Текст книги "Амазонки"

Глава пятнадцатая

– Заступница, успокойтесь! Попробуйте-ка вот… Девушки выжали этот сок из плодов тутовника. Со вкусом вина! Еще немного постоит – и не отличить от настоящего! – восхищенно сказала Арето и протянула кувшинчик с пурпурной жидкостью своей повелительнице.

– В горло ничего не идет… Так и хочется пойти и отрезать язык этой змее Лисиппе! Жаль, что не дозволено, а то вмиг бы расправилась с ней. Неблагодарная!.. Сколько раз я вытаскивала ее из лап смерти! – гневалась Мирина, по своей привычке ходя взад и вперед.

– Не придавайте случившемуся столько значения. Сказать, чтобы принесли отвару? – предложила верная помощница.

– Нет, Арето. Усиль охрану, меняй дозорных, а то уснут еще где-то под деревом… Большего я от них и не ожидаю! – досадовала Мирина.

– Я даю слово, заступница: все будет так, как прикажете! Завтра же сама приведу парочку-другую пастухов вам на поклон… – старалась смягчить Мирину Арето.

– Да, уже пора бы. Нам нельзя терять время на глупые разговоры и перебранки с погаными людьми! – согласилась, немного успокоившись, Мирина.

– Я пойду, – тихо сказала Арето и вышла, почувствовав, что пришло время оставить повелительницу одну.

Мирина подозвала девушку, сидящую у порога в ожидании приказаний.

– Пойди узнай, как там парень. Тот, отравленный…

Та поспешила выполнять поручение.

Предводительница начала обдумывать завтрашний день. Он обязан быть плодотворнее, чем все прошедшие. Им надо было торопиться… На них возлагались большие надежды, и Мирина отвечала за это славой искусной воительницы, своей доблестью и честью.

«От пленников после нужно будет избавиться… А может, отпустить их на свободу вместе с родившимися мальчиками? Нет, слишком опасно. Никто не должен знать, куда мы решили направиться!» – размышляла Мирина.

Совершенно позабыв о посланной к пленнику девушке, она сама направилась туда.

В хижине царил полумрак. Небольшой факел уже угасал. На полу рядом с Сакием, укрывшись шкурами, спала Грина.

Мирина подошла к пленному скифу и наклонилась. Коснувшись рукой горячего лба, улыбнулась. «Не хочет помирать негодник, а! Посмотрите-ка на него!»

Парень зашевелился и открыл глаза. Увидев Мирину, приподнялся: Сакий уже понял, кто главный в племени.

Предводительница довольно грубо толкнула Грину рукой. Та спросонья, не поняв, в чем дело, живо обернулась к юноше… потом же, заметив Мирину, быстро вскочила на ноги и сложила руки на груди.

– Заступница, простите… я устала немного, – робко призналась она.

– Так что же тебя не заменяют?.. Или мне вечно ходить за вами и заниматься пустяками? – равнодушно ответила Мирина и отвернулась, не чувствуя злости. – Иди в хижину и спроси, кто из девушек не знает языка скифов. Живо пошли ее сюда. И еще: пленник накормлен?

– Да, заступница. Но… – Грина замялась, – я уже отдохнула. И вообще, кажется, речь чужаков понимают все, кроме меня, – добавила она в надежде, что повелительница все-таки разрешит ей остаться в хижине.

– Не может этого быть, я сама отобрала семнадцать девушек, не знающих по-скифски… На всякий случай. И этот случай настал. А ну, живей! – приказала Мирина.

Грина нехотя вышла. На пороге она посмотрела на Сакия и улыбнулась. Он все это время внимательно следил за каждым движением амазонок, пытаясь уловить хоть одно знакомое слово. Но тщетно…

Мирина перевела взгляд на него.

– Ну, пришел в себя?

– Да, – обрадовался юноша. – Благодарю вас, госпожа. Девушка заботилась обо мне. Хорошо заботилась, – торопливо добавил Сакий, заметив по выражению лица Мирины, что та сердита на Грину.

