Текст книги "Серебряная пуля. Антология авантюрного рассказа"

– Не поеду я с тобой, глубоко уважаемый казак Дюк!

Поп обернулся. Феодор поперхнулся. Казаки застыли. Все, кто был рядом, уставились на Логина, словно он дичь какую сморозил.

– Ты её изловил, я беру тебя в ученики. Ты же хотел к казакам.

– Нет. Не хочу я. И это… лицом вниз, и с колом осиновым – тоже потом не хочу. В общем, спасибо вам за всё. Пошёл я домой.

И пошёл. Хворостины от бати получил, объятий горячих от матери. Выучился. Сам попом стал. А как купаться в воду лезет – так теперь крестится горячо, словно в последний путь собирается. Помнит своё приключеньице, да никому о нём не сказывает. Только поминает в панихидах имя многострадальной Алевтины.

Татьяна Луковская
ЗА ВЕЛИКОЙ ВОРОНОЙ

Иллюстрация Григория Родственникова

Колесо солнца медленно катило к окоему, заливая равнину и меловые склоны насыщенным светом. В этакую пору караулу приходилось особенно тяжко – попробуй разгляди чего, когда трава искрит, словно от пожара, а очи, хоть ладонью прикрывай, хоть шапку тяни до самого носа, все равно слепнут, роняя вымученные слезы.

И все ж Михайло, опытный вратарь, смог приметить незнакомцев – две черные тени, скользившие по кромке овражца. Сначала он решил, что это зверье, волков в этот год развелось как-то особенно много. Не раз серые выходили к заставе да по ночам воем оглашали округу, тревожа лошадей. Но нет, тени уплотнились и приняли очертания человеческих фигур – одна повыше да пошире, другая тоненькая, что тростинка.

Люди уверенно брели прямо к сторожевому острогу. Михайло подался вперед, пытаясь разглядеть путников: старик, со сгорбленной временем спиной, тяжело опирающийся на посох, и резвый отрок, должно внучок али сынок-поскребыш. «Чего они в чистом поле забыли, как не боятся диких зверей или степняков залетных, а нынче лихие времена, и от своих не ведаешь чего ждать? Ну, этому, старому хрычу, положим, уж все равно, где помирать, но малого-то зачем с собой тянет, татарам в полон?» – Михайло нахмурил белесые брови.

– Эй, Михалка, кого там нелегкая принесла?! – гаркнул снизу дядька Степан, запрокидывая голову.

– Люди, двое! К нам идут. Старик да мальчонка.

– Как их Черняй, песий хвост, мог просмотреть? – пробурчал дядька. – Ну, пусть только вернется, уж я ему…

Чего там грозный десятник отвесит раззяве Черняю, Михайло не расслышал, ну, да и так ясно – дружка по возвращению из дозора следует предупредить, чтоб до утра под большой кулак дядьки Степана не попадался.

Странная пара меж тем приблизилась к валу, обходя надолбы.

– Спроси, чего хотят? – прилетело снизу.

– Здравы будьте, служивые, – медово-приветливым голосом первым пропел старец, прежде чем Михайло успел что-либо сказать.

– И тебе, мил человек, в здравии быть, – из уважения к сединам чуть кивнул головой вратарь. – Кто такие, куда идете?

– Обет исполняю, к святым горам Печерским внучка веду. Пустите переночевать, в степи боязно, – старик слегка дернул мальчика за рукав, тот поспешно скинул шапку и низко поклонился.

– Богомольцы, к Киеву идут, – перегнувшись через перила костровой башни, отчитался Михайло, – на ночлег просятся.

– Одни такие на ночлег попросились, – в усы проворчал десятник, – воеводе Долгорукому горло перерезали, Воронеж спалили. Прочь гони богомольцев этих.

– Дядько Степан, – жалостливым взглядом окинул путников Михайло, – да, может, пустим, старик да мальчонка при нем, чего дурного-то сделают?

– Сказано тебе, дурню, гони, – как от надоедливого комаришки отмахнулся дядька от племяшки.

– Да солнце уж садится, куда ж им, сердешным? Неровен час, волки загрызут. Ну, Христа ради.

Уговаривать дядьку с воротной высоты, бася на всю округу, было трудновато, вот, еже ли бы спуститься да заискивающе в очи заглянуть, молитвенно руки складывая как перед причастием, да еще добавить щедрых обещаний до Успения бражки ни-ни, вот тогда бы толк вышел, а так только и разглядывай широкую спину Степана.

