Текст книги "Избранное"

Хочу харчо!
Монолог официанта

Самое неприятное – это когда посетитель бестолковый попадается. Скажем, иностранец… Или который наш, но по-русски не понимает. Вот на днях приходит к нам в ресторан один старик – узбек… Или таджик, не знаю… В общем, в тюбетейке и халате… Старый такой, лет ему восемьдесят, а может, и больше – они там долго живут.

Сел за мой столик, повертел меню и говорит мне:

– Хочу харчо!

Я вежливо говорю:

– Нету харчо!

Он заулыбался, головой закивал, будто понял, и говорит:

– Хочу харчо!

Я объясняю:

– Нету харчо! Там в меню написано «харчо», но это не значит, что есть харчо… Меню старое!.. Прошлогоднее меню… Заказали мы новое меню, но из типографии пока не прислали… У них с бумагой перебои… Поэтому лежит пока старое меню, в котором есть харчо, а на самом деле – нет.

Все так ему понятно объяснил, вразумительно. А он меня выслушал, языком поцокал и говорит:

– Хочу харчо!

Я объясняю:

– Нету харчо! Нету, дедушка!.. Харчо из баранины делают, а баранину сегодня не завезли. Не прислали с базы баранину. Говядину прислали… Вернее, свинину. А насчет баранины наш директор звонил на базу тому директору, но тот директор уехал куда-то. Так что с бараниной пока неясность. А без баранины нельзя харчо!

Вроде бы объяснил ему понятней нельзя. Все растолковал. А он смотрит на меня своими восточными глазами и говорит:

– Хочу харчо!

Я уже нервничаю, но объясняю:

– Какое харчо, дед?! Что ты пристал? Харчо готовить надо уметь, а сегодня не тот повар… Клягин сегодня работает, а не Цугульков! Клягин не умеет харчо!.. Он молодой еще, практикант!.. Он только яичницу умеет… А Цугульков, который умеет харчо, он отгул взял. У него жена рожает… Он, Цугульков, запил, потому что нервничает… А без Цугулькова никак нельзя харчо!

Уж так я этому старику все разъяснил – и жестами, и руками… И про Цугулькова так понятно показал, как тот запил, и про жену, что она рожает… Я даже вспотел от напряжения.

И он вроде бы понял. Головой закивал, руку мне пожал и говорит:

– Хочу харчо!

Я весь задрожал, но взял себя в руки, спокойно объясняю:

– НЕТУ ХАРЧО! – кричу. – НЕТУ! НЕ НА ЧЕМ ГОТОВИТЬ ХАРЧО! ПЛИТА ПЕРЕГОРЕЛА! ЗАМКНУЛОСЬ ТАМ ЧТО-ТО! ПЛЮС НА МИНУС ЗАМКНУЛСЯ!.. СГОРЕЛА ПЛИТА К ЧЕРТОВОЙ БАБУШКЕ!! А МОНТЕР ТОЛЬКО ЗАВТРА ПРИДЕТ, ЕСЛИ ПРИДЕТ… ЕСТЬ ВТОРАЯ ПЛИТА, НО НА НЕЙ НЕЛЬЗЯ ХАРЧО! ОНА НЕ ДЛЯ ХАРЧО, ПЛИТА! ОНА САМА ПО СЕБЕ ПЛИТА!..

Кричу я, а сам про себя спокойно решаю, что если он еще раз скажет «Хочу харчо!», то я его убью.

Говорит.

В голову мне что-то ударило, пошатнулся я, заплакал.

– Пожалей, – говорю, – меня, дедушка! Я человек больной. У меня гипертония… Давление двести двадцать на сто двадцать семь, как в трансформаторе… У меня кризы бывают… У меня неотложка возле подъезда каждую ночь дежурит… У меня сын заика, а внук двоечник… НЕТУ ХАРЧО!

Реву я белугой, дед тоже плачет; обнимает меня, вытирает мне слезы тюбетейкой и говорит:

– Хочу харчо!

Подкосились у меня колени, упал я.

Хорошо, официанты подбежали, подхватили.

– Плюнь ты на него, Степанов, – говорят они мне. – Не связывайся! Видишь, он не понимает ни бельмеса по-нашему! Плюнь!..

Ну что было делать? Как еще можно объяснять?

Плюнул я с досады… и принес ему харчо.

