Текст книги "Избранное"

– Ну как, милый, отходишь?

Федяшев застонал и попытался приподняться:

– Где она? Где?!!

– Да вот же… Господи! Что с ней станется…

Только тут Федяшев увидел, что его обожаемая статуя уже находится в кабинете, в углу. Правда, местами она потрескалась, а правая рука и вовсе отвалилась.

Возле статуи возились Степан и Фимка, прилаживая отлетевшую руку…

– На штырь надо посадить! – сказал Степан. – Глиной замазать. А потом – алебастром… Ре бена геста – делать так делать!

– Уйдите! – взмолился Федяшев. – Не мучайте меня!

Дворовые смутились:

– Да мы чего, барин… Мы как лучше…

Степан и Фимка робко двинулись к выходу.

– Руку-то оставьте, ироды! – крикнула тетушка.

Степан испуганно положил мраморную руку на столик:

– Прощенья просим! Тут гончара надо. Он враз новую слепит.

– И вы, тетушка, ступайте! – попросил Федяшев. – Оставьте нас одних.

– Кого «нас»? – Тетушка перекрестилась. – Совсем ты головой ушибся, Алексис… Скорей бы доктор ехал.

К вечеру из города приехал доктор. Толстенький господин в засаленном парике и круглых очках. Он был слегка навеселе.

Осмотрел больного, как умел, проверил рефлексы.

– Ну что же-с! – сказал он. – Ребра, слава господу, повреждений не имеют-с, а голова – предмет темный и исследованию не подлежит. Завязать да лежать!

– Мудро! – закивала Федосья Ивановна, накрывая маленький столик и ставя на нем графинчик. – Отужинать просим чем бог послал.

– Отужинать можно, – согласился доктор. – Если доктор сыт, так и больному легче… – Он пропустил рюмку и с аппетитом разгрыз зеленый огурец…

Федяшев прикрыл глаза и печально вздохнул.

– Ипохондрией мается, – пояснила тетушка.

– Вижу! – сказал доктор и снова налил рюмку. – Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении…Тут медицина знает разные средства… Вот, к примеру, это… – Он поднял наполненную рюмку.

– Не принимает! – вздохнула тетушка.

– Стало быть, запустили болезнь, – покачал головой доктор и выпил. – Еще есть другой способ: закаливание души путем опускания тела в прорубь…

– Мудро! – одобрила тетушка. – Но только ведь лето сейчас стоит – где ж прорубь взять?

– То-то и оно, – вздохнул доктор. – Тогда остается третий способ – беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь? – Доктор насытился и закурил трубку.

– О чем? – усмехнулся Федяшев.

– О чем прикажете… О войне с турками… О превратностях климата… Или, к примеру, о… графе Калиостро.

– О ком?! – Федяшев даже присел на диване.

– Калиостро! – равнодушно сказал доктор. – Известный чародей и магистр тайных сил. Говорят, в Петербурге наделал много шуму… Камни драгоценные растил, будущность предсказывал… А вот еще, говорят, фрейлине Головиной из медальона вывел образ ее покойного мужа, да так, что она его осязала и теперь вроде как на сносях…

– Материализация! – воскликнул Федяшев и, вскочив, нервно стал расхаживать по кабинету. – Это называется «материализация чувственных идей». Я читал об этих таинствах… О боже!

– Да что ж ты так разволновался, друг мой?! – забеспокоилась тетушка. – Тебе нельзя вставать!

– Тетушка, дорогая! – радостно закричал Федяшев. – Ведь я думал о нем… о Калиостро. Собирался писать в Париж… А он тут, в России…

– Мало сказать – в России, – заметил изрядно захмелевший доктор. – Он в тридцати верстах отсюда. Карета сломалась, а кузнец в бегах. Вот граф и сидит в гостинице, клопов кормит…

– Клопов?! – закричал Федяшев. – Великий человек! Магистр!.. И клопов?!

– Так они ж, сударь, разве разбирают, кто магистр, кто нет, – усмехнулся доктор. – Однако куда вы?

Федяшев не ответил. Стремглав он сбежал по лестнице, выскочил во двор и закричал:

– Степан! Коня!

Изумленная тетушка из окна увидела, как Федяшев верхом проскакал по дороге и скрылся в пелене начавшегося дождя.

