальнуть дедушка часто не даёт; говорит – ружьё наше вот-вот должно разорвать – ненадёжное. А насчёт охоты я не хуже других.

– Охотником, Пашка, назовёшься, когда будешь разбираться в следах зверей и птиц, будешь знать их повадки. Ты должен научиться сшибать на бегу козла, снимать летящую птицу. Не достигнешь этого – нечего тебе делать в тайге с ружьём.

– Что вы, что вы! Да я в тайге любую пташку назову – дедушка мне всё объясняет, а козла на бегу или птицу влёт сшибу, ей-богу – сшибу!

– Ну, насчёт козла это ты…

– Не верите?!

– Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобой делать.

Его будто оса ужалила. – Дадите?! – вскрикнул он, весь загораясь.

– На эти дни, может быть, и дам.

Пашка вскакивает, хватает со стула свою шапку и мигом исчезает за дверью, точно боясь, что я могу раздумать. Потом он громко барабанит в ставню:

– Спокойной ночи, я к дедушке в Медвежий лог побегу сказать насчёт ружья!

– Тыс ума сошёл – ночью! Не смей!

В ответ хлопает калитка, и на тихой улице смолкают торопливые шаги Пашки.

«С чего это я ружьё пообещал? Не наделал бы глупостей!» – запоздало думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня давно решён.

– Что это парнишка зачастил к вам? – спрашивает Акимовна, заглянув в комнату. – Заметили, глаза у него шустрые, так и нижут, так и шарят…

– Это же Копейкин, Акимовна!

– Копейкин?.. – удивилась она. – То-то, я вижу, конопатый, не с нашей улицы. У нас или рыжие, или чёрные, а таких нет. Спрашивала у соседки про Копейкина, та сказывала: в задах на квартире живёт. Настоящая фамилия его Рублёв, а это уж ребята прилепили ему – Копейкин. Мальчишка ничего, палец в рот не клади…

– Бойкий и смышлёный, – перебил я её.

– Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.

– Это у него, Акимовна, возрастное.

– Ну, разве что… – примирилась старушка.

Боль старого таёжника

Утром я, как обычно, проснулся рано. Выхожу во двор. Ещё темно. Спит посёлок, окутанный чёрным мраком. Над ним безмолвной тундрой стелется небо с далёкими звёздами. Морозный воздух сух и звонок – верная примета: к вёдру.

Слышу на улице хруст настывшего за ночь ледка под чьими-то торопливыми шагами. Из трубы соседского дома, словно сигнал, взвивается дым, и тотчас же на востоке в полоске появившегося света возникают крутые отроги.

Радостно шепчу:

– Утро, утро!

А шаги на улице всё ближе и неожиданно обрываются у нашей калитки. Слышу заговорщический шёпот. Кто бы это мог быть так рано? Стою жду. Чья-то рука осторожно касается щеколды, но калитка заперта изнутри.

– Кто там? – кричу.

Тишина.

Подхожу к калитке, открываю:

– Гурьяныч?..

– С добрым утром. – Старик неловко протискивается в калитку. – Мы насчёт вчерашнего разговора. Не раздумали?

– Что вы, Гурьяныч, конечно, пойдём. Сразу же после двенадцати отправимся. У меня всё готово.

– Я вовремя буду тут. А как насчёт Пашки? – Из-за спины Гурьяныча высовывается улыбающаяся физиономия.

– Это уж ваше дело.

– Оно, конечно. Ну а вы как?

– Я, Гурьяныч, схожу в школу. Если он подтянулся, отпрошу его.

– Точно, – подтверждает старик. – А как пойдёт, за кашевара или самостоятельно?

– Обещал я ему ружьё.

– Ну и как же, достали?

– «Ижевку» одноствольную дам.

Пашка встрепенулся.

– Пойдём, дедушка, слышишь, пойдем, дядя сказал: «Дам» – значит, даст.

И он утащил старика в предутренний сумрак ещё спящего посёлка.

Утром я зашёл в школу. Была первая перемена, В учительской меня встретила Мария Елизаровна, руководительница 6-го класса, где учился Пашка. Стоило мне назвать его имя, как на лице учительницы сразу вспыхнуло беспокойство. Но узнав, что я пришёл осведомиться о делах парнишки, она успокоилась.

– Я думала – не случилось ли что с ним. Очень боюсь за него. В нём столько энергии, вечно он что-то придумывает, куда-то спешит.

– А учится как? – спросил я её.

– Пашка способный мальчик, может учиться на отлично, но срывается.

– Он говорит, что по математике не успевает, решать задачи ему помогает дедушка.

– При желании он и сам справляется с математикой. А насчёт дедушки – это его фантазия. Мы знаем другое: когда в нём зреют какие-то таёжные замыслы – учёба отодвигается на второй план и тогда неизбежны провалы.

– Я хочу отпросить его на неделю с собой в тайгу. С нами пойдёт и его дедушка. Как вы на это смотрите?

