Текст книги "Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы"

«Затерялась в тончайших ущельях…»

 
Затерялась в тончайших ущельях,
В бездну черных веков сорвалась.
Дуги-брови сжимаю и челюсть
Кулаками взбесившихся глаз.
 
 
Мозг как конь заблудился… Не чует
На турецком седле седока.
Как попону, закат он целует,
До палатки пустой доскакал.
 
 
Нет, не вспомнить… Синей и бездомней
Коченеет холодная мгла.
День расплавил свой колокол в домне
Там за домом, где ты умерла.
 
 
Старый тополь в снегу там гогочет.
То к метели, начнется война,
Иль качнется в бушующей ночи
Золотой колыбелью луна.
 
 
И ты снова малюткой янтарной
Зарыдаешь о дивном былом,
О грядущем своем лучезарном,
Что быльем голубым заросло.
Строй же песню в пустыне потери.
Для творца ведь ничто – матерьял.
О, другие бы о стену череп!
Я ж, как будто нашел, – потерял.
 

«Рубил я поэму большую…»

 
Рубил я поэму большую,
Куски золотые летели.
Возлюбил я, как звезды бушуют
Собирал их для строк, ожерелий…
 
 
И ушел я с горячей добычей
В тишину неоконченных песен.
Там на пухлые шейки страничек
Я строф ожерелья повесил.
 
 
День играл ожерельями теми.
Я забросил скелет ее хрупкий.
Оттого, что смола не в поэме,
А в щепках, летящих при рубке.
 

«Как в мол гранитный океан…»

 
Как в мол гранитный океан,
Ты бьешь в меня, о, вечность, гневом.
За то, что недра дальних стран
Взрываю бешеным напевом.
 
 
Китами скуки о гранит
Ты трешься, океан бездонный.
В ушах бой вечностей звенит…
Что для стихий – стихов кордоны?
 
 
Как паутину, разорвут
И смоют в бездну эти строки.
Но их, как горькую траву, —
На берег океан глубокий.
 

«Эх, кутить у ночей б научиться!..»

 
Эх, кутить у ночей б научиться!
В рюмках звезд огонь бурлит.
Зари золотою горчицей
Вымазан у неба лик.
 
 
За смехом пойдем к арлекину,
Подставим глаза, как чаны.
Облак слепой опрокинул
Фарфоровый столик луны.
 
 
В ночах, в синем звезд настое
Мы выльем, забудем, сгорим…
Что самое в мире святое? —
Глумиться над самым святым.
 

«Я вижу клятвенный обряд…»

 
Я вижу клятвенный обряд.
Созвездья тайные горят,
Лучисто скрещивают сталь,
Щекочут мертвенную даль.
 
 
Неслышно шепчутся они.
Оружье с ног до головы.
Миры, за чьи глаза турнир,
Красою чьей клянетесь вы?
 
 
О, берегитесь вы певца!
В ночах подслушивает вас.
Он знает всё, чей луч бряцал
И в сердце чьем тот луч угас.
 

«Колеса тишины… Их бег…»

 
Колеса тишины… Их бег
Всю ночь на фабрике вселенной.
Вот счастье. Телом вдохновенно
Играет зверя человек.
 
 
Кто ты, звезда, чья нить клубится,
Как червь, в лиловом мясе дня?
Воркующая голубица
Иль золотая шестерня?
 
 
Слетают зори, как ремни,
С планет, визжащих от соитий…
Откуда вы, куда летите,
Куда вы мчитесь, ночи, дни?..
 

«Как дождик, стукнуло семнадцать…»

 
Как дождик, стукнуло семнадцать
По вазам бедер под фатой.
Хочу фарфору их признаться,
Как ночи вечер золотой.
 
 
В лиловый час, когда планеты
Нагими бродят надо мной,
Хочу, прижалась чтоб ко мне ты
Смолисто-смуглою женой.
 
 
Чтоб эти лилии монашек
В объятьи крикнули моем,
Чтобы в лесу блаженства нашем
Кусались сумерки огнем.
 

«На Волге, на Днепре, на Двинах…»

 
На Волге, на Днепре, на Двинах
Зеленый бог восстал.
Зубами молний гвозди вынул
Из мокрого креста.
 