Встреча с известным писателем Бурко
Рассказ директора совхоза

…Любит наш народ писателей! Хлебом его не корми – дай только с живым писателем встретиться, особенно если еще и в рабочее время… Вот проходили у нас в области в прошлом году дни литературы. Понаехали писатели со всех концов страны…

Три дня их в центре держали, а потом пустили по районам. Звонят мне рано утром из района, говорят: «Выезжает к вам в совхоз известный писатель Бýрко… Или Буркó? В общем, ударение на месте уточните! Примите на уровне!»

Я говорю: «Мы товарищу Бýрко… или Буркó… очень рады, но все-таки хотелось бы знать, кто такой. Что написал? Чтоб почитать перед встречей…»

Район кричит: «Читать уже некогда! Просто прими на уровне – и все!»

Я говорю: «Не сомневайтесь! Примем! Но все-таки как народу объяснить, кто наш гость? Он вообще-то, в частности, мужчина или женщина?»

Район на другом конце трубки затих, чувствую – они тоже не в курсе, потом стали кричать: «Что за глупые вопросы, директор? Писатель к вам не жениться едет, а встретиться с читателями. Ты нам мероприятие не срывай! Ты прими его – и все!»

Ладно. Собираю я срочно актив, говорю: «Товарищи! У нас большая радость: приезжает к нам известный писатель… то ли Бýрко… то ли Буркó… то ли мужчина, то ли женщина… Какие будут предложения по радушной встрече?»

Задумались. Потом встает завскладом (он у нас мужик башковитый, три ревизии поймать не смогли) и говорит: «Раз уж действительно такая радость и приезжает к нам знаменитый писатель без точной фамилии и явных половых признаков, предлагаю его встретить радостно, но неопределенно… То есть плакатами! Напишем крупно: «ПРИВЕТ БУРКО НА СОВХОЗНОЙ ЗЕМЛЕ!» или «КНИГА БУРКО – ЛУЧШИЙ ПОДАРОК!» Раз он писатель, то читать умеет и прочтет все правильно, с нужным для себя ударением!..»

Так и решили. Написали плакаты. Нарвали цветов. Вперед пустили пионеров с барабанами.

Ровно в полдень подкатывает к зданию правления черная «Волга», выходит оттуда писатель… С усами! Никаких сомнений… Пионеры застучали в барабан. Аплодисменты. Цветы. Я его беру под руку, веду к себе в кабинет и по дороге говорю: мол, огромная радость, что вы прибыли, заждались, мол… Кстати, говорю, среди ваших поклонников тут разгорелся спор: в каком месте фамилию лучше ударять? Как вас правильней: Бýрко или Буркó?

Он говорит: «Правильней меня… Куренцов Николай Степанович! А что касается этого Бýрко или Буркó… то он сейчас вообще в другой делегации».

Я вздрогнул, говорю: «Это, конечно, для нас… еще большая радость, что вместо какого-то Бурко вы, товарищ… к нам приехали. Но, с другой стороны, люди-то как-то… настроились… на Бýрко… или Буркó… Как быть?!»

Глянул он в окно, почитал плакаты, говорит: «Вот что! Раз уж такая накладка, не будем огорчать людей!.. Пусть и дальше уж принимают меня как Бýрко… или Буркý… Но, поскольку я его книг не знаю, читательскую конференцию проводить не будем. Просто я им речь скажу, пообедаем – и разъехались! У меня программа напряженная!»

Выхожу я к народу, объявляю им Бýрко или Буркó, уж не помню, выходит он и произносит речь. «Товарищи! – говорит, – дальнейший рост! – говорит, – ура! – говорит, – навек! – говорит!..»

Умеют у нас писатели говорить, про что – сразу и непонятно, но бодрит… Народ ему аплодирует, только, конечно, немножко начинает нервничать, потому что он нас все время почему-то называет «овцеводами»…

Я ему шепчу: «Товарищ Бурко (тут уж я не думал об ударении, он вообще мне стал надоедать)… Товарищ Бурко! Вы на овцеводство особенно не напирайте! Свекловоды мы, а не овцеводы! Овца в нашем районе не живет, она тут вообще не выдерживает…»

Он говорит: «Как так? Разве это не Касьяновский район?»

Я говорю: «Ни в коем случае! Это сто километров и в другую сторону!»

Он ахнул: «Ах, мать честная, что ж там, в центре, все напутали… Меня ж в Касьяновском ждут… Что делать?»

Я говорю: «Не надо огорчаться! Нормально! Жизнь – она все по местам ставит: если вы для нас – Бурко, мы для вас – Касьяновский район!.. Прошу к столу!»

