Текст книги "Сокровище Картахены. Береговое братство. Морские титаны (сборник)"

Они вышли на палубу.

Олоне в точности исполнил приказание командира: две самые большие лодки с брига были нагружены сундуками и всем имуществом экипажа. Сами матросы разместились в лодках с запасом воды, провизии и оружия. В лодку, которая была побольше и предназначалась для самого капитана, сложили его собственные вещи. Человек десять флибустьеров перешли на время на бриг, чтобы нести вахту.

Два испанских матроса с радостью приняли предложение Медвежонка и поспешно поднялись на борт фрегата.

Кроме личных сведений, которые командир экспедиции надеялся получить от них, эти двое своим знанием местности и порта могли быть весьма полезны для общего дела. Разумеется, флибустьеры поняли замысел начальника и с удовольствием отреагировали на пополнение экипажа.

Капитан дон Рамон де Ла Крус, простившись с капитаном Медвежонком Железная Голова и осыпав его благословениями, сошел в свою шлюпку, и две лодки помчались на всех парусах к острову Куба, берегов которого они должны были достигнуть менее чем за трое суток при наличии попутного ветра.

Медвежонок Железная Голова отобрал сто пятьдесят человек, которых перевел на бриг. Кроме того, он вооружил судно дюжиной восемнадцатифунтовых орудий, которые находились в трюме фрегата, и переименовал свой приз в «Бунтаря», назначив Олоне капитаном. Вслед за тем на обоих флибустьерских кораблях подняли паруса, и они устремились к Картахене.

Глава XII
Как донья Лилия полностью одобрила свою кузину

Когда двери залы затворились за доном Хосе Ривасом и его приятелем, донья Эльмина опустила голову, вздох вырвался из ее груди, и слезы тихо покатились по ее щекам. Донья Лилия тихо подошла, села на стул возле нее и нежно пожала ей руку.

– Бедная сестра! – прошептала она ласково.

Донья Эльмина не ответила, она сидела, неподвижная и грустная, устремив в пол погасший взгляд.

– Эльмина, милая, – продолжала девушка, целуя кузину в лоб, – не унывай, очнись, вооружись бодростью, не поддавайся отчаянию… Твое несчастье велико, но Господь велик в своей милости…

– Нет, Лилия! Нет, моя дорогая! И сам Господь не может спасти меня! Я в могучих когтях тигра, а тигр – неумолимый хищник, тебе это известно… Я должна умереть.

– Умереть? Ты?

– Да, Лилия, лучше смерть, чем страшная жертва, которой требует от меня отец.

– Тебя ли я слышу? Всего два часа назад не была ли ты исполнена твердости, отваги и надежды!

– Я надеялась, это правда, но на что – сама не знаю. Всегда надеешься, когда страдаешь. А я страдаю непереносимо, Лилия.

– Бедный милый друг, приди в себя, повторяю, не поддавайся горю. То, что произошло сейчас, не должно было тебя удивить, ведь ты все знала. Так ободрись же и вернемся к нашей беседе, прерванной так некстати. Докончи признание, на которое ты едва намекнула…

– Не настаивай, любезная Лилия, – с живостью перебила ее донья Эльмина, подняв голову, – все это – один только бред воспаленного воображения. Я погибла, я чувствую это. Ничто не удержит меня на краю пропасти, в которую я готова низринуться.

– Что за мысли, Эльмина! Умоляю тебя: ты должна мужаться и не поддаваться отчаянию.

– Мужаться! – горестно повторила Эльмина. – К чему вступать в безнадежную борьбу? Увы! Моя судьба решена безвозвратно.

– Кто знает! Разве не может случиться чего-нибудь необыкновенного?

– Не старайся, любезная Лилия, вселять в меня надежду, которой сама не имеешь, – возразила Эльмина, покачав головой.

– Полно, милая Эльмина. Забудь, если можешь, хоть на минуту свое горе, и попытайся отвлечься чем-нибудь. Поговорим душа в душу, открой мне тайну, которая гнетом лежит у тебя на сердце и которую ты упорно носишь одна, скрывая от всех.