– Не пускают, – виновато прокричал Михайло богомольцам.

– Ну, тогда мы тут, на валу, заночуем, – уселся на землю старец, – ежели чего, может, выскочите.

– Пошуми тогда, – все, что мог предложить Михайло.

Дед и мальчик расстелили мятую скатерку и, перечитав все положенные молитвы, принялись трапезничать сухариками.

Солнце меж тем садилось за меловой холм, с востока наступала ночь. Богомольцы в сумраке снова стали превращаться в неясные тени. Ванька Кудря наконец сменил на карауле товарища, Михайло спустился вниз, можно и к общему костру подгребать, пока каша не остыла. «Надо бы и для тех попросить, не по-людски так-то, чай, не убудет».

Набив брюхо, Михайло зачерпнул миску богомольцам, но отдать не успел. Кудря подал знак, служивые торопливо побежали растворять ворота. Первым на двор горделивым боярином ввалился Черняй. Из избы с плетью тут же выскочил дядька Степан, намереваясь исполнить угрозы, однако за Черняем на резвых скакунах влетели еще четверо всадников, и последним на тяжелой и смирной кобыле заехал сам засечный голова Ивашов.

– Яков Савелич, радость-то какая! – кинулся низко кланяться дядька Степан. – Михалка, подсоби, – шикнул он племяшке, чтобы тот помог грузному голове слезть с лошади, но услужливые денщики уж сами подставили плечи хозяину.

– Чего путников в степи держите? – рявкнул голова, бородой указывая на робко входивших в ворота деда с мальчиком.

– Так не положено ж чужих пускать, – проблеял Степан, – сами же не велели. Мы все блюдем.

– Это хорошо, – с ехидцей процедил Яков Савелич. – Кормить-то будете?

– Будем, будем. Стол уж накрыт, – указал Степан на избу.

– Я по-простому, вон с молодцами под дымком посижу, все комарья меньше.

Огонь раздвигал ночную мглу, вкруг костра сгрудились служивые. Сам засечный голова, подперев кулаком густую бородищу, слушал речь старца. Тот, чинно сложив руки на коленях и полуприкрыв очи, вел неспешный рассказ:

– А лежит в тех печерах славный богатырь Илья Муромец, ибо принял он постриг после славных бранных дел, потрудившись за землю отчую. Так и вам, ратному люду, поступать следует, ибо надобно горячей молитвою грехи свои успеть отмолить.

Одет был старец в серую рясу, подпоясанную грубой веревкой, седые пряди ниспадали до самых плеч, серебряная борода острым клином упиралась в грудь. Костер освещал открытое обветренное степными суховеями лицо с чистыми светло-голубыми очами под мягкой дугой рыжих бровей. «Вот такие-то молитвенники в райские кущи и попадают», – с жадным любопытством разглядывал богомольца Михайло.

Рядом с дедом настороженным зверьком сидел мальчик. На вид лет десяти, не больше. Одет в хорошую рубаху, с ладными сапожками на ногах, отмытый, хоть и нечесаный. Михайло довелось повидать юнцов-поводырей, те были в рванье, грязные да босые, а тут, гляди ж ты, чистенький какой, и щеки круглые, сытые. Заботится, стало быть, о внуке. Хороший дед.

– А входить в те печеры следует с молитвой да постом, – продолжал старец, – а, ежели не покаявшись да с черными мыслями войти, то стены сомкнутся, а потолок обвалится на главу такого грешника…

– Так ты, мил человек, в те печеры и идешь? – неожиданно перебил голова, пронизывая старца острым взглядом.

Тот согласно кивнул.

– Не боишься, Лещ, что тебя первым и завалит?

Старец вздрогнул, все намоленное благодушие разом слетело с лица, брови приняли хищный изгиб, а очи засветились недобрым блеском.

– Не много ли чести для вора11
  Вор – здесь разбойник.


[Закрыть] в печерах сгинуть, там только праведников погребают? Врать ловчее следует, – голова медленно поднялся, а за ним и все служилые, и даже мальчонка вскочил, испуганно поглядывая то на деда, то на суровых мужиков при саблях, и только лжестарец нагло продолжал сидеть на опрокинутой колоде.

