Текст книги "Золотая Кастилия"

– О! Если это зависит только от меня, то нас ждет удача.

– Но это еще не все. Поклянитесь во всем следовать инструкциям, которые я вам даю.

– Я буду им следовать, клянусь вам нашей любовью, друг мой.

– Вы ангел, моя возлюбленная, вы верите мне; а я клянусь вам, в свою очередь, что вы будете счастливы, или я умру.

– О! Не говорите о смерти, мой возлюбленный! Если вы умрете, неужели вы думаете, что я вас переживу?

– Вы мне сейчас сказали, что у вас есть предчувствие, Хуана; у меня также есть предчувствие, что скоро наши мучения кончатся.

– Да услышит вас небо, друг мой!

– Молитесь ему, чтобы оно защитило нас, Хуана, потому что, клянусь своей душой, ради обладания вами я сделаю то, на что никогда не решался ни один человек.

– Боже мой! Боже мой! Мне страшно…

– Дитя, лучше надейтесь!

В эту минуту неподалеку послышался шум весел, и из темноты появилась лодка, в которой сидела дуэнья.

– Надо нам расстаться, друг мой, – сказала молодая девушка.

– Уже?.. – прошептал он.

– Более продолжительное отсутствие может возбудить подозрения, и потом, надеюсь, мы скоро увидимся.

– Это правда, моя любимая, и тогда мы уже не расстанемся никогда. Помните все, о чем я вас просил.

– Я ничего не забуду.

Обе лодки соприкоснулись бортами.

– До свидания, Филипп! – шепнула девушка на ухо своему жениху.

– О да! – ответил он. – До свидания, моя обожаемая Хуана!

Запечатлев долгий поцелуй на руке, протянутой ему молодой девушкой, он сделал над собой усилие и спрыгнул в соседнюю лодку. Молодые люди в последний раз бросили друг на друга нежный взгляд, и лодки разошлись в разные стороны.

Сойдя на берег, молодой человек наклонился к дуэнье и сказал ей на ухо:

– Благодарю, нья Чиала, я не забуду того, что вы сделали для меня сегодня. А что же перстень?

– Вы получите его завтра. Прощайте, сеньор, – сказала она, улыбаясь.

Вернувшись домой, Филипп увидел Монбара, который ждал его, расхаживая большими шагами по его спальне.

– Откуда вы так поздно? – спросил Монбар.

– С прогулки по морю, – ответил Филипп с чистосердечным видом.

Монбар был до того поражен этим ответом, что молодой человек громко расхохотался.

Глава IX. Отъезд

Филипп бросил на стул шляпу и плащ, отстегнул портупею и придвинул к Монбару кресло.

– Вы меня ждали? – спросил он.

– Да, друг мой, – ответил Монбар, садясь. – Вот уже час как я хожу взад и вперед по вашей спальне.

– Разве Данник вам не сказал…

– Напротив, любезный Филипп, – перебил Монбар, – Данник все мне сообщил. Он сказал мне, что у вас была какая-то дуэнья и что вы вышли вместе с ней. Из этого я заключил, что вы, без сомнения, отправились на любовное свидание и, понятно, вернетесь не скоро. Но поскольку мне очень нужно с вами поговорить, то я остался. Вы этим недовольны?

– Вовсе нет, любезный Монбар; дела прежде всего, особенно в нашем положении, когда каждую минуту мы подвергаемся опасности быть узнанными и убитыми, как собаки. Временами мне кажется, будто на нас начинают как-то странно коситься.

– Именно.

– Стало быть, что-нибудь случилось?

– Нет еще, но может случиться с минуты на минуту; неплохо бы принять меры.

– Так что…

– Так что… но я боюсь вас огорчить, особенно после вашей прогулки по морю, – прибавил Монбар с дружеской усмешкой, – мне не хотелось бы нарушать удовольствия, которое, вероятно, возбуждают в вас некоторые дела.

– Все равно, друг мой, – весело сказал Филипп, – говорите.

– Вы хотите?

– Еще бы!

– Я думаю, что мы довольно долго оставались в этих местах и более продолжительное пребывание сделалось бы опасным.