Донья Эльмина задумалась, бледная улыбка мелькнула на ее губах, и наконец невыразимо грустно, голосом, в котором звучало глубокое смирение, она сказала:

– Впрочем, милая Лилия, я не вижу причины хранить секреты от тебя, моего единственного друга. Я сделаю признание, которого ты требуешь. Для него понадобятся всего два слова: я влюблена. Тот, в кого я влюблена, не знает о моем чувстве… Он далеко, очень далеко от меня. Никогда я не увижу его более. Мы едва знакомы, и даже если бы он полюбил меня, что невозможно, нашему союзу препятствуют такие неодолимые преграды, такая бездна разделяет нас, что я никогда не смогу принадлежать ему! Эта любовь – просто безумная мечта.

Донья Лилия выслушала кузину с величайшим вниманием, порой покачивая головой и очаровательно надувая губки.

– Эльмина, – шепнула она, когда та замолчала, – французы говорят, что слова «невозможно» в их языке не существует. Так почему бы не допустить этого и для испанского?

Донья Эльмина пристально поглядела на нее.

– С какой стати говоришь ты мне про французов? – спросила она слегка дрогнувшим голосом.

Донья Лилия улыбнулась:

– Французы – совсем не бездушные люди.

– Некоторые из них доказали нам это, – ответила Эльмина, подавив вздох.

Донья Лилия склонила голову к плечу кузины.

– Не знаю, заметила ли ты, – продолжала она, – но дон Торибио в нашем присутствии как будто прикидывается…

– Ни слова больше об этом человеке, – вскричала с живостью донья Эльмина, – умоляю тебя!

– Как хочешь, но пока он говорил с тобой, я пристально вглядывалась в него и, как и ты…

– …нашла, что лицо его тебе знакомо? – перебила донья Эльмина с нервным содроганием.

– Это и вправду он – буканьер, разбойник с Санто-Доминго!.. О! Никогда не существовало сходства удивительнее!.. – продолжала донья Лилия. – А между тем тот, о ком мы говорим, не мог остаться в живых.

– Разве злой дух не выходит из пучины?

– Но если это он, надо предупредить твоего отца, Эльмина, и все сказать ему.

– Что – все? – возразила дочь дона Хосе Риваса, с унынием качая головой. – Что мы знаем? Ровно ничего. К тому же этот человек целиком завладел моим отцом, который видит все вокруг только его глазами. Доказательства же мы, к несчастью, никакого привести не можем.

– Как знать! – быстро ответила донья Лилия.

– Ты о чем?

– Выслушай меня, Эльмина. У меня также есть тайна, которую я тебе открою, – твердо и решительно заявила донья Лилия.

Донья Эльмина взглянула на нее с изумлением:

– У тебя?

– Ну да, Эльмина. Ты знаешь, какая я сумасбродка и как люблю гулять одна по лесам и полям. Ты сама часто ставила мне в укор мои бродяжнические наклонности.

– Правда, – прошептала донья Эльмина, улыбаясь сквозь слезы.

– Так именно этой моей страсти к одиноким странствиям мы, пожалуй, и будем обязаны единственной помощью, на которую можно рассчитывать.

– Объяснись.

– Одним прекрасным утром, месяца полтора назад, я выехала верхом из деревни и скакала по лесу без определенной цели, просто находя наслаждение в том, чтобы вдыхать свежий и легкий воздух и чувствовать, как утренний ветерок играет в моих волосах. Вдруг моя лошадь бросилась в сторону, я едва удержалась в седле. И представь себе, что я вижу! Поперек дороги лежит человек в лохмотьях, с длинной бородой и осунувшимся лицом. Тот человек имел самый жалкий вид. Я сошла с лошади и наклонилась к нему. Глаза незнакомца были закрыты, и глухое хрипение вырывалось из его груди. Мне с трудом удалось привести его в чувство. Несчастный умирал с голоду. Я бросилась в деревню и привезла ему поесть. Когда же он немного пришел в себя, то сознался мне, что он француз, флибустьер, чудом спасшийся из испанской тюрьмы. Зная, что будет безжалостно убит, если попадется в руки своих врагов, он добрался до леса и скитался в нем несколько дней, питаясь кореньями и дикими плодами. Ружье он сохранил, но пороха не имел, следовательно, ни охотиться, ни защищаться не мог. Я отдала ему нож и топор, которые захватила с собой из деревни, и заодно все деньги, какие были у меня в кошельке.