 
И там во мне, в мудреных жилах
Воскрес какой-то бог.
Всю ночь перо ему служило,
О белый пол листа
Стучалось черным лбом…
 
 
Но вас, в чьих пальцах колья свечек
С кусками трупными Христа
В таком затишьи голубом, —
Я не пущу в тишайший вечер,
В тишайший храм, где бог – мечта.
 

«Земля опять зовет на ложе…»

 
Земля опять зовет на ложе,
Губами осени зовет.
Зароюсь в астры, вылью тоже,
Как солнце вечера, свой мед.
 
 
Ах, тяжела, как плод, и хмура,
Хоть растянулась ты, вода.
Не плещет струй мускулатура
В плечах атласного пруда.
 
 
Листва, листва лишь золотая,
Поэтов капитал кругом…
Так балерина, увядая,
Руками пляшет и лицом.
 

«Я нес чепуху, я пророчил…»

 
Я нес чепуху, я пророчил,
Но в зное пустынном не чах.
Я пас табуны своих строчек
Меж лилий на знойных плечах.
 
 
Мой кнут поцелуев трепал их,
Я гнал к колодцу твоему…
Уж вечер тянулся на шпалах
Теплушками зари в дыму.
 
 
А город к лазури неистовой
Багряные пестики труб…
Странички тела перелистывая,
Как землепашец стал я груб.
 
 
Меж лилий пас, меж роз я сею,
Скульптурой трупа день замлел…
А Каин вспахивал Рассею,
Храбрейший мастер на земле.
 

«Товарищи звезды и ветры…»

 
Товарищи звезды и ветры,
Бросьте тишины станки.
На площадь толпой беззаветной,
Русло улиц увлеки.
 
 
Тучи, курки опустите.
Гром-барабан, барабань.
В колонны цилиндров по Сити
Выбегайте, молнии, из бань.
 
 
Солнце, палач рыжеватый,
Месть за Икара нам кликнула…
Будешь вертеть жернова ты,
Без перчатки земли кулак.
 
 
На площадь толпой беззаветной,
Русло улиц увлеки.
Товарищи звезды и ветры,
Бросьте тишины станки.
 

«Еще проклятье не прошло…»

 
Еще проклятье не прошло.
В цепях созвездий зреют песни.
Небес старинное стекло
Ветвистой молниею треснет.
 
 
Крылами черными гроза
Оденет очи, плечи, груди…
Чтоб миру громом рассказать
О том, что было, есть и будет.
 
 
И палачи, любовь и все,
В закатных фартукам лазури,
На край земли тихонько сев,
Навеки головы понурят.
 
 
И перельются звезды в кровь,
По жилам млечным понесутся…
И захохочет Хаос вновь
Великим хохотом безумца.
 

«Тобой зажжен я, древний Хаос…»

 
Тобой зажжен я, древний Хаос,
Я помню твой гарем стихий.
Не зря, как факел, колыхаюсь,
И дымом по снегам стихи.
 
 
Тебя я слушал, где-то видел,
К твоей косматой льнул груди…
Я в Атлантиде, в Пасифиде,
В Гондване золотой бродил.
 
 
Ты Разина, ты Пугачева,
Ты Ленина любил, как ветр…
И кровь – печатью сургучовой
Ты на судеб пустой конверт.
 
 
Быть суше морем, морю – сушей…
Материков же пятерня,
На горле Хаоса блеснувшая,
Сорвется вновь в теченье дня.
 

«Зайдите в лавочку-подвал…»

 
Зайдите в лавочку-подвал,
Живет там славный антикварий.
Он любит мир, что миновал.
Такие есть на свете твари.
 
 
И гражданин нечистоплотный
С прядями русыми до плеч,
Вспевая бронзу и полотна,
Заставит вас от скуки слечь.
 
 
И вы домой скорей пойдете…
Как нищий, к вам пристанет тень…
А вечер, Людовик в капоте,
Веков копает дребедень.
 
 
Звездами ночь опять замямлит
Былую речь былых Изид.
И луч меча безумный Гамлет
В безумие веков вонзит.
 