– Ну, доктор, вы волшебник! – ахнула тетушка. – Слово – и ушла ипохондрия…

– Она не ушла. Она где-то здесь еще витает… – вздохнул доктор и снова налил. – Она заразная, стерва… Хуже чумы! – Он оперся подбородком о кулак и вдруг тоскливо запел:

 
Из стран Рождения река
По царству Жизни протекает,
…Играет бегом челнока
И в Вечность исчезает…
 

закончил куплет романса Маргадон. Он сидел в гостиничном номере, наигрывая на гитаре.

Напротив сидел Жакоб с отрешенным видом, изредка доставая табачок из табакерки и втягивая его поочередно то левой, то правой ноздрей.

Из-за двери, выходящей в соседнюю комнату, доносились приглушенные голоса – мужской и женский.

– Тоска! – вздохнул Маргадон, отшвырнув гитару. – Жуткий городок. Девок нет, в карты никто не играет. В трактире украл серебряную ложечку – никто даже и не заметил. Посчитали, что ее и не было!

– Чем же вы недовольны, сэр? – спросил Жакоб.

– Я оскорблен, – гордо сказал Маргадон. – Я не могу обманывать людей, которые не способны оценить мое искусство. А здесь люди доверчивы как дети. Варварская страна! Меня тянет на родину, Жакоб.

– А где ваша родина, сэр?

– Не знаю… Говорят, я родился на корабле. А куда он плыл и откуда, никто не помнит… А где вы родились, Жакоб?

– Я вообще еще не родился, сэр! – печально сказал Жакоб. – Мне предстоит цепь рождений, в результате чего я явлюсь миру принцем Уэльским… Но это будет не скоро. Через пару сотен лет… Так мне предрек мистер Калиостро. Поэтому нынешнее существование для меня не имеет значения.

– А для меня имеет! Потому что в будущем я стану котом.

– Кем?

– Котом… И даже не сиамским, а обыкновенным… беспородным. Так что меня ждут грязные помойки и благосклонность бродячих кошек.

– Небогатая перспектива, сэр! – сочувственно вздохнул Жакоб.

– Да уж… Поэтому в этой жизни мне дорог каждый час… И я не понимаю, чего мы здесь сидим, в этом убогом городишке?!

– Мы ждем Лоренцу, сэр.

– Плевать ему на Лоренцу! И плевать ему на нас! – зло зашипел Маргадон, действительно приобретая кошачьи черты. – Ему важно охмурить эту русскую мадемуазель!! Старый развратник хочет чистой любви…

– Что ж здесь плохого, сэр?

– Тигр не должен быть вегетарианцем! – воскликнул Маргадон. – Мошенник не должен быть добродетельным. Знаете ли, Жакоб, однажды я нашел на улице кошелек с сотней золотых. Так я чуть с ума не сошел, пока не разыскал хозяина и не вернул ему деньги…

– Зачем?

– Чтобы потом украсть! Мне не нужны благодеяния. Деньги надо зарабатывать честным трудом!

В соседней комнате Калиостро расхаживал перед сидевшей в кресле Марией. Лицо Марии было испуганно. Калиостро протянул к ней руку, Мария сжалась, напряглась…

– Мне трудно, сударыня, – строго сказал Калиостро и отдернул руку. Затем он подошел к белоснежной розе, стоявшей в вазочке, и коснулся ее рукой.

Белоснежная роза стала наливаться красным цветом. Мария задрожала от страха.

– Мне трудно, сударыня! – устало повторил Калиостро. – Разве вы не хотите помочь страждущему?

– Я думаю о папеньке… Думаю, – испуганно заверила Мария.

– Это я должен думать о вашем папеньке. А вы думайте обо мне! – резко произнес Калиостро. – И, по возможности, без неприязни…

– Ах, что вы говорите! – залепетала Мария. – Какая неприязнь? Я вам так благодарна за старания. Да я… Ей-богу…

– Природу не обманешь! – усмехнулся Калиостро. – От ваших мыслей она увядает. – Он тронул розу рукой. Цветок сжался, его лепестки осыпались. – Если так пойдет дальше, мы погубим здесь всю оранжерею, – улыбнулся Калиостро. – Неужели я вам настолько противен?

– Да что вы, господин Калиостро, – снова попыталась оправдаться Мария.

– Джузеппе! – перебил ее Калиостро. – Я же просил вас называть меня по имени – Джузеппе. Или совсем попросту: Джузи. Так меня звала матушка… и гладила по голове… Вот так. – Он взял руку Марии и провел по своим волосам.

