Текст книги "Как перестать быть жертвой и превратить свои ошибки и недостатки в достоинства"

Аномальным системообразующим фактором, запирающим нашу личность в плену треугольника страданий, является раненый ребенок. Точнее, система психологических защит, обслуживающая его травмы и социальные программы общества потребления.

Разберемся с раненым ребенком. Если вы идентифицируете себя с жертвой, воспринимаете, мыслите и действуете соответственно, то…

Неважно, сколько вам на самом деле лет по паспорту, психологически вы по-прежнему ребенок, душа которого не способна справиться с болью и страхом. Запредельный страх, ужасное событие раскололи жизнь, душу на «до» и «после». То, что не убивает, но делает взрослого человека сильнее, порабощает психику ребенка. Раскалывает ее на части. Ребенок не может справиться с запредельно страшным. Его психика бессознательно замуровывает боль. Капсула с замороженной болью будет с тобой всегда, по крайней мере до тех пор, пока не будет разморожена и удалена под влиянием обстоятельств.

Капсула с замурованной болью и есть твой имагинальный диск, из которого вырастут крылья, если ты будешь достаточно храбр, чтобы разморозить ее.

Но пока ложная идентификация с этой капсулой боли удерживает в треугольнике страданий. Ты считаешь себя жертвой. Но эта капсула с болью – всего лишь часть твоей бесконечной души, твоей психики.

Когда мы выбираем свой путь и ставим цели в жизни, если мы жертвы, то отправной точкой является капсула с болью. Мы не пробуждены для Судьбы и предназначений, когда отталкиваемся от замороженной, но кровоточащей части нашей души. Мы отыгрываем детскую боль, унижение, беспомощность.

Первоначально мы начинаем выходить из полюса жертвы, отыгрывая детские боль и подавленную агрессию. Обычно нас затапливает вытесненной агрессией в ситуации, аналогичной детской, там, где мы были беспомощными детьми.

На этом уровне наши агрессивные действия часто не симметричны ситуации. Нам причиняют боль на десять граммов, мы детонируем на килограмм.

Наше Эго захвачено потоком агрессии, которую мы копили в предыдущей жизни, а может быть, и в прежних жизнях.

Мы упиваемся в этот момент всемогуществом, но являемся жертвой своего прошлого. Мы не контролируем себя. Мы не живем здесь и сейчас. Мы живем в прошлом и в лице партнера видим своего детского обидчика.

У нашего преследователя, сотворенного из детской боли и беспомощности, лицо каждого, кто подходит к нам слишком близко. В этот момент мы можем быть сильны, но уязвимы перед лицом своего прошлого.

Пока мы идентифицируем себя с жертвой, остаемся во власти преследователя. Как только мы примеряем на себя роль преследователя, становимся зависимыми от жертвы.

Роль спасателя – компромисс более высокого порядка, но все же компромисс, увы. Спасатель может всю жизнь проплавать между островами Жертвы и Преследователя, не только поставляя психологическое продовольствие островитянам, но и упиваясь своими высокодуховными качествами.

Православные старцы предупреждали о впадении в прелесть самолюбования. Психологи говорят об особого рода духовном нарциссизме.

Это бесконечный бег по кругу, тупиковый путь развития, где главную роль играет жертва, именно она заводит шарманку страданий.

Ни в коей мере не хочу сказать, что сама жертва во всем и виновата. У меня достаточно жесткая позиция по поводу насилия над детьми, прежде всего сексуального. Напрочь отметаю сентенции и теоретические разглагольствования о соблазняющем ребенке. Взрослый осознает последствия, ребенок – нет.

Но, повзрослев, жертва насилия имеет выбор – остаться в боли физической, психологической либо ее перерасти, но не в статусе преследователя или спасателя, а в статусе героя. Если мы по инерции, из жалости, да из-за чего угодно остаемся в статусе жертвы, наш обидчик победил. Персональное зло в его лице одержало победу.

Если субличности жертвы, преследователя являются двумя сторонами одной медали (вспомним безжалостного психиатра-людоеда Ганнибала Лектера), то выход на уровень героя – это принципиально другой уровень сознания.