– Я полностью разделяю ваше мнение, – с живостью откликнулся Филипп.

– Вы тоже так думаете? – удивленно спросил Монбар.

– Конечно.

– И если я отдам приказание сняться с якоря завтра?..

– То я всячески поддержу это намерение.

– Объясните мне, пожалуйста, – сказал Монбар, удивляясь все больше и больше, – я ничего не понимаю.

– Почему?

– Я думал, что вы влюблены.

– Вы не ошиблись, я действительно влюблен до безумия в очаровательную женщину.

– Так что же?

– Уедем отсюда как можно скорее.

– Хорошо, хорошо, кажется, я начинаю кое-что понимать, – проговорил Монбар с улыбкой.

– Напротив, вы ровным счетом ничего не понимаете, друг мой, – ответил Филипп лукаво. – Я чувствую пылкую, беспредельную любовь, которая кончится только с моей жизнью, к небесному созданию, которому я не успел расцеловать и пальчиков; вы видите, что я далек от пресыщения, как вы, вероятно, предположили.

– Как же вас понимать? – смеясь, спросил флибустьер. – Вы обожаете вашу красавицу и хотите от нее бежать?

– Нет, не бежать, а оставить ее.

– По-моему, это одно и то же.

– Не совсем; оставляешь с тем, чтобы вернуться, тогда как бежишь навсегда.

– Итак?

– Я готов ехать, когда вы хотите.

– Не стану дольше допытывать вас; эта поспешность, вероятно, скрывает какие-то планы, которые мне знать вовсе не обязательно, поэтому я не настаиваю.

– Благодарю вас за эту сдержанность, друг мой.

– Вернемся к нашим делам. Наши товарищи закончили все гидрографические работы. Тихий Ветерок теперь знает бухту так же хорошо, как самые лучшие лоцманы; планы Маракайбо, Мериды, Гибралтара составлены. Теперь мы знаем силы наших врагов и можем действовать, когда сочтем нужным, с уверенностью в успехе. Больше нам ничего не нужно, не правда ли?

– Я думаю, да.

– С другой стороны, дон Фернандо д’Авила с минуты на минуту ждет приезда какого-то знатного лица, с которым нам не следует встречаться; до сих пор случай так благоприятствовал нам, что мы не можем дольше употреблять во зло его благосклонность. Дела наши закончены, уедем.

– С тем, чтобы вскоре появиться?

– Конечно, именно такова моя мысль.

– Но чем мы мотивируем наш отъезд? Не можем же мы уехать просто так, ни с того ни с сего!

– Конечно нет. А предлог очень простой: здесь проверка счетов интендантов окончена, и я продолжаю свою ревизию в других местах.

– Да, похоже, – со смехом согласился молодой человек, – губернатору покажется это в порядке вещей.

– Я уже намекнул ему на это сегодня и должен признаться, что он очень любезно принял мои слова к сведению. Между нами, друг мой, мне почему-то кажется, что дон Фернандо д’Авила будет рад нашему отъезду.

– Я и сам так думаю, – с насмешкой заметил Филипп.

– Что заставляет вас так думать? – спросил Монбар.

– Ничего, но я в этом уверен.

– Опять загадки, черт вас побери! Хорошо, не хочу удерживать вас дольше; вы, должно быть, нуждаетесь в отдыхе. Я ухожу. Спокойной ночи, любезный Филипп… Хотите я скажу вам кое-что?

– Говорите.

– Я убежден, что все мы таскали для вас каштаны из огня и что вы лучше всех нас устроили свои дела. Я угадал?

Филипп громко расхохотался, пожал руку своему товарищу, и они расстались.

– Что за беда, даже если он угадал? – прошептал Филипп, оставшись один. – Разве я не уверен в его дружбе и преданности?

Он лег в постель и предавался сладким грезам до утра.

В десять часов граф де л’Аталайя призвал к себе своего секретаря. Когда Данник вошел в комнату Филиппа, тот еще спал со счастливой беззаботностью молодости, для которой существует только настоящее и которая не заботится ни о прошедшем, ни о будущем. Данник с трудом разбудил молодого человека.