На лице Марии мелькнул неподдельный страх, она отдернула руку.

– Ваше сиятельство… – почти плача сказала она, – я и так в вашей власти… ни людей не побоялась, ни молвы. Живу с вами в одной гостинице. Зачем же вы мучаете меня? Мне теперь ни смерть не страшна, ни что другое.

Калиостро устремил на нее полный страсти пронзительный взгляд.

Она молча кивнула несколько раз, покорно поднялась, потупив глаза, и расстегнула пуговицу на платье. Его рука остановила ее движение.

– Я не тиран, сударыня, – произнес он над ее ухом. – Мне нужны чувства, а не покорность.

– Так сердцу не прикажешь, – вздохнула Мария. – Так… народ говорит.

– Глупость он говорит, ваш народ, – усмехнулся Калиостро. – Сердце такой же орган, как и иные… И подвластен приказу свыше. – Он постучал по своему лбу, потом взял руку Марии и прижал ее к груди.

Мария услышала, как забилось его сердце.

– Вот оно забилось часто-часто… А вот – реже… – Оглушительный ритм бьющегося сердца неожиданно замедлился.

Калиостро попятился, прижался к стене затылком, побледнел, испарина выступила на его лбу:

– А вот… и совсем остановилось… Ощущаете?

Наступила мертвая тишина. Мария испуганно молчала.

– Прикажете ему замереть навсегда? Или пустить? – спросил Калиостро.

– Христос с вами! – воскликнула Мария. – Пустите!

– Пускаю! – торжественно объявил Калиостро, и снова раздались громкие удары его сердца. Он медленно двинулся к Марии. – Как видите, человек хозяин всему, что в нем заключено.

– Мне так не суметь, – попыталась улыбнуться Мария.

– Сумеете, – властно произнес Калиостро, заглянув в ее глаза. – Вы чисты и доверчивы, сударыня. Ваше сердце еще не огрубело…

– Да, – кивнула Мария. – Но я не люблю вас, ваше сиятельство. Неужели вы этого не видите?

– Разумеется, вижу, – улыбнулся Калиостро. – Но мы в начале опыта… Золото из ртути возникает на десятый день, любовь из неприязни – на пятнадцатый… Мы с вами две недели в пути. Наступает критический момент!

Он сделал шаг в сторону и с силой ударил ногой по двери.

Маргадон, глядевший в замочную скважину, со страшным воплем отлетел от двери и схватился за лоб.

Калиостро заглянул в комнату к слугам и тихо сказал:

– Бездельники…

Жакоб и Маргадон испуганно и проворно схватили музыкальные инструменты: Жакоб – гитару, Маргадон – мандолину. Зазвучала трогательная неаполитанская мелодия:

Уно, уно, уно, уно моменто!

Вита, дольчевита, комплименто!

Это был стихийный набор итальянских слов, но Жакоб и Маргадон пели их с такой страстностью и отчаянием, что Мария невольно заслушалась…

– Что означает сия песня? – прошептала она.

Жакоб стал объяснять деловито и подробно:

– В этой народной песне поется о бедном рыбаке и влюбленной девушке. Каждое утро рыбак уходил в море, а бедная девушка ждала его на берегу. Но однажды в море разыгрался страшный шторм, и утлая лодка рыбака не вернулась в Неаполь…

На глазах Марии выступили слезы.

Жакоб продолжал:

– Всю ночь простояла бедная девушка на берегу, а когда утром набежавшая волна вынесла на песок обломки лодки, – голос его дрогнул, – бедная девушка скинула с себя последнюю одежду и шагнула в бушующую стихию.

Музыка достигла кульминации.

Руки Калиостро потянулись к Марии.

Ее губы приблизились к его губам.

– И море расступилось перед нею! – воскликнул Маргадон. – И яркий свет озарил бездну… И бедная девушка узрела бедного юношу!..

Мария пошатнулась, закрыла глаза, Калиостро подхватил ее на руки и быстро понес через анфиладу комнат.

Двери распахивались перед ним, и только одна, последняя, дверь осталась закрытой, и когда Калиостро сильным ударом ноги распахнул ее, то замер на месте, потому что перед ним стоял промокший до нитки человек с виноватой улыбкой – Алексей Федяшев.

– Извините, сударь, здесь проживает господин Калиостро?

– Маргадон! – что есть силы закричал Калиостро. – Почему открыта дверь? Кто открыл дверь?