– Как тебе удалось бежать, я знаю. Посмеешь хотя бы подумать о побеге еще раз – живо дышать перестанешь! – пригрозила предводительница и, достав из-за пояса маленький нож, поднесла его к горлу парня.

Тот не шевелился.

– Расскажешь кому-нибудь, кто помог тебе освободиться – и я изрежу тебя на куски, – спокойно продолжала она.

– Я не скажу, – прошептал парень, боясь шелохнуться.

Мирина отвела нож в сторону и, как ни в чем не бывало, указав ему на горло, спросила:

– Жжет еще?

– Нет, госпожа, уже легче, – глубоко вздохнув, ответил Сакий.

– Поднимись-ка на ноги!

Парень встал. Он заметно шатался, хотя пытался удержать равновесие.

– Сядь на место!

Сакий присел. Мирина поднялась, подошла к двери и выглянула наружу. Постояв недолго у порога, вернулась.

– Так есть в вашем селении воины?

Юноша опустил голову.

– Значит, нет… Что, только пастухи?.. Сколько же лет ничего не меняется в этой затхлой деревушке! – усмехнулась предводительница и покачала головой. – Много ли людей?.. В какие дни приезжают из города за сыром и молоком? – выспрашивала она, пристально наблюдая за выражением лица Сакия.

– Каждую неделю… – Он потупил взгляд.

– В какие дни?

– По-разному… Я пасу стадо и все время на выгоне. Я… я не знаю точно, – волнуясь, отвечал парень, не зная, куда деваться от острого, испытующего взгляда Мирины.

– Нам нужно добыть молока и сыра. Сыр – иппака или же гиппака, ведь так вы его называете? – из кобыльего молока. Убивать не будем… если ты, конечно же, скажешь нам точное место, где это хранится, – спокойно продолжала предводительница. – Можно, думаю, обойтись и без жертв. Нам требуется много провизии и зерна. Нужны лошади, но из берков – скакунов, – а не клячи. Ты понял меня?

Сакий кивнул. У него тряслись руки.

– Я приду завтра, а ты все обдумай. Без промахов, парень, – снова пригрозила ему Мирина.

Вошли девушки. Грина была расстроена из-за распоряжения Мирины. Она сердито указала на свою спутницу:

– Вот эта девчонка не знает языка, на котором говорит пленник, заступница. Понимает только греческий.

Мирина кивнула, и девушка подошла к ней ближе. Ей было не более четырнадцати лет, но выглядела она рослой и крепкой.

– Эрибея… ведь так тебя зовут?

– Да, заступница.

– Ты знаешь свои обязанности?

– Я ей объясню, заступница, – с готовностью воскликнула Грина.

Мирина перевела взгляд на нее. В глазах предводительницы амазонок проскользнула едва заметная искорка подозрения.

– Только быстро и без лишних подробностей… Не тяни время.

– Да, заступница, – едва сдерживала слезы отчаяния Грина.

Обе девушки слегка поклонились, сложив на груди руки. Мирина вышла.

…Луна, источающая полный свет. Оживление и теплый воздух, пахнущий зеленью. Лай собак, дополняющий обыденность людского обитания. Девушки, заплетающие друг другу косы. Воины, сидящие кучками и потягивающие терпко-сладкий тутовый сок. Матери, готовящие на завтра мясо, обертывая каждый кусок в листья дикого винограда, растущего неподалеку. Ласкающий слух шорох листвы огромного дубового дерева, под сенью которого много лет назад так же сидели воины.

Другие, но те же…

Глава шестнадцатая

– Арето, думаю, что там уже хаос… – произнесла Мирина, указывая движением головы куда-то вдаль.

– Да, вы правы, – ответила та, сразу поняв, о чем речь. – Завтра все будет так, заступница, как и должно быть!

– Не знаю пока, не решила: может, и мне пойти с вами? – сомневалась Мирина.

– Заступница, вы доверяете мне настолько, чтобы быть уверенной в успешном завершении этого похода? – Арето вопросительно посмотрела на предводительницу.

– Ты знаешь ответ на этот вопрос, – уверенно кивнула Мирина.

