Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1"

– И вы предполагаете…

– Я еще не знаю ничего. Иногда мне кажется, что это она, потом я убеждаюсь в противном.

– Разве графиня де Вальреаль очень похожа на вашу бывшую любовницу?

– Похожа ли! – повторил граф. – Это ее голос, движения, даже черты. Будь она вместо брюнетки блондинка, я сказал бы, что это она. Два дня тому назад она разговаривала с кем-то в своей гостиной. Я стал позади нее так, что она меня не видала, и спрятавшись среди окружавших ее особ, тихо шепнул ей на ухо ее имя: «Анна Сивере». Графиня де Вальреаль осталась неподвижна, даже не вздрогнула, не повернула головы и продолжала разговаривать, как будто не слыхала. Однако была ли это мечта, не знаю, но в зеркале напротив нее, в котором отражались ее черты, я вдруг увидал, что лицо ее покрылось смертельной бледностью, а потом вдруг вспыхнуло; но это продолжалось не долее блеска молнии и не было примечено никем.

– Это важно, очень важно, граф; что вы думаете об этом, Мейер?

– Я думаю, – прямо ответил барышник, – что граф напрасно сделал опыт, который, по моему мнению, решил все. Эта женщина не простит ему, что он сорвал с нее маску. Для меня очевидно, что отказавшись от мщения, о котором она очевидно мечтала, она должна выбрать другое, более быстрое. Во всяком случае ее надо предупредить. Не забывайте, господа, что было сказано несколько минут тому назад: мы играем страшную игру, в которой дело идет о наших головах.

– И вы заключаете из этого…

– Что эта женщина должна исчезнуть.

– Она должна умереть! – сказал граф.

Наступило минутное молчание.

– Хорошо, господа, – продолжал банкир отрывистым голосом, – я беру на себя это дело. Уходите ибудьте спокойны, эта женщина умрет.

Глава IV
Пословица «Пойти за шерстью и воротиться остриженным» находит применение

Улица Тусен одна из самых спокойных и наилучше обитаемых в Страсбурге. Для тех из наших читателей, которые не знают этого города, мы скажем, что она начинается от улицы Гор и кончается улицей Пьер.

В улице этой находятся несколько монастырей, община, похожая на фландрский бегинский монастырь, куда уединяются люди, которых лета, мизантропия или несчастья заставляют находить потребность в уединении. В этом доме, находящемся под покровительством св. Варвары, пансионерки, по большей части пожилые, получают за плату довольно дорогую попечение самое разумное и самое внимательное.

Несколько богатых особ выстроили себе в улице Тусен очаровательные дома между двором и садом, что заставляет эту улицу походить на Сен-Жерменское предместье в Париже, еще не захваченное лавочной промышленностью.

В один из этих домов введем мы читателя через несколько дней после разговора, рассказанного в предыдущей главе.

Было около двух часов пополудни; жара стояла бы удушливая, если б довольно сильный ветерок, пробегая по ветвям деревьев, листьями которых тихо шелестел, не освежал атмосферы.

В глубине довольно густого боскета, пропускавшего солнечные лучи, умеряя их блеск, сидела молодая женщина на дерновой скамье с открытой книгой на коленях, давая урок чтения очаровательному шестилетнему ребенку, белокурые волосы которого смешивались иногда с шелковистыми черными локонами его очаровательной учительницы.

Эта дама была графиня де Вальреаль. Мы не будем писать ее портрета, а только скажем, что в эту минуту на лице ее, обыкновенное выражение которого отличалось меланхолией, была разлита большая бледность; что глаза ее иногда наполнялись слезами; что эти слезы еще дрожали как жемчужины на конце ее длинных ресниц и медленно текли по ее щекам, а она и не думала вытирать их.

Ребенок внимательно следил в книге за крошечным пальчиком своей матери и складывал, смеясь и распевая, слоги попеременно представлявшиеся его глазам.

Ничего не могло быть и грациознее, и вместе с тем печальнее этой картины, которой боскет служил рамкой, а солнечные лучи ласкали золотистыми оттенками.

