Текст книги "Серебряная пуля. Антология авантюрного рассказа"

Марина Удальцова
НАВЬ

Иллюстрация Марины Удальцовой

Тоска парню в деревне. Особенно когда этот парень ещё мальцом умудрился раздобыть себе две книги. По ним и грамоте учился. Потом и дьяк его старания приметил, стал с ним заниматься. И думает он теперь – «Неужто я, Логин, шорников сын, зазря азбуку учил, в чтении и глаголе упражнялся? Так и просижу тут, ни жизни, ни мира не увижу?» Не знал Логин, куда податься. Грамотей какой проездом в деревне остановится – он давай расспрашивать, что там да как в городах и станицах.

Однажды один из таких заезжих ему рассказал про Михайла-помора, до учения до того жадного, что бросил тот свою деревенщину и дёру дал в города-столицы-академии. Тогда Логин и вовсе сердцем заныл.

А тут прознали местные, что рядом казаки лагерем стали. Особняком стали, в деревни ни ногой. Логин думает, дай прибьюсь к ним, вот и будет мне приключеньице. Авось, выведут на какой-нибудь учёный город. А может, и к себе возьмут – на писаря, конечно, губу раскатывать нечего, да может, им ещё какие грамотеи нужны.

– А главным у них – Дюк какой-то.

– Гишпанец, что ль?

– Хранцуз, «Дюк» же хранцузкое имя.

– Да россы они, обычные нашенские россы!

– Много ты понимаешь! Станут россы Дюками величаться! Хранцузы они, говорю.

Так слушал Логин, слушал, что люди по деревне несли – а у него в голове так и плывут картины, как он с ними по гишпаниям да хранциям путешествует, диковинки далёкие видит.

Настал день, не выдержал он.

– Пойду, – говорит, – путешествовать. Себя миру показать, да долю свою найти.

Мать, конечно, в слёзы, и на грудь кидается. Сёстры младшие воют. Отец и вовсе хворостину взял. Помощник, мол, едет, семью бросает. Да только без толку. Упёрся Логин, и всё тут.

Ушёл Логин. Не сказал никому, что до казаков податься решил – тайно берёг это, словно скажет – и всё мечтание рассыплется. И всё думал, что ж за Дюк там такой. Представлял его себе. Думал, как подойдёт, как поклонится ему, как тот сурово глянет и ус крутанёт. Авось, и приглянется Дюку Логин!

Как идти до тех казаков? Болтали люди, что за речку, да туда, за поле – махали руками куда-то в ту сторону. Ну, погода хорошая, до ночи далеко – Логин идёт себе и идёт бодрым шагом. Беспечно по сторонам смотрит. Жаворонков слушает. Облачка разглядывает.

Потом свернул с тракта, пошёл напрямки, полем, да к речке поближе. Тропинка там утоптана. А жара звенит – ни колосок не дрогнет! Дай, думает, искупнусь да охолонусь. Речка здесь пошире, запруда глубокая. Этот берег обрывистый, повыше. А тот – весь рогозом порос да вербами, а повыше – березняком. Нашёл Логин местечко поположе, спустился по нему к реке. Скинул одежду и в воду вошёл. Ух и бодрит, аж захолаживает!

Красиво тут. Вода чистая, спокойная. Где-то кукушка плачет. Окинул Логин взглядом тот берег. Вдалеке, за полем, лес стоит дозором, едва виден. Здесь, поближе, вербы в воду смотрятся, ветки свои с пушистыми подушечками к воде тянут. Там, чуть подальше, стволы поваленные ухнули в воду давно, да так и лежат полусгнившие. А туда, где изгиб реки, глаз и вовсе едва дотянется – там совсем берег зарос, даже воды не видно.

Любуется на всю эту тишь да гладь Логин, плещется. Ни травинки нигде не колыхнётся. Глядь – а там-то, среди березняка, словно шевеление какое-то. Занятно, думает Логин, а руки уже вовсю гребут к тому берегу. Плывёт и всё поглядывает туда. То ли берёзки сорвались с места и норовят у воды потанцевать, то ли вербы, тряхнув головами, распустили косы. Чудь какая!

А подплыл поближе – и вовсе удивился! Стоит на берегу дева, и ногой воду пробует. Простоволосая, ни сарафана на ней, ни понёвы – в одной рубахе. Да в нарядной какой – верно не в житнице.

