Текст книги "Осень добровольца"

– Мо-ощь!

– Алла-ах…

– Акба-ар! – сливаются в могучем хоре голоса мусульман, буддистов и православных.

Ну вот, теперь я воин Аллаха. Пусть так!

Мусульмане в числе первых стали сопротивляться современному Западу, объявившему крестовый поход против семьи, традиции и разума. Под шлемами нынешних западных паладинов – ничего, кроме звонкой пустоты. За их легионами тянется кровавый след. От шума их боевых дудок государства и народы становятся безумны. На их рукавах – радужные повязки, не имеющие отношения ни к дождю, ни к солнцу. Лучше я пойду с мусульманами. Господь разберётся: кто свой, кто чужой. Даже если в некоторых случаях ему будет непросто.

* * *

– Эй, мистер, что вы делаете? – услышал я окрик полицейского во время прогулки по берегу моря.

– Фотографирую людей, – ответил я.

– Это не люди, это бездомные. Нечего тут фотографировать. Уходите!

Пакистан был страшно беден. Ужаснее всего он выглядел перед рассветом. Сотни людей в Карачи спали на тротуарах и даже на проезжей части. У кого-то была подстилка, у других – нет. Самые успешные сооружали на берегу моря домики из картонных коробок. Во всей этой нищете была «виновата», конечно, соседняя Индия.

У Пакистана с Индией – старый конфликт. Когда англичане уходили из своей бывшей колонии, то решили отделить от страны мусульман, ослабив её и связав конфликтами. Радикальные мусульмане были рады отделиться. Англичане потакали им, делая вид, что защищают их интересы. В исламской общине в то время распускали слухи, будто при демократии индуистское большинство заставит мусульман ходить голышом и молиться корове.

Страна раскололась по начерченным англичанами линиям на три части – Индию, Пакистан и Восточный Пакистан (он же Бангладеш). Да так, что на мусульманских территориях оказались индуисты, а на индийских – мусульмане; их в Индии до сих пор около 15 % населения. Началось великое переселение народов, погромы, стычки и борьба за приграничные территории. Вражда продолжается с 1947 года, за это время выросло три поколения. В Индии главной угрозой считают Пакистан, а в Пакистане во всех грехах винят Индию.

Нам с товарищем хотелось помирить эти страны. У нас был план. Мы решили, что будем выступать в школах, институтах и образовательных учреждениях – и рассказывать детям о том, как живут люди по ту сторону границы. И о том, как хорошо жить мирно и дружно. Взрослых не переделаешь, а дети, может быть, задумаются.

В Пакистане мы выступили в университетах Карачи и Исламабада, а теперь собирались в Индию. Деньги были на исходе, но я надеялся, что в Дели мы найдём спонсоров. Не может быть, чтобы такую полезную миротворческую деятельность никто не поддержал!

В российском консульстве в Карачи я получил новый паспорт: в старом закончились страницы. Но там же осталась индийская виза. Теперь было непонятно, пустят в Индию или нет. Старый паспорт аннулировали вместе с визой. А показывать на границе два паспорта – значит вызвать лишние вопросы и подозрения.

На границе я протянул в пограничное окошко старый паспорт. Его лицевая сторона была обезображена двумя жирными консульскими штампами «аннулировано».

– Что означает этот штамп? – удивлённо спросил индийский пограничник.

– Это означает «действительно», – не моргнув глазом ответил я.

Пограничник не стал возражать – и пропустил нас в страну.

Мы добрались до Дели, но первый же день в столице был омрачён происшествием. На улице к Юре подскочил индус и закричал:

– Мистер, позвольте почистить вашу обувь.

– Не надо, – протестующе поднял руку Юра.

– Надо, мистер. Посмотрите, у вас на туфлях дерьмо.

Юра посмотрел вниз – и действительно, сандалии были испачканы чем-то гадким. Пришлось согласиться на услугу чистильщика. Индус махнул пару раз щёткой и заломил за работу неслыханную цену. Юра дал бродяге пару монет, а от возмущённых воплей отмахнулся. Придя в гостиницу, мы открыли путеводитель и прочитали: в Дели следует опасаться мошенников, чистящих обувь и требующих за это деньги. Они сами незаметно пачкают туфли прохожим.