Мы перестаем идентифицировать себя с жертвой и, соответственно, с преследователем и спасателем в перспективе.

Качественно иным душевным приобретением этого уровня является вера в себя, свои силы преодоления травмы и взросления раненого ребенка. С помощью силы духа мы приобретаем способность справиться с трагическими событиями в прошлом, которые догоняют нас в настоящем.

Миссия преследователя на метафизическом уровне как раз и заключается в том, чтобы жертва перестала идентифицировать себя с травмой. Стать преследователем на символическом уровне – значит не только почувствовать свою силу, но и уметь сдерживать ее.

Нас бьют до тех пор, пока мы на это соглашаемся.

Недавно в терапию пришла девушка модельной внешности после курса реабилитации в клинике неврозов, где оказалась в результате систематических побоев любовника.

Оставим за скобками причины такого жестокого обращения, таящиеся в глубинах бессознательного. Сама имела возможность неоднократно убедиться, как она может доводить до белого каления. На мой посыл, что мужчина не вправе бить женщину, девушка с недоумением спросила: «А разве можно защититься от мужчины?»

Если Селли из «Цветы лиловые полей» может только выживать, София за малейшую попытку агрессии бьет кулаком в лицо обидчику, то моя клиентка, защищаясь, психологически измывается над преследователем, по ее словам, «прикалывается».

Физическое насилие как следствие психологического.

Инстинкта самосохранения нет, но есть провокационные сценарии поведения, буквально затаскивающие в садомазохистические отношения любого, кто окажется рядом.

Выход для этой клиентки, как и для многих других – в бунте, злости против самой себя и окружающих.

Провокационные сценарии поведения Алены (назовем клиентку так) созданы раненым ребенком. Ребенок – жертва насилия взрослых, инициируя насилие, получает иллюзию контроля над поведением окружающих.

Такая стратегия вырабатывается в том случае, когда ребенка либо залюбливают, либо подвергают вербальному, физическому насилию. Непредсказуемый, непоследовательный стиль воспитания, поведения родителей – самый мощный фактор формирования тревожности. Когда ребенок плохо себя ведет, он понимает, что его наказывают за дело. А когда его бьет мама из-за ПМС, он не понимает, в чем его вина.

В душе раненого ребенка одновременно живут жертва – спасатель – преследователь.

Незаживающая рана детских травм может навечно пригвоздить нас к кресту, и мы будем считать, что мы и есть эта незаживающая рана. Но рана может стать порталом и ресурсом для перехода на другой уровень сознания и, следовательно, жизни.

Все зависит от нашего отношения к трагическим событиям, которые повлекли раскол психики. Мы уже приходим в этот мир, неся в генетической памяти травмы наших предков. Возможно, вы тот самый, в ком боль отвержения, боли, обиды переполнит чашу терпения. В вашей душе начнутся тектонические сдвиги.

На вас завершится старая программа рода, и вы выйдете за пределы рода, подняв его на новую ступень, заложив основу для развития новой ветви фамильного древа.

Первый шаг на пути воскресения – вступить в контакт с подавленной агрессией и канализировать ее. Направить агрессию на созидание новой личности, достижение новой ступени в социуме.

Мы сражаемся с личными демонами и демонами, доставшимися нам в наследство, не ради битвы. Нам не нужна бесконечная война ради войны. Мы сражаемся для созидания и исполнения своего высшего предназначения.

Мы сражаемся с личными демонами жертвы-преследователя, чтобы вынуть меч из камня бытия, подобно королю Артуру, и воскреснуть для свободного полета между Земным и Небесным.

Социометаморфоз нам нужен для того, чтобы, сразившись с личными демонами, выполнить Предназначение, предписанное Творцом в социуме.

На всех этапах развития раненый ребенок становится дьявольским наваждением, убеждающим взрослого в том, что мир полон насилия, лишая веры в себя и Бога. Страх новой боли заслоняет нас от Миссии.