– Давно ли в богомольцы подался? – скрестил руки на груди голова.

– Так не молодею, пора и о душе подумать, – прищурил правый глаз Лещ. – Люди-то меняются.

– Ой ли?

– Ну, ты-то, Яша, из ватажников в чины выбился, большим человеком ходишь, как я погляжу, вон кафтан какой на тебе справный, чего ж и мне богомольцем не стать? – от деда исходило спокойствие ледяной глыбы.

– Я свой кафтан на государевой службе получил, верой и правдой царю и отечеству служу! – разъярился Яков Савелич, багровея. – Про то здесь всем ведомо, и в прихвостнях у Заруцкого не хаживал.

– Времена такие были, темные, кому надобно служить – сразу и не разобрать было, – равнодушно глядя в костер, отозвался Лещ, – ты вот вовремя сообразил, куда крутнуться, за то тебе честь и хвала.

– Ты меня хвалить явился? Чего надобно?

– Дозволь, Яша, про то с глазу на глаз переговорить, – медово пропел бывший дружок.

– А я от своих людей тайн не держу, – выпятил грудь голова.

– Зря упрямишься, сам понимаешь, по глупости какой не пришел бы.

– Понимаю. Я с тобой отойду, а воеводе донос полетит – Яшка Ивашов с ворами якшается. Тут говори, а нет, так скрутим да в разбойный приказ свезем, пусть там с тобой разбираются.

– Хороши у тебя людишки, коли доносов боишься, – усмехнулся Лещ. – Ну, гляди, не пожалей потом. За помощью я явился, Кудеяров схрон надобно забрать.

При слове «Кудеяр» над служивыми полетел громкий шепот, кто-то даже присвистнул.

– И много там, в схроне, припрятано? – хмыкнул голова.

– Да и двоим не унести.

И новый свист изумления.

– Врешь ты все.

– Коли бы ловчее хотел соврать, так сказал бы – Заруцкого добро, он как раз в ваших краях бродил, – встал наконец с колоды лжебогомолец. – А я говорю – Кудеяра самого. Вон правнучек его при мне, там и его доля имеется, наследство кровное.

Служивые поворотились к подзабытому всеми мальчонке, тот смущенно потупился, разглядывая мятую траву под ногами.

– И ты для этого его в степь поволок?

– Сиротка, где ж мне его оставлять, дед его мне на руки отдал. А я сам стар уже, не справлюсь один, немощен, уж и выкопать не смогу, да и тащить тяжко, – снова цепляя на себя маску умиротворенного старца, кинулся рассуждать Лещ. – Волки дорогой задерут, али на лихих людей нарвемся. Помощь нужна, дай мне твоих молодцов по удалее, к Великой Вороне надобно ехать, за ней стан Кудеяров был.

– А чего ж ко мне явился, где ж дружки твои? – надменно проговорил голова.

– В землице сырой все, а ты, Яков… Савелич, человек честный, крестную клятву держать умеешь, к кому ж мне еще идти? – плеснул мелкой лестью прохвост. – Так что скажешь?

– Подумать надобно. Степан, глаз с них не спускай.

И засечный голова Ивашов, сгорбившийся под тяжелыми думками, побрел прочь от костра.

Сухая трава неприятно щекотала шею, где-то над ухом пищал комар. Михайло со вздохом перевернулся на другой бок. Сон не шел.

– Эй, Федя, спишь? – шепнул он Черняю.

– Сплю, – буркнул тот, крепче зарываясь в сено.

– А дядька Степан на тебя тут шумел, мол, чего это он путников в дозоре не приметил, первым не доложил.

– Чего это не заметил?! – взвился Черняй, резко садясь. – Разорваться мне, что ли, коли голова велел к перелазу его вести, засеки проверять.

– А как думаешь, про схрон Кудеяров правда? – Михайло тоже сел, сдувая с носа соринку.

– Вранье, – отмахнулся дружок.

– А зачем тогда явились?

– А уведет часть заставских за Ворону, тут лихие люди и нагрянут, а, может, татары к перелазу пожалуют, мало ли какой щуке этот богомольный лещ теперь служит. Спать давай, – Черняй снова плюхнулся в сено и сразу же затих.

– Как думаешь, Яков Савелич его послушает? – тревожно потряс дружка за рукав Михайло.