Арето склонила голову. Она и не заметила, как ее госпожа ушла. Постояв еще какое-то время под деревом, внезапно очнувшись, амазонка перескочила на свободное пространство, вспомнив поверье: оно гласило, что по ночам в деревьях оживает дух, питающийся человеческой силой.

Арето прислушалась. Ветви дерева с едва шелестящими листьями в темноте будто преображались, создавая самые причудливые образы. Сквозь шепот листвы она услышала лай псов. Это ее успокоило. Арето любила собак. С ними она чувствовала себя предупрежденной и защищенной.

«Странно, что волков нет», – подумала она и тут же услышала протяжный вой. Арето содрогнулась.

Подошли дозорные.

– Усильте охрану, – приказала она. – Половину ночи сторожит одна смена, потом – вторая.

Воины обрадовались. Теперь у них появилась возможность хотя бы немного поспать. Они стали делить время стражи между собой, подозвав еще четырех амазонок.

Обозначив их по всем четырем позициям, Арето пошла к Мирине.

– Заступница, вы не спите? – негромко спросила она и вошла в хижину, освещенную несколькими факелами.

Мирина сидела на земле, устланной медвежьими шкурами. Она выглядела усталой и озабоченной.

– Ты ложись, Арето, а я посижу еще немного. Мне нужно подумать. Иди, дорогая, не беспокойся за меня, – добавила Мирина, видя, что помощница не решается лечь.

Изрядно устав после тяжелого дня, Арето безмолвно согласилась и прилегла на одну из шкур.

В скором времени колыбельная ночи, словно вор, крадучись проникла в голову Мирины и спутала мысли. Ее одолел сон – самый сильный и вечный противник всех дум и чувств…

Среди влажной теплой ночи сознание предводительницы словно прорезало мимолетным холодком. Она мгновенно поднялась и огляделась вокруг.

– Арето, просыпайся! Арето… Что-то не так, – прошептала Мирина.

Та, вскочив на ноги, инстинктивно схватилась за нож, который держала при себе и днем, и ночью.

Обе выбежали из хижины и прислушались. Царила тишина.

– Где дозорные? Я совсем не слышала их шагов сегодня ночью. – Предводительница глядела на еще не опомнившуюся соратницу. Та не отвечала и лишь прерывисто дышала.

Кинувшись к первому посту, они увидели амазонку, лежавшую на земле. Подбежав ближе, Мирина поняла, что воин спит. Подошла Арето и пнула дозорную ногой. Не дождавшись отклика, поднесла ладонь к ее рту.

– Действительно спит, – пробормотала Арето.

Мирина наклонилась чуть ниже к спящей амазонке и сразу же почувствовала запах дурманящего напитка, который так любили воины. Выжимка из винограда, украденная ими во время погрома греческой деревни, очень полюбилась в отряде. Но пили ее лишь в особых случаях, с позволения предводительницы. Сладкий напиток с горьковатым привкусом приносил радость и забвение. Позднее амазонки начали сами готовить некое его подобие, выведав рецепт у одного из пленных греков.

– Откуда это? – спросила Мирина у Арето. – Запах… тот или нет?.. Вроде немного отличается. Посмотри, все ли в таком виде? А я попытаюсь разбудить эту… Как же она напилась и где? – недоумевала предводительница.

Внезапно, совершенно неожиданно для себя, она закричала:

– Скорее, Арето!.. Проверь пленных!

Мирина размышляла, и в голове ее, словно сильный ветер, вереницей проносились самые различные предположения.

Вдруг вспомнила про отвар, и ее осенило.

Повелительнице пришел на память случай, когда одной из них после тяжелого ранения палицей искромсало всю ногу, и ничто не могло успокоить боль, кроме отвара, смешанного с этим напитком. Та амазонка тоже спала, пока другие пытались унять кровь. Но ранение было слишком тяжелым – так и умерла во сне, не мучаясь…

Окончательно растерявшись, Арето бросилась к хижинам, но скоро вернулась.