«Я слышу бешеный твой рост…»

 
Я слышу бешеный твой рост,
Твой рев средь розовых извилин.
Тобой распух, тобой оброс,
Тобой безумен и всесилен.
 
 
Мышами красными под кожей
От змей сосудов ты бежишь.
И в мире то на труд похоже.
И, как смычки, твои ножи.
 
 
До мяса звезд лазурь разрыл,
В заре для солнца яму вырыл.
Палач есть в мире – Азраил,
Но смерти нет в покоях мира…
 

«У змеи-дороги всякой…»

 
У змеи-дороги всякой
Звездная головка есть.
Света яд цветет во мраке,
Но путей-дорог не счесть.
 
 
И никто их не прикинет
На корявых пальцах строк.
Сколько звезд в эфире синем,
Столько змей, миров, дорог…
 

«Вошла на цыпочках струна…»

 
Вошла на цыпочках струна
В каморку сердца голубого.
Спилила грусть, лишила сна,
Шепнула молниею слово.
Засуетился лед в спине.
Из глотки хмель – в очей бокалы.
И радость свесилась ко мне
Плечами лилий небывалых.
 
 
Узнал я то, что я не знал.
Ушами полных глаз услышал…
Вошла на цыпочках струна
И вновь ушла, как можно тише.
 

«Возьми последнюю рубаху…»

 
Возьми последнюю рубаху,
Зажги стыдом и наготой.
Я к ветру, бешеному Баху,
Орган заката золотой.
 
 
Садись и молотами лап
По желтым слиткам старых клавиш.
Уж день от улицы ослаб,
Его былинкой обезглавишь.
 
 
И ночь луной распилит труп,
Закровоточат звезд сосуды.
В последней страсти поутру
Его, не вспомнив, позабудут.
 

«Везут миры златую пряжу…»

 
Везут миры златую пряжу
На синих осликах тоски.
Певцы серебряные вяжут
Для муз ажурные чулки.
 
 
И у страницы белой тоже
Берцовый бешеный изгиб…
Ах, этот мускул, жир и кожа, —
Из-за тебя и я погиб.
 

«Везут миры златую пряжу…»

 
О, труп остывшего огня,
Земля!.. На теплую перину,
Как нож, ты вынула меня
И спрячешь вновь, как годы минут.
 
 
Шагают ножницы, иду.
Пространство, как бумагу, режут.
Кусаю сочную звезду
Под музыку зубов, под скрежет…
 
 
А тут бумажный абажурчик
Луна надвинула, коптя.
Сверлит окно звезда, журчит:
Что лыко строф, – не свяжешь лаптя!..
 

«Как мастер, буду прям и прост…»

 
Как мастер, буду прям и прост.
Ногтем луна – часы-вселенную.
Затикали колеса звезд,
За тайным маятником следуют.
 
 
Пером не стану в них копаться,
Я слов не выплесну из них.
Чтоб вылез образ сам из пальца,
Чтоб угол рифмы сам возник.
 
 
Я всё, что днем берег так скупо,
В ночах ногами размету.
Как дуру, тайну перещупал
И полюбил я наготу.
Да звона строф я сердце вытяну…
О, в нем века… За миг отдам.
Найду и в пламя брошу истину.
Как мастер, буду прост и прям.
 

«Скажу тебе я вещь простую…»

 
Скажу тебе я вещь простую,
Которую ты знаешь сам.
Как звезды с месяцем флиртуют,
Как от дыханья их роса…
 
 
Куда всю накипь духа вылью,
За самою большой куда?
В горах заката наши крылья,
Там бунта медная руда.
 
 
Бурав веков нам был потребен,
Чтоб лава руки подняла.
Комета – маятник на небе,
А на земле зовут: метла.
 
 
На север кипарис и тую,
На юг – сосновые леса…
Сказал тебе я вещь простую,
Которую ты знаешь сам.
 

«Кокон я звезды размотал…»

 
Кокон я звезды размотал,
Был рад революции гимну.
Как люди за желтый металл
Бульвары осенние гибнут.
 
 
Еще в молоке материнском,
Еще в паутине миры.
С барахтаньем звездным и писком
Мрак ясли вселенной раскрыл.
 