– Завтра узнаем, то не наше дело.

И дальше только богатырский храп. Вот ведь Федька, что из железа сделан, Михайло так не мог, всякие думки в голову лезли.

– «Не наше», – передразнил он дружка, – а я вот хребтиной чую, что и нам достанется, и уж не серебра с златом отсыпят.

Река манила прохладой, окунуться бы сейчас, занырнуть с головой, а потом выскочив, долго отплевываться, поднимая россыпь брызг. Эх, только и оставалось, что мечтать! Не время сейчас купаться.

«Богомольца» пустили первым, выдав ему старую клячу, что б не надумал удрать, за ним, хмуро глядя в спину, ехал Черняй. «Только попробуй чего выкинуть, пальну, не раздумывая», – махнул он пистолем еще при выезде. «Твое право», – с видимым равнодушием отозвался Лещ. Так они и ехали, один за другим, а ночами Федька деда бесцеремонно связывал. «Не хорошо так-то, все ж старик, еле ходит», – упрекал Михайло дружка. «Ну, тебе, положим, охота с перерезанным горлом в степи лежать, а мне как-то не хочется». Упертый Федька и Николку бы связывал, но тут Михайло был непреклонен, взяв малого под свой покров.

С мальцом они ехали позади, болтая о том, о сем. Сперва Николка дичился, но Михайло, имея пятерых брательников мал мала меньше, легко нашел к нему нужный ключик – дал саблю подержать, показал, как на коня ловчее влезать, свистульку из сучка вырезал – так-то и сдружились.

Своего мерина для Николки отдал сам дядька Степан, чуял вину пред племянником, вот и старался разгрузить кобылу Михайлы: «Чего вам на одной-то тесниться, умается быстро», – пряча глаза, отдал он повод. Михайло благодарно принял подношение, на дядьку он не сердился, служба. Спросил голова двоих крепких да вертких мужичков за схроном старого вора сопроводить, дядька на него с Черняем и указал. А ежели подумать, то кого еще, не Кудрю же хромоногого? Лещ было возмутился, мол, маловато двоих, надобно отряд, сабель десять, не меньше, да кто ж ему столько даст в летнюю пору, когда с окоема глаз нельзя спускать.

– А почему Ворона, а ни одного ворона не видно? – спросил Николка, вертя головой.

– Во́роны на мертвяков слетаются, – через плечо бросил Черняй.

Николка нахмурился и придержал мерина, чтобы ехать ближе к Михайло.

– Ну, чего пугаешь-то? – пожурил тот дружка.

– Правду говорю.

– Так ты сирота? – наклонился к мальчику Михайло.

– Не, у меня мамка есть, – отчего-то совсем тихо проговорил мальчик.

– И где она?

– В Ельце осталась.

– А батька?

– Умер… зимой, – замялся Николка.

– А ты, стало быть, теперь добытчик для матери? – задумчиво произнес Михайло, недоумевая, как можно было с лихим человеком родное дитя отпустить, пусть и за схроном.

Николка замкнулся и ничего не ответил. Ой, что-то тут нечисто, Михайло шкурой чуял.

По одному ему ведомым приметам Лещ в однообразном мелькании прибрежных верб и бурьяна опознал местность и предложил спешиться:

– Лошадок не нужно дальше вести, выдать могут, пешими красться надобно.

– С чего бы это? – фыркнул Черняй.

– Увидишь, – и старик неуклюже слез с кобылы.

– Пошли глянем, чего там, – предложил и Михайло.

Оставив коней в рощице, четверка, крадучись, спустилась с крутого склона и полезла в гуще осоки к самой кромке воды. Лещ прижал палец к устам, призывая двигаться как можно тише. Левый берег лежал пологим, безлесным, и хорошо просматривался. Земля здесь была перепахана так, словно огромный кротище резвился не одну седмицу. Но нет, никаких кротов рядом, с десяток людей, скинув рубахи и подставляя спины палящему зною, копали и копали, вгрызаясь кирками и лопатами в спекшуюся комком землю. Михайло приметил неприкрытое злорадство на морщинистом лице Леща, тех, кто на том берегу трудился в поте лица, тертому лису было не жаль.

