Текст книги "Историко-политические заметки: народ, страна, реформы"

В обществе стало навязчиво культивироваться стремление к материальному обогащению любой ценой. Оно сопровождалось неверием, что можно достичь благополучия честным трудом. Отсутствие уважения к труду, трудовой этики. Значительно укрепилась появившаяся еще в советских условиях привычка решать житейские, бытовые вопросы с помощью взяток, когда один и тот же человек оказывается то в роли дающего взятку, то в роли берущего.

Во многих слоях общества проявилось стремление «сбиваться в стаю» вокруг инициативного вожака, как в банде. Принадлежность к стае часто стала рассматриваться как единственный способ выживания.

Естественным следствием такой психологии стало осмеяние нравственных ценностей, взаимное озлобление, агрессивное мышление и поведение. Даже лексика преступного мира постепенно стала нормой. В таких условиях естественно, что, выбирая строить ли отношения внутри страны на принципе диалога, или на конфронтации и принуждении, российская номенклатура выбрала второе как более привычное и понятное. Такая конфронтационная модель всегда включает два элемента: физическое подавление противника и его моральное унижение, высмеивание, лишение его чувства собственного достоинства.

Постепенно эта модель поведения распространилась с номенклатурной верхушки, с ее наиболее близких к криминалу слоев на всю правящую «элиту». Опять-таки, речь не идет о чем-то специфически российском. Подобный стиль часто возникает у «элиты», лишенной нравственного стержня и политической культуры. Проблема в том, что, если общество не отвергнет постмодернизм в себе самом и в своих властных структурах, оно обречено на деградацию и постепенный распад.

vii Оторванность режима от страны не означает отсутствие у протофашистского курса потенциальной социальной опоры, причем, практически во всех группах расколотого российского общества.

По идеологическим характеристикам это:

♦ антизападники;

♦ антилибералы;

♦ националисты;

♦ клерикалы.

По социальному составу:

♦ силовики, ВПК;

♦ левые партии и политики;

♦ националистические организации, включая молодежные;

♦ инертные слои населения;

♦ политики-сюзники по Таможенному союзу, в этот круг входили Янукович и его окружение, в него входят лидеры среднеазиатских государств.

На поддержку Путина и его курса внутри властвующей группировки могут быть направлены:

♦ новые приватизационные проекты (Большая Москва и др.);

♦ легализация капиталов тех, кто послушен (один из показателей послушания – возврат средств из-за рубежа);

♦ показательное наказание за коррупцию нелояльных членов группировки;

♦ изъятие капиталов у нелояльных.

viii Власть и церковь

Положение дел в начале постсоветского периода

В 90-е годы демократически настроенная часть элиты испытывала комплекс вины перед Церковью за притеснения советского периода. Отсюда следовало возвращение имущества, финансирование строительства храмов, а также пиетет. Характерно, что Ельцин наградил Алексия II рядом высших орденов, но Алексий не дал ему ни одной награды.

К нулевым годам такой тип отношений себя исчерпал – государство «загладило» свою вину и как бы закончило выплачивать свои долги. В обществе к этому времени закончился период массового притока в храмы и сформировалось несколько типов отношения к Церкви.

1. Церковь при всех ее недостатках – институт, направленный на сохранение внутренней свободы человека от диктаторов; она препятствует обожествлению политиков, противостоит культу личности. (Точка зрения меньшинства верующих-либералов, типа покойного отца А. Меня.)

2. Важна вера в Бога. Церковь же – чисто земной институт, не заслуживающий особого доверия. (Точка зрения, особенно распространенная среди интеллигенции.)

3. Церковь – это своего рода психотерапевт. Мы обращаемся к ней, когда нам плохо. В остальное время мы о ней не думаем. Наверное, это плохо, но так уж получается. (Точка зрения большинства населения; своего рода атеизм с примесью суеверия.)

4. Церковь – важнейшая часть русской идеи: «царь – православие – национализм – исконно русские традиции». Если Президент проводит определенную политику, можно считать его полуцарем, духовным вождем. (Точка зрения реакционеров «прохановского» типа.)