– Ты хорошо сделала, милая Лилия.

– Он сказал мне только: «Вы спасли мне жизнь, которая теперь принадлежит вам».

– И ты виделась с ним после того?

– Часто. Он рассказал мне свою историю. По-видимому, это какой-то знаменитый флибустьер с острова Тортуга. Я говорила с ним о…

– …о ком?

– О том, кто тебя интересует, моя милая, – улыбаясь, ответила донья Лилия. – Он знает его и любит… И мне пришла в голову одна мысль, – прибавила она нерешительно.

– Какая?

– Видя тебя такой страдающей и не зная, каким способом помочь твоему горю, я недавно спросила у Бартелеми – этого человека зовут Бартелеми, – нет ли у него возможности доставить письмо на Санто-Доминго. «А что, это очень важно, сеньорита?» – осведомился он. «Вопрос жизни или смерти», – ответила я. «Хорошо, – сказал он, – сам еще не знаю как, но клянусь вам, я доставлю письмо. Давайте его». – «Я привезу его завтра», – отвечала я.

– И письмо это?.. – вскричала донья Эльмина задыхающимся голосом.

– Я отдала на следующий день Бартелеми. В письме заключалось всего три слова: «Картахена. Сейчас. Опасность». Однако надо было, чтобы тот, кому предназначалось это послание, узнал, от кого оно. Тут я вспомнила про кольцо, которое ты постоянно носишь на груди в ладанке. Я тайком сняла его с тебя, пока ты спала, и, каюсь, отважно приложила печать вместо подписи.

– Ты сделала это, Лилия?

– Признаюсь, сделала, моя милая. Ты находишь, что я была не права?

– О Лилия, моя дорогая Лилия! – вскричала донья Эльмина, бросившись кузине на шею. – Спасибо тебе, спасибо тысячу раз!

– Спустя три дня Бартелеми, которого я нигде не могла отыскать, хотя изъездила весь лес вдоль и поперек, сам пришел сюда. «Письмо отправлено, – объявил он мне, – оно дойдет самое позднее дней через десять».

– О! Только бы он получил его! – пробормотала Эльмина.

Лилия улыбнулась.

– Недели две назад, – продолжала она, – Бартелеми сказал: «Капитан получил письмо, он будет здесь. Будьте начеку, и я со своей стороны буду смотреть в оба».

– Так он уже в пути?

– В пути. Довольна ли ты теперь, милочка?

– О Боже мой! Неужели Ты сжалишься надо мной? – воскликнула донья Эльмина и зарыдала.

Девушки крепко обнялись, одновременно и плача и улыбаясь сквозь слезы.

Глава XIII
В которой дон Торибио и его приятель беседуют о кое-каких делах

Прошло несколько дней со времени представления капитана Бустаменте губернатору города Картахены дону Хосе Ривасу де Фигароа.

Мнимый капитан «Санта-Каталины», а на самом деле знаменитый флибустьер, так искусно сыграл свою маленькую роль, – как говаривал кровавой памяти король Карл IX – он изъяснялся на таком чистейшем кастильском наречии, выражал настолько глубокое отвращение к грабителям с Тортуги, Санто-Доминго и Ямайки, а в особенности с такой очаровательной непринужденностью выигрывал пиастры у новых приятелей, что все лица, присутствовавшие на вечерах губернатора, с первого же раза признали его за «старого христианина» и чистокровного испанца из старой Кастилии.

Заметим мимоходом, что в испанских колониях Америки и даже в самой Испании звание старого христианина – настоящий титул и присваивается он только тем, в чьем роду никогда не было ни индейской крови в Америке, ни мавританской в Испании.

Дон Хосе Ривас был очарован таким замечательным игроком, он радушно отворил двери своего дома для капитана Бустаменте.

Итак, все складывалось наилучшим образом: капитан Бустаменте был богат, пользовался почетом и уважением и вдобавок имел прелестное судно.

Однако капитан Бартелеми не был счастлив. На ясном небосклоне его судьбы виднелась темная тучка – правда, пока еще едва заметная. Но капитан знал, как в аргентинской пампе такая крошечная черная точка на горизонте в несколько мгновений может разрастись до громадных размеров и превратиться в ураган.