– Эскюз ми, магистр, – испуганно пробормотал Маргадон. – Варварская страна. Ключи дают, а замков нет.

– Ах, – совсем смутился Федяшев, – я, кажется, не вовремя?

Мария опустилась на ноги, с удивлением глядя на Федяшева, потом отступила.

– Не вовремя, – развел руками Федяшев.

– Вы, сударь, не вовремя появились на свет, – заметил Калиостро. – А теперь уж что поделаешь… Входите.

Мария попятилась, тихо проскользнула в соседнюю комнату, повалилась в постель, лицом в подушку.

– Ну, слушаю вас! – недовольно произнес Калиостро, садясь в кресло. – Только покороче!

– Благодарю! Сердечно благодарю, граф. Прежде всего разрешите представиться: местный помещик, дворянин, Федяшев Алексей Алексеевич…

– Я же просил: короче! – поморщился Калиостро.

– Да как уж короче-то? – замялся Федяшев. – Тогда просто Алексис… или Алеша… Тетушка зовет меня Алексисом, а покойная матушка звала Алешей…

– Дальше!

– Дальше что ж… узнав, что вы, граф, в России, да еще рядом, бросился к вам… Дабы иметь счастье лицезреть, а также пригласить погостить в свое имение.

– Это вам зачем?

– Для вашего удовольствия. Здесь, в гостинице, я вижу, вы терпите неудобства, а у меня и комнаты просторные, и кузнец есть, отменный мастер. Мигом карету починит!

– И все? – Калиостро внимательно посмотрел на Федяшева.

– Все! – сказал тот и опустил глаза…

– Вы не умеете лгать, молодой человек, – презрительно сказал Калиостро. – А я достаточно пожил, чтоб не верить в благотворительность… Все люди разделяются на тех, которым что-то нужно от меня, и на остальных, от которых что-то нужно мне. Вы ко второму разделу не принадлежите. Следовательно… Выкладывайте – что вам угодно?

– Ах, граф, от вас ничего не утаить! – смутился Федяшев. – Я пришел вас просить о чуде. Дело в том, что я влюблен! Влюблен страстно и безнадежно…

…При этих словах в соседней комнате Мария замерла и прислушалась к словам, доносящимся из-за двери.

– Я влюблен! – повторил Федяшев.

– Ну а я-то при чем? – усмехнулся Калиостро.

– Дело в том, что предмет моей любви существует только в моем воображении, – с пафосом произнес Федяшев. – Его телесные контуры намечены в скульптурном изваянии, выполненном когда-то неизвестным художником… Но это мрамор. Холодный мрамор, магистр! И если б вы взялись свершить чудо…

– Я не занимаюсь чудесами, – резко сказал Калиостро, – я действую только в границах физических сил природы… Я материалист…

– Да-да, конечно! – поспешно согласился Федяшев. – Я и имею в виду материализацию чувственных идей, которой, по слухам, вы владеете в совершенстве…

– Ну, предположим…

– Воссоздайте мою мечту, ваше сиятельство! – тихо произнес Федяшев, и на его глазах выступили слезы. – Без нее я не вижу смысла своего существования! Вдохните жизнь в нее, как некогда греческие боги вдохнули жизнь в каменную Галатею…

– Ну, то в Греции, – усмехнулся Калиостро, – здесь у вас и климат другой, и Галатеи крепче сколочены. Таких изнутри трудно прошибить! Верно, Маргадон?

Стоявший в дверях Маргадон, уловив непристойный смысл шутки, захохотал.

Мария, взволнованно слушавшая этот разговор в соседней комнате, недовольно поморщилась.

– Она прекрасна! – тихо сказал Федяшев. – Если б вы ее увидели…

– И не собираюсь! – строго сказал Калиостро. – Материализация чувственных идей, сударь, есть труднейшая и опаснейшая задача научной магии! Она требует огромных энергетических затрат.

– Все, что у меня есть! – воскликнул Федяшев. – Имение, дом…

– Ах, сударь, о чем вы! – отмахнулся Калиостро. – Богатство давно меня не интересует.

– Тогда возьмите… саму жизнь мою! – крикнул Федяшев. – Может, она сгодится для каких опытов… – Он выхватил шпагу. – Прикажите только!

В этот момент распахнулась дверь, и в комнате вновь появилась Мария. Она с ненавистью посмотрела на Калиостро.

– Зачем вы мучаете юношу? – тихо спросила она. – Скажите честно, что не можете свершить подобные чудеса… Он ведь и вправду влюблен… Вы же видите!