Вспомним героя из сказки Андерсена «Тень». Молодой ученый влюбляется в прекрасную незнакомку из дома напротив. Позавидовав собственной тени, которая может свободно перемещаться и достигать балкона девушки, отпускает ее погулять. Освободившаяся Тень, обладая способностью выведывать потаенные мысли, секреты людей, разбогатела и заняла высокое положение в обществе. И даже готовится жениться на принцессе жаркой страны, куда отправляется ее хозяин для лечения.

Накануне свадьбы Тень является к бывшему хозяину и требует, чтобы теперь он стал его тенью, которой лишен. Хозяин отказывается, и тогда Тень делает так, что его казнят.

Психологический смысл сказки заключается в том, чтобы Тень знала свое место, нельзя давать ей свободу действий, иначе она может поработить вас и сломать жизнь.

Жертва – это теневая часть психики, сформировавшаяся в результате насилия, способная с помощью страха, чувств вины и стыда создавать реальность и программировать поведение человека в искаженно воспринятой реальности.

Основной внутренний конфликт на уровне жертвы – между детской беспомощностью, бессилием и потенциалом силы взрослого человека. Когда мы идентифицируем себя с раненым ребенком, мы видим угрозу во всем и нападаем на окружающих, в то время как это наш внутренний перформанс между жертвой и преследователем. Мы действуем из картинки в своей голове, а не из объективно воспринятой реальности.

Мы встречаем преследователей во взрослой жизни не для того, чтобы бесконечно пребывать в роли жертвы. Но исключительно чтобы вступить в контакт с собственной Тенью, разрешить конфликт между бессилием и беспомощностью и внутренним потенциалом. Внутренний конфликт нам нужен, чтобы имагинальные диски, заключенные в теле гусеницы, пришли в движение и превратились в крылья.

В социометаморфозе мы встречаем неожиданных врагов. Первые живут в пространстве нашей души – семейные программы, личные комплексы, произрастающие из детских травм, вторые подкарауливают нас снаружи в виде предписаний социума.

Наши партнеры часто «помогают» нам встретиться лицом к лицу с внутренними проявлениями зла, являясь зеркальным отражением наших теневых программ.

Если в твоей душе живет раненый ребенок, а во взрослой жизни ты идентифицируешь себя жертвой, то рано или поздно в твоей жизни появится ОН(а) – психологический абьюз.

Перейдем от общих фраз и метафизических сравнений к психологической конкретике. Как понять, что ты идентифицируешь себя с жертвой, когда это происходит на бессознательном уровне? Ты, собственно, и жертвой являешься, потому что не осознаешь, что находишься во власти детской травмы, всю жизнь бежишь от прошлой боли вместо того, чтобы остановиться и принять ее.

Может показаться, что, призывая признать свою травму, я повторно причиняю боль.

Есть расхожие мнения, что нужно забыть детскую боль, посвятить себя делу, светлым целям и не копаться в прошлом. На пути не смотри в зеркало заднего вида, смотри в лобовое стекло. Во всем нужен разумный баланс. Да, мы смотрим вперед, но и не отсекаем память. Нерешенные задачи наших предков – бремя нашей психики и личной программы.

Соберись, нытик! Вперед в светлое завтра, пусть все плохое останется позади. Но когда очередная цель достигнута, когда ты оказываешься наедине с самим собой, отчетливо понимаешь, что ты – маленький несчастный ребенок, изо всех сил стремящийся стать кем-то крутым, успешным, любимым. Раненый ребенок вновь одинок и предоставлен самому себе, но уже рядом со взрослым, успешным тобой.

Я за то, чтобы наконец-то разобраться с капсулой боли, этой занозой, которая каждый раз дает о себе знать, когда очередная цель достигнута, а счастья нет.

Цель этой главы в том, чтобы принять, понять и простить себя за ту часть души, в которой живет раненый ребенок. Простить себя за то, что ты был в каких-то ситуациях жертвой, не справился с обстоятельствами.

Я хочу верить, что зерна знаний, посаженные в душе, прорастут качественными изменениями личности, а не приведут к мести.

Не только принять жертву как часть себя, но и найти ресурсы личной силы для трансформации.

Принять свои возможности в одних ситуациях и ограничения в других.

Это есть главная мудрость – объективно воспринимать слабость, силу, возможность.