– Черт тебя побери! Надоел! – вскричал Филипп, приподнимаясь на постели и протирая заспанные глаза. – Мне снился такой хороший сон!

– Ба! – философски ответил работник. – Самый лучший сон не стоит действительности.

– Это ты, Данник? Чего ты от меня хочешь?

– Во-первых, отдать вот этот футляр, который сегодня утром к вам принесли.

– Давай сюда! – вскричал Филипп, вырывая из рук Данника футляр и пряча его под изголовье. – Что еще?

– Как вы нетерпеливы! Монбар ждет вас в гостиной; там собралось человек двадцать, и все болтают наперебой, кто кого перещеголяет. Кажется, вы там нужны.

– Кто же это?

– Наши товарищи, губернатор и с ним еще какие-то люди в мундирах.

– Ах, черт побери! Я не заставлю себя ждать.

– Поспешите же.

– Через пять минут я буду готов. Скажи, что я сейчас выйду.

– Хорошо.

Данник вышел. Молодой человек соскочил с постели и начал одеваться, но вдруг остановился и вынул из-под изголовья футляр, который он спрятал туда. Раскрыв его, Филипп увидел перстень – очень простой, но с бледным рубином дорогой цены.

– Странно! – прошептал он, внимательно рассматривая перстень, который вертел в руках.

Ему послышался шум; тогда он спрятал перстень с футляром на груди и опять начал одеваться.

Через десять минут он вошел в гостиную, где собралось многочисленное общество, как и сказал Данник.

Монбар в восемь часов утра отправился к губернатору с намерением сообщить ему о своем отъезде и проститься с ним. Дон Фернандо д’Авила прекрасно принял графа де л’Аталайя, любезно посетовал на то, что он так скоро оставляет колонию, и настаивал, правда слабо, чтобы граф продолжил свое пребывание в Маракайбо. Убедившись, что намерение графа непоколебимо, губернатор пожелал ему благополучного пути, и оба расстались, казалось бы, в полном восторге друг от друга.

Вернувшись домой, Монбар послал Данника к Мигелю с приказом быть готовым в скором времени сняться с якоря, а также сойти на берег со всеми офицерами, чтобы проститься с высшим руководством колонии.

Мигель и другие флибустьеры, постоянно остававшиеся на шхуне и подчиненные строгой дисциплине, с живейшей радостью приняли известие об отъезде. Продолжительное пребывание у этих берегов начинало сильно их тяготить, во-первых оттого, что они должны были примерно себя вести, а во-вторых, они боялись быть узнанными в любую минуту. Мигель, не теряя ни минуты, запасся водой, закупил свежую провизию и отозвал на шхуну шестерых матросов, которые под предлогом охоты разведывали окрестности города. Шхуна буквально за несколько минут была готова выйти в открытое море. Мигель надел парадный мундир и в сопровождении своих офицеров отправился на берег, где нанес ряд визитов и простился с начальством колонии.

Губернатора не было дома; он и еще несколько чиновников отправились к графу, чтобы проститься с ним и проводить до шлюпки, которая должна была доставить его на шхуну.

Свидание было самым дружеским. Уверенный, что граф не останется в Маракайбо, дон Фернандо снова стал любезно удерживать его; чиновники поддержали его. Но, разумеется, все было бесполезно. Монбар вежливо поблагодарил этих господ, но отказал, ссылаясь на вверенное ему поручение. В эту минуту в гостиной появился Филипп.

– Сеньор граф, – сказал губернатор, – если, несмотря на наше сильное желание удержать вас еще на несколько дней, вы не имеете возможности оказать нам эту честь, примите наши искренние сожаления; поверьте, мы надолго сохраним воспоминание о коротком посещении, которым вы нас удостоили.

– Эти сожаления, сеньор, наполняют меня радостью и гордостью; будьте уверены, что я их разделяю.

– Вы, вероятно, скоро вернетесь в Европу, сеньор; скорее всего, мы видимся с вами в последний раз.