– Нельзя ли обойтись без него?

– Конечно, можно. Какой из Пашки ещё помощник, но дело в том, что мы с Гурьянычем допустили оплошность, посвятили его в свои планы, и теперь он захвачен ими. Признаться, мы боимся, если уйдём без него – он сбежит самовольно. Как бы хуже не получилось! Заблудится!..

– Зря, конечно, вы посвятили его в свои дела. Но если он уже настроился, знаю, его не удержать. Вы поставьте всё же перед ним непременное условие – нагнать пропущенное, и пусть дедушка зайдёт ко мне, как только вернётесь. – И, подумав, добавила – Я отпускаю его ещё и потому, что для ребят такие прогулки и общение с природой очень полезны. Прошлый раз Пашка ездил с дедушкой ловить маралов. Мы попросили его рассказать одноклассникам об этой необычной охоте. И знаете, он очень хорошо справился, было интересно слушать даже нам, педагогам. И Пашка как-то повзрослел после этой поездки в тайгу.

– Значит, благословляете?

– Пусть идёт, но – повторяю – при условии: если он ликвидирует пробел в учёбе и вы проследите за этим.

Я поблагодарил учительницу.

Во втором часу мы уже шествовали по улице в полном походном облачении. Какими лёгкими казались первые шаги от людской суеты, от бревенчатых изб, от назойливых звуков! На душе простор, свобода. В эти минуты ты – добрейший человек в мире.

Наш караван представляет странное зрелище. Впереди Гурьяныч в суконной однорядке, туго перехваченной кушаком, в легких юфтовых ичигах. Он успел утром сбегать в баню, посвежел, как дуб, сполоснутый первым весенним дождиком. Тяжёлыми шагами старик приминает отогревшуюся землю. В его фигуре, в каждом движении – опыт прожитых лет, и так же, как и у меня, желание скорее попасть в тайгу, насладиться весенним буйством природы.

За ним, безнадёжно понурив голову, бережными шагами идёт Кудряшка, завьюченная, что называется, от ушей до хвоста. Объёмистые кожаные сумы с продуктами, какие-то свёртки, котёл, чайник, мешок с овсом, топор, палатка – всё это лежит на ней копною, перевязанное верёвкой. Нижняя губа лошади отвисла, уши врозь, спина под тяжестью вьюка прогнулась, ноги в коленках плохо сгибаются: видно, Кудряшка действительно «на исходе».

Следом шагает Пашка. У него за плечами поблескивает длинным стволом «ижевка». Телогрейку перехватывает тяжёлый патронташ, наполненный заряженными патронами. Идёт он ровным, воинственным шагом. В его фигуре стремительность сапсана. Позади него бежит на ремешке Жулик. После случая с собачником хозяйка охотно отдала его Пашке в тайгу. Собачонка то забегает вперёд и, повернув голову, сверлит Пашку любопытными глазами, пытаясь угадать, куда её ведут, то вдруг на её морде появляется растерянность, она отстаёт, прячет свой не ахти какой хвост глубоко между ног, тянется на поводке, пытаясь вырваться.

Пашку провожают завистливыми глазами мальчишки: рыжие, чёрные и веснушчатые. Он понимает, какая важная роль досталась ему – идёт бодро, будто направляется в Африку за львами. И Кудряшка в эти минуты, вероятно, кажется парнишке слоном, прокладывающим путь в джунглях.

Вижу, один малец отрывается от толпы, быстро нагоняет Пашку, поворачивает к нему свою мордёнку, измазанную брусничным соком, не может оторвать глаз от «ижевки».

– Вот это да-а!.. Правдашняя? – поражается он.

Пашка выпрямляется, не чувствует земли, шагает широко.

– Смотри, Копейкин, как бы штаны не лопнули! – иронически замечает малыш, но с лица его не сходит зависть.

Пот ручьями заливает лицо Пашки, слепит глаза, копится солёной влагой на губах, но он крепится, ни единым жестом не выдаёт, что ему тяжело, идёт геройски, как в строю. И только когда свернули в переулок и исчезла с глаз подавленная завистью неподвижная ватага ребят, он стащил с головы лисью шапку и с облегчением стал вытирать ею лицо.

Драгоценный груз – паутиновый кокон – я несу в боковом кармане.

За посёлком небольшая степушка. От тепла земля набухла, как на дрожжах, почернела: по ней потекла зелёной щетиной свежая майская травка. Тяжело переваливаясь с боку на бок, ходят по грязной дороге грачи. Стайка мелких птиц молча, торопливо проносится мимо нас, и хочется крикнуть ей: «Счастливого пути!»

У речушки нас встречает весёлый хоровод берёз, умытых теплыми дождями. Рядом благоухает багульник, выбросивший свои ярко-зелёные липкие листочки. А ниже, у крутого берега и по буграм на солнцепёке – подснежники, первые дары весны.

Дорога, пробежав ветхий мостик, раздвоилась.