– Эй… – растерянно позвал Логин. – Привет.

– А тебя не учили, что в Семик купаться не к добру? – лукаво подмигнула ему дева. Голос у неё был глубокий, да как завораживал.

– А тебя для начала здороваться не учили? – раззадорился Логин. – Что мне Семик, я что, нехристь какой?

Логин всё разглядывал деву, да что-то ему не так казалось.

– А то, что в Семик воды касаться нельзя. Навь тревожишь.

– А я её перекрещу, эту навь, и пойдёт она обратно к себе в преисподнюю!

– Откуда ты такой смелый? – улыбнулась дева.

– А ты откуда взялась такая? На этом берегу вроде никаких деревень нет, – всё пялился на неё Логин. Сделал пару гребков подальше в воду, чтобы лучше рассмотреть берег. Кусты, там в стороне – рогозом поросло, а дальше ещё – берёзки. Облака плывут над водой и в воде. Дева держится за ствол одной из верб, что смотрится в воду. Верба-то смотрится. А где девы отражение?

У Логина перехватило дыхание. Лицо аж перекосило от испуга. Он забарахтался, давай назад к тому берегу, откуда пришёл. Дева как запрокинет голову да как захохочет, что даже жаворонки с кукушками умолкли! Он глянул – а дева руки крестом раскинула, повернулась спиной к запруде и упала неживым телом в воду. Глядит оттуда распахнутыми глазами, как заложная покойница. И медленно вглубь идёт. Навь и есть!

От страха Логин забыл всю свою смелость и набожность: ни перекрестил, ни погрёб. Знай только, барахтается да тянется к своему берегу, словно сковал его кто-то в воде. А там, на берегу, уже мужики кричат, раздеваются да в воду лезут. Логин хочет им сказать, что это навья запруда, чтоб не лезли. Да только захлёбывается и воздух хватает.

Очухался Логин. Как от нави вырвался? Как из воды вылез? Ничего не помнит. Помнит только глаза её страшные, что из-под воды на мир божий глядели.

– О, живой!

Логин обернулся на голос. Вокруг замелькали люди. Кто-то ему плошку суёт с каким-то отваром:

– На, попей!

Кто-то другой его пожитки принёс, рядом ставит. Другой покрывало накидывает. Третий ещё что-то делает, вокруг копается.

– А я где? – проглотив отвар, выдохнул Логин.

– В алачюче, в казачьем лагере, – сел напротив него наполовину седой человек.

– О, так я к вам и шёл, – обрадовался Логин и стал вставать, стаскивая с себя покрывало.

– Лежи-лежи, – приказал этот седой, да так властно, что попробуй, поперечь. – Вот отдохнёшь, тогда и решим, что с тобой делать. Просто мамке с папкой отправить, или высечь попервой.

– Так я к вам шёл! – брыкнулся было Логин. – Я до казачьего лагеря и хотел, а вы вон как управно меня и перехватили!

– Ха, перехватили, да уж! – зычно гоготнул казак. – Еле у нави вырвали. Ты уж почти пропал. И ладно если б просто богу душу отдал, а то ведь заложным бы стал, и так неупокоённым бы и шатался по округе.

Так жутко стало Логину, так муторно, что аж голова закружилась. Он потёр виски и со стоном откинулся на своё лежбище.

– Э, малец, да ты совсем хилый. И чего тебе от нашего племени надобно было?

– Я к вам хочу! Я грамоту знаю, и книги читать, и писать могу! – разом выпалил Логин, когда увидел, как изогнулись губы в насмешке у этого полуседого. – Да нет, я правда могу! И по хозяйству я тоже могу. И ещё я шорное дело знаю, сбрую там коню починить или ремешок справить. Я с пользой буду!

– Шорное дело – это хорошо. Грамота тоже дело уважительное. За такие умения можно и прокормить тебя. Да уж больно гневается наш атаман на то, что ты с навью связался.

– Я не вязался! Вот те крест, отец, я не знал, что она навь! Смотрю – девица стоит на берегу. Девица как девица. Кто ж её знал, что она тварь нечистая, не от божьего мира!

– Как это – «она навь»? Ты, выходит, видел эту навь, что тебя в озеро утащить пыталась?

– Ну да. Я в воду полез. А на том берегу – она стоит, волосы распустила, одета… Да почти по-срамному одета, в рубахе одной. И говорит мне, мол, что это я в Семик искупнуться задумал.