 
Куда, и откуда, и где?
Часы, и поэмы, и порох
Давно уж известны везде…
Еще что в грядущих просторах?
 

«Из желтых глыб зажженных окон…»

 
Из желтых глыб зажженных окон
Дворцы заводов сложены.
Циклопы жили там глубоко
На дне безмолвной старины.
 
 
Не признавали бледный цемент,
Любили искристый гранит
И надругалися над теми,
Кто известь лунную хранит.
 
 
И были цепи лишь гирлянды
На бедрах каменных колонн.
И солнцем, сыном ненаглядным,
Отец незримый был пленен.
 
 
И оттого встают дворцами
И мачты труб своих не гнут.
И ни в одном на свете храме
Не свят огонь, как черный труд.
 

«Они пред гордостью печали…»

 
Они пред гордостью печали
Насмешкой извивались всласть.
И месяц медленный отчалил,
Беззубую раскрывши пасть.
 
 
От золотых песков заката
Янтарный удалился челн.
Они смеялись, я ж им свято
Печаль вечернюю прочел.
 
 
И ни один, храбрейший из них,
На холмик сердца не взошел,
Чтоб подышать в вершинах жизни,
Чтоб синих звезд пощупать шелк.
 
 
Так под каменьями седыми
Живые дремлют червяки.
Их кровь льдяная не подымет,
Гранита не сорвет замки.
 

«Из Блока, Тютчева, Верхарна…»

 
Из Блока, Тютчева, Верхарна…
Зажглись цветы из их тоски.
Слезою дедов лучезарной
Страниц умыты лепестки.
 
 
От Гоголя родился Чехов,
И Достоевский, и Толстой…
Вчера я к Пушкину заехал, —
Навстречу мне Байрон хромой.
 
 
У Данта был отец Виргилий,
У Шекспира – историй том.
Гомера по селам водили,
Как по столетиям потом.
 
 
Миры, кометы – друг от друга…
О, воин-критик, – что ж, бряцай!
Тобой не в первый раз поруган,
Кто все-таки имел отца.
 

«Роковая, вековая…»

 
Роковая, вековая,
Твой набат, и свят, и мил…
Тишина переживает,
Пережевывает мир.
 
 
Лун изглоданные ребра,
Звезд пустые черепа…
Мрак зеленый, мрак недобрый
Тушей всей на землю пал.
 
 
Мрак в часы дробят колеса,
Мелют час в песок секунд.
Труп ответа, крюк вопроса,
Их зарницы рассекут.
 
 
Кровь по-новому обрызнет
Синий жертвенник небес.
Там жрецом на новой тризне
Сядет солнца рыжий бес.
 

«И грянет час, увянут лица…»

 
И грянет час, увянут лица,
Душа устанет тело жрать,
И смуглой бурей разрешится
В корсете тропиков жара.
 
 
Громовый трактор тучи вспашет
Ножом платиновым косым.
И вековых изрытых башен
Во тьму провалятся носы.
 
 
И перекрестится планета
Рукою молнии худой.
И кто-то старый крикнет где-то
И понесется над водой.
Покажет он, как кудри – в пепел,
Как лавой жирен и мордаст,
И мир другой, еще нелепей,
В тот час неведомый создаст.
 

«Небосвод восковым Иисусом…»

 
Небосвод восковым Иисусом
На голгофе заката повис.
Кровь засохла на облаке русом,
И ладони, и ноги в крови…
 
 
В легком трауре мглы утонченной
Так земля хороша и проста,
Что цветы превратились в бутоны
И не верят в легенду Христа…
 
 
Дай нам новое страшное имя.
Мы сегодня безумней Фомы.
В язвах звезд не перстами своими,
А сердцами копаемся мы.
 
 
Имя страшное, новое дай нам.
Это рай окрестил нас людьми…
Мы ж в аду, так плодом его тайным
В этот вечер ты нас накорми.
 
 
Голубые хрустальные зыби
Там метелицей млечной взбурли.
Ты прибоем небес своих выбей
Нам пещеры в утесах земли.
 