Элита сознательно сделала ставку на четвертый тип. Его сторонники получают право говорить и действовать от имени Церкви и от имени верующих.

Одновременно у светской власти формировалось отношение к Церкви по принципу «территориализма и государственной церковности». Интересно, что этот подход уходит корнями не в русскую, а в западноевропейскую модель, только очень устаревшую.

В принятом на рубеже веков и действующем сейчас документе РПЦ об этом говорится следующим образом: «В странах, где победила Реформация, а затем и в некоторых католических странах в государственно-церковных взаимоотношениях установился принцип территориализма, суть которого заключается в полном государственном суверенитете на соответствующей территории, в том числе и над находящимися на ней религиозными общинами. Девизом этой системы взаимоотношений стали слова cujus est regio, illius est religio (чья власть, того и религия).

При последовательном осуществлении данная система подразумевает удаление из государства приверженцев вероисповедания, отличного от разделяемого носителями высшей государственной власти (это не раз осуществлялось на практике)»[41]41
  Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. Документ принят Освященным Архиерейским собором 2000 г. // http://www.mospat.ru/ru/documents/ sociaPconcepts/iii/.


[Закрыть].

В России принцип «чья власть, того и религия» осуществляется в наше время под предлогом возвращения к традиционным ценностям, хотя – как видим – и «территориализм», и концепция корпоративного государства как раз являются самыми грубыми примерами, как чуждые модели механически переносятся на российскую почву (то, в чем обычно обвиняют либералов).

Сегодня

Для понимания сути взаимоотношений между светской номенклатурой и РПЦ важно опровергнуть советский миф, будто отделение церкви от государства было произведено революционерами с целью оградить народ от религиозного влияния. На самом деле в России сама церковь первой поставила вопрос о своей независимости от государства.

Справка. 29 апреля 1917 года Святейший Правительствующий Синод заявил: «Происшедший у нас государственный переворот, в корне изменивший нашу общественную и государственную жизнь, обеспечил и Церкви возможность и право свободного устроения».

Осенью 1917 года Поместный собор Православной церкви одобрил постановление «О правовом положении Российской Православной Церкви». Этот документ, в частности, устанавливал следующее: «Православная Церковь в России в учении веры и нравственности, богослужении, внутренней церковной дисциплине и сношениях с другими автокефальными Церквами независима от государственной власти и, руководясь своими догматико-каноническими началами, пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда правами самоопределения и самоуправления».

Справедливости ради надо признать, что Позиция РПЦ в то время еще была половинчатой. Говоря о своей независимости, Церковь продолжала, например, настаивать, чтобы первые лица государства обязательно принадлежали к православной конфессии. Но важно, что первый шаг в сторону разграничения полномочий светской и духовной власти сделала именно Церковь.

В феврале 1918 г. Совнарком принял «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви». Этот закон был таким же обманом, как обещания раздать землю крестьянам и отдать фабрики рабочим. На самом деле данный декрет ставил Церковь (и не только РПЦ, но любые объединения верующих) в полную зависимость от государства. Ей запрещалось иметь статус юридического лица и владеть собственностью. Фактически, это означало, что верующие не могут сделать ни одного шага без разрешения большевистской власти.

В настоящее время, после короткой оттепели 90-х гг., власть снова взяла курс на подчинение Церкви. В корпоративном государстве Церковь по определению не может быть независимой.

Стоит напомнить, что при покойном Патриархе Алексии II Церковь практически ежегодно принимала документы, целью которых было не допустить втягивания РПЦ в политическую борьбу, не допустить ее использования властью как инструмента влияния.

Справка. В 2005 г. принимаются «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». В документе говорится: «Невозможно участие церковного Священноначалия и священнослужителей, а следовательно, и церковной Полноты, в деятельности политических организаций, в предвыборных процессах, таких, как публичная поддержка участвующих в выборах политических организаций или отдельных кандидатов, агитация и так далее».

В данном документе давалось пояснение: общецерковная поддержка различных «политических доктрин, взглядов, организаций и деятелей» полезна лишь в условиях антирелигиозных гонений, но когда она происходит под давлением государства или политических структур, результатом становятся «разделения и противоречия внутри Церкви, отход от нее части нетвердых в вере людей».