Быть не выше себя, но и не ниже.

Перечислю основные психологические характеристики жертвы.

Одна из главных – выученная беспомощность. Выученная беспомощность – иллюзия невозможности справиться с проблемой самостоятельно.

Возникает проблема, трудная задача – тут же возникает желание «хочу на ручки». Делегировать решение проблемы другому, желательно мужчине, если вы – женщина.

Выученная беспомощность – ожидание спасателя тогда, когда вполне можно без него обойтись. Жду спасателя, не могу сама – психологическая характеристика жертвы.

Жертве нужен волшебник Гудвин. Мы часто тратим жизнь, чтобы идти по дороге из желтого кирпича к кому-то всесильному и всемогущему, кто решит все наши проблемы.

На деле всемогущий и ужасный волшебник оказывается мошенником или манипулятором.

В нас самих изначально уже есть то, к чему мы шли дорогой из желтого кирпича. Те имагинальные диски гусеницы, которые должны превратиться в крылья.

Жертва отказывается от крыльев, потому что считает себя гусеницей и ждет спасателя.

Когда мы делегируем волшебнику, который прилетит в голубом вертолете, ответственность за свою жизнь, мы чаще всего попадаем в ловушку манипулятора. И крылья нашей души так и не расправились. Мы отказываемся от радости полета.

В ситуации выученной беспомощности мы идентифицируем себя с жертвой, беспомощным ребенком, который не может справиться с чем-то, кем-то, кто сильнее его.

Как только мы мигрируем в полюс детской беспомощности, мы становимся легкой добычей для манипуляторов всех мастей.

В ситуации выученной беспомощности мы попадаем в ловушку прошлого. Мы ждем помощи, как когда-то ждали поддержки от равнодушных родителей. Нам страшно проявить силу, инициативу, потому что от авторитарных, агрессивных родителей мы могли получить только очередной подзатыльник или окрик: «К ноге!»

Рядом с сильными и страшными взрослыми мы могли замирать от ужаса, втягивая голову в плечи.

Мы мигрируем в это поле детской беспомощности, хотя нам может быть и пятьдесят лет, и двадцать – тридцать – сорок.

Мы становимся бесхребетными. В этом состоянии нас используют. Мы ждем, что нас спасут, возьмут на ручки, но, как правило, нас предают. А за очередным предательством – утрата веры в себя, Бога. Отказ от своего земного предназначения ради мнимой безопасности. Быть никем безопасно, значит, быть беспомощным выгодно. Ты не можешь стать объектом зависти и агрессии, если ты господин Никто. Недаром те, кто добивается в жизни многого, говорят, что, если у тебя нет завистников и врагов, значит, ты ничего стоящего в этой жизни не сделал. Не расправил крылья. Бабочка умерла на стадии куколки или гусеницы.

Когда жизнь дает нам сложную задачу, мы можем бессознательно возвращаться в свою детскую беспомощность, впадая в иллюзию ожидания и поддержки. Нет, как правило, нет!

В детстве не получили, во взрослой жизни навряд ли…Скорее добьют, чем помогут. Здесь можно вспомнить самурая, готовящегося к битве. Самурай представляет свою смерть и просчитывает, как избежать поражения.

Выученная беспомощность парализует волю, отвагу и отключает мозг. На авансцену выходит раненый ребенок, который был жертвой рядом со взрослыми родителями или абьюзером.

Мы находимся в когнитивном диссонансе: ребенок беспомощен, но мы-то не беспомощны. Но поскольку мы мигрировали в детский полюс беспомощности и ничтожности, нам кажется, что мы не справимся, хотя это по большей части субъективное переживание.

Второй психологический признак жертвы – это самосбывающееся пророчество. Взрослый, идентифицирующий себя жертвой, ожидает катастрофы каждый божий день. У страха, как водится, глаза велики, так и жертва любую сложность способна свести к катастрофе.

Жертва может изо дня в день совершать когнитивную ошибку катастрофизации действительности. Мы все умрем и Страшный суд предсказан ведущими религиями. В животе и смерти только Бог волен.