– Чужие страдания вам заметны, мои – нет! – грустно сказал Калиостро и прикрыл глаза, словно раздумывая о чем-то. Потом решительно поднялся. – Я попробую материализовать ваш идеал, сударь! – обратился он к Федяшеву. – Получится это или нет, не знаю… Сие будет зависеть не от нас с вами, а от женщины… – И он с насмешкой посмотрел на Марию.

По извилистой дороге, поднимая пыль, двигался странный кортеж. Впереди скакали три всадника: Федяшев, Мария и Калиостро. За ними катилась легкая бричка, которой управлял Маргадон. К бричке с помощью толстой веревки была привязана поломанная карета, ехавшая на одном колесе.

Несмотря на это, восседавший на козлах Жакоб был, как всегда, невозмутим, хотя его изрядно и потряхивало на ухабах и поворотах.

Замыкала процессию невесть откуда взявшаяся телега с разряженными музыкантами, которые игрой, пением и странными телодвижениями придавали некую театральность происходящему… Кортеж въехал в усадьбу Белый Ключ.

Немногочисленная дворня высыпала к подъезду.

– Тетушка, встречайте гостей! – крикнул Федяшев и спрыгнул с коня.

Федосья Ивановна уже спускалась по ступенькам. Следом за ней шла дворовая девка Фимка, держа на подносе хлеб-соль.

– Силь ву пле, дорогие, силь ву пле, – бормотала Федосья Ивановна. – Же ву тру… А, черт, все слова-то со страху повыскакивали. Или они по-нашему понимают, Алексис?

– Они понимают! – сдержанно ответил Калиостро и, указывая на дары, сказал слуге: – Прими, Маргадон!

Маргадон деловито взял у Фимки хлеб, ссыпал соль к себе в карман, потом, оценив взглядом солонку, кинул ее туда же…

Дворня обрадованно зашумела:

– Понравилось, видать… Молодец!

Маргадон презрительно оглядел собравшихся и направился в дом вслед за хозяином и Федосьей Ивановной.

Слуги начали вытаскивать из кареты огромные чемоданы.

Федяшев, заметив в толпе Степана, поманил его пальцем.

– Степан, у гостя карета сломалась…

– Вижу, барин. Ось полетела, да спицы менять надо.

– Починить сможешь?

– За день сделаю.

– А за два?

Степан глянул на барина, перевел взгляд на карету:

– Можно и за два.

– А за пять?

Степан задумчиво почесал в затылке:

– Трудновато, барин. Но ежели постараться, можно и за пять…

– А за десять дней?

Степан аж крякнул:

– Ну, барин, тут тогда самому не справиться. Помощник нужен. Хомо сапиенс!

– Бери помощников! – приказал Федяшев и, многозначительно подмигнув, поднялся по ступенькам в дом.

Степан начал осматривать карету. К нему подошла Фимка:

– Чудные господа какие-то! Долго гостить собираются?

– А от меня зависит. Ален ноби, ностра плюс алис – чужое нам, а наше чужое иным…

– Долго, – сказал Степан и потянул дверь кареты. Та не поддавалась. – Однако крепко сделана, – вздохнул Степан. – И не отдерешь!

В тот же вечер в доме был в честь гостей дан торжественный обед.

Длинный стол ломился от обильной еды, слуги, и в первую очередь Фимка, носились взад-вперед с подносами… В центре стола, одетый в яркую восточную одежду, восседал Калиостро. Справа от него с отрешенным видом сидела Мария. Напротив – Федяшев, тетушка, доктор и специально приехавший поглазеть на знаменитого гостя сосед-помещик Свиньин с дочерьми.

– Благодарю за угощение, – вежливо сказал Калиостро, закончив трапезу и откинувшись в кресле. – Было вкусно.

– Да вы и не ели ничего, ваше сиятельство, – заохала Федосья Ивановна.

– Кто ест мало, живет долго, – сказал Калиостро. – Ибо ножом и вилкой роем мы могилу себе. Посему переведем трапезу в беседу. По глазам собравшихся читаю я многочисленные вопросы относительно себя. Готов ответить! Неутоленное любопытство страшнее голода.

– Ах, граф, как вы добры! – воскликнул Федяшев. – Мы так много наслышаны о вас. Но что правда, что нет, уяснить не дано.