– Кто знает? – ответил Монбар с чуть заметной насмешкой. – Случай так много значит в жизни человека, что, может быть, мы увидимся гораздо скорее, чем вы предполагаете.

– Дай-то бог! Будьте уверены, что, если это случится, мы будем очень рады; но мы не смеем ожидать такого большого счастья.

– Судьба решит, сеньор.

– Теперь, сеньор граф, позвольте мне задать вам вопрос.

– К вашим услугам, сеньор; буду счастлив услужить вам и таким образом отблагодарить за ваше незабываемое гостеприимство.

– Имеете ли вы намерение побывать в Чагресе, прежде чем отправитесь в Веракрус?

– Могу я узнать, почему вас так интересует этот вопрос, сеньор?

– О, конечно, кабальеро! У меня теперь в руках полтораста тысяч пиастров, которые я давно уже должен был отправить в Панаму. Но вы знаете, сеньор граф, мы живем, можно сказать, в захолустье, и до сих пор у меня не было случая отослать эти деньги.

– Стало быть… – сказал Монбар со странным выражением.

– Признаюсь вам откровенно, что, если бы вы могли избавить меня от этой суммы и передать ее по назначению, вы оказали бы мне неоценимую услугу.

– Я в отчаянии, сеньор, – несколько сухо произнес Монбар, – что не могу исполнить вашего желания, но это невозможно.

– Почему же, сеньор граф?

– По очень простой причине, кабальеро: я не знаю наверняка, буду ли в Чагресе.

– Итак, вы отказываете мне?

– Против воли, поверьте, сеньор; но я думаю, что этим деньгам лучше остаться в ваших руках, тем более что через несколько дней к вам, вероятно, прибудут корабли из Европы, и тогда легко будет отослать эти деньги.

– Не будем больше говорить об этом, кабальеро, и простите мне эту нескромную просьбу.

– Напротив, я прошу вас принять мои извинения. Я был бы рад угодить вам, если бы мог, но теперь мы должны расстаться, сеньор.

Оседланные лошади ждали на дворе. Все вышли из комнат и сели на лошадей. Парадный конвой стоял под ружьем. Монбар поехал рядом с доном Фернандо; разговаривая, они направились к пристани. На улицах, несмотря на ранний час, были толпы любопытных, которые кричали «ура» и приветственно махали шляпами, шарфами, платками. Монбар любезно кланялся направо и налево.

Филипп напрасно старался разглядеть в толпе восхитительный профиль доньи Хуаны; так и не заметив ее, он подавил вздох и печально опустил голову.

Добравшись до пристани, где матросы перевозили на шхуну вещи на баржах, все спешились и начали прощаться. Испанцы расточительны на приветствия, но Монбар счел благоразумным прекратить потоки славословия и, как только увидел все вещи на барже, подал знак своим офицерам следовать за ним и сел в шлюпку.

– Черт побери! – не выдержал Мигель, как только шлюпка пристала к шхуне. – Что за странная мысль пришла вам в голову, командир!

– О какой мысли ты говоришь, дружище? – спросил Монбар, улыбаясь.

– Отказаться от денег, которые предлагал вам достойный губернатор.

– Ну и глуп же ты! – ответил Монбар, слегка ударив его по плечу. – Мы не воры, а храбрые флибустьеры.

– Это правда, но полтораста тысяч пиастров!

– Будь спокоен, Мигель, мы ничего не потеряем, если подождем, мы найдем те деньги, которые я не хотел взять; это я обещаю тебе. Кроме того, откуда ты знаешь, может быть, губернатор расставлял нам ловушку?

– Очень может быть, вы правы.

Через четверть часа шхуна скользила, как чайка, по волнам, сопровождаемая восторженными восклицаниями толпы, собравшейся на берегу.

Юнга Шелковинка исчез. Когда об этом сказали Монбару, он только тихо посмеивался, как это делал всегда, когда не хотел отвечать иначе.