Мы дали интервью центральным газетам, выступили в двух университетах и нескольких школах. Индийские школьники с интересом расспрашивали о России:

– Мы слышали, что у вас на крышах храмов ставят луковицы. Почему луковицы? Это священная еда?

– Зачем вы делаете снеговиков? Вы им молитесь?

– Почему русские не верят в Шиву?

– Говорят, в вашей стране много медведей. У вас есть собственный медведь?

– Куда деваются бездомные, когда начинается зима?

Мы отвечали как могли. Заодно рассказывали о странах, в которых побывали, и о соседнем Пакистане.

В Российском культурном центре в Дели нашу фотовыставку открыл индийский министр. Он зажёг ритуальный масляный светильник, а потом вручил нам с Юрой медали за вклад в дело индо-российской дружбы.

– Если бы не мой возраст и высокая должность, я бы всё бросил и поехал с вами, ребята, – сказал министр.

Довольно быстро мы нашли спонсоров для продолжения поездки. Первыми оказались дети из школы при российском посольстве. Они разрешили нам забрать сломанный велосипед, ржавевший под дождём на территории посольства. За пять долларов мы починили его в мастерской на городском рынке.

Другим спонсором стал профессор из университета Джавахарлала Неру. Ему понравилось наше выступление, и он выписал нам чек на двадцать долларов. Этого хватило, чтобы купить на рынке дешёвый велосипед.

Так мы начали велопробег «За мир между Пакистаном и Индией».

Одна из индийских газет вышла с фотографией, где мы с Юрой сидели на велосипедах, и заголовком «Русские уже здесь». Мы выехали из центра столицы и влились в индийский велосипедный поток. Обгоняли велорикш, развозчиков товаров, даже велосипедные телефонные будки.

Ехать по Индии на двух колёсах оказалось сложнее, чем мы думали. То пешеход под колёса бросится, то корова путь перегородит, то трактор проедет с бамбуковыми жердями – чуть зазеваешься, и в тебя эти жерди воткнутся.

Дороги были забиты гудящим, фырчащим, разваливающимся на ходу транспортом, а обочины покрыты битым стеклом – того и гляди, останешься без шин. Мы не могли понять: откуда столько стекла? Но потом увидели, как по дороге шёл человек и катил велосипед. На багажнике лежала сумка с пустыми бутылками. Время от времени человек останавливался, доставал бутылку, разбивал её камнем и разбрасывал осколки. Кажется, это называется «агрессивный маркетинг». Человек был нанят одной из мастерских по ремонту велосипедов.

Мы ехали по «Золотому треугольнику»: из Дели в Джайпур, потом в Агру. Ехали не спеша, наслаждаясь свежим воздухом, но чаще – выхлопным дымом. Никто не обещал нам лёгкого пути, хотя желали многие.

На подъезде к Агре я заболел. Мне было так худо, что я не мог крутить педали. Меня лихорадило, а грудь горела как раскалённая плита.

Мы нашли госпиталь, и оказалось, что в нём работает русскоговорящий доктор. Раджеш учился в Киеве и говорил с лёгким украинским акцентом.

– Э, хлопец, да ты простудился, – сказал он.

– Если это обычная простуда, то почему мне так плохо?!

– А шо ты думал? Такие у нас в Индии болезни. Отдохни, чаю с лимоном выпей, и всё пройдёт.

Из госпиталя мы поехали в сикхский храм. Почти во всех сикхских храмах Индии можно бесплатно остановиться на три дня. Этого должно было хватить, чтобы я выздоровел.

Деньги у нас закончились, стоило заняться поиском средств. Мы сделали картонную коробку, нарисовали на ней бегущих вокруг земного шара человечков с рюкзаками и написали на английском: «Миссия мира».

С коробкой и ворохом газетных вырезок о нас Юра отправился на поиски желающих поддержать проект.

– Вы же не хотите воевать с Пакистаном? – обращался к лавочникам мой товарищ. – Нет? Тогда жертвуйте на мир.

Индийцы жертвовали неохотно, но Юра не сдавался.

– Не звенит, – с ухмылкой потряс коробку один из торговцев. – Что, никто денег не даёт?