– И говорит с тобой навь? – поползли у казака брови вверх. Думал он уходить, а тут стоит, расспрашивает. И главное, передумал уже, кажись, хворостиной Логина отходить и к мамке с папкой выслать.

– Ну да. Я ей и отвечал. Простая дева. Откуда было мне знать, что она навь. Я пока не увидел, что она в воде не отражается, даже и не понял.

– В воде не отражается? – казак переглянулся с теми, что Логина врачевали. Умолк странно. Постоял, помялся. Потом вышел из алачючи. Так Логин и не понял, к добру это или нет.

Всё бы ничего, да те врачеватели, что остались с ним, словно чурались его теперь. Будто хворь на нём какая заразная. То и дело расспрашивал он:

– А как вашего атамана звать? А как зовут того казака, с кем я говорил? А кто такой Дюк?

Всё отвечали они: не твоего ума это. Выхаживали и кормили исправно, но особо с ним не заговаривали. И из алачючи не пускали. Так было два дня.

На третий день за ним снова пришёл седой казак, что говорил с ним, когда он очнулся. Спозаранку пришёл, Логин ещё спал. Зычно наказал:

– Оденься да в порядок приведись. Умойся.

– Куда мы пойдём?

– Атаман тебя видеть желает. Но сперва молитва. Троицын день сегодня, – отрывисто пояснил тот.

Возрадовался Логин, а сердце так и трепыхается – увидит он наконец самого атамана! Спрашивает седовласого:

– А как звать вашего атамана? Дюк?

Повернулся к нему тот, приблизил лицо:

– Антипом звать нашего атамана, – и потом прошипел, – а имени «Дюк» и всуе не поминай!

– А кто это?

– Положено будет – узнаешь!

Весь перепуганный, пошёл Логин умываться. Трёт лицо, а сам думает: решился бы он до казаков идти, знай он, что ему пережить пришлось?

Собрались казаки на общую молитву под открытым небом. Вынесли образ. Первым поп стоит. За ним – важный какой-то мужик, в нарядном весь. По обе стороны чуток сзади него – тоже какие-то видные воины. Дальше остальные стояли – кто победнее одет, кто получше. У кого рука перемотана, кто прихрамывает. Кто с шаблей, кто без. Кто с шаблями, те перед службой вынули их из ножен и у ног своих сложили. Поп негромким, но крепким голосом начал службу. Логину было не по себе, совсем не думалось о молитве. Он всё озирался, пялился на казаков и пытался разгадать, кто ж из них Дюк и почему он не атаман, раз в деревне про него судачили, что он тут главный над всеми. А выходит, вовсе и не главный.

Так пытался Логин разгадать главного, а сам то перекрестится, то поклонится без особо набожной думы. Когда закончилась служба, стали казаки за общий стол садиться за трапезу. Атаман с ними, во главе. На Логина всё оборачиваются, кто-то перешёптывается. Атаман лишь глянул да хмыкнул, а потом кивком подозвал седовласого, что привёл его. Тот подошёл и сел поближе к атаману.

– Ну, чего истуканом стоишь? Давай садись, тебя по-особому никто приглашать не будет! – позвали Логина ребята как он или на пару лет старше. Они садились дальше от атамана, на другом конце длинного стола.

Логин сел. Смотрит – другие едят. И он ест. Старается всё разглядеть, какие они есть-то, эти казаки, да каков их атаман Антип.

Чуть припозднившись, прихромал к атаману ещё один казак. По всему видать, знатный воин: одёжа богатая. Сам хромает. Волосы-то у него спутанные, со лба косицами собранные, а дальше так, патлами стелются до лопаток. Усы, как у сома, длинные, только густые. Перекинулся он словечком с атаманом, потом и седовласый что-то ему молвил. Обернулись все трое, глянули на другой конец стола, где Логин сидел. А глаза-то у них у всех троих ястребиные, брови суровые. Аж пробирают.

Так это всё чудно было и пугало, что Логин даже обрадовался, когда они отвернулись от него и стали о своём судачить и смеяться. На этом конце стола не слышно было, про что был разговор, но казаки, что помоложе, старались особо в голос не говорить и старших не перебивать. Логин одному рад был: что будто и забыли его вовсе.