 
Будем голы опять, как вначале…
Но не с рая, – мы с ада начнем.
Нам культи неуклюжих скрижалей
Ад прижжет своим синим огнем…
 

«Звезд сочились раны…»

 
Звезд сочились раны,
Зорь алела злость.
Люстрой многогранной
Сердце налилось.
 
 
Видно всё, что было,
Видно всё, что есть.
Точит о могилы
Клюв грядущий месть.
 
 
Каркнет из болотца…
Вечер задрожал…
Золотом вольется
Месяца кинжал.
 

«На пытках опытов тончайших…»

 
На пытках опытов тончайших
Под сводами лабораторий
Колдунью глину искалечите,
Пока не взвесите на чашах
Песчаных туш тысячелетий,
Что бытия качает море…
 
 
В пуху пернатых зорь, в далеко,
Из черного яйца планеты,
Глядите – тело человечье…
А звездный слышите вы клекот?
То к ложу вечности раздетой
Зовет, как евнух, черный вечер…
 
 
Весна… День зайцем барабанит
На потолке и на обоях.
Вновь окисью деревьев бронза.
Цветами всех земных желаний
Налился пол земной, чтоб, воя,
Пропеллер алый синь пронзал.
 

«В июле севера, где роща – занавесь…»

 
В июле севера, где роща – занавесь,
А публика – вспотевшие колосья,
Под ливнем солнца ярого,
В пыли колес,
Над знойной почвою, где в знойных ранах весь
Разрезал дочь свою Илья из Карачарова, —
Как сеятель, вознесся
Христос.
 
 
На сером брусе с перекладиной
Он делит с Русью хлеб пахучий тела…
А там, где матушка скрывалася
Мадонной, полной молока, —
Его двойник, Изидой найденный.
И бюсты распятого Фаллоса
В морщинах зыби пожелтелой
Хранит река.
 
 
Кусочки золота, корону Африки,
Роняет ночь в пергаментную зыбь ту
С вулканов мертвых пирамид,
Когда платить за кровь приходит очередь…
И между лотосами вспыхивают шарфики
Младенцев, ждущих новой дочери
Тирана, строящего новый горб Египту…
И ночь шумит.
 
 
Рычит пустынями, сверлит голодным коршуном
Живот пылающей вселенной,
Тысячелетия беременной…
И, наливая рис,
Там на лугу, луною кошенном,
С нагими Клеопатрой и Еленой
В цилиндре Бонапарта, в коже демона,
Гуляет Озирис.
 
 
И черною коровой в лунных крапинах,
С рассветом рыжим под сосцами,
Пасется в линиях заплаканных
Изида у двенадцатых ворот…
И тайну ночь жует звездами,
Как жвачку синяя верблюдица.
И то, что было, то, что сбудется,
Векам не выдает.
 

«Плясуньей-скрипкой я влеком…»

 
Плясуньей-скрипкой я влеком.
То к уху плечиком приляжет,
То чайкою взлетит над пляжем,
То прямо в сердце каблучком.
 
 
А он, – то сгорбится неловко,
То гордо выпрямится вдруг.
И черным бархатом толстовка
Бушующий смиряет дух.
 
 
Как нить запрыгал дождевая
Наканифоленный смычок
И, губы лилий раскрывая,
Он с дрожью счастия течет.
 
 
И весь бледнея, как на дыбе,
И боль вытягивая в свист
И в плач – любовь тончайшей зыби,
Он сам над струнами повис.
 

«Висячей башней Вавилона…»

 
Висячей башней Вавилона,
В цепях столетий ты встаешь.
На ложах страсти воспаленной
Фонтаном брызжут плоть и ложь.
 
 
На ложах царств, хмельных и гневных,
Встаешь ты башней роковой.
И дикий жрец, и царь, и евнух
В тебя вливают кубок свой.
 
 
И ты смолой кипящей полон.
И человечество, как рожь.
И Вавилонской башней пола
Ты, мира крепкий пол, встаешь.
 
 
Тебя в лазурь, в святую мякоть,
Хотел, как в самку, двинуть мир, —
И ты мечом заставил звякать,
И языками, и костьми.
 
 
И уж ничто в веках не может
Лихую силу побороть.
И мир в грядущее на ложе
Кипящая толкает плоть.
 