Урок чтения, или лучше сказать, игра матери с ребенком, продолжалась уже около получаса, когда легкие шаги заставили захрустеть песок в соседней аллее и явилась молодая девушка.

Мы говорим: молодая девушка, потому что ей было лет двадцать не больше. Она была высока, хорошо сложена и представляла во всей своей наружности совершенный тип тех щеголеватых субреток восемнадцатого столетия, порода которых теперь совершенно исчезла.

Девушку эту звали Элена. Она была служанка, или лучше сказать, преданный друг графини, которая не имела для нее тайн.

Элена была несколькими годами моложе своей госпожи, выросла возле нее, была, так сказать, воспитана матерью госпожи де Вальреаль; графиня никогда не теряла ее из вида; поэтому, повторяем, Элена была скорее другом, чем служанкой своей госпожи, к которой она питала глубокое уважение и непоколебимую преданность.

Услышав шум приближавшихся шагов, графиня с живостью выпрямилась, покачала головой как бы для того, чтоб прогнать печальные мысли, осаждавшие ее, и украдкой отерла слезы; но опоздала, потому что это движение не укрылось от молодой девушки.

– Я уверена, – сказала она тоном упрека, – что вы опять плакали.

– Ах! – прошептала графиня, покрывая сына судорожными поцелуями. – Неужели это удивляет тебя, Элена? Разве ты не знаешь, что я плачу всегда?

– Именно потому-то я и упрекаю вас. Я желала бы видеть в вас твердость против горести.

– На что ты жалуешься? – отвечала графиня с меланхолической улыбкой. – Я плачу только когда я одна, когда никто не может меня видеть, застать меня в слезах. Разве во мне нет твердости, когда я нахожусь среди толпы, наполняющей мои комнаты? Разве у меня не находится для каждого слов, любезных улыбок, живых возражений? Милое дитя, поверь, маска, которою я закрыла свое лицо, привязана крепко. Никто кроме тебя, от которой я ничего не скрываю, никогда не застигнет во мне минуты слабости. Я слишком долго изучала мою роль для того, чтоб не знать ее. Я похожа на тех артисток, любимых публикой, которые перед зрителями, аплодирующими им, кажутся веселы и счастливы, но когда занавес упадет, когда они вернутся за кулисы, они часто дорого платят за эти краткие минуты упоения, которыми пресыщена их гордость. Тогда, как и мною, ими овладевает печаль и они плачут. Я теперь нахожусь за кулисами. Не упрекай меня в слабости; пусть слезы мои текут свободно; они облегчают меня; если я стану удерживаться, они падут мне на сердце.

– Вы делаете вид, будто не понимаете меня, сударыня, – сказала молодая девушка, садясь возле своей госпожи, руку которой она взяла с нежностью, между тем как ребенок, которому мать возвратила свободу, валялся на траве с великолепным водолазом, который прибежал вместе с молодой девушкой.

– Что ты хочешь сказать? – небрежно спросила графиня, устремив глаза на ребенка и следя за ним с той материнской заботливостью, которая не засыпает никогда.

– Я хочу сказать, что вы считаете меня слепой.

– Я тебя не понимаю, Элена.

– Напротив, вы меня понимаете слишком хорошо и вот почему не хотите мне ответить. Для чего вы оставили Париж, где мы вели жизнь такую приятную, такую спокойную? Для чего вернулись сюда?

– Для чего? – повторила графиня, и молния промелькнула в ее взгляде.

– Я вам скажу: потому что человек этот здесь и вы любите его.

– О! Нет. Это невозможно, – прошептала графиня дрожащим голосом, – я приехала сюда, потому что он здесь, это правда, но не потому что его люблю.

– По какой же причине, когда так?

– Потому что приближается час моего мщения.

Молодая девушка покачала головой, и насмешливая улыбка мелькнула на ее губах.

– Мщения? Ах! Вы обманываете сами себя. Вы говорите о мщении, а внутренне думаете о любви.

– Ты ошибаешься, Элена, клянусь тебе.

– Ах! Боже мой, не я ошибаюсь, а вы; вы не ясно читаете в своем сердце. К счастью, я здесь; пока вы спите и убаюкиваете себя приятными мечтами, я бодрствую над вами.