Одежа и оружие валялись тут же, на берегу. Под небольшим навесом сидел мужик, по напыщенному виду и богатому, блестящему златотканым сукном кафтану он производил вид целого полковника, не меньше. Рядом крутилась пара вооруженных ружьями караульных. А вдалеке виднелся разбитый стан из парусиновых шатров и коновязи с отдыхающими лошадьми. Народец, как видно, расположился станом всерьез и надолго.

– Кто это? – задал Михайло самый нужный из вертевшихся на языке вопросов.

– Дружки мои, – огрызнулся Лещ.

– Которые покойнички?

– Будут, – «богомолец» сдвинул брови.

– И чего ж ты, свиное рыло, сразу не сказал, что тут целый отряд? – возмутился Федька.

– Тогда б и вовсе никакой помощи не получил.

– А чего ты не с ними? – указал Михайло подбородком на тот берег, когда четверка снова взобралась наверх.

– Бросили они меня в Ельце из-за немощи моей, мол, старый, ему уж ничего и не нужно, в дороге только мешаться будет. Я им все разведал, не один месяц вкруг древнего Кульки терся. Как он не скрывал, мол, посадский, а я в нем углядел своего, не сотрешь. Он один из ватажников Тишенкова22
  Тишенков – Кудеяр.


[Закрыть] живым и выскочил. А схрон искали, многие искали, да не там. Все у Черного Яра рыскали, а надобно было у Червленого, в том вся загадка, – Лещ оскалил щербатый рот довольной улыбкой. – А Пыря, шкура, не только брать меня с собой не стал, а еще и в лицо напоследок рассмеялся. Ну, ничего, сынки, ничего, мы с ними еще поквитаемся, отольются коту мышкины слезы.

– А как нам тебе поверить, что то Пыря? – подступился Михайло. – У него на лбу, что он вор, клеймо выжжено? Может, то государевы люди добро ищут.

– Пыря это, – вместо Леща кивнул Федька, – признал я его. Он Леню Евсеева на торгу в Пронске зарубил. Мы тогда не успели перехватить, вырвались аспиды. Вишь, шальные деньги им понадобились.

– Вот и повод – месть свершить, – елейно пропел Лещ.

– Втроем против дюжины? – нахмурился Черняй.

– Так и что ж, с умом многое можно. Зелье у меня сонное есть, – Лещ достал из походной сумы небольшую темную склянку, – надобно им в кашу кинуть, а как заснут, тут вы им горла и перережете.

У Михайлы все в груди похолодело, ведь этот «богомолец» сидел с заставскими у одного костерка, мог вот так же плеснуть яда в котел. Ой, наперед слушаться надобно дядьку Степана, он долго прожил, много чего ведает.

– Николка к ним выйдет, – выдал «богомолец», – скажет, мол, с дедом в Печеры шел, деда волки загрызли. Всплакнет, переночевать попросится, кто дитя в чем заподозрит, а там уж малой извернется и все как надо сделает, верно, Николушка? – улыбнулся Лещ мальчику, потрепав русые вихры.

– Верно, – смело согласился Николка.

– Не пущу! – неожиданно встал между ними Михайло, оттесняя плута от мальчика. – Чтоб они дите прирезали али в полон к татарам продали? Не выйдет! Вот зачем ты за собой мальчонку потащил, чтоб приманку из него для этих щук сделать. Во, видал! – сунул Михайло кукиш под нос «богомольцу».

– Да никто его не тронет, верное дело. Николушка, ты ж не трус какой, чтоб за чужими спинами отсиживаться? – начал Лещ через плечо Михайло убеждать мальчишку. – Ты ж мамке платок хотел купить, да сестре пряников, помнишь, как договаривались?

– Да я могу, я не боюсь, – робко начал Николка.

– Я с тобой ни о чем не договаривался, – рыкнул Михайло, снова пряча за себя подопечного.

– Да нельзя ждать, и так чуть не опоздали! – аж подпрыгнул Лещ. – День – два, и они на схрон наткнутся. Уж близко копают, как чувствовал, точную примету не назвал, а все ж выйдут, туда ведут. Найдут сундук, с места снимутся и все, ищи ветра в поле! Николушка, ты ж плавать умеешь, сапожки здесь оставишь, во-о-он там переплывешь…

– Сказано тебе, никуда он не поплывет!

– Вот ведь достались святоши. Ну, он то ладно, блажной, но ты то парень башковитый, – начал уламывать Черняя Лещ. – Там такие деньжищи, на всю жизнь хватит. Можно ведь и не делиться ни с кем.