Стоит ли бояться жить и исполнять свое Предназначение?

Быть или не быть – вот в чем вопрос.

Когнитивная ошибка катастрофизации действительности проистекает из первой – выученной беспомощности.

Почему пророчество катастрофы жертвы сбывается? Потому что ей свойственно туннельное восприятие действительности. В таком состоянии она не замечает объективные возможности, подсказки, не способна вступить в контакт с личной силой.

Ошибки восприятия и когнитивная ошибка ожидания катастрофы, идентификация с беспомощным ребенком – все приводит к тому, что мы не справляемся (в который раз) с задачей. Опыт поражений накапливается, укрепляя в позиции жертвы.

Тогда мы в бессилии опускаем руки и плывем по жизни утлой лодочкой, готовой в любой момент пойти ко дну.

Нужно остановиться. Пойти навстречу боли и страху. А не метаться, как Лелик в фильме «Бриллиантовая рука», повторяя: «Шеф, все пропало! Гипс снимают. Клиент уезжает!»

Третья психологическая характеристика связана с личными границами.

У жертвы психологические границы либо отсутствуют вообще, либо с нечеткими контурами и максимально проницаемы.

Взрослый человек с комплексом жертвы пропускает момент нарушения личных границ. Он начинает бить тревогу только тогда, когда ему сели на шею и свесили ножки. Или, того хуже, когда начинают мочиться на голову.

В процессе терапии, когда взрослый с комплексом жертвы начинает понимать себя, он способен отметить, что чувствует, как скукоживается, сжимается в комочек. Чувствует себя беспомощным, парализованным от страха.

«Сливание» границ может происходить по нескольким причинам. Ребенок воспитывался в авторитарной, агрессивной семье, где часто становился жертвой физического, эмоционального, сексуального насилия. Непоследовательный стиль родительского воспитания так же может становиться причиной формирования комплекса жертвы. Ребенок в такой семье не знает, как к нему будут относиться в следующий момент, ударят или приласкают. За одно и то же действие, за один и тот же поступок, эмоцию, высказывание могут быть совершенно разные реакции от родителей.

Непоследовательный стиль воспитания является причиной формирования тревожности у ребенка. Тревожность как постоянный эмоциональный фон у взрослого приводит к тому, что он постоянно вибрирует на энергетическом уровне, и это делает его уязвимым в общении.

Когда ребенок воспитывается агрессивными, непоследовательными, авторитарными родителями, то для психологического выживания его восприятие затачивается под другого. Он вынужден постоянно сканировать эмоции родителей, не обращая внимания на свои. Рефлексия собственных чувств не развивается вообще или в недостаточном объеме.

В психологии есть понятие локус-контроль. У взрослого с комплексом жертвы локус-контроль внешний, то есть внимание, восприятие фокусируются на эмоциях другого, при этом личные эмоции выпадают из поля зрения вообще или вторичны по сравнению с эмоциями другого.

В агрессивной, авторитарной семье локус-контроль заточен преимущественно на сканирование негативных эмоций взрослого, чтобы успеть вовремя увернуться от эмоционального или физического удара.

В то время как спектр положительных эмоций – доброты, нежности, сострадания – выпадает. Часто взрослый просто не может распознавать хорошее отношение к себе, потому что он его не понимает, точнее, не приучен распознавать позитивные эмоции.

Локус-контроль может быть также и внутренним, когда человек сфокусирован преимущественно на своих переживаниях.

Здесь возможен перекос в другую сторону. Опасность эгоцентризма, неспособности встать на позицию другого, понять его чувства, эмоции.

«Сливание» границ происходит у человека с внешним локус-контролем. Он просто не осознает, что его границы нарушают. Потому что локус-контроль у него где? Правильно, направлен на другого.

Взрослый с комплексом жертвы не распознает свои чувства, прежде всего боль, страх, хотя его постоянным эмоциональным фоном является тревожность. Мир жертвы несет угрозу.

Он не в контакте со своей болью, он приучен ее вытеснять, не чувствовать, складировать в бессознательном.