Патриарх Алексий был прав; именно это произошло теперь.

В 2008 г. Архиерейский Собор вновь заявил, что взаимодействие Церкви с политическими партиями не должно носить характера политической поддержки.

В 2009 г. Архиерейский Собор подчеркнул «непредпочтительность для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин, каких-либо конкретных общественных сил и их деятелей, в том числе находящихся у власти».

Можно констатировать, что правящая элита-номенклатура не только показала себя идейным противником курса прежнего Патриарха, но и произвела ревизию достижений Февральской революции 1917 г. в плане свободы Церкви.

ix В сущности, Путин относится к ликвидации Асада точно так же негативно (и по тем же причинам), как ельцинское правительство относилось к ликвидации Милошевича, хотя никакой вражды с Западом в 1999 г. не было.

Путин очень боится, что Запад разыграет против России югославский вариант, где он сам будет в роли Милошевича. Он считает, что только военная сила дает гарантию против этого. Но западные военные технологии быстро развиваются, т. к. западная экономика позволяет это. Путин пытается компенсировать это огромными расходами, которые не соответствуют возможностям российской экономики, и построением протофашистского государства.

Глава 2
История против мифа, или Какой мы народ

Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движенье плечами и стала.

Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею.

Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.

Л.Н. Толстой, «Война и мир»

Азъ бо есмъ, княже господине, Аки трава блещена, растяще на застении, На нюже ни солнце сиаетъ, ни дождь идет;

Тако и азъ всемъ обидимъ есмъ, Зане ограженъ есмъ страхом грозы твоеа, Яко плотомъ твердым.

Слово Даниила Заточника[42]42
  Цитируется по публикации Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН // http://lib.pushkinskij dom.ru/Default.aspx?tabid=4942#_ednl4.


[Закрыть]

Итак. Заглавным звуком в засилье застойного затишья боярского застолья ворвался грозный стук топора, которым Пётр рубил окно в Европу.

– Где рубил?

– В стене!

– В какой?

– В какой стене можно рубить топором?!… Конечно, в деревянной!

– И прорубил?

– Прорубил!

– Продолжаем! – Но боярское засилье застойного застолья, имевшее точку отпора в лице Петра Алексеевича…

– А дверь прорубил?

– Нет!

– Так значит они в окно и лазят?

– Кто?

– Ну, петровцы…

Самая сухая лекция из радиопостановки по книге Л. Кэррола «Алиса в стране чудес»[43]43
  Инсценировка О. Григорьева. М.: Мелодия, 1976.


[Закрыть]

История

Связь отечественной ментальности и реформ, необходимых России, – старая тема. Соответствие или несоответствие политических идей, лозунгов, действий «культурному коду», «национальному характеру», «русской душе» обсуждается самым широким кругом заинтересованных людей от философов до обывателей. Однако исследовательские работы, представляющие собой попытки именно изучения влияния ментальности на социально-политическую действительность, немногочисленны и, как правило, демонстрируют стремление разобраться в происходящем средствами какой-то одной научной дисциплины – истории, социологии, культурологии.

Прежде всего, отметим фундаментальный труд Бориса Миронова «Социальная история России периода империи», в котором прослеживается развитие российского общества в XVIII – начале XX вв. во всей полноте его многообразия. Обилие фактического и статистического материала, скрупулезное внимание к различным социальным группам – ключевые достоинства этой работы. Очень важно подробное обоснование вывода о последовательном развитии гражданского общества и правового государства на протяжении всего имперского периода отечественной истории. В то же время, нам представляется, что автор недооценил модернизационный потенциал российского общества рубежа XIX–XX вв. и преувеличил значение проблемы «небуржуазности» общественного сознания как препятствия модернизации и причины катастрофического срыва 1917 г.[44]44
  Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского и правового государства. СПб: «Дмитрий Буланин», 1999. Т. 2. С. 317–326.


[Закрыть].

Важные наблюдения об особенностях формирования русского государства и политического мышления в пору создания московского государства содержит книга Т. Черниковой[45]45
  См. Черникова Т.В. Европеизация России во второй половине XV–XVII веках. М.: Издательство «МГИМО-Университет», 2012.