Сели мы. Выпили. Закусили. Потеплели.

Гляжу, он уже нас ласково касьяновцами кличет, а сам не только на фамилию Бýрко или Буркó… но просто на Буркина охотно откликается…

Под конец совсем захмелел, растрогался, встал, кричит: «Друзья, в память о встрече… хочу вам подарить свою книгу!» Роется в портфеле, огорчается: «Ах, мать честная… Я их все по дороге раздарил… Осталась вот одна… но… на венгерском языке… Как быть?»

Я говорю: «А это даже лучше! Огромное спасибо! А то у нас в библиотеке ни одной вашей вещи по-венгерски и нету! Просто неудобно, если кто спросит…»

Достал он книгу, синюю такую, толстую, написал:

«ДОРОГИЕ! СЕРДЦЕМ С ВАМИ! НЕ ЗАБЫВАЙТЕ! КОЛЯ!»

И уехал! Только пыль за колесами… Вот такая памятная встреча. А книга эта у нас в библиотеке до сих пор на почетном месте стоит. Все ищем способ ее обратно перевести, чтоб узнать, что он все-таки пишет… этот Куренцóв? или Курéнцов?..

И когда только наш народ правильно ударять научится?..

Киноповести

Тот самый Мюнхгаузен

Часть первая

Сначала был туман. Потом он рассеялся, и стала видна группа охотников в одеждах XVIII века. (Впрочем, охотники всегда одевались примерно одинаково.) Их недоуменные взгляды были устремлены на высокого человека с веселыми глазами, в парике, с дымящейся трубкой в зубах. Он только что произнес нечто такое, от чего потрясенные охотники замерли с открытыми ртами.

Заметим, что люди часто слушали этого человека с открытыми от удивления ртами, ибо звали рассказчика барон Мюнхгаузен. Полное имя – барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.

Мы застали его в тот момент, когда знаменитый рассказчик наслаждался паузой.

Потом его рука неторопливо потянулась к большому блюду с огненно-красной вишней, и, изящно выплюнув косточку, он изрек первую фразу:

– Но это еще не все!

– Не все? – изумился один из охотников.

– Не все, – подтвердил Мюнхгаузен. – Мы выстояли и ударили с фланга. Я повел отряд драгун через трясину, но мой конь оступился, и мы стали тонуть. Зеленая мерзкая жижа подступала к самому подбородку. Положение было отчаянным. Надо было выбирать одно из двух: погибнуть или спастись.

– И что же вы выбрали? – спросил один из самых любопытных охотников.

– Я решил спастись! – сказал Мюнхгаузен. Раздался всеобщий вздох облегчения. – Но как? Ни веревки! Ни шеста! Ничего! И тут меня осенило. – Мюнхгаузен хлопнул себя ладонью по лбу. – Голова! Голова-то всегда под рукой, господа! Я схватил себя за волосы и потянул что есть силы. Рука у меня, слава богу, сильная, голова, слава богу, мыслящая… Одним словом, я рванул так, что вытянул себя из болота вместе с конем.

Снова наступило молчание.

– Вы что же… – заморгал глазами один из охотников, – утверждаете, что человек может сам себя поднять за волосы?

– Разумеется, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

– Чушь! – воскликнул один из охотников. – Это невозможно! Какие у вас доказательства?

– Я жив, – невозмутимо ответил Мюнхгаузен. – Разве этого недостаточно? Если бы я тогда не поднял себя за волосы, как бы я, по-вашему, выбрался из болота?

Аргумент показался убедительным.

Барон с удовлетворением оглядел потрясенных охотников и продолжал:

– Но если говорить о моих охотничьих приключениях, то самым любопытным я все-таки считаю охоту на оленя. Кстати, именно в этих краях год назад я, представьте себе, сталкиваюсь с прекрасным оленем. Вскидываю ружье – обнаруживаю: патронов нет. Ничего нет под рукой, кроме… вишни. – Он снова взял с блюда горсть ярко-красной вишни. – И тогда я заряжаю ружье вишневой косточкой. Стреляю! Попадаю оленю в лоб. Он убегает. А этой весной, представьте, я встречаю в этих лесах моего красавца оленя, на голове которого растет роскошное вишневое дерево.

– На голове! – снова вздрогнул самый непоседливый охотник. – Дерево?.. – Охотник издал смешок и с любопытством посмотрел на остальных.

– Дерево?! На голове у оленя?! – воскликнул другой охотник. – Да сказали бы лучше – вишневый сад! – И он захохотал, довольный. Его поддержали остальные.