– Да-да, – согласился Калиостро. – Обо мне придумано столько небылиц, что я устаю их опровергать. Меж тем биография моя проста и обычна для людей, носящих звание магистра… Начнем с самого детства. Родился я в Месопотамии, недалеко от слияния рек Тигр и Евфрат, две тысячи сто двадцать пять лет тому назад… – Калиостро оглядел собравшихся, как бы давая им возможность осознать услышанное. – Вас, вероятно, изумляет столь древняя дата моего рождения?

– Нет, не изумляет, – невозмутимо сказал доктор. – У нас писарь в уезде был, в пачпортах, где год рождения, одну цифирку только обозначал. Чернила, шельмец, вишь, экономил. Потом дело прояснилось, его в острог, а пачпорта переделывать уж не стали. Документ все-таки. – Он повернулся к Федосье Ивановне, как бы ища поддержки. – Ефимцев, купец, третьего года рождения записан, Куликов – второго…

– Да много их тут – долгожителей, – подтвердила Федосья Ивановна.

Теперь все повернулись к Калиостро.

Калиостро достал трубку, начал медленно набивать ее табаком.

– Аналогия неуместна, – строго произнес он. – Я не по пачпорту, как вы изволили выразиться, а по самой жизни урожден две тысячи лет назад… В тот год и в тот час произошло извержение вулкана Везувий. Очевидно, вследствие этого знаменательного совпадения часть энергии вулкана передалась мне…

Калиостро сунул трубку в рот, огляделся, как бы ища огня. Федяшев потянулся к подсвечнику, но Калиостро остановил его.

– Благодарю! Не требуется! – Он коснулся мизинцем трубки и потянул воздух. Из-под мизинца, к изумлению гостей, вспыхнул огонек и пошел дым.

Калиостро с блаженным выражением затянулся и опустил кончик мизинца в бокал с водой. Мизинец зашипел, как раскаленный паяльник, обильно образуя пар. После этого Калиостро посмотрел на доктора, который хранил невозмутимое спокойствие.

– Надеюсь, сударь, в вашем уезде подобного не случалось? – спросил Калиостро.

– От пальца не прикуривают, врать не буду! – сказал доктор. – А искры из глаз летят… Вот хоть у господина Загосина о прошлом годе мужик с воза свалился да лбом об оглоблю. Ну, я вам доложу, был фейерверк.

– Все сено сжег, – подтвердил Свиньин. – Да какое сено! Чистый клевер…

Мария хмыкнула и с трудом сдержала смех. Это заметил Калиостро.

– Ах, господи, да что ж вы такое говорите?! – взорвался Федяшев. – Какое непонимание! Наш гость повествует о совсем иных явлениях!

– Успокойтесь, друг мой! – строго сказал Калиостро. – Я чувствую, здесь собрались люди скептического нрава… Мне ничего бы не стоило поразить их воображение рассказами о таинствах материи, о переходах живой энергии в неживую, о парадоксах магнетизма… – Он покосился на доктора и усмехнулся. – Но, боюсь, все это будет несколько сложно для вашего, сударь, поверженного алкоголем ума. Посему лучше вернемся к трапезе. Видите эту вилку?

– Ну? – сказал доктор.

– Хотите, я ее съем?

– Сделайте такое одолжение! – сказал доктор.

Федосья Ивановна всплеснула руками:

– Да что вы, граф? Помилуй бог! Да это вы меня как хозяйку позорите… Сейчас десерт! Фимка! Ну что стоишь, дура! Неси шоколад!

– Не беспокойтесь, сударыня! – сказал Калиостро. – Я же объяснял про взаимный переход энергии… И с этой стороны у шоколада не больше достоинств, чем у сего железного предмета.

После этих слов Калиостро постучал вилкой по звонкому бокалу, потом эффектным движением сунул вилку в рот, с аппетитом прожевал ее и благополучно проглотил… После чего взглянул на доктора.

Доктор, подумав, ободрил Калиостро взглядом. Кивнул.

– Да! – сказал он. – Это от души… Это достойно восхищения. Ложки у меня пациенты глотали много раз, не скрою, но вот так, чтобы за обедом… на десерт… и острый предмет… замечательно! За это вам искренняя сердечная благодарность. Ежели, конечно, еще кроме железных предметов и фарфор можете употребить… – Он взялся за большую тарелку и оглядел ее со всех сторон. – Тогда просто нет слов!

Все обернулись в сторону Калиостро.