– На дело мира мы берём только бумажные, – строго ответил Юра и открыл крышку.

На дне коробки лежала мятая банкнота в десять рупий (Юра сам её туда положил). Индиец почесал в затылке и добавил ещё одну бумажку.

В одном из магазинов, где продавали компьютеры, хозяин, прижатый к стене коробкой для пожертвований, скривился, но деньги дал, а потом, подумав, посоветовал:

– Тут через дорогу есть ещё один компьютерный магазин. Зайди туда.

– Там работает твой друг? – обрадовался Юра.

– Нет, мой конкурент, – хмыкнул индиец.

Когда нищие города Агра обнаружили, что Юра ходит с коробкой, они стали таскаться за ним следом. Юра поступал справедливо: давали ему двадцать рупий – несколько рупий отдавал нищим. Те были довольны и сопровождали его, как свита короля. А если жадные лавочники не желали поддержать борьбу за мир, нищие хором ругали их.

В одной из лавок сидел бородатый сикх. Он выслушал Юру и сказал:

– Хорошее дело вы затеяли, ребята. Сикхская община вас поддержит. Но и вы должны нас поддержать. Я приглашу журналистов.

Юра согласился, и сикхи организовали для нас пресс-конференцию. Приехали корреспонденты с четырёх телеканалов и из газеты.

За пару дней, употребляя в основном лечебный чай с лимоном, я пришёл в себя и мог самостоятельно ходить. Но сильно похудел.

Специально для телеоператоров мы проехали на велосипедах по одной из улиц Агры. Теперь наш велопробег назывался «За мир между Пакистаном и Индией и в поддержку сикхской общины города Агры». Операторы перегородили улицу. Они стояли вчетвером с видеокамерами наперевес, как ковбои из вестерна, а мы лихо неслись прямо на них.

Сюжет про нас показали в новостях не менее сорока раз (наш знакомый сикх специально считал). Горожане узнавали нас на улице и кричали «Хелло!». Впрочем, то же самое нам кричали и раньше, когда мы не были телезвёздами.

Нужно было двигаться дальше, но после болезни я чувствовал слабость и долгий путь не выдержал бы. Мы продали велосипеды и продолжили путь обычным транспортом. Пожертвования решили больше не собирать. Руки-ноги есть – заработаем.

* * *

После обеда – построение и проверка личного состава по списку. Загружаемся в фургон с зарешёченными окошками в кузове, похожий на омоновский, набившись яростно и плотно, как оппозиционеры в автозак. Сегодня – теоретические занятия.

– Времени у вас мало, а запомнить нужно много, – с грустью говорит преподаватель, седой русский полковник с ледяными глазами; в руках у него футляр, похожий на кофр для музыкального инструмента. – Начнём с того, как правильно держать автомат. У каждого скрипача своя скрипка, у меня – вот такая…

Автомат у него – такой удивительной и ладной конструкции, что сидящие на заднем ряду даже поднимаются от любопытства.

Полковник объясняет, как правильно ходить в патруле, как стрелять из-за угла здания, как взаимодействовать с бронетехникой, как пользоваться станковым гранатомётом и тепловизором, как рыть и укреплять окоп, как читать карты и правильно передавать координаты артиллеристам. В иной военной академии меньше узнаешь за семестр, наверное, чем мы узнали тут за пару часов. Только как это всё запомнить?

– Парни, не расходимся! – останавливают нас после лекции чеченские командиры. – Нужно помочь разгрузить «камаз».

Университет спецназа расширялся, строились и ремонтировались новые корпуса. Отчего бы не использовать добровольцев для разгрузки нескольких тонн кирпичей?

Мы выстраиваемся цепочкой. Кирпичи – дешёвые, треснутые, некоторые из них нужно держать двумя руками, чтобы не развалились. Это идеальные кирпичи для показательных выступлений десантников: такой разобьёшь о голову – и он разлетится в крошево, а на лбу не останется даже шишки. Наверное, когда производитель услышал, что заказ пришёл от спецназа, то обрадовался возможности одновременно сбыть неликвид и оставить головы солдат целыми.