– Если бы вырос сад, я бы сказал – сад, – объяснил Мюнхгаузен. – Но поскольку выросло дерево – зачем мне врать? Я всегда говорю только правду.

– Правду?! – воскликнули остальные охотники и закатились от смеха.

В глазах Мюнхгаузена отразилось молчаливое удовлетворение. Он с удовольствием оглядел хохочущих охотников, которые неожиданно вдруг словно окаменели. Через мгновение они как по команде вскочили на ноги и сгрудились вокруг Мюнхгаузена. Их взгляд был прикован к опушке леса.

Из-за дальних зарослей орешника под плавные звуки торжественной увертюры гордо и величественно ступал царственной походкой красавец олень с белоснежным вишневым деревом на голове.

И тогда поплыли титры по белым цветам распустившегося вишневого дерева и дальним зарослям орешника. Весело, торжественно и немного загадочно.

Густая туманная пелена несла в себе музыку напряжения и таинственных предчувствий. Сразу отметим, что туман – довольно частое явление в городе Боденвердере, находящемся неподалеку от города Ганновера в Южной Саксонии. Одним словом, в тех местах, где жил знаменитый барон Мюнхгаузен. В это утро туман был особенно плотным, и в двух шагах ничего не было видно. Так что сначала долго был слышен топот коней, и только потом из тумана появились двое всадников. Один – молодой, лет девятнадцати, в форме корнета – Феофил фон Мюнхгаузен, сын знаменитого барона. Другой – постарше и в штатском – господин Рамкопф, адвокат.

– Здесь развилка дорог, – сказал Феофил, мучительно пытаясь вглядеться в белую пелену. – Пастор может проехать отсюда или отсюда! – Он дважды ткнул пальцем.

– Или отсюда! – Рамкопф показал пальцем в противоположную сторону. – Мы заблудились, Феофил, неужели не понимаете? Надо искать обратную дорогу…

– Никогда! – Феофил побагровел от возмущения, и багровость его лица приятно контрастировала с белизной тумана. – Я не пропущу его в замок отца!

Тут они замерли, ибо до их слуха донесся отдаленный топот копыт и скрип колес.

– Там! – Феофил ткнул пальцем в одну сторону.

– А по-моему – там! – Рамкопф ткнул в другую.

Они некоторое время вертелись на месте, напряженно вглядываясь в плотную туманную пелену, затем стремительно поскакали прочь в противоположные стороны.

Через мгновение по мосту, на котором они только что находились, проехала бричка с пастором.

На покосившихся воротах висел родовой герб барона фон Мюнхгаузена. Обшарпанная стена, примыкавшая к воротам, была исписана многочисленными надписями, в том числе и не очень лицеприятными для барона. Некоторые надписи сопровождались иллюстрациями.

Бричка пастора остановилась напротив ворот. Пастор в нерешительности покрутил головой, ожидая встречи. Затем неторопливо ступил на землю, приблизился к воротам. Поискал ручку звонка. Увидел бронзовый набалдашник, привязанный за цепочку к большому колокольчику над воротами, потянул. Звона не последовало. Пастор рванул сильнее и тут же испуганно отскочил – колокольчик оторвался и грохнулся на землю.

Тотчас откуда-то сбоку появился пожилой человек в стоптанных башмаках со стремянкой. Это был слуга барона Томас.

– Ну, конечно, – пробормотал Томас, поднимая колокольчик с земли и разговаривая скорее с самим собой, чем с пастором. – Дергать мы все умеем. – Это было началом длинного монолога. – Висит ручка – чего не дернуть! А крюк новый вбить или кольцо заменить – нет! Этого не допросишься… И глупости всякие на стенах писать мы умеем. На это мы мастера… – Он влез на стремянку, повесил колокольчик на место, дернул за цепочку. – Ну вот, теперь нормально. Теперь будет звонить. – Томас спустился, взял стремянку и исчез так же неожиданно, как появился.

Подождав секунду, пастор вновь взялся за набалдашник и нерешительно потянул. На этот раз оторвалась веревка…

– Кто там? – спросил приятный голос из-за стены.

– Пастор Франц Мусс! – ответил гость.

– Прошу вас, господин пастор! – Ворота распахнулись, и перед пастором предстал Томас.

Они шли длинным мрачноватым коридором. Слева и справа взору пастора представали чучела разных животных.

– Послушай, – пастор покосился на Томаса, – твой хозяин и есть тот самый барон Мюнхгаузен?