– Что ты хочешь сказать?

– Признаться вам во всем, что я знаю? Вы не сделаете из этого оружия против меня?

– О! Можешь ли ты предполагать…

– Знайте же: вы думаете, что вы очень переменились, не правда ли, что вас узнать нельзя?

– Но мне кажется…

– Вы ошибаетесь, моя добрая госпожа. Человек, для которого вы вернулись в Страсбург и которого успели привлечь к себе в дом, этот человек если не узнал вас, то угадал, знайте это; как вы ни переменили себя, одно нельзя в себе переменить – взгляд. А человек этот так хорошо уловил ваш взгляд на последнем вечере, на котором он присутствовал, что осмелился назвать вас по имени. Вы сами мне говорили это.

– Что делать? – прошептала графиня. – Как теперь его обмануть?

– Я сама все думаю об этом с тех пор, как вы сказали мне. Но это еще ничего, а есть кое-что гораздо важнее.

– Что еще?

– Знаете ли, как человек этот отвечает на вашу любовь? Замышляя вашу смерть.

– Мою смерть! Он? – вскричала графиня с удивлением, смешанным с испугом. – О! Ты с ума сошла, Элена, этого быть не может.

– Это так, – настойчиво возразила молодая девушка. – Я это знаю наверно; я имею на это доказательство.

– Нет! Это невозможно.

– Ну! Выслушайте же меня, если уж все надо вам сказать. Когда мы приехали сюда, я случайно встретилась с человеком, отца которого вы знаете, потому что он был почти нашим соседом в Мюнихе. Человек этот теперь камердинер Жейера, богатого банкира, у которого, сказать мимоходом, часть вашего капитала, и если бы вы меня послушались, вы сегодня же взяли бы ее от него.

– Оставим это, оставим, – сказала графиня с нетерпением.

– Этот молодой человек, которого зовут Карл Брюнер…

– Как, это сын старика Брюнера, столяра?

– Он. Я всегда нравилась ему. Когда я встретилась с ним, он выразил мне, с каким удовольствием видит меня опять, наконец; он прибавил, но я этому не верю, что с отчаяния, зачем я уехала из Мюниха, и не зная где меня найти, он бросил свой родной город, сделавшийся нестерпимым для него. Увидев меня опять, Карл сделал мне формальное объяснение, на которое я, разумеется, ответила громким хохотом. Он клялся мне в вечной любви, в неограниченной преданности, а я ответила ему, что служу у графини де Вальреаль, которая очень добра ко мне и которую я очень люблю; потом, так как разговор грозил продолжиться нескончаемо, я бросила Карла и ушла.

– Какое же отношение имеет ко мне любовь этого молодого человека к тебе, милое дитя?

– Подождите! Подождите! Это касается вас больше, чем вы думаете.

– Кончай же.

– Не я останавливаюсь, а вы прерываете меня, я вам отвечаю. Но не выходите из терпения, я продолжаю. Четыре дня тому назад я получила записку, подписанную «Карл Брюнер». Можете ли вы представить себе, что он имел смелость просить у меня свидания под предлогом, что желает сообщить мне какие-то важные вещи! Я девушка честная и свиданий молодым людям не назначаю. Разумеется, я ему не отвечала. Я думала, что отвязалась от него, когда час тому назад привратник прислал мне сказать, что какой-то человек желает говорить со мною в его комнате о важных делах. Я, ничего не подозревая, пошла к Фрицу и кого же приметила входя! Карла Брюнера, без церемонии развалившегося в большом кожаном кресле Фрица, который был так глуп, что стоял перед ним. Я хотела порядком побранить моего смелого обожателя, но тот не дал мне времени. Он приложил палец, взглянув на меня, и, обернувшись к привратнику, спокойно попросил его оставить нас одних на пять минут, что Фриц послушно исполнил, заперев за собою дверь. Понимаете ли вы?

– Милая, я понимаю, что ты болтаешь, болтаешь разный вздор.