Ан нет, не забыли. Доели да посидели ещё чуть. Уже перестало холодить, солнышко припекать начало. Как разговоры застольные докончили, так про Логина и вспомнили. Встали все из-за стола – и Логин встал. Разошлись кто куда по своим делам – а Логин стоит, вокруг озирается. Тут же тот самый седовласый откуда ни возьмись:

– Иди за мной.

– Куда это?

– Не твоё время вопрошать, – хмыкнул он.

Прошли они к небольшой алачюче. Откинул часовой казак полог. Вошёл седовласый. Следом обречённо вплёлся Логин. Поднял глаза, огляделся. Вот так так – думал он, что к атаману пришёл. А на самом деле – к тому, важному, с волосами и сомьими усами, что всё на Логина зыркал за трапезой и с атаманом шушукался. Он восседал при всём параде. И шабля боевая в ножнах стояла при нём одесную. Раскурил он трубку, оглядел Логина с головы до пят, что тот аж с ноги на ногу перетоптался да смутился. Что он смотрит, что углядеть пытается?

– Ну сидай. Садись, то бишь, – громогласно гаркнул он. – Как величать?

– Я Логин, шорников сын. Тутошний я, за рекой там наша деревня, – промямлил Логин, и сам удивился, как аж осип со страха.

– Ты, говорят, спрашивал про меня.

– А ты кто, отец, будешь?

Тот разразился смехом и переглянулся с казаками, что рядом сидели, потом с седовласым.

– Ты что ж, ему не сказал? – потом перевёл взгляд на парня и просто так, будто прибедняясь, ответил, – Я и есть Дюк, который за своей славой никак не угонится. Слава вперёд летит – я её догоняю! – и раскатом рассмеялся, а вслед за ним остальные казаки.

Логин обалдел. Не знал, как себя вести. Вот он, Дюк, значит – важный да страшный, самый главный, да только не атаман. И не на гишпанский или хранцузский манер говорит, а по-нашенски. Загадка!

Вокруг казаки на Логина пялятся, и Дюк словно от него чего-то ждёт. Стоит он, стоит, значит, а потом возьми да и поклонись:

– Здрав будь, казак Дюк, чья слава вперёд летит!

И так нелепо, так невпопад это было, что Дюк, седовласый и казаки снова загоготали. Вроде и по-доброму смеются, а Логину не по себе. Смотрит он в глаза Дюку, понять пытается, чего тот ждёт от него – а так не по себе от его взгляда, словно не один Дюк ему в глаза смотрит, а ещё кое-кто с левого плеча.

– И тебе здравия, Логин, шорников сын. – потом кивнул казакам, и они все, кроме седовласого, вышли. – Так ты, говорят, с навью знался?

– Не знался я, отец, не знался, вот те крест! – совсем по-мальчишески залепетал Логин.

– Какая она была, навь эта? Что говорила? Как ты ей отвечал?

Логин с самого начала им и рассказал, как из села решил уйти в казачий лагерь и как искупнулся по дороге неудачно. Дюк да седовласый всё переглядывались да перехмыкивались.

– Вижу я, нет в тебе ни зла, ни ведовства чужеродного. Ты, видать, и сам не понял, что случилось.

– А что случилось? – наклонился к нему Логин поближе.

– А то, что навь – она не всякому явится. Из мира мёртвых она, – буднично пояснил Дюк, словно и не было в том никакой тайны.

Ох, и перепугался Логин, ох, и переполошился! А показывать-то не хочет, как внутри всё аж кувыркается от страха.

– И… И что теперь будет? – сам удивился, как голос его пропищал мышонком.

– А то, что у тебя теперь два пути. – сдвинул брови Дюк. Голос его посуровел, – Или идёшь ты домой к мамке с папкой, ни про какого Дюка никому не сказываешь, ну, а про навь и сам не захочешь поминать, чтоб тебя на смех не подняли. Или можешь остаться с нами, – хитро улыбнулся он в усы и добавил, – если навь изловишь.

Логин рот разинул да так и сидит. Шутка ли – навь изловить! Мертвячку заложную, русалку, что едва его в озере не потопила. А с другой стороны, поджать хвост и вернуться обратно в деревню, чтобы до конца жизни над ним потешались, как учёный-разучёный Логин в приключение ходил, в реке искупнулся и вернулся через три дня. Хуже смерти!