Бойцы, конечно, не в восторге, что после занятий их заставляют бесплатно работать на стройке. Некоторые через пару минут сбегают «на перекур». Другие, не скрывая раздражения, с треском складывают кирпичи в штабели, отчего те ломаются, и рядом с башней из уцелевших кирпичей растёт куча обломков.

Небольшая группа чеченцев отлынивает от работы. Они сидят и хмуро смотрят на муравьиную возню на стройке.

– А эти чего не работают? – уточняет у Ноль Пятого белобрысый доброволец, показывая на чеченцев.

– Наказаны. Уф, они такую ужасную вещь сделали, тебе лучше не знать! – с усмешкой отвечает Ноль Пятый.

Позже мне рассказали, что общественная организация чеченских матерей устроила антивоенный митинг в Грозном. Женщины протестовали против призыва их сыновей на фронт. Строгие власти республики разыскали этих сыновей, прятавшихся по деревням, и отправили в добровольцы. А чтобы молодые бунтари-добровольцы не сбежали, к ним приставили охрану.

Возвращаемся в лагерь уже в темноте.

Работа на стройке мне понравилась. Кирпичи я не ломал, даже спас некоторое количество, сменив возле штабеля раздражённого сослуживца. Пусть неказист кирпич и родился инвалидом – но мы же не кидаем больных детей с обрыва, не в Спарте живём! Если класть кирпич бережно и аккуратно, то и он послужит. Так что мы с парнями сделали полезное дело, и теперь можем рассказывать, что помогали строить Российский университет спецназа.

* * *

Физический труд меня никогда не пугал. В детстве я помогал на даче – копал землю, приколачивал доски, таскал тяжелые вёдра с торфом и песком. Когда поступил в институт, работал охранником и грузчиком на складе.

Шли девяностые годы – весёлое безумие. Именно тогда на складе промышленной химии мне предложили заняться химией всерьёз. Я согласился сразу, хотя ничего в этом не понимал.

В школе у меня по химии была «тройка». Из всего курса помню, что наша молодая учительница не носила лифчик под тонким свитером. Это был единственный урок в школе, на котором хулиганы садились не на задние парты, а на передние. Если бы знал, как всё повернётся, – учился бы лучше.

Меня вызвал шеф:

– Поедешь в Челябинск в командировку. С тобой будет Толстый Коля, присмотри за ним, он любит выпить. И Душный Алик. Присмотрит за вами обоими, но с Аликом будь осторожнее: очень хитрый.

Институтская учёба была в разгаре, но от поездки я отказаться не мог: шеф платил хорошие деньги.

Мы работали мародёрами. Ездили по оставшимся без заказов, полузаброшенным заводам и скупали за бесценок ненужные химреактивы, редкие металлы и списанное оборудование. В Петербурге всё это красиво упаковывалось и продавалось как новое компаниям, оживавшим после перестроечного шока.

Ехать на поезде до Челябинска – два дня. Толстый Коля взял жареную курицу, палку колбасного сыра, банку маринованных грибов, нарезной батон и две бутылки водки. С некоторой тревогой я глядел на бутылки, ведь нас было даже не трое. Душный Алик на поезд не пришёл, он выпросил у шефа 200 долларов и взял билет на самолёт. К счастью, в наше купе подсели два зоотехника и у Коли появилась достойная компания. А я за время пути узнал про рогатый скот больше, чем за всю остальную жизнь.

В Челябинске мы отправились в гостиницу «Малахит», самую многоэтажную в городе. Из её окон открывался вид на мутноватую реку Миасс.

– Мужчины, вы откуда? – спросили дежурящие на этаже девушки.

Они были ярко накрашены и одеты в блестящее. Сидели втроём на узком диване и были похожи на проституток.

– Из Петербурга, – вежливо ответил я.

Проститутки одобрительно захихикали.

Мы с Толстым Колей заселились в двухместный номер. Отдельный полагался лишь Алику, который должен был прилететь позже.

Я купил телефонный справочник и начал обзванивать предприятия, а затем, не теряя времени, отправился по заводам. Металлургический, Механический, Трубопрокатный, Тракторный, Электродный… В химии я разбирался плохо, но у меня была шпаргалка со списком нужных реактивов. Почти везде можно было найти «неликвид».