– Вы увидите, – сказала Элена, надувшись. – Как только Фриц исчез, Карл встал и, не позволив мне сказать ни слова, заговорил:

– Вы знаете, что я вас люблю как сумасшедший; я буду любить вас всю жизнь; я знаю, что вы равнодушны ко мне; это приводит меня в отчаяние, которое сократит мою жизнь; но не об этом идет речь теперь.

– О чем же? – спросила я.

– Вы уже знали бы это, если б пришли на назначенное мною свидание.

– Я не хожу на свидания с молодыми людьми.

– Ах! Я это знаю и имею на это доказательство.

– Чего вы хотите от меня? Кончайте скорее.

– Сказать вам в двух словах о вашей госпоже.

– О моей госпоже? – вскричала я.

– Да, о вашей госпоже; выслушайте меня.

Вот что он рассказал мне. Несколько дней тому назад, в полночь, Карл находился в спальне своего барина, где все приготовлял на ночь, как он делает это каждый вечер, когда услыхал, что его барин произнес громким голосом в своем кабинете, где он сидел около часа, запершись с какими-то людьми:

– Графиня де Вальреаль похожа на вашу бывшую любовницу.

Разговор продолжался шепотом и Карл, внимание которого это имя возбудило – он знает, что я у вас служу – не мог ничего понять. Жейер и его друзья разговаривали с некоторым одушевлением. Вдруг банкир вскричал громко:

– Что ж вы заключаете из этого?

– Что эта женщина должна исчезнуть, – сказал незнакомый голос.

– Она должна умереть, – прибавил другой.

– Хорошо, господа, – продолжал банкир, – эта женщина умрет.

В кабинете сделался шум, отодвигали кресла; верно, гости уходили. Карл боялся, что его застанут в спальне, поспешно вышел и воротился только по звонку барина. Теперь, в свою очередь, я вас спрошу: что вы из этого заключаете?

– Я заключаю, что ты сумасшедшая, – ответила графиня, пожимая плечами с презрительной улыбкой. – Твой Карл Брюнер шутник, который, не зная, как тебя видеть и как добиться свидания, сочинил эту басню, чтоб принудить тебя выслушать его.

– О! – вскричала молодая девушка, обидевшись. – Карл Брюнер совсем не таков. Он родился в Баварии, это правда, но вы знаете так же, как и я, что он французского происхождения. Его дед был из Франшконте. Карл не способен обманывать меня таким образом. Нет, нет, все это справедливо.

– Ты помешалась, говорю тебе. Твой Карл Брюнер не так расслышал или не так понял. Хотя мы соседки с черным лесом, милая моя, Шиндеранес давно умер, не оставив преемников. Полиция очень искусна. Этот достойный Жейер расхохотался бы как сумасшедший, если б знал, что его превратили таким образом в атамана разбойников. Он капиталист, это правда, – прибавила графиня с насмешливой улыбкой, – но это не причина, чтоб сделать из него разбойника. Уведи Анри, который уже слишком долго валяется с Дардаром, приди одеть меня и вели заложить коляску, я выеду.

– Мне ехать с вами?

– Нет, не нужно; я хочу сделать несколько визитов. Только я возьму с собою Анри.

Графиня пошла в дом в сопровождении Элены, которая не смела раскрыть рот, но вознаграждала себя, целуя ребенка и стараясь его рассмешить.

Не прошло и десяти минут, как графиня вошла в свою комнату, как Элена доложила ей, что приехал Жейер.

Молодая девушка была бледна и дрожала. Несмотря на то, что сказала ей госпожа, она более прежнего была убеждена в справедливости слов своего простодушного обожателя. Поэтому она буквально была поражена изумлением, когда ее госпожа приняла это известие с веселым видом.

– Попроси Жейера подождать в розовой гостиной, – сказала графиня.

Субретка ушла, ничего не ответив.

Через четверть графиня, прелестнее и восхитительнее прежнего, вошла в гостиную. Одета она была с изящным вкусом, просто, но чрезвычайно богато. На ней была шляпка, и она держала в руке зонтик.

– Боже мой! Графиня, – вскричал Жейер, приметив ее, – я просто в отчаянии, что так дурно выбрал время. Я видел у крыльца ваш заложенный экипаж. Вы, верно, выезжаете?