В этот день около семи часов утра достойный капитан задумчиво сидел в каюте своей шхуны «Санта-Каталина», облокотившись о стол и подперев руками голову, и трагическим взглядом смотрел на внушительных размеров стакан глинтвейна, стоявший перед ним.

– Это не может дальше так продолжаться, – пробормотал он, – я больше не человек, я не принадлежу сам себе. Черт меня побери, если я не превратился в вещь, которой вертят, как хотят! Надо так или иначе положить этому конец. Мне все это надоело…

Он встал, залпом осушил стакан и вышел на палубу.

– Спустить мою шлюпку, – приказал он вахтенному, который расхаживал взад и вперед по шкафуту.

Приказание исполнили немедленно.

Через несколько минут шлюпка отчалила от шхуны и направилась к берегу.

Едва капитан занес ногу на первую ступень пристани, как увидел перед собой высокую фигуру своего приятеля дона Торибио Морено.

Мексиканец улыбался.

Капитан, напротив, нахмурил брови.

Он знал: эта улыбка не предвещала ничего хорошего.

– Ты куда? – поинтересовался дон Торибио, протягивая ему руку.

– На берег, – лаконично ответил капитан, не взяв руки.

– Что-то задумал? – продолжал расспрос дон Морено, нисколько не обидевшись.

– Ничего.

– Так пойдем позавтракаем вместе.

– Я не хочу есть.

– Говорят, аппетит приходит во время еды.

Капитан сделал нетерпеливый жест.

– Да что с тобой сегодня? – спросил дон Торибио, пристально вглядываясь в капитана.

– Не знаю, я раздражен. Пусти меня.

– Куда ты идешь?

– За своим ружьем, если тебе непременно надо знать.

– Неужели ты так им дорожишь?

– Разумеется, дорожу.

– В таком случае все складывается как нельзя лучше, мы поедем вместе. Я еду на свою ферму в Турбако.

– Я предпочитаю отправиться один.

– Возможно, но мне нужно переговорить с тобой, любезный друг.

– После переговорим.

– Нет, сейчас. То, что я должен тебе сказать, очень важно и не терпит отлагательства.

– А-а! – вскричал авантюрист, останавливаясь и глядя прямо в глаза собеседника. – Что происходит?

– Пока ничего, но скоро, пожалуй, что-то произойдет.

– Что же именно?

– Узнаешь. Поедем.

– Поедем, раз ты настаиваешь.

Держа на поводу двух оседланных лошадей, черный невольник неподвижно стоял в нескольких шагах от говорящих. Дон Торибио подал ему знак, и он подвел лошадей.

Мужчины вскочили в седло.

Через пять минут они уже неслись по дороге.

Видя, что спутник упорно молчит, дон Торибио наконец решил начать разговор.

– Ты ведь принял на шхуну десять человек, которых я прислал к тебе четыре дня назад? – спросил он.

– Принял, хотя, признаться, не понимаю, на что тебе понадобился экипаж из шестнадцати человек на судне, которым легко управлять вчетвером.

– Тебе какое дело?

– Никакого, но хочу заметить: если ты делал выбор намеренно, то он удачен. Это сущие разбойники.

– Ба! Ты усмиришь их, не мне тебя учить, как за это взяться. Кстати, ты ведь также принял на борт порох и четыре орудия?

– Все спрятано в трюме.

– И ты готов сняться с якоря?

– По первому знаку. Уже двое суток я стою наготове на большом рейде.

– Хорошо.

– Ты доволен, тем лучше.

– И ты будешь доволен, когда узнаешь, что я хочу сделать.

– Какую-нибудь гадость, вероятно?

– Великолепную штуку. Ты знаешь, что у губернатора есть дочь?

– На которой ты женишься.

– Какой дурак наговорил тебе подобный вздор! – вскричал дон Торибио, пожимая плечами. – Я уже десять лет как женат, дружище. И, черт возьми, я не хочу быть двоеженцем.

– Чего же ты хочешь?

– Немногого. Ты ведь обедаешь сегодня у губернатора?

– Ну да.

– За десертом ты пригласишь губернатора с семейством, дона Лопеса Сандоваля, командующего гарнизоном, и всех присутствующих на вечер, который ты даешь на своей шхуне перед уходом из Картахены, чтобы отблагодарить за оказанное тебе радушное гостеприимство, понимаешь?