– Покупаете? За деньги? – радовались сотрудницы отделов снабжения. – Пожалуйста, забирайте. А нельзя сделать, чтобы часть денег шла через кассу, а часть наличными?

Я ещё не умел, как Толстый Коля, хитро прищуриваться и дёргать глазом, поэтому просто соглашался, что да, мы со всеми так и работаем.

Заводские склады были похожи на пещеру Али-Бабы. Сотрудницы сами не представляли, что́ именно отдают. Здесь была старая аппаратура, из которой можно было извлечь золотые и серебряные контакты, банки с редкими и редкоземельными металлами, мешки с реактивами. Главное – не перепутать мелкие буквы на пакете: «ч.» – чистый, «х.ч.» – химически чистый. Вроде похоже, а разница в цене – огромная. И ещё, если пакет с надписью «х.ч.» разорван, то это уже другая квалификация – «технический», он вообще ничего не стоит.

На очередном заводе, обо всём договорившись, я зашёл в столовую. Еда в заводских столовых была сытной, а цены низкими. Я взял котлету с пюре и капустным салатом на пластиковой тарелке, а компот мне налили в баночку из-под детского питания.

– Куда делась посуда? – удивился я.

– Продал предыдущий начальник, – флегматично ответили мне.

Все собравшиеся в столовой пили из таких баночек.

Асфальт на заводском дворе был в ямах. Все они были засыпаны металлоизделиями. Такой ремонт я встречал часто. На трубном заводе ямы засыпали обрезками труб, на абразивном – осколками шлифовальных дисков.

Дым из заводских труб смешивался с низкими тучами. И было непонятно: то ли природа накинула на город ватное одеяло, то ли его натянули люди. Кое-где лежал первый снег. Не белого, а угрюмо-серого цвета. Я наступил на снег ботинком, надеясь, что проступит белизна. Но нет, внутри снег тоже был серый.

Вечером я вернулся в гостиницу. В комнате никого не было. Через пару часов вернулся мрачный Коля, от него несло перегаром.

– Челябинские менты спалили! – заявил он. – Зашёл отлить в кусты, а они выскакивают. Наверное, в засаде сидели. Хулиганство, говорят, непотребство. Вы в своём культурном Петербурге такого себе не позволяете, чтобы в публичном месте это самое. Вот вам штраф, чтобы никогда больше… Хорошо, не обыскивали, только паспорт проверили. У меня все деньги с собой. Вот бы попал, если б нашли!

Коля грузно опустился в кресло и с серьёзным видом посмотрел на меня:

– Отсюда мораль: деньги в гостинице не оставляй: украдут. По городу с ними не шляйся: отберут. Повсюду бандиты и мошенники. И главное… – Коля поднял указательный палец и поводил им из стороны в сторону: – …не напивайся!

Утром в гостинице объявился Душный Алик. Маленький, круглый, деловой. Алик торговал валютой, драгоценными металлами и подержанными швейцарскими часами. В общем, всем, что стоило денег.

– Так! Времени не теряем. Пошли-пошли.

Мы разбежались по заводам. В этот день мне повезло ещё больше. Я притащил в гостиницу небольшие, но тяжёлые банки с цезием, церием, ртутью и ещё какой-то дорогой и ядовитой химической редкостью. Если судить по каталогу, сходил не зря – шеф обрадуется. Банки были пыльными, я помыл их с мылом и поставил сушиться на сливном бачке. Реактивы довольно заблестели этикетками с черепами на жёлтом фоне.

Вернулся Коля, зашёл в туалет и от удивления крякнул:

– Специально сюда поставил, к члену поближе? Они ж токсичные. А может, даже радиоактивные!

Толстый Коля – тот ещё химик… Вряд ли радиоактивные. Но на всякий случай мы переставили банки под ванну.

Коля ушёл в номер к Алику. Они тоже нашли что-то ценное, но показывать не торопились. Некоторое время я помаялся в номере, потом решил прогуляться.

Зашёл в геологический музей. Всё-таки я на Урале: малахитовые шкатулки, каменный цветок, всё такое. В музее я был единственным посетителем.

– Вас камни интересуют? – спросил меня тощий длинноволосый служитель музея. – Не желаете посмотреть?