– Тот самый, – кивнул Томас.

– А это, стало быть, его охотничьи трофеи? – поинтересовался пастор.

– Трофеи! – подтвердил Томас. – Господин барон пошел в лес на охоту и там встретился с этим медведем. Медведь бросился на него, а поскольку господин барон был без ружья…

– Почему без ружья?

– Я же говорю: он шел на охоту…

Пастор растерянно поглядел на Томаса:

– А… Ну-ну…

– И когда медведь бросился на него, – объяснял Томас, – господин барон схватил его за передние лапы и держал до тех пор, пока тот не умер.

– Отчего же он умер?

– От голода, – тяжело вздохнул Томас. – Медведь, как известно, питается зимой тем, что сосет свою лапу, а поскольку господин барон лишил его такой возможности…

– Понятно, – кивнул пастор и, оглядевшись по сторонам, спросил: – И ты в это веришь?

– Конечно, господин пастор, – удивился Томас и указал на чучело. – Да вы сами посмотрите, какой он худой!

Открылась дверь, бесшумно вошли трое музыкантов: виолончель, скрипка, кларнет. Деловито уселись на стульях, посмотрели на Томаса. Тот повернулся к пастору и спросил:

– Не возражаете?.. С дороги… Чуть-чуть, а?

– В каком смысле? – не понял пастор.

– Согреться, – пояснил Томас. – Душой… Чуть-чуть… До еды, а? Не возражаете?

– Не возражаю, – сказал пастор.

– Вам фугу, сонату или можно что-нибудь покрепче? – спросил один из музыкантов.

Пастор недоуменно пожал плечами.

– На ваш вкус, – пояснил Томас.

Музыкант понимающе кивнул головой, сделал знак своим коллегам – и полилась щемящая музыка.

Музыкантов неожиданно прервал бой стенных часов. Откуда-то сверху раздалось два выстрела. Пастор вздрогнул. Музыканты вопросительно посмотрели на Томаса, Томас – на музыкантов.

Среди причудливо развешанных гобеленов появилась красивая молодая женщина с приветливой улыбкой.

– Фрау Марта, я не расслышал – который час? – спросил Томас.

– Часы пробили три, – сказала женщина. – Барон сделал два выстрела. Стало быть, всего пять.

– Тогда я ставлю жарить утку?

– Да, пора.

Барон Мюнхгаузен появился неожиданно, с дымящимся пистолетом. Он прошел мимо коллекции часовых механизмов, весело побуждая их к движению: в песочные досыпал песку, паровому механизму поддал пару, кукушке из ходиков дал крошек хлеба на ладони. Часы радостно затикали, кукушка закуковала…

– Ты меня заждалась, дорогая? – спросил Мюнхгаузен. – Извини! Меня задержал Ньютон.

– Кто это? – спросила Марта.

– Англичанин. Умнейший человек… Я непременно тебя с ним познакомлю. Однако сейчас шесть часов. Пора ужинать.

– Не путай, Карл, – сказала Марта. – Сейчас пять. Ты выстрелил только два раза…

– Ладно, добавим. – Мюнхгаузен не спеша поднял пистолет.

– Карл, не надо, – зажав уши, жалобно произнесла Марта. – Пусть будет пять. У Томаса еще не готов ужин.

– Но я голоден, – улыбнулся Мюнхгаузен и все-таки нажал на курок, но пистолет дал осечку. – Черт возьми, получилось полшестого!

В ту же секунду Марта заметила пастора и смущенно остановилась на месте:

– У нас гости, Карл!.. Извините, бога ради, господин пастор, мы не заметили вас…

Пастор вежливо поклонился.

– Рад видеть вас в своем доме, господин пастор! – весело произнес Мюнхгаузен.

– Я тоже… рад вас видеть, барон. Я приехал по вашей просьбе…

– Очень мило с вашей стороны. Как добрались из Ганновера?

– Спасибо. Сначала был ужасный туман, но потом…

– Да, да, вы правы… Потом я его разогнал, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Теперь я хочу познакомить вас с женой.

Снова возникла тихая музыка, и Мюнхгаузен взял Марту за руку:

– Это Марта.

– Очень приятно, баронесса, – поклонился пастор.

– К сожалению, она не баронесса. Она просто моя жена. Мы не обвенчаны. Именно поэтому я и просил вас приехать. Вы не согласились бы совершить этот святой обряд?

– Я высоко ценю оказанную мне честь – но разве у вас в городе нет своего священника? – удивился пастор.