– Не совсем.

– Все с радостью принимают твое приглашение, а ты устраиваешь пир. Пока гости веселятся, играют, пьют и танцуют, ты тихонько снимаешься с якоря и выходишь в открытое море. В двух или трех милях от рейда мы берем с наших гостей выкуп – и шутка сыграна.

– А богатство-то свое ты бросишь, что ли?

– Мой бедный Бартелеми, до конца дней своих ты останешься простаком, – заметил дон Торибио, глядя на собеседника с насмешливой улыбкой. – Сколько бочонков принял ты на шхуну?

– Тридцать, черт возьми! Можно подумать, что ты сам не знаешь!

– Счет верен. Ну так вот, двенадцать из них набиты золотом. Я потихоньку превратил все свое состояние в деньги под предлогом грядущих больших трат для покупки земель, домов и так далее. Теперь все мое богатство на «Санта-Каталине», понимаешь?

– Еще бы!

– И как тебе мой план?

– Это изрядная гнусность! – отчеканил капитан.

– Ба-а! Разве, любезный друг, не все средства хороши в борьбе с испанцами?

– Может быть… А девушка?

– Девушки, хочешь ты сказать. Их ведь две, и обе хорошенькие.

– Две девушки?

– Да, да, и очень хорошенькие, приятель.

– Ага! Как же ты поступишь с ними?

– Еще не знаю, там поглядим, – самодовольно ответил мексиканец.

Уже несколько минут всадники взбирались на довольно высокий пригорок, с вершины которого открывался прекрасный вид на море, в ту минуту тихое и голубое.

Вдруг флибустьер вскрикнул.

– Что случилось? – спросил дон Торибио с изумлением.

– Что могло случиться! Ничего! Моя лошадь вдруг споткнулась, вот и все, – холодно ответил капитан Бартелеми, тревожно всматриваясь в даль, где на горизонте появилось едва заметное, с крыло чайки, белое пятнышко.

– Какой ты неумелый наездник, – насмешливо заметил дон Торибио.

– Что ж тут удивительного, раз я моряк.

– А потому плохой ездок, не правда ли?

– Положим. И что дальше? – грубо воскликнул Бартелеми.

– Уж не сердишься ли ты?

– Не сержусь, но считаю нелепым твое подтрунивание надо мной.

– Не знал я за тобой такой щепетильности, брат.

– Уж не прикажешь ли мне стать другим? Принимай меня таким, какой я есть.

– Тьфу, пропасть! Ты словно колючий терновник! Не в духе ты, видно, сегодня.

– Может быть, – согласился Бартелеми, который во что бы то ни стало хотел отвлечь внимание товарища от моря, где, сначала незаметная, белая точка теперь быстро росла.

– Полно, не сердись, брат, я был не прав.

– Рад, что ты признаёшь это, – ответил Бартелеми угрюмо.

– Вернемся к нашему делу.

– К какому?

– О котором мы сейчас говорили, пропасть тебя возьми!

– А! Слушаю…

– Итак, решено, не правда ли? Ты пригласишь их.

– На какой день? – осведомился флибустьер, не отрывая взгляда от моря.

– Сегодня пятница… – начал дон Торибио.

– …несчастный день, – заметил Бартелеми насмешливо.

– Эх ты, суеверный! Пригласи своих гостей на ближайший вторник.

– Пожалуй. Мы у самого Турбако. Если тебе нечего больше сообщить мне, то прощай или, вернее, до свидания. Увидимся вечером.

– До вечера.

Они разошлись в разные стороны.

Всадники находились совсем неподалеку от узкой тропинки, которая вела к шалашу, прежнему жилищу Берегового брата.

Дон Торибио продолжал свой путь и въехал в деревню, а капитан направился к лесу.

– Как только исчезнет надобность в его помощи, я сумею от него избавиться, – пробормотал мексиканец, посмотрев вслед товарищу.

– Как долго еще Господь будет терпеть на земле этого подлеца и допускать его злодеяния? – пробормотал в свою очередь капитан Бартелеми, углубляясь в лесную чащу.

Глава XIV
Капитан Бартелеми приставляет глаз к щели, чтобы лучше видеть, а ухо прикладывает к перегородке, чтобы лучше слышать

Спустя минуту после прощания с доном Торибио Морено капитан Бартелеми, сделав круг по лесу, вернулся на прежнюю дорогу и осторожно последовал за мнимым мексиканцем на таком расстоянии, чтобы не быть замеченным им.