– Это правда, – ответила молодая женщина, указывая ему рукой на кресло, – я должна сделать визит, которого отложить не могу. Однако, если вы хотите сказать мне несколько слов, – прибавила она с улыбкой, – я к вашим услугам и готова выслушать вас.

– Я не хотел бы употреблять во зло ваше снисхождение, графиня; дело, о котором я желаю говорить с вами, хотя довольно важно, может быть отложено; не угодно ли вам назначить мне, в котором часу можете вы меня принять, и я поставлю себе долгом исполнить ваше желание.

Графиня подумала, потом, вернувшись к банкиру с очаровательной улыбкой, сказала:

– Сделаем лучше; свободны вы теперь? Можете располагать часом или двумя?

– О! Вполне, графиня. Я на минуту показался на бирже и прямо приехал к вам. Я могу свободно располагать остатком дня.

– Когда так, любезный Жейер, – продолжала графиня своим кротким и гармоническим голосом, улыбаясь банкиру с самым любезным видом, – это решено, я вас увезу. Отошлите ваш экипаж и поедемте со мною. Хотите?

– О! Графиня, милость, которою вы удостаиваете меня, навлечет мне много завистников.

– Итак, вы соглашаетесь?

– С признательностью, графиня.

– Когда так, поедемте.

Они встали и вышли из гостиной.

– Разве ваше сиятельство не возьмете сына? – спросила Элена, стоявшая в передней и державшая ребенка за руку.

– Нет, я передумала. Пусть он лучше останется.

– Но, графиня…

– Ступайте, Элена, – перебила графиня, возвращая ей ребенка, которого поцеловала два, три раза.

Воспользовавшись отсутствием банкира, который отдавал приказания своему слуге, графиня наклонилась к молодой девушке и приложила палец к губам.

– Ты сомневаешься во мне, – сказала она вполголоса, – ну, ты скоро узнаешь, на что я способна.

Оставив молодую девушку, которая в полном изумлении смотрела на нее с испуганным видом, графиня спустилась легко как птичка со ступеней крыльца и села в свою коляску, дверцу которой отворил лакей.

– Я вас жду, господин Жейер, – сказала она.

– Я здесь, графиня, я здесь, – ответил банкир, покраснев от радости и гордости. Когда банкир сел возле графини, она наклонилась к лакею, стоявшему неподвижно и без шляпы у дверцы, и произнесла небрежно эти слова:

– Велите ехать в Кель.

Она откинулась в глубину коляски, приютившись среди волн кружев, как колибри в цветах.

– Как, графиня, мы едем в Кель? – с изумлением спросил банкир.

– Мы поедем даже дальше, мы переедем границу. Вы видите, это похищение во всей форме.

– Вы осыпаете меня милостями, графиня.

– В каком отношении? – спросила она, жеманясь.

– Позволив мне сопровождать вас.

– Вы повторяете одно и то же; остерегайтесь, вы уже говорили мне это.

– Это правда, графиня, но я до того ослеплен, до того удивлен, что откровенно признаюсь вам, я сам не знаю, что делается со мною.

– О! – сказала графиня, бросая на него сквозь длинные ресницы взгляд странного выражения. – Неужели вы уже боитесь? А я думала, что вы, господа капиталисты, закалены против обольщений всякого рода.

– Пощадите меня, графиня, мы более ничего как мужчины и часто поступаем как трусы, которые поют, чтоб придать себе мужество.

– То есть, если я вас понимаю, вы громко кричите, что вы непобедимы, для того, чтоб никому не пришла охота на вас нападать. Так?

– Почти, графиня.

– Ну, успокойтесь, любезный Жейер, – сказала она, расхохотавшись хрустальным смехом, от которого по жилам банкира пробежал трепет, до того этот смех был насмешливо-коварен, – вы в безопасности возле меня. Я не стану проводить траншей перед вашим сердцем.

– Это меня успокаивает только вполовину, графиня.

– Как это?

– Может быть, уже слишком поздно.

– Любезный Жейер, – продолжала графиня, все насмешливо смеясь, – пожалуйста, не принимайте такого томного вида. Заметьте, что мы едем в эту минуту по самым многолюдным кварталам города, и если вы будете продолжать, вы выставите нас напоказ.