[Закрыть].

Аргументы, позволяющие преодолеть устойчивые стереотипы, в частности, широко распространенный взгляд на политические и экономические преобразования в России как череду реформаторских всплесков, результаты которых нивелируются контрреформами, приведены в работах А. Каменского[46]46
  Каменский А.Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIII века. Опыт целостного анализа. М.: Российский государственный, гуманитарный университет, 2001.


[Закрыть] и А. Медушевского[47]47
  Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. Сравнительно-историческое исследование. М.: Текст, 1994.


[Закрыть].

Вклад в исторический аспект изучения нашей темы вносят работы Александра Янова, который прослеживает развитие либеральной традиции в отечественной истории.

Правда, и ему свойственно жесткое противопоставление «традиционного» и «европейского» в отечественной истории и культуре, представление о модернизации как разрушении традиции или, по крайней мере, ее существенной части[48]48
  «Наследники Европейского столетия России, если хотите – русские европейцы, сумели между 1696 и 1991 годами не только пробить зияющие бреши в холопской твердыне, но и разрушить все ее институциональные бастионы. Одно за другим пали и православный фундаментализм, и обязательная служба дворянства, и крестьянское рабство, и «сакральное» самодержавие, и, наконец, уже на наших глазах – империя. Все это обратилось в историческую труху. По сути, ничего от антиевропейской крепости не осталось, кроме мощных патерналистских стереотипов, внедренных ею за столетия в массовое сознание». (Янов А.Н. Россия и Европа 1462–1921. Кн. 1–3. М.: Новый хронограф, 2007–2009).


[Закрыть].

Говоря о западных исследователях, конечно, следует упомянуть работы Р. Пайпса и выдвинутую им гипотезу о вотчинной природе московского государства[49]49
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., Независимая газета, 1993; Пайпс Р. Русский консерватизм и его критики. Исследование политической культуры». М.: Новое издательство, 2008.


[Закрыть]. Мы ее не разделяем и вернемся к этому вопросу в дальнейшем, но отдельные наблюдения исследователя очень точны.

Социологический взгляд представлен работами Ю. Левады, Л. Гудкова, Б. Дубина, А. Левинсона. Для него характерно рассмотрение современного российского общества как общества потребления, которое хочет жить «как на Западе», но еще «не доросло» до органичного восприятия ценностей свободы и демократии, свойственного западному обществу. При этом среди специфических черт, присущих советскому и недалеко от него ушедшему постсоветскому человеку, называются: массовидность, усредненность, склонность к приспособленчеству, неуверенность в себе в сочетании с комплексом исключительности, двоемыслие, несамостоятельность…[50]50
  См.: Гудков Л.Д. Социология Юрия Левады. Опыт систематизации // Вестник общественного мнения, 2007, № 4; Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Левинсон А.Г. Фоторобот российского обывателя // Мир России, 2009, № 2; Гудков Л.Д. Условия воспроизводства «советского человека» // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии, 2009, № 2 (100). Дубинин Б. Нарциссизм как бегство от свободы. Российский социум не принимает различий, не допускает, что все разные // Ведомости, 28.08.2014.


[Закрыть].

Социолог Борис Дубин: «…Преобладающая часть населения – до 60 % – не против свободы. Особого желания отправиться в лагерь или в казарму вроде бы нет. И все-таки свобода для наших соотечественников – не главное, а главное – порядок, стабильность, регулярная и постоянно повышающаяся зарплата и пенсия, чувство собственной защищенности. Связь между всем этим и свободой не просматривается. Ноу-хау развитых обществ – соединение идей самостоятельности, солидарности, свободы и соревнования – у нас не привилось. У нас все это порознь, а главное – пусть все будет как есть»[51]51
  Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Левинсон А.Г. Указ. соч. С. 33.


[Закрыть].

Культурологический взгляд на российское общество и общественное сознание представлен работами и идеями А. Ахиезера, которые он вынашивал еще в советское время и представил на публичное обсуждение в конце 80-х – начале 90-х гг.[52]52
  Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. М.: Философское общество, 1991.