Он увидел, что, вместо того чтобы направиться к своей ферме, дон Торибио, напротив, свернул к трактиру, пользующемуся крайне дурной славой: тут имели обыкновение собираться бродяги и мошенники, которыми испанские колонии, точно пользуясь особой привилегией, кишмя кишели с первого дня своего существования.

Дон Торибио Морено сошел с лошади и без малейшего колебания направился в кабак с видом человека, вполне привычного к посещениям подобного рода подозрительных заведений.

Мы забыли упомянуть, что за те полчаса, на которые капитан Бартелеми оставил его одного, мнимый мексиканец перед въездом в деревню, спрятавшись за кустом, воспользовался безлюдьем и переоделся. Он настолько изменил свой внешний вид, что теперь его не узнал бы никто, кроме, разумеется, Бартелеми, одаренного зорким глазом и весьма заинтересованного во всем происходящем.

Подъехав чуть позже к кабаку, капитан остановил лошадь. С минуту он колебался. Было совершенно очевидно, что стоит ему появиться в общей зале, взгляд мексиканца упадет прямо на него и он будет узнан. Именно этого флибустьер и хотел избежать.

Это было одно из тех затруднений, которые возникают случайно и разрушают любые, даже самые тщательно обдуманные планы.

Но капитан Бартелеми был из числа тех энергичных, с железной волей людей, которые, сильно захотев чего-либо и приняв решение, скорее дадут убить себя, чем отступятся от задуманного.

– Ба-а! – пробормотал он, выразительно пожав плечами. – Кто ничем не рискует, тот ничего не получает. Как мексиканец ни хитер, все же не у него мне учиться хитрости. К тому же я заслужил от Бога это вознаграждение!

Он поднял лошадь на дыбы, чтобы привлечь к своей особе внимание, а когда никто не вышел из трактира, крикнул громовым голосом:

– Эй, трактирщик! Выйдешь ли ты, мерзавец, черт тебя побери?!

Почти мгновенно на пороге явился субъект в жалких лохмотьях, худосочный, кривобокий и горбатый, с лицом-треугольником и голодным выражением круглых, точно буравом просверленных карих глаз, в которых, однако, светился ум.

Этот прелестный образчик индейской расы – человек этот был индеец – держал в руке засаленную шляпу и лукаво посматривал на путешественника. Наконец он решился подойти.

– Что прикажете, ваша милость? – сказал он, низко кланяясь и беря лошадь под уздцы.

– Хочу, – ответил капитан, – чтобы ты отвел мою лошадь на конюшню, а мне подал водки.

– Здесь? – хитро спросил индеец.

– Нет, – с живостью возразил капитан, – в общей зале или, если там слишком людно, в отдельной комнате. Я заплачу, что причитается.

И он сделал движение, чтобы сойти с лошади.

– Вам будет хорошо в общей зале, ваша милость, посетители не побеспокоят вас.

– Это почему? – спросил капитан, спрыгнув наземь.

– Потому что во всем доме пусто, ни единой души.

Капитан пытливо взглянул на индейца, но тот выдержал его взгляд, не опуская и не отводя глаз.

– Это другое дело, любезнейший, – ответил капитан, положив ему руку на плечо, и прибавил, слегка понизив голос: – Хочешь заработать унцию золота?

– Гм, ваша милость, я предпочел бы две, – не задумываясь, ответил индеец и выразительно подмигнул.

– Я вижу, мы можем поладить.

– Ваша милость, такой бедняк, как я, который за весь год не зарабатывает более восьми пиастров, – когда на его долю случайно выпадет счастье получить иное вознаграждение, помимо палочных ударов, всегда уладит дело с господами, удостоившими его своим доверием… Особенно если они покажут ему свои унции золота.

Слово покажут было произнесено с ударением, в значении которого капитан ошибиться не мог.

Он достал из кармана длинный красный кошелек, сквозь шелковые петли которого поблескивало золото, и, с ювелирной точностью выхватив правой рукой две унции и зажав их между большим и указательным пальцем, поиграл деньгами перед жадно блеснувшими глазами нищего индейца.