– М-да… Однако это становится утомительным, – вздохнул Калиостро и встал из-за стола. – Благодарю, сударь. Я уже сыт, пора и делом заняться. Ну где там ваш идеал, господин Федяшев? Показывайте…

Освещая дорогу канделябром с горящими свечами, Федяшев повел Калиостро наверх, в свой кабинет. Следом шли Мария, Федосья Ивановна и Маргадон.

Статуя стояла в самом углу на небольшой подставке. Отломанная рука была прибинтована к плечу.

Калиостро оглядел статую и удовлетворенно покачал головой:

– Прекрасное создание! Браво, сударь! Мне нравится ваш вкус!

– Славная фемина! – поддакнул Маргадон и прищелкнул языком.

– Узнаешь, Маргадон?

– Натюрлих! – ответил Маргадон почему-то по-немецки. – Только плечи пошире… И бедра…

Калиостро гневно глянул на Маргадона и что-то резко сказал ему по-итальянски. Тот пристыженно смолк.

– Нельзя говорить со слугой о возвышенном, – иронично заметил Калиостро – Ум невежды – в молчании! Однако сейчас он сказал правду. Мы действительно встречали эту прекрасную даму…

– Как? – ахнул Федяшев. – Вы ее видели?

– И не раз! – спокойно сказал Калиостро. – Я же вам объяснял, сколь долга была моя жизнь. Неудивительно, что судьба позволяла мне лицезреть и этот образ. Когда-то давно ее звали Елена… Елена Прекрасная…

– Елена! – шепотом повторил Федяшев.

– Позже ее звали Беатриче…

– Беатриче… – повторил Федяшев.

– Прасковья ее звали, – вмешалась тетушка. – Лепили ее с Прасковьи Тулуповой! У деда Лешиного была тут одна… извиняюсь…

– Не важно, с кого ее лепили, – с улыбкой ответил Калиостро. – Истинный художник копирует не натуру, но лишь свое воображение. Думаю, вы это понимаете, друг мой, – добавил он, обращаясь к Алексею, – и не ждете от меня портретного сходства?!

– В общем-то… конечно, – растерянно пробормотал Федяшев. – Но, с другой стороны… я думал – будет похожа.

– Материализация идей есть материализация идей! – строго заметил Калиостро. – Она зримо воплощает фантазию. С первоосновой же сохраняет лишь общие контуры. Тем более что и сама модель у вас… в скверном состоянии. – Он внимательно оглядел статую. – Вы роняли ее, что ли?

– Говорила, не надо трогать… Говорила, – запричитала Федосья Ивановна.

– Она стояла в парке… – начал пояснять Федяшев. – Я подумал: там дождь, голуби…

– Ах, как неосмотрительно! – покачал головой Калиостро. – Идеал нельзя отрывать от почвы! Нарушаются магнетические связи! Извольте водрузить на место! И немедленно! Теперь уж даже и не знаю, как она будет выглядеть, ваша Лаура…

– Лаура? – воскликнул Федяшев. – Не Лаура ли это, воспетая великим Петраркой?

– Когда-то она была ею, – спокойно ответил Калиостро. – Я же говорю: она являлась миру под разными именами: Лаура, Джульетта… Даже и не ведаю, какое имя она выберет в нашем веке? Может быть, Мария? Вы не возражаете, сударыня? – Он повернулся к Марии и в упор посмотрел ей в глаза.

Мария вздрогнула, но выдержала взгляд и ответила:

– Отчего же! Это честь для меня. Не я сама, то хоть имя мое послужит чьей-то любви.

– А вы, сударь? – Калиостро вонзил свой взгляд в Федяшева.

– О! Это прелестное имя! – Федяшев нежно посмотрел на Марию. – Да я и внешний облик вашей спутницы воспринял бы с радостью…

Наступила пауза. Маргадон от неожиданности икнул и с недоумением посмотрел на магистра.

Калиостро побледнел, закрыл глаза. Его лицо исказила гримаса, словно он ощутил физическую боль. Однако он взял себя в руки и через секунду улыбнулся.

– Должен вас огорчить, друзья! Сейчас мне было видение… – Он еще раз оглядел статую. – Галатею будут звать ЛОРЕНЦЕЙ!

После обеда хозяева и гости разбрелись по своим комнатам на полуденный отдых.

Маргадон и Жакоб от нечего делать опробовали столы в бильярдной.