[Закрыть]. Изначально в центре концепции А. Ахиезера стояло противопоставление инверсии (упрощения, применения простых решений к сложным проблемам) и медиации (адекватные решения сложных проблем).

К сожалению, современные последователи А. Ахиезера уходят от оригинальных идей, сводя проблему трансформации общественного сознания в современной России к переходу от иррационального к рациональному[53]53
  См.: Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России…: конец или новое начало? М.: Новое издательство, 2005; Яковенко И.Г. Риски социальной трансформации российского общества: культурологический аспект. М.: Прогресс-традиция, 2006; Яковенко И.Г. Политическая субъектность масс. Культурологический аспект политической жизни в России. М.: Новый хронограф, 2009.


[Закрыть] и приходя к выводу о необходимости радикального избавления от ключевых элементов традиционного «культурного кода».

Как уже осуществленную перспективную попытку комплексного подхода к проблеме российской политической ментальности отметим работу В. Розова «Колея и перевал». Хотя выводы автора, на наш взгляд, вызывают вопросы, разработанный им исследовательский инструментарий можно использовать и в дальнейшем[54]54
  Розов Н.С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. См. также: Розов Н.С. Российский менталитет: наиболее конструктивные концепции и их критика // Мир истории. Т. XX. С. 100–111.


[Закрыть].

Универсальная проблема, характерная для работ различных направлений – отнесение к специфическим чертам отечественной ментальности, препятствующим модернизации, универсальных характеристик. Например, очень ярко и, на первый взгляд, убедительно, выглядит реконструкция национального характера на основе русских сказок, пословиц и другого фольклорного материала[55]55
  См., например, ярчайшие работы начала прошлого века: Вышеславцев Б.П. Русский национальный характер // Вопросы философии, 1995, № 6 (публикация вновь открытой работы 1923 г.); Трубецкой Е.Н. Иное царство и его искатели в русской народной сказке // Русская мысль, Берлин-Прага, 1923, № 1–2.


[Закрыть]. Однако ценность сделанных выводов резко снижается, если учитывать, что сказки в принципе восходят к первобытному, родовому сознанию. Во-первых, они содержат общие для различных народов сюжеты, образы и прочие элементы. Во-вторых, прямолинейная трактовка этих элементов может оказаться весьма спорной, приводящей к ложным выводам[56]56
  О доисторических корнях сказочных сюжетов и «ловушках» их прямолинейных трактовок см.: Юдин Ю.И. Дурак, шут, вор и черт. Исторические корни бытовой сказки. М.: Лабиринт, 2006.


[Закрыть].

Проблема недостаточности разграничения универсальных характеристик и национальной специфики характерна и для работ социологов. Например, крайне интересны наблюдения особенностей советского и постсоветского человека, начатые Ю. Левадой и продолженные Л. Гудковым, однако без подробного сравнения, например, с «восточноевропейским» («восточно-германским», «иберийским» и т. д.) человеком трудно говорить о том, являются ли выявленные «антимодернизационные» черты, которые мы упоминали выше, уникальными, характеризующими отечественный менталитет или типическими для «массового человека», весьма неприятный образ которого нарисовал Ортега-и-Гассет.

Еще один распространенный подход – противопоставление традиционного российского сознания и «буржуазного сознания», в большинстве случаев отождествляемого с сознанием протестантским. Неизменный вывод – о небуржуазности или недостаточной буржуазности традиционного сознания как препятствии для модернизации.

Между тем, сравнение русского общества и общественного сознания с англо-американским (как образцом буржуазности) – это упражнение с заранее известным результатом: Россия, конечно, не Америка и не Англия, а православие – не протестантизм, конвертировать одно в друге можно только жесткой ломкой, которая вызовет неизбежное сопротивление.

При этом из поля зрения исследователей уходят другие европейские общества (французское, немецкое, итальянское, испанское и т. д.), степень «буржуазности» сознания и пути модернизации которых варьируются в весьма широких пределах.

Здесь-то как раз и возникают самые интересные и важные вопросы – возможность эволюции сознания, сочетание традиции и модерна, возможность приспособления традиции к новым реалиям и самое главное – так ли уж необходима для создания современного общества «ломка», жесткий и решительный отказ от традиции в целом.