– Вы злы, графиня, – пробормотал банкир, с досадой откинувшись в угол коляски.

– Вы думаете? – сказала она язвительно.

Коляска приближалась к Аустерлицким воротам и скоро должна была въехать в великолепную аллею, кончавшуюся у Кельского моста, этого образца французского искусства, который стоит так дорого и должен был продолжаться так недолго.

Экипаж графини беспрестанно встречался с другими экипажами и всадниками, и на каждом шагу, так сказать, графиня разменивалась улыбками и поклонами.

– Вы долго будете дуться на меня таким образом? – льстивым голосом продолжала молодая женщина через минуту.

– Дуться на вас, графиня! Имею ли я на это право? – сказал банкир, сжав губы.

– Вопрос о праве, на которое вы намекаете, очень трудно решить.

– Как это, графиня?

– Мужчины имеют привычку присваивать себе столько прав, не считая тех, которые по их мнению у них уже есть, что, кажется, лучше не касаться этого вопроса.

– Когда так, графиня, я не знаю уже, что говорить и как вам отвечать.

– Послушайте, любезный Жейер, позвольте мне быть откровенной с вами. Вы в настоящую минуту мой гость, я обязана не допускать вас становиться в безвыходное положение, из которого, если я вам не помогу, вы скоро не будете в состоянии выбраться. Вы меня знаете мало и, следовательно, судите обо мне как все. Вы воображаете, будто имеете дело с кокеткой, которая находит лукавое удовольствие мучить приближающихся к ней. Вовсе нет. Напротив, я женщина очень простая; я молода, люблю удовольствия, движение и немножко эгоистичную светскую жизнь. Я ношу знатное имя, муж мой оставил мне большое состояние и я пользуюсь им как могу. Оставаясь глуха к любезностям, которые упорно нашептывают мне на ухо, к предложениям, которые иногда осмеливаются мне делать, я имею возле себя двойную защиту против всех нападений: воспоминание о моем муже и любовь к моему сыну. Итак, забудьте мои лета, забудьте, что я недурна, пусть не будет любезностей между нами, смотрите на меня как на женщину добрую, простую, без претензий, которая готова принять вас как друга, и будем разговаривать, как будто эта дружба уже существует.

Слова эти, произнесенные кротким, немножко дрожащим голосом, с легкой краской на лице и с улыбкой довольно тонкой, взволновали банкира.

Человек этот, все способности которого до сих пор сосредоточивались на цифрах, жизнь которого до сих пор была продолжительным расчетом, не был приготовлен сопротивляться такому жестокому нападению. Как все капиталисты, он привык все сводить к вопросу о цифрах. Самые чистые, самые честные чувства оставляли его равнодушным или заставляли пожимать плечами.

– Полноте! – говорил он, когда в его присутствии упоминали о бескорыстии, о честности или о добродетели. – Все это очень мило, но стоит только употребить на это деньги.

Но тут вопрос переменялся. Он находился возле женщины молодой, прекрасной, обольстительной во всех отношениях и очень богатой, как показывали суммы, положенные у него. Эта женщина говорила ему прямо, голосом обольстительным, это правда, с очаровательной улыбкой, но говорила, что все попытки, какие он может сделать для того, чтоб приобрести ее любовь, будут совершенно бесполезны, и советовала ему с насмешкой отказаться ухаживать за нею.

Может быть, если б она не подала ему этого сострадательного предостережения, он не вздумал бы разыгрывать роль ее обожателя и ограничился бы несколькими обыкновенными и незначительными любезностями, но она напала на него врасплох, посадила его возле себя в своем экипаже, показывала его как нечто любопытное изумленным взорам своих знакомых, и когда таким образом компрометировала его перед своими знакомыми, она небрежно предлагала ему свою дружбу; это было слишком.

Банкир не расположен был даром выставлять себя напоказ. Его гордость возмущалась при мысли, что над ним так издеваются.

Всего страшнее для него было то, что по наружности ему следовало покориться своему поражению и показывать не только удовольствие, но и восхищение при ироническом предложении вероломной графини.