Она еле сдерживала дрожь в голосе:

– Заступница, все дозорные тоже спят сном мертвецов! Собакам перерезали горло… – Ей трудно было справиться с душащим ее комом в горле. – Пленнику тоже… Вчерашнему! – произнесла Арето из последних сил.

Мирина кинулась в хижину где спали воины. Вбежав в одну из них, она схватила первую же амазонку, укрытую шкурами, и, тряся ее, вскричала:

– Где Лисиппа? Быстро найдите ее и приведите сюда!

В лагере началась суматоха. Дозорные, что были на страже первую половину ночи, пытались разбудить спящих, а Арето, наспех собрав совет, поспешно обходила ряды людей, поднося факел к лицу каждого.

Не было только Лисиппы.

Мирина, будучи вне себя от бессилия и злобы, зашла сначала туда, где держали Палака. Пастух лежал на шкурах, залитых кровью. Она подошла и провела рукой сначала по его лицу, а потом по шкурам. Они еще были теплыми. «Совсем недавно убили!» – поняла предводительница.

Выйдя оттуда, она зашла в заброшенную хижину, где были заперты собаки. Псы валялись рядом друг с другом в луже крови.

Мирина вышла. У нее закружилась голова.

– Лисиппа! Где она? – глухим голосом обратилась она к выстроившимся в нескончаемый ряд воинам.

– Я здесь, – послышался голос, заставивший всех содрогнуться.

Это была она – обозленная и напуганная.

– Выйди вперед! – с силой выдавливая из себя слова, приказала Мирина.

Амазонка вышла из-за темной, мрачной листвы дерева и, держась за нож, медленно подошла к предводительнице.

– Это сделала ты! Лисиппа, как ты могла?.. Зачем? – глядя на нее в упор, раскрасневшаяся, со слезами ярости на глазах, вскричала Мирина.

– Да, я! Сделала то, что мне велело сердце! – дерзко ответила ей Лисиппа, высокомерно подняв голову. – Ничуть не жалею о содеянном, если ты об этом. Я просила тебя, Мирина, предупреждала… а ты так ничего и не поняла!

– Ты сошла с ума, амазонка. Как не понимаешь, что теперь мне придется наказать тебя – бывалую воительницу, после стольких сражений?! Перед этими молодыми! – указала Мирина на столпившихся амазонок. – Назови мне теперь причину столь жестокого убийства! Как мне объяснить Высшему Совету, почему ты сотворила такое?

Она охрипла. Было видно, что скажи Лисиппа еще хотя бы одно слово – и предводительница вцепится ей в горло.

– Никто не посмеет наказать меня! А ты… ты еще пожалеешь об этом, Мирина! – выпалила ей в лицо Лисиппа и, внезапно сорвавшись с места, бросилась в сторону леса.

В мгновение ока неистовая амазонка скрылась в темноте.

Несколько воинов тотчас же кинулись за беглянкой.

– Назад! – последовал окрик Мирины. – Не надо, в этом уже нет смысла. Лисиппа изгнана! – обратилась она ко всем. – Больше она не имеет отношения к амазонкам.

Воины ахнули. Было слышно, как тихо заплакали несколько девушек. Люди стояли как вкопанные, не отрывая глаз от своей предводительницы.

Изгнание было самым тяжким и жестоким из всех наказаний – худшее, что могло случиться с амазонкой. В этом случае она лишалась имени, народа и жизненной цели.

– Усилить охрану и не пускать ее в лагерь! – приказала Мирина. – Если попытается вернуться – убить на месте.

– Да, заступница! – не поднимая глаз, еле слышно произнесла Арето.

– Как только начнет светать, спустишься с воинами к подножию горы. Уверена: она пойдет в деревню – продолжить свое кровавое дело! Эта дьяволица может нарушить все наши планы… если, конечно же, до этого ее не растерзают волки в лесу. Ты обязана перехватить ее, Арето!.. Расправься с нею!

Та лишь кивала головой в знак покорности.

Подошла Ифито.

– Я это сделаю, заступница… Позвольте мне! – обратилась она к Мирине.