Он потянул меня в подсобку-мастерскую, где сооружал аляповатые поделки из самоцветов. Приклеивал к камням металлических ящерок. Поделочные камни стоили смехотворно дёшево, и я набрал их полные карманы. Шефу подарю – он любит геологию.

У служителя разгорелись глаза:

– Вот ещё есть малахит, агат, гранат, опал, нефелин, турмалин, обсидиан, авантюрин, еврейский камень. Только обрезать надо и пошлифовать.

Он доставал булыжники всё большего и большего размера. Я уже начал отказываться: куда мне столько! Тогда служитель потащил меня в зал, открыл ключом стеклянный стеллаж и вынул потрясающе красивый кусок яшмы, килограммов на восемь. На куске были приклеены инвентарные номера. Я чувствовал себя купцом Демидовым. Надо же, на одни командировочные могу полмузея купить.

Нагруженный самоцветами, я вернулся в гостиницу. Постучал к Алику. Никто не ответил. Постучал ещё. Прислушался. Из-за двери раздавался звук, будто стригли ногти, но никто не отзывался.

– Это я, открывайте! – подёргал ручку двери.

Замок щёлкнул, показалось недовольное ли– цо Алика. Он выглянул в коридор, покрутил головой и лишь потом пустил меня внутрь. На полу стояла сумка, доверху набитая электронными платами, радиодеталями и микросхемами.

Алик и Коля отстригали ножки деталей, выламывали разъёмы и аккуратно складывали в пластиковые коробочки отдельно золото, серебро и платину. На руках Алика я заметил татуировки. Не драконы, не голые русалки, а какие-то буквы, совсем мелкие.

– Алик, ты что, сидел? – спросил я.

– Кто тебе сказал? – он царапнул меня глазами.

– Никто, – смутился я. – Просто татуировки у тебя…

– Так! Поработали и хватит, – Алик схватил коробки с деталями и задвинул под кровать. – Пора отдохнуть. На концерт пойду, Наговицын выступает. Приличные люди придут.

Алик достал из кармана две пары часов, похмыкал и надел те, что выглядели дороже. Примерил мобильный телефон к левому боку, потом к правому, и в итоге нацепил посередине, чтобы было виднее.

– «Я с пелё-о-онок знал понятия в делах…» – хрипло пропел Алик, выпятив животик с гордо торчащим мобильником.

Мы завистливо качали головами: у нас даже пейджера не было.

Алик ушёл на концерт, Коля – в ресторан, а я остался в номере. Идти на концерт – дорого, пить водку не хотелось. Стал читать новый детектив про антикиллера. Потом выключил лампу и лег спать.

Проснулся, услышав возню в комнате.

– Не включай. Товарища разбудишь, – шипел Коля. – Вот сюда садись, на кровать. Да тише ты, кукуруза.

– Ла-адно тебе… Не проснётся… – отзывался пьяненький женский голос. – Снимай свои штаны… А-а-а… а-а-а-а… а-апчхи!

Было непонятно, что делать. Попросить быть потише? Не обращать внимания? Встать и возмутиться? На всякий случай я продолжал притворяться, что сплю.

– Ой, мамочки, не могу, – хлюпала носом проститутка. – Насморк замучил. Не бойся, не французский… Простудилась. А-а-апчхи!

Я не выдержал:

– У меня лекарства есть от простуды. Надо?

– Мальчик! Ты не спишь, что ли? Давай свои лекарства, – обрадовалась девица.

Включил лампу. Достал таблетки и микстуру. Проститутка, нетрезво переставляя ноги, скрылась в ванной. Через минуту оттуда раздался звон.

– Блин, я какую-то банку у вас разбила. Поставили тоже…

– Ёлки-моталки! – испугался Коля. – Сейчас у всех насморк будет. Чернобыльский. И зубы выпадут. Убирай, быстро!