Все эти мысли вертелись в голове банкира; то, что мы объясняли столько времени, промелькнуло как молния в его расстроенном мозгу.

– Графиня, – ответил он с бешенством в сердце и с улыбкой на губах, – ничто не могло сделать меня счастливее произнесенных вами слов; только позвольте мне заметить вам, что принимая с радостью титул друга, так любезно предложенный, я обязан упомянуть, что вы ошиблись относительно того чувства, которое заставило меня говорить таким образом. Есть светила столь блестящие и так высоко стоящие над нами, что смертные, как бы ни были они смелы, никогда не осмеливаются смотреть на них прямо; они знают наверно, что ослепнут. Это случается со мною, когда я с вами, графиня. Чтобы я имел смешное притязание привлечь ваши взоры на мою ничтожную личность! О! Вы этого не думайте, графиня, это было бы дерзостью с моей стороны.

– Почему же это? – перебила графиня, жеманясь. – А в особенности почему вы говорите о смешных притязаниях? Что в вас может не нравиться женщине? Вам лет сорок пять, не больше; это возраст великих страстей.

– Графиня…

– Не краснейте, любезный Жейер; вы знаете, человечество, к несчастью, так создано, что именно когда молодость проходит и мужчина считает себя безопасным от страстей, получаемое им потрясение становится ужаснее и непреодолимее.

– Признаюсь вам, графиня, мне невозможно рассуждать об этих вещах. Я всю жизнь был так поглощен делами, что страсти скользили по мне, не трогая меня.

– Берегитесь же, берегитесь! – сказала графиня, мило грозя ему пальцем. – Предсказываю вам, что если вы влюбитесь в какую бы то ни было женщину, эта любовь сведет вас с ума.

– О! О! – сказал банкир с громким смехом. – Какое зловещее предсказание, графиня! Знаете ли, что вы внушаете мне желание попытаться?

– Попытаться влюбиться в женщину?

– Нет, заставить ее полюбить меня.

– Не советую.

– То, что вы говорите мне, вместо того, чтоб остановить меня, напротив, обязывает сделать попытку.

– С кем? Боже мой! – сказала она, смеясь.

– С вами, если вы позволите, графиня, – сказал он, поклонившись.

– Напрасно.

– Почему?

– Потому что ваше поражение было бы слишком легко и не принесло бы вам никакой чести.

– Это объявление войны, графиня?

– Почем знать? – сказала она, смеясь.

– Берегитесь в свою очередь, графиня; вы играете огнем. Не предсказывали ли вы мне, что если я влюблюсь, то эта любовь сведет меня с ума?

– О, Боже мой! Кто приписывает важность этим предсказаниям, сказанным на ветер? Мало ли что предсказывали мне!

– Без сомнения, волшебница, присутствовавшая при вашем рождении, предсказала вам, что бы будете красавица и любима всеми.

– Я не знаю, присутствовала ли волшебница при моем рождении, но могу только вам сообщить то, что предсказали мне лично, но очень давно.

– Что же это такое? Вы пугаете меня, графиня.

– Остановитесь, Франсуа, – обратилась графиня к кучеру, который тотчас придержал лошадей. – Извините, любезный Жейер, – прибавила она, наклонившись к банкиру, – мы почти приехали в то место, куда я ехала. Я немножко устала так долго сидеть; если вы согласитесь, мы выйдем из экипажа, я возьму вас под руку, и мы вместе пройдемся пешком.

– Ах! Милая графиня, где же мы здесь? Боже, да мы проехали Кель, мы просто в поле!

– Я вижу, что дорога показалась вам не длинна.

– Возле вас может ли быть иначе? Скажите, что время прошло с быстротою молнии; я не знаю даже, где мы.

– А вот видите в пятистах шагах эту группу красных домов? Эти дома составляют деревню, а деревня эта называется Ньюмюль.

– Так мы едем в Ньюмюль?

– Нет. Примечаете вы прелестный домик, приютившийся между деревьями и которого видны только трубы?

– Вижу очень хорошо, графиня.

– Мне сказали, что тут живет доктор очень искусный, Якобус.