Особенности формирования государства

Наше государство родственно европейским христианским государствам, сформировавшимся во второй половине первого тысячелетия нашей эры. Это государства молодых народов, варваров с точки зрения Рима и Константинополя, которые, однако, стали новыми творцами европейской истории. Конечно, различий изначально было много, и существенных, в частности, славянские земли не впитали правовое наследие Рима. И все же, христианство – это родство, которое трудно переоценить. Что же касается политического наследия Византии, то, во-первых, собственно политические контакты с ней у русских земель были эпизодическими. Во-вторых, саму византийскую политику неправильно жестко противопоставлять западноевропейской (там, мол, восточный мистицизм и подковерное коварство, здесь – западный рационализм и законы). Средневековье и на Западе было средневековьем с присущими ему особенностями политического и не только политического мышления.

При этом есть основания говорить о существовании «русской системы» – особенностях устройства государства и общества и их взаимоотношений (политики), уходящих корнями далеко в глубь российской истории.

В разговоре о происхождении «русской системы» мы предлагаем обратить внимание, прежде всего, на природно-географические факторы.

На наш взгляд, особое значение для формирования моделей поведения формирующейся государственной власти и потенциальных подданных русского государства имело наличие доступных свободных земель. Этот фактор позволял отвечать на проявления активности государства, попытки подчинения и контроля уходом.

Свободные земли – это возможность выбора между кровопролитной и жестокой борьбой с государством, властью за защиту своих прав, необходимых для жизни и производства, и переселением с целью продолжения жизни по своим законам.

Конечно, речь идет не столько о прямом буквальном воплощении схемы «ухода» (при появлении князя с дружиной свободное племя сразу же переселяется на новые земли), сколько о снижении политической (противоречия внутри правящего слоя) и социальной (противоречия между властью и народом) напряженности, возможности ухода от вынужденного постоянного и плотного взаимодействия с государем и государством.

«Уход» был альтернативой борьбы за приспособление государства к своим нуждам и, в конечном счете, постепенного его преобразования, в ходе которого на Западе выстраивалась общественно-политическая практика, основанная на договорных отношениях, создавались соответствующие законы, социальные, политические, правовые институты.

Появлению на Западе Великой хартии вольностей (Magna Carta)[57]57
  Грамота о гарантиях вольностей свободных сословий, которую король Иоанн Безземельный подписал в 1215 г. под угрозой гражданской войны с владетельной знатью. «Британская Энциклопедия» отмечает: «Для современников Хартия имела меньшее значение, чем для следующих поколений. Обстоятельства, в которых она была впервые дарована в 1215 г., определили уникальное место Великой Хартии в народном сознании, она стала символом борьбы против угнетения и призывом к борьбе, каждое последующее поколение обращалось к ней, защищая свои свободы, находившиеся под угрозой. Петиция о правах 1628 г. (The Petition of Right) и Хабеас Корпус Акт 1679 г. (Habeas Corpus Act) прямо основываются на параграфе 39 Хартии 1215 г., утверждающем, что «ни один свободный человек не будет лишен свободы или собственности иначе как по приговору равных или по закону страны». Конституция США и конституции американских штатов заимствуют из Хартии не только идеи, но и отдельные фразы» (Magna Carta. Encyclopaedia Britannica 2009 Ultimate Reference Suite. Chicago: Encyclopaedia Britannica).


[Закрыть]предшествовала длительная и практически не прекращавшаяся социальная и политическая борьба на ограниченном природными условиями пространстве – острове. В географическом плане это полная противоположность Руси – обширной территории с условными и подвижными границами.

Значение территориального фактора для формирования социально-политического облика русского централизованного государства – не новость для отечественной историографии. В частности, к нему серьезно относится А.Н. Медушевский[58]58
  Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. Сравнительно-историческое исследование. М.: Текст, 1994.


[Закрыть].

Мы считаем, что наличие свободных территорий было значимым фактором и на более ранних этапах, чем формирование московского централизованного государства.