Я бросился в ванную. Банка была расколота, внутри хищно блестел металлический порошок с окраины таблицы Менделеева. Спрятал банку в пакет, замотал мокрой тряпкой, сунул ещё в два пакета, потом в сумку. Выбежал из гостиницы. Куда девать? В мусорку – нельзя. В канализацию или в реку – тем более нельзя. В милицию, пожалуй, тоже нельзя… Обежал весь район, пока не нашёл тёмный пустырь с промышленным хламом. Схватил железный прут, выкопал яму, как смог, бросил сумку туда, сверху накрыл толстым листом металла и закопал.

Ну вот, я – чудовище! Злодей-отравитель! А вдруг банку кто-нибудь откопает? Даже не знаю, что это за дрянь. У неё, может, период распада миллион лет или что-то вроде. А вдруг она разъест пакет, смешается с грунтовыми водами, и у жителей города выпадут зубы или они станут мутантами? Убыток тоже приличный: долларов пятьсот похоронил на пустыре.

Расстроенный, я вернулся в гостиницу. Проститутка ушла. Коля как ни в чём не бывало храпел на кровати.

На следующий день я рассказал Алику о ночных событиях.

– Как твой реактив назывался? – спросил он. – Ерунда. Ничего не будет. Его даже глотать можно. Забей. У нас сегодня важное дело. Грузимся.

Я нашёл водителя фуры, согласившегося перевезти «удобрения». Погрузка должна была идти на пяти предприятиях.

– У нас электропогрузчик сломался, – на первом же предприятии радостно сообщила дама из снабжения. – Будут грузчики. Они вам мешки на руках перенесут, нежно, как ребёнка.

Грузчики бойко взялись за работу.

– Барий хлористый, 10 мешков по 25 килограмм, – следил я по накладной. – Натрий бромистый, 12 мешков.

Мешки были старыми и легко рвались, превращая реактивы из «химически чистых» в бесполезный химический мусор.

– Эй, куда суёшь! – кричал Алик грузчику. – Написано же, «химически чистый». А тут пакет надорван!

Грузчик уносил рваный мешок прочь, но потом норовил вернуться с ним, когда Алик не видит, и всё-таки запихать в машину.

Мешки были тяжёлые, времени на погрузку – мало. Алик и Коля помогали рабочим. Я тоже хватал мешки и нёс в кузов.

– Держи, – взвалил мне на плечи 25-килограммовый мешок Алик.

– Это же йодистый калий, – закряхтел я. – А по накладной у нас – фосфорнокислый, он намного дешевле.

– Неси, говорю, – зарычал Алик. – Калий-шмалий… И побыстрее. Не видишь, они нам брак подсовывают! Как будем потери компенсировать?

Наконец, погрузка закончилась. Фура была забита до упора старым оборудованием, стеклянными колбами и мешками с «удобрениями». Туда же я засунул сумку с обсидианом, яшмой и другими уральскими камнями.

Передал водителю пухлый конверт с деньгами для гаишников. Путь до Петербурга неблизкий, должно на всех хватить. Откроют на посту, а там мешки подозрительные. Лишь бы не решили, что фура с Чечни идёт. Иначе ни груза больше не увидим, ни водителя, курносого блондина с круглым весёлым лицом.

Алик уехал на такси в аэропорт. Мы с Колей доехали до вокзала и сели в поезд.

– Ну что… за успех нашего безнадёжного предприятия! – и Коля достал из сумки жареную курицу и две бутылки водки.

Фура благополучно доехала. Денег на взятки не хватило, пришлось водителю добавить ещё. По дороге мешки растряслись, удешевив покупку и создав проблемы с утилизацией. Часть самого ценного товара Алик втихую отжал у шефа. В итоге поездка оказалась менее выгодной, чем планировалось. В химические командировки меня больше не посылали.

* * *

Я полагал, что пробуду в учебке около месяца. Но потом узнал, что самолёты с добровольцами улетают раз в неделю. Что ж, неделя – тоже неплохо.

Позже выяснилось, что ветераны боевых действий специально приезжают за несколько дней до вылета, чтобы получить экипировку, но не тратить время на ненужную им учёбу. Я приехал с группой Ставра, поэтому на обучение у меня оставалось три дня. Можно было договориться и задержаться на неделю – но тогда пришлось бы ехать на войну с людьми, которых я не знал.