Глава X. Родственники

В одно прекрасное утро в конце сентября, в ту минуту как солнце начало подниматься над горизонтом и посылать во все стороны свои блестящие знойные лучи, два человека выехали из густого леса мастиковых, гуявовых и померанцевых деревьев, опускавших свои ветви в прозрачную холодную воду Артибонита в трех лье от города Пор-де-Пе, одного из убежищ страшных хищных птиц, называемых флибустьерами, которые, насмехаясь над могуществом испанцев и как бы поддразнивая их, смело построили свои гнезда на берегах их самой богатой колонии, изнеженной и сладострастной Эспаньолы.

Эти два человека, внимательно оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никто за ними не следит, спустились с крутого берега реки, отвязали легкую пирогу из древесной коры, спрятанную под тростником, и, вынув из нее весла, понесли на плечах до откоса, где поставили так, чтобы защитить себя от солнечных лучей и посторонних взглядов, укрепили ее кольями, потом легли в тень и принялись готовить завтрак.

Воспользуемся этой минутой, чтобы познакомиться с ними ближе.

На обоих были костюмы французских буканьеров: холщовые панталоны, стянутые поясом из крокодиловой кожи, пара рубашек, надетых одна на другую и запачканных кровью и грязью. Через плечо у них была перекинута свернутая палатка из тонкого полотна. Их оружие состояло из трех штыков, ножа в футляре из бычьей кожи за поясом возле пороховницы, мешочка с дробью и длинного ружья, какие делались в Дьеппе и назывались флибустьерскими ружьями. Вооруженные таким образом, эти люди могли легко сопротивляться тем, кто на свое несчастье вздумал бы поссориться с ними. Их резкие энергичные лица, загорелые и загрубевшие от солнца, ветра и дождя, их крепкие руки с мускулами, жесткими, как веревки, обнаруживали силу, способную заставить призадуматься самых смелых противников.

Эти люди были еще молоды, многие не достигли еще и сорока лет, но жизнь, полная бурь и страстей, успела оставить на их лицах свой суровый отпечаток.

Однако, несмотря на грозный вид этих людей, стоит нам прислушаться к их разговору, и мы, быть может, узнаем, что они совсем не те, кем хотят казаться, распознаем лисиц в львиных шкурах и будем вынуждены признать, что они только переодеты буканьерами; правда, переодеты так искусно, что самый проницательный человек был бы обманут даже после серьезного и тщательного осмотра.

Завтрак скоро был приготовлен, и наши два незнакомца, без сомнения страшно проголодавшихся после утомительного путешествия по стране с совершенно непроходимыми дорогами, принялись за еду с хорошим аппетитом, разговаривая между собой по-испански тихими и сдержанными голосами, как будто, несмотря на окружавшее их безлюдье, боялись, что их слова, уносимые на крыльях утреннего ветерка, могут достичь ушей каких-нибудь затаившихся шпионов.

– На каком расстоянии от Пор-де-Пе мы находимся? – спросил первый.

– Напрямик, – ответил второй, набив полный рот, – около одного лье, а по дороге – по крайней мере три лье.

– Мы, кажется, ушли далеко вперед?

– Слишком, может быть, но если бы мы не пришли сюда, мы не смогли бы увидеться с тем, кого хотели видеть.

– А ты не боишься какой-нибудь нежелательной встречи так близко от города?

– Это маловероятно, и вот почему: на равнине, где мы находимся, теперь совершенно нет дичи; вы не найдете быка за десять лье вокруг. Буканьеры это знают, поэтому они бросили здешние места, где за целый месяц им не пришлось бы сделать ни одного выстрела.

– Твои слова справедливы, Бирбомоно, – заметил первый незнакомец, – но флибустьеры – не единственные враги, которых нам следует опасаться.

– О каких еще врагах вы говорите? – спросил Бирбомоно (это действительно был мажордом). – Признаюсь вам откровенно, что я не понимаю.

– О ком же еще я могу говорить, как не о карибах, этих страшных мародерах, еще более свирепых, чем буканьеры, если только это возможно.

Бирбомоно громко расхохотался.

– Вы забыли, что за костюм на вас, – сказал он, – правда, карибы – непримиримые враги испанцев, но зато верные и преданные друзья Береговых братьев, и если, не ровен час, эти дикари нападут на наш след, то вместо того, чтобы навредить нам, они, напротив, будут готовы нам служить.