– Есть, но он отказывается нас венчать.

– Почему?

Мюнхгаузен резко отошел в сторону:

– Потому что он… он…

Марта испуганно рванулась к Мюнхгаузену:

– Ни слова больше… прошу тебя… ты обещал. – Она обернулась к пастору с улыбкой: – Мы вам все объясним, святой отец, но позже… сначала ужин! Я пойду потороплю Томаса, а ты займи гостя, Карл.

– Да, да, конечно! – оживился Мюнхгаузен, увлекая за собой пастора. – Хотите осмотреть мою библиотеку, пастор?

– С удовольствием! Я уже обратил внимание. У вас редкие книги.

– Да! – В глазах Мюнхгаузена мелькнули дерзкие огоньки. – Многие из них с автографами.

– Как приятно.

– Вот, например, Софокл! – Мюнхгаузен быстро снял с полки толстый папирус.

– Кто?

– Софокл. Это лучшая его трагедия – «Царь Эдип». С дарственной надписью.

– Кому? – Пастор вздрогнул и переменился в лице.

– Ну, разумеется, мне.

– Извините меня, барон. – Пастор откашлялся и приготовился к решительному разговору. – Я много наслышан о ваших… о ваших, так сказать, чудачествах… Но позвольте вам все-таки сказать, что этого не может быть!

– Но почему? – огорчился Мюнхгаузен.

– Потому что этого не может быть! Он не мог вам писать!

– Да почему, черт подери?! Вы его путаете с Гомером. Гомер действительно был незрячим, а Софокл прекрасно видел и писал.

– Он не мог вам написать, потому что жил в Древней Греции.

Глаза Мюнхгаузена продолжили смеяться, но сам он принял позу огорченного и глубоко задумавшегося человека:

– Я тоже жил в Древней Греции. Во всяком случае, бывал там неоднократно. У меня в руках документ. – Мюнхгаузен с наивной улыбкой протянул папирус. Пастор открыл рот, но не нашел что сказать.

В дверях появились Томас и Марта.

– Ужин готов! – объявила Марта. – Надеюсь, вы не скучали здесь, пастор?

Пастор вытер платком лоб и тихо пробормотал:

– Господи, куда ж я попал?

– Вы попали в хороший дом, пастор. Здесь весело, – подмигнул Мюнхгаузен. – Не будем ссориться. Я возьму как-нибудь вас с собой в Древние Афины. Не пожалеете! А сейчас, – он обернулся к музыкантам, – перед ужином… для тонуса… Несколько высоких нот мне и нашему гостю! – Он взмахнул рукой, словно дирижер. И зазвучала уже знакомая нам мелодия. Немного грустная, но, видимо, одна из любимых для хозяина дома.

– Зелень, ветчина, рыба! – воскликнул Мюнхгаузен, выкатывая стол на середину комнаты. – А где утка, Томас?

– Она еще не дожарилась, господин барон.

Мюнхгаузен изменился в лице:

– Как? До сих пор? – Он закрыл глаза и тяжело опустился в кресло. – Никому ничего нельзя поручить. Все приходится делать самому… – Затем он поглядел на карманные часы, задумался и спросил: – Посмотри, Томас, они летят?

Томас бросился к окну и приставил к глазам подзорную трубу:

– Летят, господин барон!

Мюнхгаузен резко поднялся с места и ловким жестом снял со стены ружье. Музыка оборвалась. Все замерли.

Рамкопф поспешно привязал лошадь к дереву и нырнул в кустарник. Затем осторожно выглянул оттуда и посмотрел в сторону дома.

В окне дома торчала фигура Томаса с подзорной трубой, направленной в небо.

Рамкопф посмотрел вверх.

Высоко под облаками летела стая диких уток.

– Сейчас пролетят над нашим домом! – взволнованно объявил Томас, оторвавшись от подзорной трубы.

Мюнхгаузен бросился к камину, засунул туда ружье, сосредоточился:

– Командуй!

Томас снова прильнул к подзорной трубе:

– Внимание!.. Пли!

Мюнхгаузен нажал на курок.

Рамкопф услышал выстрел. Огляделся вокруг. Потом взглянул на небо. Утки скрылись за кронами деревьев.

Мюнхгаузен стремительно отбросил ружье, схватил со стола большое блюдо, засунул его в камин и стал ждать.

Пастор незаметно для других осенил себя крестным знамением.

Марта бросила тревожный взгляд на Томаса.