Мои три дня в режиме «стрельба, теория, кирпичи» пролетели мгновенно. Медкомиссию мы не проходили. Наверное, в «Ахмате» считали, что если пришёл служить добровольно, то, как взрослый человек, должен отвечать за своё здоровье сам.

Нас привели в санитарную палатку, чтобы снять отпечатки пальцев. Снимают их тщательно: пальцы отдельно, ладони полностью и под разными углами.

– Это на случай, если руку оторвёт, чтобы с чужой не перепутать? – пытаюсь пошутить.

– Чтобы твой труп опознать, – без улыбки отвечает врач.

В углу палатки сидит один из добровольцев, прибывших с нами из Грозного. Он ехал в Чечню на поезде – и несколько дней без остановки пил водку, после чего не сумел прийти в себя. Бедолагу трясёт, по лбу текут капли пота. Врач оформляет ему освобождение от службы. Я смотрю на парня с жалостью. Если так боишься, зачем поехал? Хотя во время взятия отпечатков я сам чувствую себя неуютно, воображая, как возвращаюсь домой без руки. Или, наоборот, домой едет одна рука в деревянном ящике, поскольку больше ничего от меня не осталось. И к рукаву приколота медаль «За отвагу».

И вот наступил день отъезда. Нас выводят на плац, чтобы разбить на взводы.

– Сейчас будем вас делить. Никаких разговоров «хочу с этим, хочу с тем»! Как поделим, так и поедете. Иначе до вечера не управимся. Всем ясно?

У меня нехорошо ёкает сердце. Если отделят от группы Ставра, то мы, скорее всего, разъедемся по разным участкам фронта, я останусь один, в незнакомом подразделении, и попаду неизвестно куда. Нужно держаться ближе к своим. Я с напряжением вглядываюсь в стриженые затылки и одинаковые бушлаты, ищу своих. Где они?.. Наконец, замечаю Ставра в четвёртом взводе – и в последний момент успеваю встать в строй.

– Не переживай, – говорит Ставр рассеянно, заметив мою суету. – Это ерунда. Потом ещё раз делить будут. Я заранее списки в часть подал. Нас ждут. Тебя в списке нет, но я договорюсь, чтобы включили.

Ставр озабочен тем, что несколько человек из его группы приехали позже, чем нужно, не успели сдать отпечатки, заполнить бумаги и получить снаряжение. Это значит, что они полетят следующим рейсом – и действительно могут попасть в другую часть.

– Сейчас будем выдавать подъёмные, – объявляют командиры после того, как все бойцы поделены и списки составлены. – Подходите с паспортами и заполняйте заявление.

Получив конверты с подъёмными деньгами, некоторые тут же бегут их отдавать – потому что успели накупить в долг всякой амуниции.

– А телефоны?

– Достали уже с телефонами! В аэропорту получите, – раздражённо рявкает один из командиров. – Ножи свои пока заберите.

В большой коробке – тесаки, от вида которых побледнели бы карибские пираты. Я не могу вообразить ситуацию, в которой мне понадобился бы длинный кривой нож с зазубринами и кровостоком. Разве что будем брать на абордаж плывущие по Днепру украинские галеры? Никто о подобных планах не рассказывал.

Собрав вещи и обмундирование, выносим всё на плац. Тут стоят автобусы, милицейские машины с мигалками и грузовик.

– Парни, закидывайте рюкзаки в кузов. Когда будете на аэродроме, не ищите свой. Времени на это не будет. Хватайте и несите любой. Потом разберётесь.

Я спохватываюсь, что мой рюкзак не подписан, ведь я до сих пор не придумал позывной. А висящая на лямке белая верёвочка в грядущем вещевом хаосе будет слабой помощницей. Размышлять некогда; схватив чёрный маркер, я крупно пишу: «Репортёр».

…На аэродроме нас строят в шеренги, дают в руки флаги России и Чечни. За нашими спинами раскрыт люк военно-транспортного Ил-76, кормовые пушки над люком нацелены в небо.

Корреспонденты чеченского телевидения устанавливают на взлётную полосу треногу с видеокамерой – и бойцы приосаниваются, расправляют плечи, выпятив вперёд мужественные челюсти. Журналисты выхватывают самых харизматичных – и донимают вопросами типа «Что вы чувствуете перед отправкой?».