– Очень может быть, – ответил его собеседник с неубежденным видом, – однако, признаюсь, я уже сожалею, что зашел так далеко, хотя мы не одни и полтораста человек, оставленных мной в лесу, придут к нам на помощь по первому сигналу.

– Вы знаете мое мнение о ваших людях, – ответил Бирбомоно с презрением, – мы с вами видели их на деле; я больше полагаюсь на себя, чем на них.

– Однако время проходит, а его все нет, Бирбомоно!

– Придет, имейте терпение.

– Вы в этом уверены?

– Судите сами. Вы знаете, что моя госпожа оставила домик, в котором скрывалась столько лет, и решила поселиться в Пор-де-Пе. Там, следуя моему совету, чтобы не возбуждать лишних подозрений, она открыла гостиницу, где живут самые знаменитые предводители флибустьеров.

– Я знаю все это, но не понимаю, как Береговые братья, такие хитрецы, не узнали в ней испанку.

– Флибустьеры не так подозрительны, как вы думаете. Кроме того, мы прибыли на голландском судне, будто бы из Европы. Мы выдали себя за фламандцев. Все наши бумаги были в порядке; что еще от нас можно было требовать?

– Действительно, ничего, так как на кастильском наречии говорят во всей Фландрии, принадлежащей испанскому королю.

– Да и какое опасение может внушать женщина преклонного возраста, сопровождаемая только одним слугой, людям, не боящимся ничего на свете? Напротив, нас приняли очень дружелюбно и помогли нам открыть гостиницу.

– Да, флибустьеры любят, когда у них селятся иностранцы.

– Таким образом они получают оседлое население, честное и трудолюбивое, с помощью которого они надеются очистить свое общество.

– Продолжай, эти сведения драгоценны для меня.

– Мне нечего прибавить, кроме того, что Франкер, как зовется этот человек среди Береговых братьев, поселился в нашей гостинице, и я передал ему письмо, пересланное вами.

– Он ничего не сказал, получив его?

– Он смутился, побледнел, потом отрывисто бросил: «Хорошо, я приду».

– Он сдержит слово… Счастлива ли твоя госпожа?

– Насколько может быть счастлива бедная женщина. Вы ведь знаете, что я довольно наблюдателен.

– Ну и что же ты заметил?

– Странное обстоятельство. Донна Клара, обычно такая грустная и молчаливая, по целым неделям не произносящая ни слова, выказывает к этому молодому человеку необыкновенную привязанность.

– Что ты такое говоришь, Бирбомоно?

– Правду, ваше сиятельство. Когда она видит этого молодого человека, лицо ее проясняется, глаза блестят; когда он заговаривает с ней, звук его голоса заставляет ее вздрагивать. Если иногда он садится в общей зале, она следует за ним взглядом, ловит каждое его движение, а когда он уходит, вздыхает и печально опускает голову. Она сама убирает его комнату, чинит белье, и никому не желает уступать эту обязанность. Ей нравится заботиться о том, чтобы этот молодой человек ни в чем не испытывал недостатка… Не находите ли вы, что все это очень странно?

– Ты не разговаривал с ней по этому поводу?

– Один только раз, но она прервала меня с первого слова, приложила палец к губам с ангельской улыбкой и сказала голосом таким кротким, что я готов был расплакаться: «Бирбомоно, мой верный друг, дай мне обманывать мою горесть; я люблю этого молодого человека, как мать. Вероятно, Господь свел меня с ним для того, чтобы утешить в моей потере». Что я мог сказать? Я замолчал.

– Да-да, тут виден перст Божий, – прошептал первый собеседник, проведя рукой по своему лбу, орошенному потом, – да будет на все Его воля… А что об этом думает молодой человек?

– Я полагаю, что он ничего не думает, по той причине, что он этого даже не замечает. Его характер не имеет ничего общего с характером его товарищей; он угрюм, сдержан, не играет, не пьет и, по-видимому, ни с кем не заводит романов. Я спрашиваю себя, что такой человек может делать среди флибустьеров.