Но в дымоходе послышался шум, и через мгновение на блюдо упала жареная утка.

– Попал! – гордо произнес Мюнхгаузен, предоставив возможность всем убедиться в его удачном выстреле. – Она хорошо поджарилась!

– Она, кажется, и соусом по дороге облилась, – ехидно заметил пастор.

– Да? – удивился Мюнхгаузен. – Как это мило с ее стороны!.. Итак, прошу за стол!

– Нет, у меня что-то пропал аппетит, – быстро проговорил пастор. – К тому же я спешу… Прошу вас, еще раз изложите мне суть вашей просьбы.

– Просьба проста. – Мюнхгаузен сделал знак музыкантам, и снова возникла наивно-шутливая тема, которая придала ему силы. – Я хочу обвенчаться с женщиной, которую люблю. С моей милой Мартой. С самой красивой, самой чуткой, самой доверчивой… Господи, зачем я объясняю – вы же ее видите!

Пастор сделал над собой усилие и постарался оставаться спокойным:

– Но все-таки почему отказывается венчать ваш местный пастор?

– Он говорит, что я уже женат.

– Женаты?

– Именно! И вот из-за этой ерунды он не хочет соединить нас с Мартой!.. Каково?! Свинство, не правда ли?

Марта, взглянув на пастора, испуганно вмешалась:

– Подожди, Карл! – Она быстро приблизилась к пастору. – Дело в том, что у барона была жена, но она ушла!

– Она сбежала от меня два года назад! – подтвердил Мюнхгаузн.

– По правде сказать, я бы тоже это сделал, – сказал пастор.

– Поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте, – заметил Мюнхгаузен.

Пастор поклонился:

– К сожалению, барон, я вам ничем не смогу помочь!

– Почему?

– При живой жене вы не можете жениться вторично.

– Вы говорите «при живой»? – задумался Мюнхгаузен.

– При живой, – подтвердил пастор.

– Вы предлагаете ее убить?!

– Упаси бог! – испугался пастор. – Сударыня, вы более благоразумный человек. Объясните барону, что его просьба невыполнима.

– Нам казалось, что есть какой-то выход… – Марта с трудом сдерживала слезы. – Карл уже подал прошение герцогу о разводе. Но герцог не подпишет его, пока не получит на это согласие церкви.

– Церковь противится разводам! – невозмутимо отчеканил пастор.

– Вы же разрешаете разводиться королям! – крикнул Мюнхгаузен.

– В виде исключения. В особых случаях… Когда это нужно, скажем, для продолжения рода…

– Для продолжения рода нужно совсем другое!

– Разрешите мне откланяться! – Пастор решительно двинулся к выходу.

Мюнхгаузен посмотрел на Марту, увидел ее молящий взгляд, бросился вслед за пастором.

– Вы же видите – из-за этих дурацких условностей страдают два хороших человека, – говорил он быстро, шагая рядом. – Церковь должна благословлять любовь.

– Законную!

– Всякая любовь законна, если это любовь!

– Позвольте с этим не согласиться!

Они уже вышли из дома и стояли возле брички.

– Что же вы мне посоветуете? – спросил Мюнхгаузен.

– Что ж тут советовать?.. Живите как жили. Но по людским и церковным законам вашей женой будет по-прежнему считаться та женщина, которая вам уже не жена.

– Бред! – искренне возмутился Мюнхгаузен. – Вы, служитель церкви, предлагаете мне жить во лжи?

– Странно, что вас это пугает. – Пастор вскарабкался в бричку. – По-моему, ложь – ваша стихия!

– Я всегда говорю только правду! – Мюнхгаузен невозмутимо уселся рядом с пастором. Лошадь помчала рысью.

– Хватит валять дурака! Вы погрязли во вранье, вы купаетесь в нем, как в луже… – Пастора мучила одышка, и он яростно погонял лошадь. – Это грех!

– Вы думаете?

– Я читал вашу книжку!

– И что же?

– Что за чушь вы там насочиняли!

– Я читал вашу – она не лучше.

– Какую?

– Библию.

– О боже! – Пастор натянул вожжи. Бричка встала как вкопанная.

– Там, знаете, тоже много сомнительных вещей… Сотворение Евы из ребра… Или возьмем всю историю с Ноевым ковчегом.

– Не сметь! – заорал пастор и спрыгнул на землю. – Эти чудеса сотворил Бог!

– А чем же я-то хуже? – Мюнхгаузен выпрыгнул из брички и уже стоял рядом с пастором. – Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию!