Лисиппа никогда не нравилась этой молодой воительнице. Ифито была новобранцем, и жестокая амазонка не упускала ни единой возможности унизить и высмеять ее, пытаясь сломить.

– Ты будешь слушаться Арето, воин! – холодно посмотрев на нее, возразила Мирина. – А теперь готовьтесь, светает, – вглядевшись в бледное лицо Арето, приказала она.

– Повинуюсь, заступница, – ответила та.

Вооружившись, она взяла с собою нескольких воинов и поспешно покинула лагерь.

Мирина вернулась в хижину. Случившееся потрясло ее. Она впервые в жизни распорядилась убить кого-то из семьи…

Предводительница часто сердилась на амазонок и, как ей казалось в ту минуту, готова была придушить их. Но это… это было совсем другое. С Лисиппой они вместе воевали на протяжении почти всей жизни, с юных лет!

Мирина пыталась совладать со своими чувствами. Смятение в душе не давало ей покоя. Но помиловать чрезмерно осмелевшую амазонку, которая окончательно вышла из повиновения, она не могла себе позволить. Лагерь бы распался, если бы она дала окрепнуть росткам мятежа.

Волну смуты вместе с этой обезумевшей от ненависти и страданий воительницей следовало немедленно пресечь…

Светало. Люди принялись за дела раньше, чем обычно. Вырыв яму за пределами лагеря, они предали тело скифа земле. Собак зарыли там же.

Некоторые из девушек не могли сдержать слез. Амазонки часто хоронили погибших, но относиться к этому равнодушно они так и не научились.

Глава семнадцатая

Мать Сакия с самого вечера не могла найти себе покоя. Бахтасау прождала сына все утро и, не выдержав, направилась к дому Атея.

Услышав от его жены, что пастуха нет, и что он тоже отправился в горы ни свет ни заря, да еще и взял с собою Палака, сердце матери начало биться тревожнее. Но когда жена Атея обмолвилась, что не видела Сакия несколько дней, Бахтасау осела прямо у порога.

Материнское сердце чуяло беду – она точно знала: с сыном что-то случилось. Обойдя деревню и слыша от всех жителей одни и те же слова, женщина окончательно потеряла голову.

Решив дождаться возвращения Атея, Бахтасау вернулась домой, села у окна и начала молиться. Сварив пшенично-чечевичную кашу, она поставила ее у окна и отошла, чтобы духи, отведав угощения, приняли ее молитвы и помогли сыну.

Уже под вечер Бахтасау вновь пошла к Атею. Тот не вернулся. Жена Палака тоже была здесь. Застав обеих женщин в волнении, мать Сакия решила обратиться к старейшине деревни.

Но он, как и остальные, был в недоумении. Мать, заламывая руки и с трудом сдерживая слезы, вернулась домой. Она не знала, что подумать. Никто в селении не имел ни малейшего понятия, куда могли отправиться двое мужчин.

Но Бахтасау знала, что Сакия уже нет два дня, а пастухи пропали днем позже. Не сомкнув глаз и проведя всю ночь у окна, она решила, что самое лучшее решение – это отправиться в горы самой…

Никому не сказав о своем намерении, женщина спустилась во двор, подошла к одной из ям, где хранилось зерно, и, открыв его, нащупала внутри акинак. Некогда меч принадлежал ее мужу. Она давно бережно припрятала оружие, боясь, что Сакий может найти и переделать его.

Каждый раз, когда сын уходил из дома, она доставала акинак и долго любовалась рукояткой, где было вырезано ее имя. Вот и сейчас, вынув столь дорогую для нее вещь и приложив ее к губам, она пустилась в путь… не догадавшись взять с собою даже флягу с водой.

Едва приблизившись к подножию горы, Бахтасау заметила старейшину и пастухов, которые тоже решили отправиться на поиски пропавших. В руках они держали гориты – деревянные колчаны для лука и стрел. За поясом виднелись длинные ножи. Старейшина держал в руке сагарис – боевой топор.

– Что ты делаешь здесь? – строго обратился он к женщине.

– Я… решила поискать сына, – смутилась она.