– На что ты готов, чтобы заработать это золото и даже вдвое больше, если я останусь тобой доволен? – с улыбкой спросил капитан.

– Я весь к вашим услугам, ваша милость, – ответил индеец с непередаваемым выражением лица. – Что нужно сделать? Я ваш душой и телом.

Капитан зажал золото в руке и спросил:

– Где конюшня?

– Там, за домом, ваша милость. Вы отсюда можете видеть ее.

– Хорошо. Даю тебе пять минут, ни секундой больше, чтобы отвести мою лошадь на конюшню и вернуться. Если ты кому-нибудь скажешь хоть слово, считай, что мы ни о чем с тобой не договаривались. Понял? Ступай!

– Ах, ваша милость, я буду нем как рыба.

Индеец увел лошадь. Через три минуты он уже вернулся.

– Я доволен тобой, – сказал капитан, – теперь вникни хорошенько в то, что я скажу: с четверть часа назад к этому дому подъехал всадник. Ты отвел его лошадь на конюшню, как сейчас отвел мою. Я хочу, чтоб ты поместил меня в таком месте, где я мог бы видеть этого всадника и слышать все, что он скажет, между тем как он не будет подозревать о моем присутствии. Если ты в точности исполнишь мое требование, я заплачу тебе не две, а четыре унции золота. А чтобы ты не думал, что я обманываю тебя, вот тебе две унции задатка.

Он опустил золото в дрожащую руку индейца.

Тот спрятал золото с таким проворством, что капитан не заметил, куда оно девалось.

– Кстати, чуть не забыл. Должен предупредить тебя для твоей же пользы, – прибавил Бартелеми, нахмурив брови, – при малейшем подозрении в измене я пристрелю тебя как собаку.

И, приподняв край своего плаща, он показал индейцу массивные рукоятки двух пистолетов, заткнутых за шелковый пояс.

– Ваша милость, – с величавым достоинством возразил индеец, – если бы я имел честь быть вам знакомым, вы бы знали, что Тонильо не изменник. Мой хозяин теперь отдыхает после обеда, стало быть, я один распоряжаюсь в доме, и клянусь вам той долей блаженства, которую надеюсь вкусить в раю, что вы услышите все, о чем будут говорить люди, которые вас интересуют. К тому же это дрянные посетители, – прибавил он тоном насмешливого презрения, – они сидят с добрый час и еще ничего не заказали, ни на один реал. А ведь прежде всего я должен соблюдать выгоды заведения.

– Это справедливо! – посмеиваясь, согласился капитан.

– Пойдемте, – сказал индеец.

И капитан пошел вслед за ним.

Тонильо, как звали индейца, не вошел в общую залу, а обогнул угол дома и направился через конюшню к двери, не запертой на ключ. Он привел капитана в какой-то подвал, где было сложено несколько бочонков с водкой и вязанок сорок сена для лошадей.

Тонильо осторожно отодвинул вязанки, прислоненные к стене, и указал капитану на довольно широкую щель в перегородке.

– Здесь вам будет удобно, – сказал он.

– Хорошо, можешь идти, – ответил флибустьер. – Смотри, чтобы не увидели моей лошади. Когда эти люди соберутся уезжать, вернись сюда.

Индеец отвесил почтительный поклон, вышел из подвала и затворил за собой дверь.

Капитан внезапно очутился в глубоком мраке.

Единственный свет исходил от широкой щели, указанной индейцем.

– Я всегда знал, – пробормотал себе под нос капитан свойственным ему насмешливым тоном, – что Господь никогда не покидает честных людей.

И, пристроившись как можно удобнее, он приложил глаз к щели.

Взгляду его представилась одна из тех живописных картин, которые наш бессмертный Калло[13]13
  Жак Калло (1592–1635) – французский художник-гравер, чьи офорты поражают своими фантастическими образами.


[Закрыть] уже тогда начал гравировать во время своих странствий с цыганами.

В зале, довольно обширной, но едва освещенной светом, идущем через узкие окна, тусклые стекла которых были покрыты паутиной, и где табачный дым густым облаком стлался под потолком, находились человек двадцать сущих висельников. Именно висельниками они и были, если судить по их лицам с низкими лбами, выступающими, словно хищные клювы, носами, коварными взглядами, бросаемыми друг на друга, и усами, лихо закрученными вверх и точно готовыми проткнуть потолок.