Бегали у Логина глаза, думал он, как быть, сердце пытался унять, да оно колотилось так, что аж рубашка билась. Казалось Логину, что сидит он так перед казаками долго, целый день. Думал-думал, а потом решил – терять ему нечего теперь, возьми да и выпали:

– А что ж вы, уважаемые казаки, воины за царя и за веру Христову, именем Господним не изловите тварь адову? Не по-христиански посылать неопытного бойца да над смертью его бесславною потешаться.

Открыл было рот Дюк – то ли криком погнать его, дурака, то ли наставить. Да тут в первый раз седовласый осмелился перебить его:

– Не гневайся, Дюк, дай обратиться к мальцу. Дурной он, видать, совсем. Не знает, с кем разговор ведёт.

Логин и вовсе опешил. Это с кем же таким важным он разговор ведёт? Дюк молчит. Седовласый теперь Логина наставляет, и голос его подрагивает от гнева:

– Ты, малец, прежде чем моськой кусаться, научись вопрошать о правильных вещах. Возьми да и спроси: «Что ты за человек, казак Дюк?», он тебе и расскажет. Возьми да снова спроси: «Что в том чудного, что я навь встретил?», а он снова тебе растолкует. Нет, ты дурь свою молодецкую показываешь!

Побитою собакой сидит Логин, пристыженный. Глаз не поднимает ни на Дюка, ни на наставника своего. Бормочет еле слышно, безвольно:

– Что ты за человек, казак Дюк? И что дивного, что я навь встретил?

Исподлобья смотрит осторожно на важного казака. Холодом ударил ответный взгляд, будто две стрелы пустились из глаз Дюка прямо в Логина. Аж в сердце захололо всё.

Заговорил Дюк. Страшно заговорил. Голос его звенит, словно вторит ему кто невидимый, басовитый и лютый.

– Что я за человек? И человек ли? Характерник я! Ни атаман мне не указ, ни поп, а истинно сила природная, божья сила. Именем этой силы ревностно берегу я мир божий от навьей силы, силы диавольней, силы нечистой. Да заключён мой дух в тело человеческое, в бренное, слабое тело.

Дюк словно больше сделался. Больше человека, больше всей алачючи, в которой они трое сидели. Логин сам удивился, что не стало ему страшно, только охватывало его благоговение перед казаком. Любопытство и жажда узнать больше вселили в него смелость, и стал он спрашивать:

– А ты видел эту навь, отец?

– Не отец я тебе, но могу стать твоим наставником, – голос теперь звучал спокойно, по-человечески. – Нет, этой нави я ещё не искал и её не видел. Почитай, в каждой запруде навь русалит, а то и по нескольку. Так что тут дива нет. А вот в чём диво, так это в том, что простой человек навь не видит так явно, чтоб её за живую деву принять. Да ещё и чтоб она заговаривала и отвечала. Навь заманивает, топит, да и только.

– И что ж это значит?

– А то, – нетерпеливо щёлкнул его по носу седовласый, – что ты дар имеешь. Способен в диаволев мир заглядывать.

– Характерником можешь стать, – вторил ему Дюк. – Выучиться, конечно, надо. В огне стоять, пули рукой ловить. Силы божьи призывать и рука об руку с ними в мир навий заглядывать. Дланью Христовой быть, что диавола в его страшном мире держит, чтобы не лез он в мир божий, в мир живых!

Слыхивал Логин о характерниках сызмальства. Чего только про них ни судачили! И что зверьми они перекидываться могут, и в двух местах одновременно быть, и ходить по воде. Да только басенки слыхивать – то одно. А, как сейчас вот, стоять перед таким характерником да ответ держать – совсем иное дело. Да чего там стоять – мысль о том, что Логин и сам характерником стать мог бы, казалось, и вовсе была такой большой, что не помещалась у него в голове. Так молчал он долго, Дюк так и не дождался от него ответа, и продолжил:

– Так что, малец, путей у тебя только два. Атаман тебя принять не желает – нам воины нужны. А ты не воин. Писарь тоже у нас есть, да такой, что учиться тебе до него ещё тыщу лет. А я тебя возьму. Такие, кто навий мир видит сам по себе, от природы, может, раз в сто лет рождаются. Вот и покажешь, на что ты годен. Одного меня будет мало, чтоб её изловить. Подмога нужна. Ну, или, – развёл он руками, – иди домой, к мамке с папкой.