Гурьяныч остановился, дождался меня.

– Нам влево, – сказал он, показывая на северо-восток. – С краю хорошо пойдём, дальше – чаща, местами бурелом. А за ним озёра. На них и заночуем. Сейчас на озёрах пролётная птица – утка, гусь, можно за моё почтенье побаловаться охотой.

Подходим к лесу. Гурьяныч задерживается и, склонив перед ним голову, ласково говорит:

– Прими нас, матушка тайга, мы к тебе с поклоном, – и входит в лес.

Меня всегда тянет в тёмные дебри тайги, в сумрачную синеву, где в вековом покое только ровный шум столетних сосен. Как это с годами становится всё ближе, всё ценнее!

Гурьяныч неожиданно замедляет шаг. Выпрямляется. Расстёгивает на груди однорядку. Тоже, видно, не может надышаться свежестью леса.

– Дух-то хмельной, того и гляди, с ног сшибёт. Пашка! – кричит он, не оглядываясь. – Рассупонь грудь, дыши во все меха – набирайся сил!

Пашке не до этого. Он весь мокрый, как дикий неезженый конь, взнузданный табунщиком.

Гурьяныч, несмотря на свои годы, оказался хорошим ходоком. В нём достаточно и проворства и поспешности. Он лёгок в движениях, шаги его тверды, уверенны. Голову Гурьяныч держит слегка откинутой назад. С таким человеком хорошо ходить по лесной тропе, и если свернёшь в сторону и отстанешь, сразу почувствуешь его опыт, его преимущество.

У широкой прогалины дорога теряется. Гурьяныч останавливается, привязывает повод к седлу и ласково смотрит в потускневшие глаза Кудряшки.

– Иди сама, тропу знаешь. – И тут же поясняет мне: – У лошадей память дай бог, как у зверя, где раз-два пройдёт – запомнит до смерти.

Он подтыкает за пояс полы однорядки, расправляет окладистую бороду и шагает дальше.

– Надо поспешать, захватить утку на вечернем перелёте. Ты, Пашка, не отставай.

Идём дремучим лесом. Под ногами еле заметный пунктир забытой, давно не хоженой тропки.

Кудряшка плетётся следом.

Куда ни посмотришь – колонны великолепных лиственниц, подпирающих свод из сквозных крон. Они спокойно, как пророки, следят за нами с высоты. Только иногда мелькнёт берёзка, или мрачной тенью встанет перед тобою ель. Тут всё таинственно, непостижимо, а ты шагаешь всё дальше и дальше в сумрак, не чувствуя ног, оглушённый черёмуховым духом. И не можешь понять, отчего в лесу так легко, отчего и шаги, и шелест прошлогодней травы, и пугливый взлёт птиц кажутся музыкой? Так бы и шёл вечно…

Я родился и вырос в могучих кавказских лесах, у подножия ледниковых вершин. Там, ещё в детстве, под сводом чинар, у костра пробудилась дерзкая мечта познать неведомое, проникнуть в недоступное. Там впервые я услышал чудесную музыку живой природы. Её пели ночные грозы, снежные обвалы, гремящие реки, ветры, птицы, а осенью – олени… На всю жизнь врезалась она в память. С тех пор много раз я слышал эту музыку по сибирским лесам, и всегда вспоминались кавказские чинары и детство, беспечное, милое детство, не обманувшее меня своей мечтою. И сегодня в тайге та же музыка, только весенняя, первозданная, зовущая.

Неожиданно впереди в чаще зашуршало что-то, послышалось звонкое хлопанье крыльев – какая-то птица поднялась, вспугнутая нашими шагами.

Пашка мгновенно вскидывает ружьё.

– Рябок… – шепчет Гурьяныч и пронизывает внука грозным взглядом. – Я те дам… С зимы заприметил парочку тут в березняке, не тронул; пусть, думаю, плодятся: нынче негусто стало этой птицы.

А сам достаёт из кармана однорядки тоненькую металлическую трубку-пикульку, манит меня пальцем:

– Я сейчас подзову рябка, а ты полюбуйся: забавная птица. – И он начинает пикать.

Позади дребезжащим дискантом заржала Кудряшка.

Рябчик отзывается далеко, потом ближе, ближе, но без полёта – видимо, пешком идёт в нашу сторону. Я глаз не свожу с чащи, откуда доносится мелодичный посвист, и в то же время мне очень хочется взглянуть на Пашку, посмотреть, какое у него выражение лица. Быстро оборачиваюсь: парнишка бледный сидит на корточках, весь устремленный вперёд, навстречу приближающемуся звуку.

Гурьяныч свистит всё тише, протяжнее, жалобнее. Рябчик более не выдерживает этого манящего призыва самки, громко взлетает, несётся по просветам к нам и вдруг бесследно исчезает с глаз.

– Вот он, вот… – шепчет взволнованно Гурьяныч и показывает пальцем на лиственничную заросль.