– Не всех! – Пастор стукнул кулаком по бричке.

– Вижу! – Барон тоже стукнул кулаком по бричке. – Создавая вас, он, очевидно, отвлекся от первоисточника!

То ли от этих слов, то ли от стука лошади заржали и рванулись вперед с пустой бричкой. Пастор побежал за ними.

– Вы… Вы… чудовище! – кричал пастор, на бегу оглядываясь. – Проклинаю вас! И ничему не верю! Слышите? Ничему! Все – ложь! И ваши книги, и ваши утки – все обман! Ничего этого не было!

Мюнхгаузен грустно улыбнулся и пошел в обратную сторону.

Из дверей дома вышли обеспокоенные музыканты. Мюнхгаузен сделал им знак рукой, и возникла музыка. Марта стояла в открытом окне второго этажа. Лицо ее было печально, по щекам текли слезы.

Дирижируя оркестром, Мюнхгаузен попытался ее успокоить:

– Это глупо. Дарить слезы каждому пастору слишком расточительно.

– Это уже четвертый, Карл…

– Плевать! Позовем пятого, шестого, десятого… двадцатого…

– Двадцатый придет как раз на мои похороны, – улыбнулась Марта сквозь слезы.

– Перестань! – поморщился Мюнхгаузен. – Стоит ли портить такой вечер. Смотри, какая луна! И я иду к тебе, дорогая!

Рамкопф прижался к стволу дерева и осторожно выглянул оттуда.

Марта на мгновение исчезла, а затем выбросила из окна веревочную лестницу. Лестница упала к ногам Мюнхгаузена. И он ловко полез вверх под соответствующее музыкальное сопровождение.

Потом они уселись на подоконнике, свесив ноги, и Марта сказала:

– Мне больно, когда люди шепчутся за моей спиной, когда тычут пальцем: «Вон идет содержанка этого сумасшедшего барона…» А вчера наш священник заявил, что больше не пустит меня в церковь.

– Давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, – предложил Мюнхгаузен, вздыхая. – Смотри, какой прекрасный вечер! – Он указал на голубое небо и сoлнце, которое стояло в зените.

– Сейчас вечер? – спросила Марта, вытирая слезы.

– Разумеется, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Поздний вечер.

Он прыгнул в комнату. Зажег свечи, и появившийся в доме оркестр заиграл вечернюю мелодию.

– Прости меня, Карл, я знаю, ты не любишь чужих советов… – Марта неуверенно приблизилась к нему. – Но, может быть, ты что-то делаешь не так?! А? – Он повернулся к ней, и они внимательно посмотрели друг другу в глаза. – Может, этот разговор с пастором надо было вести как-то иначе? Без Софокла…

– Ну, думал развлечь, – попытался объяснить барон. – Говорили, пастор – умный человек…

– Мало ли что про человека болтают, – вздохнула Марта.

– Не меняться же мне из-за каждого идиота?!

– Не насовсем!.. – тихо произнесла Марта и потянулась к нему губами. – На время. Притвориться! – Она закрыла глаза, их губы соединились. – Стань таким, как все… – Марта целовала его руки. – Стань таким, как все, Карл… Я умоляю…

Он открыл глаза и огляделся вокруг:

– Как все?! Что ты говоришь?

Он попятился в глубь комнаты. Приблизился к музыкантам, внимательно разглядывая их лица.

– Как все… Не двигать время?

– Нет, – с улыбкой подтвердил скрипач.

– Не жить в прошлом и будущем?

– Конечно, – весело кивнул второй музыкант.

– Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?

– Ни в коем случае, – закрыл глаза третий.

– Нет! – крикнул Мюнхгаузен, и музыканты перестали играть. – Я еще не сошел с ума, чтобы от всего этого отказываться!

Марта бросилась к нему. Попыталась обнять:

– Но ради меня, Карл… ради меня…

– Именно ради тебя! – тихо сказал он, отстраняясь. – Если я стану таким, как все, ты меня разлюбишь. И хватит об этом. Ужин на столе.

– Нет, милый, что-то не хочется… я устала. – Она медленно пошла к двери.

– Хорошо, дорогая, – задумчиво сказал он, глядя ей вслед. – Поспи. Сейчас я сделаю ночь. – Он посмотрел на неподвижных музыкантов и громко крикнул им: – Ночь!

Они спохватились и поспешно бросились прочь из комнаты, снимая на ходу сюртуки, взбивая подушки, укладываясь в постели…