На раннем этапе этот фактор усиливался специфическим характером варяжского государства, которое изначально формировалось вокруг торгового пути с Востока на Запад («из варяг в греки»), и именно торговлю, деньги, движимое имущество, а не землю, рассматривало как основную ценность и источник обогащения[59]59
  См. Черникова Т. В. Европеизация России во второй половине XV–XVII веках. М.: Издательство «МГИМО-Университет», 2012.


[Закрыть].

Мы также обращаем внимание на функциональный разрыв между народом-обществом и властью-государством.

Смысл этого разрыва не в расхождении между интересами государства и народа (оно для средневековья как раз естественно), а в недостаточности условий для развития механизма взаимного предъявления интересов, столкновения, «притирки» и, в конечном счете, согласования этих интересов. Вместо него выстраивается своего рода симбиоз народа-общества и власти-государства, который на этапе освоения обширного географического пространства оправдывает себя и даже может служить основой развития, но в дальнейшем становится фундаментом системных проблем.

В послеордынский период (XV–XVI вв.) существованию и закреплению схемы «ухода» способствовало освоение бывших ордынских территорий. Как отмечал В.О. Ключевский, в это время колонизация становится фактором русской истории.

Церковная реформа второй половины XVII в. и окончательное закрепощение крестьян в середине XVII–XVIII вв. стали стимулом к дальнейшему движению на окраины и за окраины государства. Возможно, именно механизм «ухода» лег в основу быстрого (в пределах столетия) «триумфального шествия» русских через пространства Сибири до Тихого океана.

Не стоит забывать и о казачестве, которое находилось в особых отношениях с государством и охотно принимало беглецов со всей страны.

«Переселенческая» идея с акцентом на уход от действующей власти сохраняется как одна из основных парадигм общинного сознания до конца существования общины[60]60
  Б.Н. Миронов, характеризуя общинное сознание, отмечает: «В массовом сознании крестьянства XVIII–XIX вв. обнаруживается миграционная парадигма, которая делала крестьянина психологически подготовленным для переселения… Крестьяне идеализировали акт миграции, рассматривая его как уход от неправедной «новизны» и переселение на новое место справедливой «старины», как поиск рая на земле на далеких землях» (Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 28).


[Закрыть]. По крайней мере с XVII и вплоть до начала XX вв. популярными в крестьянской среде остаются легенды о «далеких землях» со справедливым устройством жизни, противопоставляемым заведомо несправедливой реальности.

Самая известная из таких легенд – сказание о Беловодье, стране находящейся где-то глубоко в Сибири или «на островах» в «народной» стране, живущей по справедливости. Легенда существовала в различных вариантах, преобразовывалась, но жила до конца XIX в. При этом надо отметить, что Беловодье мыслилось не как аллегория, фантастическое фольклорное сказание, аналог сказочного «тридевятого царства», а как реальность. Существовали маршруты достижения Беловодья, в которых реальные географические наименования перемешивались с выдуманными, предпринимались физические попытки достичь этой страны.

Исследователь русских народных социальных утопий К. Чистов о «Беловодской» легенде, отраженной в тексте под названием «Путешественник» (своего рода путеводителе для желающих попасть в чудесную страну): «Путешественник» подтверждает, что жители Беловодья «в землю свою никого не пущают». Очевидно, речь идет вовсе не о том, к кому обращен «Путешественник» и кого он призывает разыскать чудесную страну. Беловодье запретно только для тех, кто хотел бы нарушить беловодские порядки и беловодское благополучие – царских чиновников, полицейских, судей, попов. Особенно кратко и выразительно формулируют свое отношение к общественному устройству Беловодья списки второй редакции «Путешественника»: «А тамо антихрист не может быть и не будет», т. е. не будет всего, что есть в России – царя, армии, помещиков, податей и поборов, паспортов и денег с «антихристовой печатью», никонианских попов и т. д. Более того, там вообще нет никакой светской власти, никакой государственной организации: «светского суда не имеют»[61]61
  Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб: Дмитрий Буланин, 2011. С. 274–275.


[Закрыть].

Мы предполагаем, что русская крестьянская община, обладавшая рядом специфических черт, – это своеобразная социальная альтернатива географическому бегству.