– Но у него, по крайней мере, есть друзья?

– Только двое: Пьер Легран и Филипп д’Ожерон. Но они давно в экспедиции, и он живет один.

– Монбар его знает?

– Не думаю; когда мы приехали в Пор-де-Пе, Монбара не было уже с месяц, и он пока что не вернулся.

– Все равно, Бирбомоно, продолжай, как я тебя просил, наблюдать за этим странным молодым человеком. У меня на это имеются серьезные причины, о которых ты узнаешь со временем.

– Для меня достаточно вашего приказания, остальное меня не касается… Но я слышу шум, – внезапно прибавил Бирбомоно, вставая, – это, должно быть, он.

– Узнай, друг мой, и если это он, приведи его сюда.

Мажордом исчез в высокой траве. Не успел он сделать и ста шагов, как очутился лицом к лицу с человеком, который шел поспешными шагами. Это был флибустьер Франкер.

– Я опоздал, Бирбомоно? – спросил он, вытирая носовым платком пот, струившийся по его лицу.

– Нет, – ответил мажордом, – только восемь часов, а свидание назначено, кажется, на половину девятого.

– Это правда. Тем лучше, я не хотел бы заставлять себя ждать. Где тот человек, который пригласил меня сюда?

– Пожалуйте за мной. Он вас ждет недалеко отсюда.

– Показывай мне дорогу; мне хочется поскорее увидеть его.

Заметив буканьера, молодой человек сделал движение, выражавшее обманутое ожидание, и, остановившись, повернулся к Бирбомоно:

– Что это значит? Чего хочет от меня этот человек? Где же…

– Молчите, – быстро перебил его буканьер. – Оставь нас наедине, друг мой, – обратился он к мажордому, – и последи, чтобы никто нам не помешал; при первом подозрительном движении на равнине предупреди нас.

Бирбомоно поклонился, взял ружье и ушел, не произнеся ни слова. Буканьер следил за ним глазами, потом, когда мажордом совсем исчез из вида, обернулся к молодому человеку и сказал, протягивая ему руку:

– Добро пожаловать, я рад вас видеть.

– Как! – с удивлением вскричал Франкер. – Вы?..

– Дон Санчо Пеньяфлор к вашим услугам.

– Но этот костюм…

– Очень хорош в данных обстоятельствах, вы не находите? Мне кажется, он защитил бы самого губернатора Санто-Доминго лучше его генеральского мундира.

– Простите, но вы так искусно переоделись, что я с трудом узнаю вас даже теперь.

Оба обнялись и сели рядом.

– Теперь поговорим о делах, – начал дон Санчо, – ведь, если не ошибаюсь, мы встретились здесь именно для этого.

– Я к вашим услугам. Но как вы узнали, где я?

– Я осведомился. Неужели вы думаете, мой милый, что у нас нет шпионов? Коли так, прошу вас выйти из заблуждения: у нас много шпионов, и очень искусных, которым, кстати сказать, мы прекрасно платим. Но приступим к делу. Помните ли вы наш последний разговор в Веракрусе?

– Ни слова не забыл.

– И, конечно, исполнили то, что я вам говорил тогда?

– Извините, но я не понимаю, о чем вы.

– Я объясню. Надеюсь, вы воздержались, как я вас просил, от переписки с герцогом Пеньяфлором, моим отцом, и ожидали от меня обещанных объяснений.

– Любезный дон Санчо, буду с вами откровенен, – ответил молодой человек с некоторой нерешительностью в голосе, – потом, когда я все вам расскажу, вы сами рассудите.

– Хорошо, – сказал маркиз, слегка нахмурив брови, – говорите, я вас слушаю.