Больше Дюк говорил – больше Логин уверялся, что надо оставаться. Уже он и вовсе готов хоть на дно запруды нырять за этой навью. Так и спросил по-простецкому, без виляний:

– А когда идти? Я готов! Сейчас?

– Завтра Духов День. Помолясь и пойдём. И поп с нами пойдёт. Запруду освятит. Иди пока сегодня. И Антипу на глаза не попадайся. Не наш ты ещё.

Седовласый встал, поклонился и подтолкнул Логина к выходу. Молча провёл его к его алачюче. Сердито наказал без надобности по лагерю не шататься, но вроде как и не запретил выходить. Приставил надзорного. Был седовласый теперь какой-то резкий, словно недоволен был, что Логин согласился навь искать и остался. Ну, да ладно.

Пообедав со всеми, чтоб не изматывать себя мыслями и лишними волнениями, Логин взял да и уснул. Да так до самого следующего утра и проспал.

Сны под утро снились Логину нехорошие. Будто он навь в могилу укладывает, а она просыпается и встаёт. Логин снова её укладывает, землёю засыпает. Только уходить – снова навь стоит, из могилы вышла. Он давай опять её хоронить – она только хохочет, потешается над ним. Потом раскинула руки, как тогда на берегу – и падает спиной вперёд в могилу. И глядит оттуда. Логин закидывает её землёю – а глаза всё смотрят. Зарыл её опять – тут она отряхивает лицо и глаза свои страшные, и вот уж она снова стоит перед ним да хохочет всё.

Вскочил Логин ни свет, ни заря. Крест нательный целует да читает наизусть: «Живый в помощи Вышняго…» Вышел, умывается у чана с водой. Дурной сон всё прогнать пытается. Казаки ещё спят вовсю. Только поп да ещё пара человек уже возятся, всё к заутрене готовятся. Увидал поп Логина.

– Что не спится, сынок? Отдыхай ещё часок. День сегодня особый будет. Трудный. – он тяжело вздохнул, будто не сильно и хотел эту навь ловить.

– Батюшка, благослови! А чего нам навь ловить?

– Бог благословит. Отходную прочитать. Чтоб из низшего мира её вырвать, и упокоилась бы бедная утопленница, и ждала Страшного Суда со всеми сродниками её усопшими.

– Выходит, она не злая сила?

Улыбнулся поп, как добрый дедушка. Подошёл к Логину, взял за локоть. Показывает на горизонт, где солнечное колесо едва показало край.

– Вот, видишь свет? – Логин кивнул. – Солнце, оно ведь само по себе, что бы тут ни деялось на земле.

– Угу, – снова кивнул Логин.

Поп указал теперь за спину Логина.

– А вот, смотри – тень. Она разве сама по себе? – Логин пожал плечами. – Ну, могла бы тень быть, если б солнца не было?

– А! Нет, не могла.

– Выходит, что? Выходит, добро – оно само по себе существует. А зло – оно существует лишь чтобы против добра идти. Понял?

– Понял… – растерянно протянул Логин.

– Так и навь нужно из тени вытащить и суду божьему предъявить. А уж Он решит, что она заслужила, когда была человеком. Она просто утопленница.

– Ты будто жалеешь её, батюшка, – Логин вспомнил её страшные глаза.

– А я всех жалею. Дело моё такое. Дюка дело – нечистую силу ловить. А моё – с милосердием и жалостью ко всякой твари божьей относиться.

Побрёл поп в свою алачючу. Логин смотрел ему вслед, опустив плечи. Правильное ли дело навь ловить? Богоугодное ли? Вчера он так лихо рвался в приключение, а сегодня уж и непонятно было, нужное ли это дело. Чует Логин, словно он сам попался в какую-то хитрую ловушку.

Наконец встало солнышко – повставали и казаки. Поп опять собрал всех на службу. Логин молился так горячо, как ни разу в жизни. Первый раз в жизни он, молясь, о собственной смерти думал. И о том, куда после смерти пропадают души – в навий ли мир? В горний ли? Или в какое-то другое священное место, где все ждут Страшного Суда и конца времён? Читал он раньше откровение Иоанна Богослова, да никогда не вдумывался, не примерял эту рубаху на себя.