Если (когда) бегство от государства в буквальном смысле становится затрудненным, то уход осуществляется в другой форме: окончательно формируется закрытая, самодостаточная общность, способная существовать на одном географическом, но в разных ментальных пространствах с государством.

Это совсем не означает, что община противостоит государству. Как и буквальное, физическое бегство, она не предполагает борьбы. Система стабилизируется – с одной стороны, защищает население от государства, с другой – помогает государству контролировать население.

Общины на момент образования централизованного Московского государства существовали во всех регионах, во всех владениях и на государственных землях.

«С самого начала государственной жизни России самоуправляющиеся общины, объединяющие крестьян одного или нескольких селений, объединяющие жителей части или целого города в общественный союз во имя интересов общего блага, составляли существенную и неотъемлемую часть общественного строя страны. Общины складывались стихийно и до XVI в. являлись неофициальными демократическими организациями крестьян и посадских людей… До XVIII в. почти каждая крестьянская община и те из посадских общин, которые занимались главным образом сельским хозяйством (а таких было большинство), являлись в значительной мере самодостаточными, они могли существовать почти автономно от внешнего мира»[62]62
  Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 2. С. 425.


[Закрыть] – характеризует общину Б. Миронов.

Кроме того, автономность общины от внешнего мира подразумевает не только слабость вертикальной связи (община-государство), но и горизонтальных связей внутри общества. Многоукладность русского общества как в хозяйственно-экономическом, так и в социальном плане – черта, характерная для момента основания государства, продолжавшая существовать, несмотря на смену исторических эпох, и становившаяся серьезным затруднением для модернизации.

Вторая ключевая особенность «русской системы» – ее служилый характер, наличие и особая роль «служилого класса». «Служилый класс» – это больше чем административный аппарат, но это и не родовая аристократия, связанная с княжеской или царской властью вассально-сюзеренными отношениями. Это достаточно обширный слой населения, подчиненный правителю и призванный осуществлять функцию как внешней защиты, так и организации внутреннего управления.

Такой характер взаимоотношений между князем и его окружением проявляется в отечественной истории рано. Уже во второй половине XII в. в Северо-Западной Руси сложились общественные отношения, которые серьезно отличались от вассальносюзеренных. В этой системе слуга находится в полной зависимости от господина. Князь опирается не на дружину (где он первый среди равных), а тех, кто находится в полной зависимости от него. Наиболее яркий представитель модели – князь Андрей Боголюбский[63]63
  Андрей Боголюбский (1111–1174) – сын Юрия Долгорукого, с 1157 г. Великий князь Владимирский.


[Закрыть], который впервые назвал себя «царем и великим князем».

В.О. Ключевский об Андрее Боголюбском: «В первый раз Великий князь, названный отец для младшей братии, обращался не по-отечески и не по-братски со своими родичами… <…> В первый раз было произнесено в княжеской среде новое политическое слово «подручник», т. е. впервые была сделана попытка заменить неопределенные, полюбовные, родственные отношения князей по старшинству обязательным подчинением младших старшему, политическим их подданством, наряду с простыми людьми. Таков был ряд необычных явлений, обнаружившихся в отношениях Андрея Боголюбского к Южной Руси и другим князьям»[64]64
  Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения в 9 т. Т. 1. С. 321.


[Закрыть].

Не только жизнь и дела, но и гибель князя Андрея историки считают знаковой: «Убийство князя приближенными – это придворный заговор, дворцовый переворот, что свидетельствует об усилении княжеской власти, приобретающей первые деспотические черты. При «нормальных» отношениях между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию. Невозможность изгнания провоцирует убийство. Тем самым эпизод сигнализирует о том, что на смену отношениям «князь – дружина» начинают приходить отношения «государь – подданные»… Соответственно начинаются изменения и в менталитете»[65]65
  Кобрин В.Б., Юрганов А.Л. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси (к постановке проблемы) // «История СССР». 1991. № 4. С. 56.


[Закрыть].

Появление «служилой» модели отнюдь не означало ее исторически быстрого распространения или господства. Однако именно с ней близко политическое устройство централизованного московского государства, возникшего столетиями позже трагических событий в Боголюбове.