– С момента нашей разлуки и после того, как герцог Пеньяфлор дал мне опасное поручение, прошло несколько месяцев; с тех пор произошло много событий, а я о вас ничего не слышал. Несколько раз, но без всякого успеха, я старался увидеться с вами; я вынужден был предположить, что вы или забыли свое обещание, или передумали. С другой стороны, герцог Пеньяфлор, неутомимая деятельность которого вам известна, посылал ко мне письмо за письмом, призывая действовать решительно и без колебаний исполнить достославный подвиг, который должен освободить Испанию от самых страшных ее врагов на море. Что мне оставалось делать? Только повиноваться, тем более что, повинуясь полученным приказаниям, я трудился не только на пользу отечеству, но и во имя моего мщения. Кроме того, я дал слово, а вы знаете, дядя, что в нашей фамилии никто никогда не изменял данному слову.

– О! – вскричал дон Санчо, гневно сжав губы. – Узнаю адское могущество отца и его неумолимую ненависть! Как всегда, он все предвидел, все рассчитал!

– Что вы хотите сказать? Вы меня пугаете! Что значат эти слова?

– Продолжайте, продолжайте, дон Гусман; кто знает, быть может, уже слишком поздно, и зло нельзя поправить.

– О! Дон Санчо, вы объясните мне ваши слова, не правда ли? – вскричал молодой человек с горестным трепетом.

– Прежде закончите ваш рассказ, а потом, может быть, я исполню ваше желание.

– Мне остается добавить лишь несколько слов. Я в точности исполнил данное мне поручение. Герцог Пеньяфлор знал обо всех действиях флибустьеров. Еще вчера я послал к нему гонца с уведомлением, что готовится большая экспедиция против одной крепости на материке и что, по всей вероятности, этой экспедицией будут командовать Монбар, возвращения которого с минуты на минуту ждут на Тортуге, и некоторые другие предводители Береговых братьев… Теперь говорите вы, я слушаю вас.

Дон Санчо встал, взглянул на молодого человека с горестным выражением и, положив ему руку на плечо, тихо ответил:

– Теперь мне нечего вам говорить. Вы находитесь в руках человека, который разобьет ваше сердце так, что вам невозможно будет защититься. Вы не мстите за себя, а служите его ненависти! Вы, бедный юноша, всего лишь орудие в его руках.

– Но что же делать, ради всего святого?!

Дон Санчо колебался с минуту.

– Дон Гусман, – сказал он наконец мрачным голосом, – я не могу ничего объяснить. Постарайтесь понять меня.

– Но как я могу? У меня голова не на месте! – прошептал молодой человек с судорожным трепетом.

– Я вам повторю слова святого Реми Кловиса: «Сожги то, что ты обожал; обожай то, что ты сжег».

– То есть? – с беспокойством спросил дон Гусман.

– То есть, – мрачно ответил маркиз, – герцог Пеньяфлор – мой отец, я обязан повиноваться ему и уважать его – словом, обязан молчать. Но, как ваш друг и родственник, я вас предупреждаю, – я не могу в данный момент объясниться подробнее, – остерегайтесь, дон Гусман, остерегайтесь!

Он сделал шаг, чтобы уйти.

– Прошу вас, одно слово, только одно, которое пролило бы свет на окружающий меня мрак!

– Больше я ничего не могу сказать.

– О, я проклят! – с горечью вскричал дон Гусман.

– Очень может быть, – ответил дон Санчо с состраданием, – однако надейтесь и старайтесь угадать ваших настоящих врагов. Прощайте!

– Увижусь я еще с вами?

– Да.

– Когда?

– Не знаю; вероятно, слишком поздно для того, чтобы предупредить ужасную катастрофу, если вы не поняли моих слов. Прощайте же еще раз и помните слова святого Реми.

Пожав молодому человеку руку, дон Санчо ушел.

– Ах, боже мой! – с унынием произнес дон Гусман. – Кто поможет мне найти выход из этого непроходимого лабиринта?

Вдруг он услышал чьи-то шаги и живо поднял голову, надеясь, что, может быть, дон Санчо, тронутый его горестью, возвратился назад. Однако он тут же понял, что ошибся: к нему подходил Бирбомоно.

– Вернемся в Пор-де-Пе, сеньор, – сказал ему мажордом.

– Пойдемте! – ответил дон Гусман глухим голосом.

Не прибавив больше ни слова, он отправился в путь. Бирбомоно шел впереди, прокладывая дорогу.