«Скользит в ногах всё ненавистней…»

 
Скользит в ногах всё ненавистней
Пути неведомого вьюн.
В ладони листьев ветер свистнет
И крикнет мне, чтоб снова юн.
 
 
И я пойду за ним, за шалым,
За ветром беспощадным я,
Чтоб звездной радостью дышала
Душа вечерняя моя.
 
 
Ее до песни искалечит
Луны янтарной черепок.
И мир звезды, что был далече,
Мне станет ближе на часок.
 
 
И я услышу и увижу
Что не слыхал и не видал…
И революция Парижу
Устроит ревности скандал.
 

«В трепещущих звездных очах…»

 
В трепещущих звездных очах
Я сердце купал вечерами.
И день угасал, как очаг,
И золото стыло на раме.
 
 
Молчал у окна я и ждал.
Тобой я горел одиноко.
И вместе любовь и вражда
Взглянули из вспыхнувших окон.
 
 
И поездом черным толпа
По рельсам катилась панелей.
А я свое сердце купал,
И звезды о сердце звенели.
 

«В студеных бешеных закатах…»

 
В студеных бешеных закатах
Я сердца челн не сберегал.
Поныне снятся плеч покатых
Все в пене кружев берега.
И вновь зовут, зовут туда же,
Где без крушения не плыть.
И сердце кровью густо мажет
Любви серебряную нить.
 
 
И я опять, как встарь, послушен
И в зыбь опасную плыву.
Но бьются звезды что-то глуше
И чаще падают в траву.
 

«Звезды сердце обхохочут…»

 
Звезды сердце обхохочут,
Слягу раненый в кровать.
 
 
Так борцы столетий… Все мы
И сейчас не таковы ль?
Взвейся, черный дым поэмы,
Гнись, могильников ковыль…
 

«Тебе безмолвному и злому…»

 
Тебе безмолвному и злому,
Огня пера чернильный дым.
Колеса растерявший омут,
Не мною первым ты любим.
 
 
Над крыльями ночей глумясь,
Дни зорь натягивали шины.
Убито водяное мясо
Зеленой бронзой тишины.
 
 
В ущельях розовых, в мозгу лишь,
Где сера, фосфор и мечты, —
Огонь водою караулишь,
Чертями слова пляшешь ты.
 

«Закат, и дыханье свободней…»

 
Закат, и дыханье свободней,
И вечер из синей волны
На удочке тоненькой поднял
Упругую рыбку луны.
 
 
И в синюю душу стучится
Прохладным крылом ветерок.
И страсть завывает волчицей,
Блестит огоньками дорог.
 
 
И в старые, старые песни
Пиявки впились моих уст,
Что в мире нет часа прелестней,
Миров когда слышится хруст.
 

«Ты первый двигатель бессменный…»

 
Ты первый двигатель бессменный,
Ты зерна времени в простор.
И в голубой груди вселенной
Поет и светит твой мотор.
 
 
И звездно щелкают затворы,
И луны кольцами висят.
Запамятовал раз который
Вхожу в твой синий-синий сад.
 
 
И никакого рубежа нет.
Не шар, не куб и не квадрат.
Твоих пропеллеров жужжаньем
Ночные листья говорят.
 
 
И в бездну песни ты толкаешь,
И уши в наковальни – ты.
Ты в бурях, тишина, такая ж,
Как в млечных зыбях высоты.
 

«Из окон синих вновь нахлынул…»

 
Из окон синих вновь нахлынул
Знакомой тишины поток,
И снова кинул на вершину
И в бездну пенную увлек.
 
 
И золотой покой разрушил,
Как этот шутовской закат.
И вынул глаз живые души
И показал им синий ад.
 
 
И убежал, как сон от яви,
И в шуме спрятался дневном.
И над столом певца оставил
С висками, раненными сном.
 

«Есть люди-раки, все назад…»

 
Есть люди-раки, все назад,
Назад в слащавый мрак болотца.
А время им слепит глаза
И вдаль на всех парах несется.
 
 
Есть люди-камни, все стоят,
Лежат на зное и ни шагу.
А время ронит мед и яд
И вскачь бежит, кусая шпагу.
 