– Малой не справится, малохольный, пустая затея, – все ж поддержал дружка Черняй.

– Да я справлюсь! Я смогу! – обиделся Николка. – Давай свою склянку.

– Я пойду, – решился Михайло. – Ночью пузатого того Пырю прирежу, они друг на друга начнут думать, авось передерутся, нам то на руку. И склянку давай, может, и там изловчусь.

«Отраву лучше при себе держать», – разумно решил Михайло, пряча дурман за пазуху.

Ночная вода была теплой, парной. Михайло, волоча тянувшую на дно саблю, мощными бросками толкался вперед, все ближе и ближе придвигаясь к пологому берегу. Из реки он вышел намного правее, позволив снести себя течением. Отряхнулся, выжал порты и начал красться к лагерю. Хорошо, что лихие людишки не взяли с собой собак, было бы труднее. Стан не спал. Кроме двоих караульных, выставленных по разным краям широкой площадки, бодрствовали люди у костра, да и в одном из шатров тоже горел огонек лучины. Надобно было ждать утренних сумерек, когда сон давит крепче. Михайло улегся животом на траву, не сводя глаз со стана. «Самому бы не заснуть», – мотнул он головой, отгоняя зевоту.

Небо стало светлеть, из реки медленно выползал туман. Дальше уж ждать нельзя. Тишина ободряла. Караульные, повиснув на пищалях, дремали. Михайло пополз меж шатров к более роскошному. Вытянув ноги и перегораживая вход, на посту сидел денщик, прикрыв шапкой лицо. Михайло на цыпочках, вжимаясь в полог, перешагнул через спящую преграду и вошел в шатер.

– Че надо?! – продирая очи, сел на лежанке атаман.

Михайло на миг растерялся.

– Ты кто такой?! – попытался спешно подняться на ноги неповоротливый Пыря, выхватывая из-под подушки саблю. – Эй, сю…

Договорить он не успел, Михайло рубанул, нанося смертельный удар, и тут же развернулся к выходу. Путаясь в пологе, в шатер влетел денщик, чтобы получить свой удар. Двоих нет, дальше-то что? Михайло выскочил в утренние сумерки и рванул к реке.

– Беда! Атамана убили! Вон он! Лови его! – летело со всех сторон.

Бахнули выстрелы. За спиной раздался конский топот. «Раззява!» – обругал себя Михайло, пригибаясь. Подбежал к Вороне, шагнул одной ногой в воду, оглянулся: два всадника, вынырнув из тумана, летели прямо на него. Принять бой у берега или постараться отплыть? Снова бахнуло. Стреляют, что б их! Пришлось резко прыгать в сторону. Время было упущено, первый всадник успел сблизиться и уже размахивался саблей, чтобы рубануть с наскока. Отбить получилось, присев и сделав выпад, как учил дядька Степан. Свечку родичу за здравие не забыть бы поставить. Чужая лошадь больно ударила копытом в грудь, Михайло отлетел в воду с громким плюхом, новый взмах вражеской сабли. Откат. «А-а, промахнулся, сволочь!» Над тихой рекой полетела отборная брань. Сейчас подскочит второй, и пиши пропало. Михайло, собрав все силы, подпрыгнул и вышиб ватажника из седла. Новые брызги. Вода окрасилась в розовый цвет. Труп врага остался позади, Михайло нырнул, сделал под водой обманный крюк. Сабля мешала грести. Вынырнул, сделать вдох.

– Вон он! – сразу зашумели несколько голосов.

Опять: «Ба-бах!» Потом в воду влетел всадник, но Михайло был уже на глубине, и лошадь, забеспокоившись, не пожелала идти дальше.

– К броду, к броду!

«Знать бы, где здесь брод. И чего этот „богомольный“ ничего про него не сказал?» На том берегу паслась лошадь Михайло. Вопрос, кто быстрее до нее доберется? Помогая течению, беглец, стиснув саблю в зубах, отчаянно заработал руками. Два всадника, не теряя Михайло из виду, двигались вдоль реки, время от времени появляясь в рваных клубах тумана, остальные ускакали к неведому броду. «Все равно уйду!» Гребок, второй, третий. Правая рука заныла, все ж таки зацепило, даже и не понял, когда.