– Ступай домой, Бахтасау, не женское это дело. Иди, найдем мы твоего сына, – с жалостью поглядел на нее один из пастухов.

– Да, успокойся и иди к себе, женщина. Терпеливо, как и подобает, жди от нас вестей! – поддержал мужчину старейшина.

Бахтасау ничего не оставалось, кроме как смиренно повиноваться. Еле волоча ноги, она поплелась обратно, то и дело оглядываясь на гору, которую она так боялась и ненавидела.

Мать понимала, что случилась беда, но, несмотря на это, в глубине сердца чувствовала, что сын жив.

Не зная, как дождаться вечера, когда должно было хоть что-то проясниться, женщина решила пойти к одному из местных жрецов – энарею, – который мог предвидеть будущее и заглядывать в прошлое…

Подойдя к нише в стене, Бахтасау взяла из глиняной чаши две монетки в форме стрелок. Крепко сжимая их в руке, набросила на голову платок, замотав его концы в несколько слоев вокруг шеи и лица так, что видны были только глаза, и вышла из кибитки.

Быстрым шагом она приблизилась к дому, который стоял на другом конце деревни. Опасливо подойдя к двери, Бахтасау прислушалась. Голос, монотонно повторяющий одно и то же, испугал ее. Женщина поняла, что энарей говорит с духами.

Едва она протянула руку к двери, как тотчас же вздрогнула.

– Бахтасау, я утомился ждать тебя, – послышался громкий голос.

Она осторожно открыла дверь и вошла. Это было самое большое жилище в деревне. Внутри было очень светло и просторно. Окна завешены шкурами, но яркий свет чуть ли не ослеплял глаза: везде горели свечи.

Энарей, завернувшись с ног до головы в яркие ткани, сидел посредине своей кельи. Длинные черные волосы ниспадали до колен. Жрец покачивался из стороны в сторону, вдыхая запах горящей в серебряной чаше травы. Все вокруг было пропитано этим одурманивающим ароматом.

Бахтасау пошатнулась, чуть не упав.

– Сядь и положи монеты сюда, – колдун указал ей на глиняный сосуд подле себя.

Женщина подошла и опустила туда монеты. Вопросительно посмотрев на все так же раскачивающегося жреца, она хотела что-то сказать, но тот указал жестом руки на место напротив себя. Она присела.

– Ему нравится то, что режет, и то, что он может вырезать, – нараспев вымолвил энарей, проведя по воздуху пальцем и вычерчивая неуловимые образы.

Мать Сакия испуганно следила за ним, пытаясь понять его невразумительную речь.

– Он никому не сделал плохого, – попыталась Бахтасау оправдать сына, ничего не понимая.

Будто не расслышав, жрец продолжал:

– Много боли и крови он испил, окруженный матерями…

– Я его мать, и я здесь, слышишь меня! Скажи, молю тебя: он жив? – простонала женщина.

Энарей начал произносить слова, которых Бахтасау не понимала. Она внимательно смотрела на него. Запах горящей травы навлекал на нее сон, заболела голова.

Колдун держал в руке кору липы. Все так же произнося непонятные слова, вытащил из-под кафтана нож, который держал прямо у сердца, и разрезал кору на три полосы. Переплетая полосы между пальцами, а потом снова расплетая их, начал между молитвами выкрикивать имя сына Бахтасау.

Женщина пыталась не пропустить ни одного движения жреца, но глаза ее закрывались. Она перестала что-либо видеть, кроме раскачивающегося колдуна. Только белый дым, и он…

– Живой среди живых и жаждущих жизни! – выкрикивал энарей. – Он знает, что дорога, избранная им, ведет в пропасть, но остановиться не может и больше не сумеет!..

Внезапно очнувшись от воплей колдуна, женщина вскочила на ноги. Сердце ее бешено колотилось. Он жестом указал ей на дверь. Она хотела было еще что-то спросить, но жрец закивал головой и застонал.