После службы за трапезу сели. Сегодня характерник Дюк сел одесную атамана, а Логина усадил одесную себя. Тот сидит напуганный – спозаранку поп стращал разговорами, а теперь Логин вроде и понимает, что должен быть благодарен Дюку, а ему больше страшно, чем благоговейно. Внутри всё аж корёжит, кусок в горло не лезет. Атаман суров, недоволен, что малец рядом. Поглядывает Логин на седовласого – тот всё подбадривает-подмигивает. Остальные казаки притихшие: все знают, куда сейчас предстоит идти и какое дело исполнить. На попа Логин смотрит – у того лицо мученика, не иначе как его нави на заклание повести собрались.

Собрались идти к запруде. Дюк командует. Поп идёт, при нём казак Соколик. Он ему и в быту прислуживает, и на службе пономарём. Седовласый наконец назвался – Феодором звать. Тоже идёт. Вроде как за Логином надзирает. Ещё четверых казаков Дюк взял на всякий случай. Наказал им в воду не лезть ни в коей мере. К воде можно только попу, а в воду – только самому Дюку и Логину, от чего тот не сильно возрадовался. Совсем не охота опять в навью воду лезть, судьбу испытывать.

Снова знакомая запруда, только на этот раз со стороны пологого берега, что порос рогозом. Остановились повыше, где берёзки. Голосом, которому не хотелось перечить, Дюк распоряжается:

– Я пойду выманю навь, чтоб она на тот берег не ушла. А ты тем временем воду освяти. Тогда она уже в запруду не сунется, на берегу и изловим. А тут её ты жди, – ткнул он пальцем в Логина. – И вы с ним тоже, – кивнул он молодым казакам. Потом приблизил лицо к Логину, – Да помни, что они её видеть не могут. Ты их глаза.

– Я их глаза, – сбивчиво повторил Логин. Ох, и не нравилась ему затея.

Особо не растекаясь глаголом, Дюк развернулся и пошёл к воде. Шаг, шаг, ещё – миновал березнячок, и вербу. Вот и рогоз цеплялся ему за сапоги, как трава. А Дюк не тонет, в воду не ухает. Странное ведовство сковало воду: идёт он по глади, будто по льду. У самой воды поп тоскливо вздыхал да крестился. Рядом Соколик держал кадило и ладан с угольком.

Дюк стоит посреди озера прямо на воде. У берега поп. Дальше Логин, за ним четыре молодца шабли наголо, не шевельнутся, подвести главного боятся. Чуть поодаль, словно не при деле совсем, седовласый Феодор жуёт колосок. Тишина стоит страшная. Ни жаворонок ни фьюкнет. Ни кукушка не всплакнёт. Ни рыба не плесканёт.

– Руса-а-алка-а-а! – нечеловечески взревел Дюк. Снова словно не сам зовёт, а будто с левого плеча кто басовым раскатом ему вторит. – На-а-авь! Покажись! Приказываю тебе. Призываю тебя.

Кажется, сама вода содрогнулась откуда-то из недр. Словно мир шатнулся. Разошлась гладь воды шагах в десяти от Дюка, разорвалась волна – и стала перед ним навь. Логин смотрит на воду – на воде она стоит, а в ней не отражается! Тут он вспомнил, что остальные-то не видят её. Обернулся потихоньку и кивнул им, мол, она здесь. Но у тех лица встревоженные, видать, хоть глазом не видят, а сердцем чуют, как мир божий с навьим схлестнулся.

Дюк делает шаг к ней. Она лукаво смотрит, смеётся, красуется. Словно два давних бывших друга ведут безмолвный, тяжкий разговор, и никто из них не прав, и никому не выйти победителем. Что он медлит? Логин уже чуть не кричит – что он медлит?! О чём он с ней говорит посреди озера? Не слышно, это так тихо и так тяжело, будто уже и воздух поплотнел, еле ноздрями втягивается. Навь тянет к Дюку руки, он отворачивается. «Не становись к ней спиной!» – без слов умоляет его про себя Логин. Он тревожно глядит на попа – тот готов уж и крест в воду опустить, да только тогда рухнет Дюк в воду и сам станет утопленником. Молодцы и вовсе в недоумении – они видят лишь Дюка. А он стоит посреди озера, глаза от того места, где навь, отводит. А сам словно тянется к ней.

– На-а-авь! – не выдержал Логин. – Иди сюда. Помнишь меня?

И глазом не моргнул Логин, как дева уже рядом с ним стояла.