Михайло выбежал на берег, когда от тумана не осталось и следа. Лошадь его смиренно ждала. Хозяин, торопливо потрепав ее по холке, стиснул зубы от боли и залез в седло, оглядел рану: «Ерунда, царапина». И тут появились всадники, трое. Они летели по кромке высокого берега прямо на Михайло.

– Не подведи! – крикнул тот каурой и рванул к перелеску.

Но не тут-то было, еще четверо скакали ему наперерез. Единственная возможность выскочить – повернуть направо, но тогда он приведет погоню прямо на свой малый стан. «Попробую проскочить меж ними». Михайло дернул за повод, решение принято. «Прости, Господи, ежели согрешил».

Враги разгадали его уловку и принялись сходиться, стремясь захлопнуть западню.

– Эй, залетные, я тут! – это из кустов выехал Черняй. – Тут я! – начал он оттягивать врагов на себя.

Четверо, решив, что новый противник посвежее, повернули на Черняя, трое продолжили дожимать Михайло. Многовато на двоих. Федька, крутнувшись, повел «своих» ватажников к перелеску. Михайло тоже решил вымотать «своих» погоней, все ж у него лошадь чуть свежее. Началась безумная скачка.

Добрая лошадка, добрая, сам на ярмарке выбирал, а все ж у ватажников кони оказались покрепче, расчет на отрыв не оправдался, беглец уже слышал топот почти за спиной. Ну же, родимая, еще немного! Надо разворачиваться, чтобы не получить удар по затылку.

И тут каурая, встав на дыбы, чуть не скинула всадника, Михайло железной хваткой вцепился в повод, это и спасло, а потом лошадка резко прыгнула вправо, а те, что наседали, полетели в пропасть. Овраг! Михайло спешился и полез вниз, его сабля довершила дело.

Шатаясь, он вылез, теперь надобно лететь на помощь Черняю, да выдержит ли каурая?

Коня без всадника Михайло встретил на окраине леска. Не Федькин, уже хорошо, а вот и труп чужака. Выходит, их всего трое.

– Эй! – крикнул и прислушался.

Нет ответа. Напрягая очи, поскакал вдоль тощих деревьев. Еще один ватажник, рассеченный надвое. Ну, Федька, ну ухарь! Да где ж он сам? Измотав лошадь, Михайло долго петлял, влезал на холмы и спускался. Никого не было видно. Сердце недобро сжималось. «Федя, ну, где ж ты?»

Федор нашелся только к полудню, он сидел под одиноко стоящим деревом, прижимая руку к боку. Рядом мирно паслись две чужие лошади, Федькиного коня не было видно, как и ворогов.

– Феденька, поранили тебя? – соскочил к дружку Михайло. – Где? Глубоко?

– Не, но кровит крепко, и ребро, должно, сломано, – слабыми губами улыбнулся Черняй, – ехать пока не годен, отлежаться надобно.

– Так ложись, ложись, Федя, – Михайло скрутил под голову дружку попону. – Дай гляну.

Он спешно начал перевязывать рассеченный бок. Рана неглубокая, сдюжит, не впервой.

– А ватажники где?

– Вон там лежат. Михалка, ты бери вон того конька и дуй назад. Нельзя малого с упырем оставлять.

– Да как тебя бросить? – растерянно пробормотал Михайло.

– Скачи, ничего мне не будет. Сам же видел, не крепко задело.

Чужой конь был послушен, может, чуял, что сейчас баловать не стоит, попадешь под горячую руку. Михайло добрался до Вороны, в укромном месте стояла кляча Леща и мерин Николки, ни «богомольца», ни мальчика не было. Куда их понесло? Ну, ясно куда – копать схрон, но ведь там же еще двое ватажников оставались, а, может, и больше.

Оставив лошадей, Михайло скатился по крутому склону и полез в воду. Обойдя плескавшееся на мелководье тело, он отправился к стану. Тревога придавала сил.

У шатра валялись оба ватажника с перерезанными горлами. Неужто дед их? Холодок пошел по спине. Ой, осторожным надобно быть с этим немощным старичком.

В отдалении, на пригорочке, кто-то яростно работал лопатой. «Как ему не терпится-то схрон забрать», – усмехнулся Михайло и пошел в ту сторону.

– Эй, Лещ, Николка где?! – крикнул издали и споткнулся о ногу.