 
Есть люди-люди. Все ползут,
Плывут за веком на буксире,
Не любят буйную грозу,
А чают мир в подлунном мире.
 
 
Есть люди-птицы. Все вперед…
И сзади их в столетьях где-то
Плетется время, чуть ползет…
На людях тех летит планета.
 

«Смерть, тишина, бунтовщица…»

 
Смерть, тишина, бунтовщица.
Черным вихрем анархии вей.
Я хочу, тишина, изловчиться
Двинуть рощу твою с кулаками ветвей.
 
 
Звезды, вечно шумящие там,
Я опутаю змейками строчек.
Метеоры я нищим раздам,
А с планетами буду еще покороче.
 
 
Закружу, запущу тишиной,
Шутов суд, как безумие, древний.
Голубою метелью ночной
Занесу города и деревни.
 
 
В черном планеты, в вуалях ночей
Зори тел их сквозят воспаленно.
Оттого, что их кровушка солнц горячей
И по жилам плясать научилась с пеленок.
 

«Внимает шумам композитор…»

 
Внимает шумам композитор,
Художник щиплет пестрый свет,
И ловит зодчий свод сердитый,
И речь базарную – поэт.
 
 
И в смуглый загорелый вечер —
Симфонию, Мадонну, храм…
И камни дикие словечек
Поэт на нитках строк собрал.
 
 
И на изгиб страницы пухлой
Колье он весит для тепла,
Чтоб жизнь жемчужин не потухла,
Чтоб вечность их не умерла.
 

«У тишины дворцы и храмы…»

 
У тишины дворцы и храмы
Из мрамора сквозного льда.
Два полюса молчат упрямо,
И там вода, как сталь, тверда.
 
 
Когда-то был иной там климат,
Жила иная тишина,
И наготой неопалимой
Тысячелетья жгла весна.
 
 
Повязкой бедренною тропик
Влюбленно близко облегал.
Бывало, мамонта торопит
На ложе в синие луга.
 
 
Еще была тогда живая
Звезды полярной голова.
Истому страсти навевая,
Ее улыбкой мрак кивал.
 
 
И отвечало ей живое.
И мертвое внимало ей.
Теперь в века неслышно воет
И шлет проклятья в мир теней.
 
 
Давно ее бокальчик выпит,
Блестит хрустальной пустотой…
Так смотрит где-то на Египет
Зрачок Изиды золотой.
 

«В тесноте на площадке трамвая…»

 
В тесноте на площадке трамвая,
У прибоя зари среди вилл,
И на лекции мудрой зевая, —
Образ, только тебя я ловил.
 
 
Оттого, что лишь ты удобренье
Белозему в бумажных холмах,
Где перо, плуг и конь песнопенья,
Чует молний творения взмах.
 
 
Из Америки тракторы лезут.
Русь за бедра хватают и вглубь…
Не перо, – африканское нужно железо
Белым бедрам страниц, всем кричащим: голубь.
 

«От разговора колоколен…»

 
От разговора колоколен
Земля звенит тайгой.
Блажен, кто богомолен,
За то, что он слепой.
 
 
А я любитель острого.
Блаженство пресно мне.
Ищу я пряность острова
В неведомой стране.
 
 
Пора тайгу рубить морозную,
Пора на тьму пустить восток.
О ночь, о камни звездные
Точу я пилы строк.
 
 
Иные звоны во вселенной.
О кости тьмы лучи звенят.
А мачты радио, антенны
Планету мчат под флагом дня.
 

«Полями, человечьим пухом…»

 
Полями, человечьим пухом
Влюбилась в золото земля.
За веком век закатом бухал
И в огненном плаще гулял.
 
 
Крыжовник глаз на пир вороний,
Как виноград, несли, смеясь…
Вот в крест впрягли, века хоронит
Во тьме грядущей света князь.
 
 
Один не знает, что хрусталь
Он сам и тихо, тихо светит.
Другой над спинами столетий
Копье закидывает вдаль.
 
 
Вот пляшут женщины… На блюдах
Подносят головы, цветы…
То губы золотые всюду,
Земли багряный рыцарь, – ты.