Бахтасау торопливо поклонилась и, не оборачиваясь, попятилась к выходу. Только теперь она увидела его глаза, обведенные черными кругами и светлые, как небесное облако. Это были очи, вселяющие страх. Энарей сдунул на женщину что-то невидимое с ладони.

Она вновь поклонилась и вышла.

Наступила ночь. Сияли звезды. Посмотрев в небо, Бахтасау облегченно вздохнула, но голова была тяжела – то ли от тягостных мыслей, то ли от запаха благовоний.

Женщина поспешила домой.

Почти вбежав в свою кибитку, она поспешно поставила миску с кобыльим молоком на огонь и влила в него несколько ложек меда. Бахтасау торопилась угостить духов, которые прислушались к ее мольбам и спасли ее сына.

«Нужно набраться терпения и немного подождать. Сын жив! Мой милый Сакий, мое дитя… Энарей сказал – он любит то, что режет! Ну, конечно же… Ах, как это я не догадалась сразу! Сакий же ножи любит, и вырезать что-то ему всегда по душе… Он жив, Маспала, богиня ты наша!»

Женщина выглянула в окно и стала смотреть на луну. «Маспала, спаси его, сохрани его, верни его! Верни!» – молилась она про себя.

Вдруг мать задумалась: она же не спросила у гадателя, вернется ли ее мальчик! «Нет, точно вернется! Не оставит он меня одну, Маспала, не оставит!»

Бахтасау не могла усидеть на месте. Ей хотелось сейчас же побежать в лес и найти своего сына, прижать его к груди и не отпускать! И пусть ее загрызут дикие звери, руки свои она не разомкнет, материнские объятия защитят его от всех и от всего на свете…

Она вышла во двор, села на землю и горько заплакала.

«Апи, богиня земли и воды, накорми и напои мое дитя… ведь ты тоже мать, замени ему меня! Папай, отец наш небесный, смотри на него с неба, не упускай из виду, пусть твое око следит за ним и направляет его в дом отчий! Он сирота, не оставь его!»

Женщина еще долго сидела на холодной земле…

Пастухам давно уже было пора вернуться, но царила невыносимая тишина. Войдя в дом, Бахтасау быстро сняла с огня миску. Прихватив несколько лепешек и разложив угощение на единственном в доме серебряном блюде, вынесла его из кибитки.

Положив блюдо на землю, она призвала богиню домашнего очага Табити…

Женщина не могла уже ждать. Тоска и душевная боль понесли ее к дому пастуха. Подойдя к окну, Бахтасау прислушалась. Долгожданного оживления она не уловила. Новая волна огорчения проникла ей в самое сердце. В смятении она отошла, однако снова и снова возвращалась к дому Атея…

Бахтасау застала жену пастуха в смятении. Не было никаких вестей ни от Атея с Палаком, ни даже от кучки людей со старейшиной во главе.

Вскоре к ним присоединились матери и жены остальных.

Наступила ночь… Они понимали, что мужчины давно должны были вернуться – хотя бы по той причине, что в этих лесах водилось много диких зверей, и особенно волков.

Оставшиеся в деревне пастухи решили пойти к подножию горы, прихватив с собою факелы и вооружившись сагарисами. Прождав там некоторое время, расстроенные, они разбрелись по домам. Женщины, еще некоторое время побыв вместе, тоже безмолвно разошлись.

Только мать Сакия никак не могла заставить себя пойти домой – ее словно манило в противоположную сторону….

Собаки в деревне беспокоились, непрерывно слышался неугомонный лай. Кони ржали, вторя им. Казалось, никто не спал этой ночью…

Побродив по деревне, Бахтасау присела на камне под деревом, из расколотой части которого ее сын вырезал женскую фигуру. Только сейчас она поняла, что ее тянуло именно сюда.

Бахтасау с грустью смотрела на изваяние, и мысли ее разлетались в разные стороны. То ей казалось, что Сакий еще мальчишка и не пришел домой, а она по обыкновению принялась его искать; то она, словно наяву, слышала, как сын просит испечь ему лепешки с медом.

Несчастная женщина пыталась ухватиться за одну из этих мыслей, но действительность продолжала тянуть ее в темную ночь…