– И здесь тоска! – сказал Маргадон, забивая очередной шар. – Кормят до отвала. Двери не запирают. У ключницы попросил три рубля – дала и не спросила, когда отдам. Честное слово, Жакоб, они меня доконают!!

– Погрузитесь в себя, сэр! – посоветовал Жакоб. – В тайники своей души…

– Там холодно и страшно, – отмахнулся Маргадон. – Лучше уж заботиться о теле.

Он увидел, что мимо окон идет розовощекая Фимка, и отложил кий.

– Селянка! – крикнул он. – Подь сюда…

Фимка покорно подошла:

– Чего изволите?!

– Хочешь большой, но чистой любви? – бесцеремонно сказал Маргадон.

– Как не хотеть! – ответила Фимка.

– Однако! – ухмыльнулся Маргадон. – Мне нравится твоя простота. Придешь сегодня в полночь на сеновал.

– Придем-с… – сказала Фимка. – Только уж и вы приходите. А то вон тот сударь тоже позвал, а опосля испугался…

Маргадон удивленно уставился на Жакоба.

– Она с кузнецом придет! – спокойно пояснил Жакоб.

– С каким кузнецом?

– Дядя мой… Степан. Он мне заместо отца.

– Какой кузнец? Зачем кузнец? – изумился Маргадон. – Я не лошадь!

– Благословлять, – простодушно сказала Фимка. – Вы ж изволите предложение делать или как?

Маргадон секунду обалдело смотрел на нее, потом его ус нервно задергался:

– Ступай, селянка! Видишь, играем. Не мешай!

Из окна своего кабинета Федяшев увидел, как из дома вышла Мария. Он поспешно завязал галстук, надел новый сюртук и спустился вниз.

Мария сидела в беседке возле пруда и печально смотрела на водную гладь…

Сзади послышался шорох. Она испуганно оглянулась, увидела Калиостро.

– Извините, что прервал ваше уединение, – сказал Калиостро. – Мне сейчас было послание от вашего папеньки.

– Как? – ахнула Мария. – Где ж оно? – И нетерпеливо протянула руку.

– Мысленное послание, – улыбнулся Калиостро. – Он явился ко мне во сне… Выглядел хорошо. Пульс ровный… Дыхание размеренное… Румянец.

Мария подозрительно посмотрела на Калиостро:

– Граф, коли так – я счастлива! Но если вы обманываете меня – это грех. И Небо покарает вас!

– Если б я был обманщиком, – спокойно возразил Калиостро, – у Неба было достаточно времени для возмездия. Но если я уже две недели безвинно терплю вашу подозрительность и неприязнь, не кажется ли вам, сударыня, что это жестоко? Как мне доказать свои чувства? Застрелиться? Так пуля меня не берет… Утопиться? – Он глянул на пруд и с ужасом увидел, что к ним направляется лодочка. На веслах сидел Федяшев, рядом с ним лежала огромная охапка ромашек… – Или утопить этого надоедливого субъекта?! – зло закончил Калиостро.

– За что вы на него сердитесь? – с улыбкой спросила Мария. – Он наивный, но трогательный.

– Я плохо понимаю происхождение отдельных русских слов, – сухо сказал Калиостро. – «Трогательный» – от глагола «трогать»? Я этого не люблю… – Он круто повернулся и пошел из беседки. На ступеньках остановился. – Думайте больше о папеньке, Мария! Пусть и дальше приходит ко мне живым и здоровым…

– Прошу простить за дерзость! – сказал Федяшев, протягивая цветы Марии.

– В чем же дерзость?

– Я насчет того, что помыслил придать идеалу черты ваши и публично о сем сказал…

– Теперь, стало быть, передумали?

– Ах, что вы? – вспыхнул Федяшев. – Был бы счастлив… Но мне казалось, я нарушил куртуазность поведения. Да и граф обиделся!

– Так вы цветы ему принесли?

– Почему? Что вы, Мария Ивановна… Ах, совсем я запутался! – Федяшев смутился, цветы посыпались из его рук.

– Странный вы, Алексей Алексеевич, – улыбнулась Мария. – Так сложно изъясняетесь. И вроде живете на природе, среди простых нормальных людей. – Она склонилась к нему, помогая собрать ромашки. Их руки коснулись друг друга, лица оказались рядом. – А мыслите все о каких-то идеалах бестелесных! – Мария смотрела на Федяшева чуть насмешливо.

– Но так и великий Петрарка мечтал о своей Лауре… – в смущении пробормотал Федяшев.