Люди эти были одеты в сущие отрепья, но драпировались они в них с искусством, которым владеют только испанцы, в случае нужды способные соорудить живописный наряд из простой бечевки. Все они расположились вокруг столов на полу в самых причудливых позах. И все были отлично вооружены.

У каждого имелась не только висевшая на боку длинная шпага с рукояткой в виде раковины, но и пистолеты, засунутые за пояс, и широкие кинжалы с роговой рукоятью – за голенищем правого сапога.

Капитан с минуту отыскивал глазами среди этой пестрой толпы бродяг и разбойников своего «приятеля». И вскоре обнаружил его сидящим на единственном стуле, который был в зале. Прислонившись к спинке и закинув ногу на ногу, мексиканец, по своему обыкновению, курил превосходную сигару.

В ту минуту, когда флибустьер начал свое наблюдение, дон Торибио Морено держал речь. Разбойники слушали его с величайшим вниманием.

– Господа! – небрежно говорил он, пуская густые клубы дыма через ноздри и рот. – Я не понимаю ваших сомнений. В чем же, наконец, дело? Ведь проще, ей-богу, и быть ничего не может.

– Проще! – подхватил хриплым голосом рослый детина отвратительной наружности, кривой на правый глаз и косой на левый. – Гм! Видно, вашей милости угодно шутить. Я не нахожу этого дела таким уж простым.

– Черт тебя побери, любезный Матадосе, – возразил дон Торибио примирительным тоном. – Ты вечно находишь сложности в пустяках.

Достойный Матадосе, к слову сказать, внешним видом своим вполне заслуживающий свое прозвище, которое по-испански означает буквально «убивший дюжину», ответил невозмутимо:

– Я возражаю потому, ваша милость, что я честный человек и, чтобы не заслужить укора, добросовестно исполняю все, за что берусь. Что касается девчонок – дело простое: петля, стянутая более или менее крепко, – и все тут! И ребенок справится с этим. Бедные пташки, они и не смогут защищаться… И наконец, мы же будем в море, далеко от нескромных глаз. Никто не посмеет помешать нам… Но вопрос в том, что это еще не все.

– Да, да, – ответил дон Торибио, посмеиваясь, – я знаю, что вас останавливает.

– Черт побери! Еще бы, ваша милость. Я видел знаменитого капитана Бустаменте, как вы изволите называть его, и клянусь, мне кажется, с ним будет трудно справиться.

– Да вас-то ведь двадцать!

– И что с того! Послушайте-ка: не далее как три дня назад человек двенадцать из наших поджидали, когда он выйдет от губернатора. Говорят, он чертовски удачлив в игре, и, признаться, мы хотели избавить его от части выигрыша за этот вечер. Темно было, хоть глаз коли. И вот он подходит, и мы накидываемся на него со всех сторон сразу. Другой бы немедленно сдался и просил пощады, не правда ли?.. Как бы не так!.. Что делает этот черт? Обнажает длиннющую шпагу и, не говоря ни слова, бросается на нас! Меньше чем за три минуты искрошил пятерых, двоих-троих поранил и удалился, показывая нам кукиш. Нет, нет, ваша милость, это нелегкое дело. И наконец, поскольку сам я человек служивый, то полюбил его. Это малый что надо! Мне он мил, клянусь честью, и меньше чем за тридцать унций я не убью его. И точка на этом!

– И точка! – хором подхватили остальные разбойники.

– Как угодно, ваша милость, меньше мы не возьмем, – повторил Матадосе.

Дон Торибио задумался.

– Пусть будет так! – спустя минуту вскричал он с гримасой, которая заменяла собой улыбку. – Пусть будет по-вашему, упрямцы. Но я балую вас, честное слово! Каждый получит по тридцать унций! Только в этот раз, надеюсь, вы действительно убьете его.

– Мы честные люди, ваша милость, – с достоинством ответил разбойник. – И, благодарение Богу, известны своим благородством. Мы всегда добросовестно отрабатываем свои деньги.

– Никогда я не сомневался в вашей честности и вашем благородстве, – улыбнувшись, заверил общество дон Торибио. – Итак, теперь мы обо всем договорились… ведь договорились, кажется?