– Я его знаю понаслышке, графиня. Вы желаете посоветоваться с ним?

– Да, не о себе, но о моем сыне, здоровье которого слабеет без очевидной причины, что, признаюсь, начинает серьезно тревожить меня. Согласны вы идти со мною туда?

– Я буду очень рад.

– Пойдемте же.

Оставив экипаж на краю дороги, графиня взяла под руку банкира и пошла с ним по узкой тропинке, извивавшейся в лесу.

– Как это очаровательно! – говорила она весело. – Не находите ли вы, что мы похожи на влюбленных?

– Ах! Графиня, это нехорошо.

– Что такое? – спросила она с простодушным видом.

– Это вы начинаете атаку.

– О, опять! Оставим это, пожалуйста. Мы за городом, воздух теплый, лес душистый, птицы поют под листвой. Разве это ничего вам не говорит? Не волнует вас? А, я признаюсь вам, чувствую себя помолодевшей на десять лет.

– На десять лет это слишком много, графиня, потому что вам осталось бы только десять.

– Вы негодный льстец! – вскричала графиня, грозя ему зонтиком.

– Ну хорошо, если этот предмет разговора вам не нравится, будем говорить о другом, я согласен. Послушайте, графиня, в ту минуту, когда вы приказали остановить экипаж, вы хотели рассказать мне о каком-то предсказании, сделанном вам.

– Это правда, – прошептала графиня, вдруг задумавшись и остановившись у сосны, к которой она машинально прислонилась. – Это правда, я хотела вам рассказать об этом предсказании. Можно бы подумать, что в этом есть что-то роковое: лес, в котором мы находимся, поздний час, совершенное уединение, царствующее около нас…

– Что хотите вы сказать, графиня? Вы меня пугаете…

– Ну, если уж я начала, так кончу. Притом я возле вас, мне нечего опасаться; не правда ли?

– О! Конечно нечего, графиня.

– Знаю; в случае надобности вы даже защищали бы меня. Однако, я невольно дрожу. Боязнь женская, сумасбродная и беспричинная. Простите меня. Знаете ли что мне было предсказано? Но прежде всего я скажу вам, что верю этому предсказанию, как оно ни мрачно.

– Не известие ли это о несчастье? – сказал банкир, чувствуя, что бледнеет.

– Лучше того, – возразила графиня с печальной улыбкой, – мне предсказали, что я умру молодая, насильственной смертью, в той стране, где мы находимся, и очень скоро.

– Графиня, графиня! Что вы говорите?

– Я пересказываю вам предсказание, как вы меня просили.

– И вам ничего больше не предсказали?

– Ах, вот хорошо! – сказала графиня с серьезным смехом. – Позвольте мне найти этот вопрос наивным. Что можно мне предсказать больше смерти? Но прибавили вот что: «Вы будете убиты тремя мужчинами, из которых один уверяет, будто был любим вами, а это неправда, из которых второй вам совершенно незнаком, а третий…»

Графиня остановилась.

– Третий? – спросил банкир задыхающимся голосом.

– «Третий, которого вы знаете и которому доверяете, сделается орудием убийства, потому что смертельно ненавидит вас».

– О, графиня, графиня! – вскричал банкир, падая на колени и закрывая голову руками.

– Боже мой! Что случилось? Что с вами, любезный Жейер? Зачем вы стоите на коленях?

– Зачем, зачем? – вскричал он задыхающимся голосом. – За тем, что вы сказали правду, графиня; я с ума сошел. Я не понимаю, что случилось со мною; голова моя горит! О, графиня, графиня! Сжальтесь надо мною; я у ваших ног, побежденный и раскаивающийся… Я люблю вас!

Он закрыл голову руками и зарыдал.

Молодая женщина смотрела на него несколько минут с выражением сострадания, презрения и удовлетворенной ненависти, потом тихо наклонилась к нему, медленно положила руку на его плечо и сказала голосом кротким и гармоническим, как пение птицы:

– Господин Жейер!

– Что вам угодно, графиня? – сказал он, приподнимая к ней свое бледное лицо, омоченное слезами. – Вы сжалитесь надо мною?