Вытесненные чувства боли, страха консервируются в зонах эмоционального напряжения. Я в своей книге «Жила-была девочка, сама виновата. От наивной дурочки к зрелой женщине» пишу, что законсервированные негативные эмоции подобны звездам – черным карликам, пожирающим энергию. Это – постоянно кровоточащие раны души. Как запах крови привлекает хищную акулу в океане к раненому пловцу, так и наши вытесненные в бессознательное страхи и боль привлекают в нашу жизнь абьюзеров.

Сейчас очень популярна книга про подсознание, которое может все. Конечно же, имеется в виду изобилие во всех смыслах. Но когда в твоем бессознательном много страха и боли, как правило, в твою жизнь приходят те, кто причинит новую боль.

Мы вытесняем боль и страх, не чувствуем их, но это не значит, что энергия этих деструктивных чувств исчезла в никуда. Как вы знаете, закон сохранения энергии гласит – энергия не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда. Мы бессознательно отправляем позывные боли в пространство, и оттуда приплывают, прилетают хищники. Человек с комплексом жертвы может стать преследователем и нападать на всех подряд. Либо его реакции несимметрично агрессивны, болезненны на стимулы окружающего мира.

Мировоззрение держится на фразе из романа Достоевского «Преступление и наказание»: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»

Есть третий путь – стать спасателем. Спасать других, потому что чувствуем боль других, но не свою, либо бежим от своих проблем, страхов. Спасатель опосредованно вступает в контакт со своей болью через боль другого. На самом деле нам нужно спасать самих себя, а не других.

Не устаю цитировать Серафима Саровского: «Спасись сам – и тысячи вокруг тебя спасутся».

Но спасатель – уже более высокий уровень личностного развития, чем абьюзер или жертва. Спасать или нападать? Это постоянный бег от одной вершины треугольника к другой: жертва – спасатель – абьюзер. Задача в том, чтобы выскочить из этого треугольника страданий.

У меня была возможность наблюдать циклический характер проявления сценария треугольника Карпмана на протяжении нескольких поколений. Дореволюционный геноцид проявился в сексуальном насилии, убийствах в третьем и четвертом поколениях.

Не хочу растекаться мыслью по древу, поясняя, почему психологический опыт, закрепленный на генетическом уровне, передается через поколение.

Я работала сначала с дочерью, а потом с мамой. В коммуникативных группах этих женщин были либо абьюзеры, либо абьюзированные, много насильственных смертей. То есть геноцид, страх насилия материализовался либо непосредственно в жизни, либо в ком-то из окружения. Сталкивая тебя лицом к лицу с насилием, оно – пространство – как будто бы говорит тебе: «Посмотри, я есть! Это было. Сделай же что-нибудь с этим!»

Важно вступить в контакт с личной жертвой.

Почему жертве трудно выстраивать свои границы? Потому что в детстве рядом со всемогущими агрессивными родителями она подавляла свою агрессию. Но тут и табу, которое передается, запрет на генетическом уровне – на родителя нельзя проявлять агрессию, нельзя защищаться. И поэтому механизм подавления агрессии усваивается, и дальше ребенок с ним идет по жизни.

Получается так, что вместо того, чтобы отстаивать свои границы в момент нападения, мы прогибаемся, становимся вогнутыми, а в идеале должны быть ровными. Непоколебимость личных границ достигается за счет контакта с агрессией. Абьюзер должен чувствовать на бессознательном уровне, что может получить сдачи от потенциальной жертвы.

«Сливание» границ равноценно потере энергии из-за того, что часть ее уходит на привычное с детства сдерживание агрессии. Потеря энергии в момент токсичного контакта может быть связана с тем, что она направляется внутрь, а не вовне.

Здесь может сработать эффект пружины – чем интенсивнее происходит сдавление пружины, тем больше мы ей придаем инерции для выпрямления.

Унижение нельзя терпеть бесконечно. Феномен Андерса Брейвика, казанского стрелка связан с травлей окружения. И жертва, как Родион Раскольников, может воскликнуть: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Взять в руки топор или оружие, стать членом экстремистской группировки.

Жертва может привлекать в свою жизнь не физическое, сексуальное насилие, а, как правило, психологическое.