Глядя на небо застывшим стеклянным взглядом, в траве лежал сам Лещ. Мертвый. А кто ж тогда копает?!

– Он на меня кинулся, пришлось, – раздался знакомый низкий голос с хрипотцой. – Сильный зараза оказался, еле совладал.

Да это ж сам засечный голова Ивашов! Один? В простой казацкой свитке. Михайло оглянулся в поисках отряда, потом, опамятовав, поклонился.

– А наши где?

– И наши тут. Пойдем, поможешь мне сундук вытянуть, тяжелый больно.

– А мальчик? Мальченка тут должен быть, Николка? – Михайло снова завертел головой.

– Не было здесь никакого мальчонки. Пошли, подсобишь, – зашагал к пригорку голова.

– Мне его найти нужно, хороший мальчонка, – продолжал напрягать зрение Михайло.

– Вот вынем сундучок и поищем, – как неразумному дитяте пропел Ивашов.

На дне ямы лежал небольшой кованый ржавым железом сундук.

– Ты прыгай, сынок, и мне подавай, а я приму, ловчее будет, – подсказал голова.

Михайло прыгнул вниз, яма была почти по грудь.

– Подхватывай, подхватывай, – показал, как лучше перехватить добро, голова.

Михайло нагнулся, чтобы поднять сундук. Тяжелый, зара-а-аза!

– Ба-бах!!! – прогремело почти над ухом.

Ивашов с занесенной саблей в правой руке рухнул к ногам служивого. Над ямой показалось меловое лицо Николки, в нос ударили запах пороха и гари.

– Мне дядя Федор дал, – дрожащей ручонкой протянул Николка пистоль, – показал, как заряжать надобно. Вот.

– Нагнись-ка, Никола, – поманил его Михайло.

Николка послушно нагнулся, Михайло наклонил его голову и поцеловал в макушку.

– Спаси Бог, тебя, сынок.

В сизой дымке небосвода крыльями ловил ветер большой ворон.

***

– Который твой двор? – оправив кафтан, нагнулся к Николке Михайло.

– Вон там, у колодца. Ой, попадет мне сейчас, – по-стариковски тяжко вздохнул тот, – у мамки рука тяжелая.

– Не бойся, прикрою, – усмехнулся в усы покровитель.

– Я ж на ярмарку отпросился, скоморохов смотреть, а сам… – снова шумно выдохнул Николка. – Дедушка такой почтенный, смирный на вид, сказал: «Хочешь мамке на платок заработать?» А кто ж не хочет! Я с ним и пошел, потом жалел крепко, а уж назад не поворотить, – в уголках глаз блеснули слезы.

– Ну, будет – будет, все уж прошло, – Михайло первым смело зашагал к плетеной калитке.

На широком дворе в траве сидела девчушка лет трех и играла свернутой из лоскута куклой. Рядом, заправив край подола за пояс, лихо рубила дрова молодая баба. Руки у нее действительно были крепкими, поленья разлетались при каждом ударе колуна.

– Матушка! – срывающимся голоском от калитки окликнул ее Николка.

Женщина дернулась, промахиваясь, разогнулась, на миг замерла, а потом, отбрасывая топор, бросилась к сыну:

– Николушка, дитятко мое! Живой! – сжала она чадо в объятьях, засыпала поцелуями. – Живой, живехонький, – большими синими очами ощупала блудного отпрыска. – Ты где его, ирод, держал?! – грозно сдвинув тонкие брови, пошла она на Михайло.

– Мамка, то не он, он меня спас, – поспешил защитить покровителя Николка. – Кабы не дядя Михалка, я б не воротился.

Взгляд синих очей из грозного стал любопытным, изучающим… и Михайло с разбегу кинулся в этот лазурный омут:

– А что, хозяйка добрая, хозяин вам не требуется? – пряча смущение, нагло выпятил он грудь, красуясь в новом кафтане. – Человек служивый, при жалованье, за возвращенное в царскую казну добро должностью пятидесятника пожалованный… ну, и по хозяйству не из лежебоких, – кивнул он на малую поленницу, добавляя себе достоинств.

– И добрый, – поддакнул Николка.

– Требуется, уж так хозяин добрый требуется, – одарила хитрой улыбкой служивого хозяйка, а на румяной щечке появилась игривая ямочка.