– Помнишь меня? – всё заговаривал ей зубы Логин, пока Дюк бежал обратно к берегу по водной глади.

Только коснулась нога Дюка берега, как поп своё дело сделал: опустил крест в воду, молитвы стал читать, Святого Духа звать.

А навь стоит, на Логина смотрит и манит его, улыбается. Тут же Дюк оттолкнул Логина и сам перед навью стал:

– Я знаю твоё имя!

Дева качает головой, мол, нет. Лик её стал ещё бледнее, она сжалась, словно напугал её Дюк. Словно узнала его. Он снова шагнул на неё.

– Назови своё имя! Имя!

Навь подняла на него глаза, а в них будто слёзы стоят. Смотрит она на Дюка как на далёкого забытого друга.

– Назови своё имя сама! Я знаю твоё имя. Но ты сама должна вспомнить. – Дюк почти умолял, и столько слабости было в его словах, столько скорби! – Имя!!! – вдруг гаркнул Дюк безумным голосом.

Тут же по берёзам пробежал ветерок-шепоток. Обернулся Логин – а на ветках-плетях качаются духи бестелесные, повиснув белёсыми тенями. И всё шепчут-приговаривают:

– Сестра, назови имя! Сестра, вспоминай!

– Внученька, не бойся!

– Назовись, внученька!

– Доченька, как твоё имя? Скажи!

Бедную русалку корёжило, она мучилась и плакала. Наконец нашла в себе силы и побежала к воде. А запруда-то крещёная уже! Пробует зайти в воду, а ей жжёт. Логину и правда стало жаль её. Он глянул на священника – тот даже не видя навь чувствовал её и страдал так, словно это ему вода запекала. Феодор и четверо казаков за шабли взялись. Да что ей шабли, творению низшего мира?

Дюк рухнул перед ней на колени и заплакал:

– Как тебя зовут?

– Ты же сам помнишь, как меня зовут! – в страданиях выдохнула навь.

– Назовись. Вспомни сама. И душа твоя уйдёт дожидаться мою. Назовись!

– А-а-а… Алевтина! – выдавила из себя истерзанная навь. Тут же вспорхнули с берёз души её сродников. Запели жаворонки.

Дюк понуро стоял на коленях. Смотрел куда-то мимо нави и ждал. Деву всё крутило. Тогда шагнул ближе поп и стал заупокойную молитву читать. Произнёс имя «Алевтина» – и казаки ахнули. Видеть её стали. А дева уж боле не шелохнулась. Отдала запруда утопленницу, а Дюк с попом и казаками её вырвали из лап диавольских.

Потом долго копали могилу. Погладил Дюк волосы деве, надел сам на неё крестик нательный деревянный. Отвернулся. Куда и гроза вся его, и суровость подевались! Слабый стоял, обессиленный. Не смотрел, как молодцы осинку заломали да заточили. Не смотрел, как кол в сердце загнали. Не смотрел, как вниз лицом положили в могилу прекрасную деву-утопленницу.

Логин со страхом смотрел на это отпевание. Когда поп закончил, молодцы-казаки земли навалили да крест берёзовый соорудили. Дюк гладил крест и долго не отходил. Логин озирается – никто ему не мешает, все скорбно ждут. Отошёл наконец характерник от могилы, взял Логина по-братски за плечо:

– Спасибо тебе. Без тебя я бы с ней в озере сгинул.

– А я что… – растерянно протянул Логин. Только и дело его было, что «На-а-авь!» заорать, когда дело совсем плохо было.

Дюк отвернулся от могилы и посмотрел на солнце. Смахнул слезу.

– Вот так и я буду когда-то лицом вниз лежать осинкой продырявленный. И любой характерник.

– А зачем лицом вниз?

– Тесно мы при жизни с миром адовым общаемся. Чтобы не призвал нас навий мир после смерти нашей, чтоб душа не нашла более путь в тело своё.

С корнем вырывал себя Дюк от этого места, где могила теперь его давней подруги. Молча шли до лагеря, ком поперёк горла.

В лагере Дюк засобирался:

– Антипу скажете – я вперёд поехал. А вы следом завтра езжайте, как собирались. – и бросает Логину, – Давай, не стой столпом. Собирайся. Со мной поедешь. Мне уехать надо из этих мест.

Снова голос властью пропитался, крепостью. Собрал Логин все силы, что остались, возьми да и громогласно возрази ему: