Текст книги "Психология социализма"

Толпа часто соединяет в себе дух своей расы и понимание ее интересов.[24]24
  Мы имели поразительный пример этому в знаменитом деле, которое недавно произвело во Франции столь глубокий разлад. Тогда как значительная часть буржуазии жестоко нападала на армию с бессознательностью человека, яростно подтачивающего фундамент своего жилища, народные массы инстинктивно приняли ту сторону, на которой были истинные интересы страны. Если бы эти массы также обратились против армии, то мы, может быть, претерпели бы междоусобную кровавую войну, необходимым следствием которой было бы вторжение неприятеля.


[Закрыть] Она в высокой степени способна к самоотверженности, к жертвам, что, впрочем, не мешает ей быть иногда бесконечно ограниченной, хвастливой, свирепой и готовой всегда поддаться обольщению самых пошлых шарлатанов. Толпой, без сомнения, управляет инстинкт, а не разум, но разве бессознательные поступки не бывают очень часто более высокими, чем сознательные?

Безотчетные машинальные действия нашей физической жизни и громадное большинство таких же действий нашей духовной жизни по отношению к действиям сознательным представляют собой такую же громаду, как водяная масса всего океана относительно волн на его поверхности. Если бы непрерывное течение этих бессознательных действий остановилось, человек не мог бы прожить и одного дня. Бессознательные элементы нашей психики представляют собой просто наследие всех приспособлений, созданных длинным рядом наших предков. В этом-то наследии и сказываются расовые чувства, инстинкт своих потребностей, которому полунаука очень часто дает ложное направление.

Неудачники, непонятые, адвокаты без практики, писатели без читателей, аптекари и доктора без пациентов, плохо оплачиваемые преподаватели, обладатели разных дипломов, не нашедшие занятий, служащие, признанные хозяевами негодными, и т. д. – суть естественные последователи социализма. В действительности они мало интересуются собственно доктринами. Все, о чем они мечтают, это создать путем насилия общество, в котором они были бы хозяевами. Их крики о равенстве и равноправии нисколько не мешают им с презрением относиться к черни, не получившей, как они, книжного образования. Они считают себя значительно выше рабочего, тогда как в действительности, при своем чрезмерном эгоизме и малой практичности, они стоят гораздо ниже рабочего. Если бы они сделались хозяевами положения, то их самовластие не уступило бы самовластию Марата, Сен-Жюста или Робеспьера – этих типичных образцов непонятых полуученых. Надежда сделаться тиранами в свою очередь, после долгой неизвестности, пережитых унижений, должна была создать изрядное число приверженцев социализму.

Чаще всего именно к этой категории полуученых и принадлежат доктринеры, сочиняющие в ядовитых произведениях печати теории, которые подхватываются и пропагандируются наивными последователями. Они как будто идут во главе своих солдат, а на самом деле только следуют за ними. Их влияние больше кажущееся, чем действительное: они, в сущности, только облекают в шумные, бранные фразы стремления, не ими созданные, и придают им такую догматическую форму, которая дает возможность главарям на них опираться. Их книги становятся иногда какими-то священными; их никто никогда не читает, но из них можно приводить, как доказательство, заглавия или обрывки фраз, воспроизводимых в специальных журналах. Неясность их сочинений составляет, впрочем, главное условие их успеха. Как Библия для протестантских пасторов, сочинения эти для тех, кто верит, представляются как бы прорицательными книгами, которые стоит только открыть наудачу, чтобы найти там решение любого вопроса.

Итак, доктринер может быть очень сведущ, но это ничуть не мешает ему оставаться крайне наивным и лишенным здравых понятий, и вместе с тем очень часто недовольным и завистливым. Заинтересованный только одной стороной вопросов, ум его остается чуждым ходу событий и их последствиям. Он не способен понять сложность социальных явлений, экономические законы, влияние наследственности и страстей, которые управляют людьми. Руководствуясь только книжной и элементарной логикой, он легко верит, что его мечтания могут изменить ход развития человечества и управлять его судьбой.

Больше всего он верит в то, что общество должно так или иначе измениться в его пользу. Что действительно его заботит – это не осуществление социалистических доктрин, а водворение во власти самих социалистов. Ни в какой религии не было так много веры в народных массах и так мало ее у большинства главарей.

Разглагольствования всех этих шумных доктринеров очень туманны; их идеал будущего общества очень химе-ричен; но что уже совсем не химерично – это их страшная ненависть к современному обществу и их горячее желание разрушить его. Но если революционеры всех времен были бессильны что-нибудь создать, им было не очень трудно разрушать. Ребенок может легко сжечь сокровища искусства, для накопления которых потребовались целые века. Таким образом, влияние доктринеров может вызвать революцию победоносную и разрушительную, но дальше этого оно не может идти. Неискоренимая потребность быть под чьим-либо управлением, которую всегда проявляла народная толпа, привела бы быстро всех этих новаторов под власть какого-либо деспота, которого, впрочем, они же первые стали бы восторженно приветствовать, как доказывает то наша история. Революции не могут изменить дух народа; вот почему они никогда ничего не порождали, кроме полных иронии изменений в словах и поверхностных преобразований. И, однако, из-за таких-то ничтожных перемен человечество столько раз было потрясено и, без сомнения, будет и впредь подвергаться тому же.

Чтобы резюмировать роль разных классов в разрушении общества у латинских народов, можно сказать, что доктринеры и недовольные, созданные школой, действуют, главным образом, расшатывая идеи, и служат, вследствие порождаемой ими умственной анархии, самыми ядовитыми агентами разрушения; что буржуазия помогает своим равнодушием, страхом, эгоизмом, слабостью воли, отсутствием политического смысла и инициативы, и что народные слои будут действовать революционным образом, довершая разрушение здания, уже шатающегося на своем основании, как только оно будет достаточно потрясено.

КНИГА ВТОРАЯ. СОЦИАЛИЗМ КАК ВЕРОВАНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОСНОВЫ НАШИХ ВЕРОВАНИЙ

§ 1. Унаследование наших верований от предков. Чтобы понять социализм, надо исследовать, как образуются наши верования. Понятия унаследованные, или понятия, основанные на чувстве. Понятия приобретенные или внушенные образованием. Влияние этих двух категорий понятий. Каким образом понятия, кажущиеся новыми, всегда происходят от понятий предшествующих. Медленность, с какою изменяются верования. Польза общепризнанных верований. Установление таких верований означает высшую степень цивилизации. Великие цивилизации представляют расцвет лишь небольшого числа верований. Никакая цивилизация не могла держаться, не имея в своем основании общепринятых верований.

§ 2. Влияние верований на наши представления и суждения. Психология непонимания. Каким образом наше познание мира искажается унаследованными верованиями. Они влияют не только на наше поведение, но и на смысл, придаваемый нами словам. Отдельные личности разных рас и классов в действительности говорят на весьма различных языках. Взаимное непонимание разъединяет их столь же, сколь и противоположность их интересов. В чем именно убедительность никогда не исходила от разума. Преобладающее влияние мертвых при спорах живых между собой. Последствия взаимного непонимания. Невозможность колонизации со стороны народов, у которых это непонимание слишком велико. Почему исторические сочинения очень мало отражают действительность.

§ 3. Наследственное образование нравственных понятий. Истинные мотивы, руководящие нашими действиями, в большинстве случаев подчиняются наследственным инстинктам. Нравственность существует действительно только тогда, когда она перешла в область бессознательного и наследственного. Малоценность современного школьного обучения нравственности.

§ 1. УНАСЛЕДОВАНИЕ НАШИХ ВЕРОВАНИЙ ОТ ПРЕДКОВ.

Все цивилизации, следовавшие в течение веков одна за другой, основывались на небольшом числе верований, игравших всегда в жизни народов основную роль.

Как нарождаются и развиваются эти верования? Мы уже изложили в общих чертах этот вопрос в «Lois psychologiques de lEvolution des peuples» («Психологические законы эволюции народов»). Небесполезно будет вернуться к этому вопросу. Социализм представляет собой в большей степени верование, чем доктрину. Только глубоко проникнувшись самим механизмом происхождения верований, возможно предвидеть, какую роль предстоит сыграть социализму.

Человек не может изменять по своему желанию чувства и верования, которые им руководят. За суетными волнениями отдельных личностей находятся всегда влияния законов наследственности. Эти влияния придают толпе тот узкий консерватизм, который лишь временно пропадает в минуту возмущений. Что труднее всего переносится человеком и чего он даже никогда не переносит в течение очень продолжительного времени, это изменение унаследованных им привычек и образа мыслей.

Именно эти влияния предков оберегают еще и теперь значительно одряхлевшие цивилизации, обладателями которых мы являемся и которым в настоящее время со многих сторон грозит разрушение.

Эта медленность развития верований есть один из самых существенных фактов истории и, тем не менее, факт, менее всего выясненный историками. Мы попробуем определить его причины.

Помимо внешних и изменчивых условий, которым подчиняется человек, он более всего руководится в жизни двумя категориями представлений: представлениями врожденными, т. е. преемственно унаследованными или возникшими под влиянием чувств, и представлениями приобретенными или умственными.

Врожденные представления составляют наследство расы, завещанное отдаленными или ближайшими предками, наследство, воспринимаемое человеком бессознательно при самом рождении его и направляющее его поведение.

Приобретенные или умственные представления суть те, которые человек приобретает под влиянием среды и воспитания. Они направляют рассуждение, разъяснение, толкование и очень редко – поведение. Их влияние на действия остается совершенно ничтожным до тех пор, пока представления, наследственно повторяясь в поколениях, не перейдут в область бессознательного и не сделаются чувствами. Если и удается иногда приобретенным представлениям восторжествовать над врожденными, то это бывает только тогда, когда последние были уничтожены врожденными же представлениями противоположного свойства, как это случается, например, при скрещивании представителей различных рас. Человек превращается тогда как бы в tabula rasa.[25]25
  Чистая доска (лат.) – т. е. доска, на которой можно писать, что угодно.


[Закрыть] Он потерял свои врожденные представления; он стал не более как помесь, не имеющая ни нравственности, ни характера, легко подпадающая под всякие влияния.

В силу этой-то огромной тяжести многовековой наследственности, среди такого множества нарождающихся ежедневно верований, лишь столь немногие из них делались с течением веков преобладающими и всеобщими. Можно даже сказать, что в среде уже очень старого человечества никакое новое общее верование не могло бы образоваться, если бы оно не было тесно связано с предшествующими верованиями. Совершенно новых верований народы почти никогда не знали. Религии, например, буддизм, христианство, магометанство, кажутся оригинальными, если рассматриваются только в позднейшей фазе своего развития; в действительности же они представляют собой лишь простой расцвет предшествовавших верований. Они могли развиться только тогда, когда уступившие им место верования за давностью своей выдохлись и потеряли обаяние. Они видоизменяются в зависимости от принявших их рас, и общего у них только и имеется, что буква учения. Мы показали в одном из предыдущих наших трудов, что религии, переходя от народа к народу, претерпевают глубокие изменения, чтобы установить связь с предшествовавшими религиями этих народов. Новое верование становится, таким образом, простым обновлением старого. Не только одни еврейские элементы находятся в христианской религии; она имеет свой источник в наиболее отдаленных религиях европейских и азиатских народов. Тонкая струя воды, вытекшая из Галилеи, не обратилась бы в стремительный поток, если бы древнее язычество не влилось в нее широкой волной. Луи Менар справедливо говорит: «Вклад евреев в христианскую мифологию едва равняется со вкладом египтян и персов».

Самые простые и ничтожные изменения в верованиях требуют, однако, целого ряда лет, чтобы укорениться в народной душе. Верование – совсем не то, что какое-либо мнение, являющееся предметом обсуждения. Верование влияет на поведение и поступки людей, и, следовательно, обладает действительной силой, лишь когда оно перешло в область бессознательного, чтобы там образовать прочный осадок, называемый чувством. Тогда оно обладает существенным характером повелительности и недоступно влиянию анализа и критики. Только в начале своего появления, когда верование еще не установилось, оно может корениться до некоторой степени в разуме; но для обеспечения его торжества, повторяю, оно должно перейти в область чувств, и, следовательно, из области сознательного перейти в область бессознательного.

Нет надобности восходить к героическим временам, чтобы понять, что представляет собой верование, сделавшееся неоспоримым. Стоит только бросить взор вокруг себя, чтобы увидеть целую толпу людей, к которым глубоко привиты на мистической наследственной почве известные верования, выросшие на этой мистической почве, которые невозможно поколебать никакими доводами. Все мелкие религиозные секты, зародившиеся в последние 25 лет, как и возникшие в конце языческого периода, – спиритизм, теософизм, эзотеризм и т. д. – имеют многочисленных последователей с таким настроением мыслей, что верование их не может быть разрушено никакими доказательствами. Знаменитый процесс о спиритических фотографиях вполне убеждает в верности такого заключения. Фотограф Б. признался на суде, что все фотографии призраков, вручаемые его легковерным клиентам, были снимками с приготовленных для этого манекенов. Доказательство, казалось бы, не допускало возражения. Однако оно нисколько не поколебало веру приверженцев спиритизма. Несмотря на признание шутника-фотографа и предъявление тех же самых манекенов-моделей, клиенты-спириты энергично продолжали настаивать на том, что они отчетливо признали на фотографиях черты своих покойных родственников. Это чудесное упорство веры очень поучительно и дает отличное понятие о силе верования.

Нужно настаивать на этом влиянии прошлого при выработке верований и на том факте, что новое верование не может утвердиться иначе, как всегда входя в связь с предшествующим. Это водворение верований представляет собой, быть может, важнейшую фазу в последовательном развитии цивилизаций. Одно из величайших благодеяний установившегося верования состоит в том, что оно воодушевляет народ общими чувствами, дает ему общие формы мышления и, следовательно, общие слова, вызывающие одинаковые представления. Укоренившееся верование в конце концов создает сходство между настроениями умов, аналогичность между последовательными суждениями, оно кладет свой отпечаток на все элементы цивилизации. Общее верование составляет самый могущественный фактор для образования национального духа, национальной воли и, следовательно, единства в направлении чувств и идей народа. Великие цивилизации всегда представляли собой логическое развитие небольшого числа верований, и упадок этих цивилизаций наступал всегда в тот момент, когда в общих верованиях происходил раскол.

Коллективное верование имеет ту огромную выгоду, что оно соединяет все индивидуальные маленькие желания в одно целое, заставляет народ действовать, как действовал бы один человек. По справедливости можно сказать, что великие исторические эпохи – это именно те, когда устанавливалось какое-либо общее верование.

Роль общих верований в жизни народов так громадна, что важность ее не может быть преувеличена. История не дает примеров цивилизаций, возникших и долго существовавших, не имея в основании верований. общих всем отдельным личностям целого народа или, по крайней мере, целого города. Эта общность верований придает народу, владеющему ими, грозную мощь даже и тогда, когда верования эти имеют временный характер. Мы это видели во времена революции, когда французский народ, воодушевленный новой верой (которая не могла долго держаться из-за неосуществленности своих обещаний), победоносно боролся против вооруженной Европы.

§ 2. ВЛИЯНИЕ ВЕРОВАНИЙ НА НАШИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И СУЖДЕНИЯ. ПСИХОЛОГИЯ НЕПОНИМАНИЯ.

Как только верование упрочилось в душе, оно становится регулятором жизни человека, пробным камнем суждений, руководителем разума. Ум тогда может воспринимать только то, что согласуется с новым верованием. Как христианство в средние века, ислам у арабов, господствующая вера кладет свой отпечаток на все элементы цивилизации, в особенности на философию, литературу и искусство. Она – высший критерий, она дает объяснение всему.

Способ приобретения наших познаний, одинаковый для ученых и неученых, состоит в сущности в том, что неизвестное мы стараемся привести к тому, что нам уже известно или что мы считаем известным. Понять явление – это значит наблюдать его и связать с тем небольшим запасом идей, который у нас имеется. Таким образом связывают непонятые явления с явлениями, которые считаются понятыми. Каждый ум устанавливает эту связь сообразно со своими господствующими безотчетными представлениями. Прием этот одинаков для всех умов, от низшего до высшего, и состоит неизменно в том, что новое явление вводится в круг уже воспринятых понятий.

И вследствие того, что наши представления о мире связываются с понятиями, унаследованными нами от предков, люди разных рас имеют различные суждения об одних и тех же предметах. Мы воспринимаем вещи не иначе, как видоизменяя их сообразно нашим верованиям.

Верования, обратившиеся в чувства, влияют не только на наши поступки, но и на смысл, какой мы придаем различным словам. Раздоры и борьба между людьми в большинстве случаев происходят от того, что одни и те же явления порождают в умах разного склада крайне различные идеи. Проследите из века в век, от одной расы к другой и от одного пола к другому представления, вызываемые одними и теми же словами. Посмотрите, например, чем являются для умов различного происхождения такие термины, как «религия», «свобода», «республика», «буржуазия», «собственность», «капитал», «труд» и т. д., и вы увидите, какая пропасть лежит между умственными представлениями, выраженными одним и тем же словом.[26]26
  Преломление идей, т. е. видоизменение понятий в зависимости от пола, возраста, расы, образования – недостаточно исследованный вопрос психологии. Я слегка коснулся его в одном из последних моих трудов, показав, как изменяются учереждения, религии, языки и искусства с переходом от одного народа к другому.


[Закрыть] Кажется, что разные классы общества, люди разных полов говорят на одном языке, но это только обманчивая внешность.

Разъединение разных слоев общества и еще более – разных народов происходит столько же от различия их понятий, сколько и от различия их интересов; и вот почему борьба между классами и между расами, а не призрачное их согласие составляло всегда в истории преобладающий факт. В будущем несогласие может только возрасти. Вместо того, чтобы стремиться к уравнению людей, цивилизация стремится сделать различие между ними все более и более ощутимым. Различие в умственном развитии между могущественным феодальным бароном и последним его воином было бесконечно меньше, чем ныне между инженером и подвластным ему чернорабочим.

Между разными расами, между разными классами, между разными полами согласие возможно только относительно технических вопросов, не касающихся области бессознательных чувств. В морали, религии, политике, напротив, согласие не возможно или возможно только тогда, когда люди одного и того же происхождения. При этом не доводами сторон достигается согласие, а одинаковостью склада их понятий. Не в уме находит свое основание убедительность. Когда люди собираются для обсуждения политических, религиозных или нравственных вопросов, это рассуждают уже не живые, а мертвые. Это душа их предков говорит их устами, и их речи тогда – лишь эхо того вечного голоса мертвых, которому всегда внимают живые.

Итак, слова по своему смыслу весьма различаются у разных людей и пробуждают у них идеи и чувства крайне различные. Для проникновения в умы иного склада, чем наш, нужно самое напряженное усилие мысли. С большим трудом это достигается в отношении наших соотечественников, отличающихся от нас лишь возрастом, полом или воспитанием; каким же образом проникнуть в мысли людей чуждых рас, да еще тогда, когда нас отделяют от них целые века? Чтобы быть понятым кем-либо, надо говорить на языке слушателя со всеми свойственными его понятиям оттенками. Можно, как это и бывает в действительности между родителями и их детьми, прожить 6 течение многих лет рядом с человеком и никогда не понимать его. Вся наша обиходная психология, основанная на том предположении, что люди под влиянием одинаковых возбуждений испытывают и одинаковые чувства, как нельзя более ошибочна.

Мы никогда не можем видеть вещи такими, каковы они в действительности, потому что мы воспринимаем лишь состояния нашего сознания, создаваемые нашими же чувствами. Еще менее мы можем рассчитывать на то, что невольные искажения в представлениях будут одинаковы у всех людей, так как эти искажения подчиняются врожденным и приобретенным понятиям людей, и, следовательно, различаются между собой сообразно расе, полу, среде и т. п., и поэтому-то можно сказать, что всего чаще общее взаимное непонимание управляет отношениями между людьми разных рас, разных полов, принадлежащими к разным общественным слоям. Они могут пользоваться одинаковыми словами, но никогда не будут говорить одним и тем же языком.

Вещи представляются нам всегда не такими, каковы они в действительности, чего мы и не подозреваем. Мы даже вообще убеждены, что этого и быть не может; оттого-то для нас почти и невозможно допустить, что другие люди могут мыслить и действовать совершенно не так, как мы. Это непонимание мнений в конце концов обращается в полную нетерпимость, особенно в области верований и воззрений, основанных исключительно на чувствах.

Все люди, придерживающиеся в религии, морали, искусствах, и политике мнений, отличных от наших, тотчас являются в наших глазах людьми недобросовестными или, по меньшей мере, опасными глупцами. Поэтому если мы располагаем какой-нибудь властью, мы считаем своим непременным долгом, энергично преследовать столь зловредных чудовищ. Если мы их более не сжигаем и не гильотинируем, так это потому, что упадок нравов и прискорбная мягкость законов препятствуют этому.

Относительно людей, принадлежащих к расам, значительно отличающимся от нашей, мы допускаем еще, по крайней мере в теории и не без сожаления, плачевное ослепление этих людей, то, что они могут мыслить не вполне так, как мы. Мы считаем, впрочем, если случайно становимся повелителями этих людей, что для их благополучия они должны быть подчинены нашим правам и законам самыми энергичными мерами. Арабы, негры, аннамиты, мальгаши и т. д., которым мы хотим навязать наши нравы, законы и обычаи, ассимилировать их, как говорят в политике, узнали по опыту во что обходится желание мыслить иначе, чем их победители. Они, разумеется, продолжают, сохранять свои врожденные понятия, которых они не в силах изменить, но они научились скрывать свои мысли и, вместе с тем, приобрели непримиримую ненависть к своим новым повелителям.

Полное взаимное непонимание между народами разных рас, не всегда порождает между ними неприязнь. Оно может даже сделаться косвенным источником симпатий между ними, так как ничто в этом случае им не мешает создавать в своем воображении желаемое представление друг о друге. Справедливо было замечено, что «одним из самых надежных оснований, на котором покоится франко-русский союз, было почти полное незнание друг друга со стороны обоих народов».

Взаимное непонимание бывает разных степеней у разных народов. Оно достигает высшей степени у народов, которые мало путешествуют вне своей страны, например, народы латинской расы; у них поэтому нетерпимость безгранична. Наша неспособность понимать идеи других цивилизованных или нецивилизованных народов поразительна. Она, заметим кстати, и есть главная причина плачевного состояния наших колоний. Наиболее выдающиеся представители латинской расы и даже такие гениальные, как Наполеон, не отличаются в этом отношении от обыкновенных людей. Наполеон никогда не имел даже смутного понятия о психологии испанца или англичанина. Его суждения о них не шли далее того мнения, какое можно было недавно прочитать в одном из наших больших политических журналов по поводу отношений Англии к дикарям Африки: «Англия всегда вмешивается в дела дикарей, чтобы препятствовать им освободиться от их царей и перейти к республиканскому образу правления», – уверял с негодованием простодушный автор. Трудно выказать большее непонимание и большую наивность.

Впрочем, и сочинения наших историков кишат подобного рода суждениями. И вот отчасти почему я пришел к заключению, что исторические описания – не более как настоящие романы, совершенно чуждые всякой действительности.[27]27
  Макс Мюллер упрекает меня за это мнение. В одной из статей в «Revue historique» Л. Лихтенбергер, о недостаточно критическом взгляде которого я уже говорил, тоже заявляет своим читателям, что мое мнение его «ошеломило». Это мнение, тем не менее, я высказывал уже давно в моих исторических сочинениях, указывая, что только в творениях искусства или литературных памятннках могут читаться мысли умерших народов.


[Закрыть] То, с чем они нас знакомят, никогда не было душой исторических лиц, а являет единственно душу самих историков.

Вследствие того, что расовые понятия не подходят под общую мерку, и что однородные слова возбуждают весьма нeодинаковые понятия в умах, различающихся между собой, я пришел еще и к другому, на вид парадоксальному, заключению, что написанные сочинения совершенно непереводимы с одного языка на другой. Это справедливо даже для языков современных и еще в несравненно большей степени – для языков, передающих нам понятия народов умерших.

Такие переводы тем более невозможны, что действительный смысл слов, т. е. чувства и представления, вызываемые ими, меняются из века в век. Не имея возможности изменять сами слова, которые видоизменяются значительно медленнее, чем идеи, мы бессознательно меняем смысл слов. Так именно религиозный и моральный кодекс англосаксов – Библия, написанная 3000 лет тому назад для племен периода варварства, могла приспосабливаться к последовательным и изменчивым потребностям высоко цивилизованного народа. При помощи собственных измышлений всякий подводит под древние слова свои современные понятия. Истолковывая таким образом Библию, можно, как это и делают англичане, открыть ее на удачу и найти там решение любого политического или морального вопроса.

Повторяю, что только между людьми одной и той же расы, находящимися в течение продолжительного времени в одинаковых условиях существования и обстановки, может иметь место некоторое взаимное понимание. Благодаря наследственным формам их мыслей, слова, которыми они обмениваются в устной или письменной речи, могут тогда возбуждать в них приблизительно одинаковые понятия.

§ 3. НАСЛЕДСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ НРАВСТВЕННЫХ ПОНЯТИЙ.

Роль известных нравственных качеств в судьбе народов имеет решающее значение. Нам скоро придется это показать при изучении сравнительной психологии разных рас. Теперь же мы хотим только указать, что нравственные качества, подобно верованиям, переходят по наследству и, следовательно, составляют часть прародительской души народа. На этой-то унаследованной от предков почве и возникают возбудители наших действий, а наша сознательная деятельность служит нам только для наблюдения их результатов. Общее руководство нашими поступками обыкновенно принадлежит унаследованным нами чувствам и очень редко – разуму.

Эти чувства приобретаются очень медленно. Нравственные качества обладают некоторой прочностью лишь тогда, когда они, сделавшись нашим наследственным достоянием, перешли в область бессознательного и, следовательно, ускользают от влияний, всегда эгоистичных и чаще всего противных разумным интересам расы. Нравственные начала, внушаемые при воспитании, поистине имеют очень слабое влияние; я даже сказал бы, что влияние это равно нулю, если бы не приходилось принимать в расчет те безразличные натуры, которых Рибо[28]28
  Теодул-Арманд Рибо – профессор философии, возглавлявший курсы экспериментальной психологии в Сорбонне в 1885 г., член Академии моральных и политических наук.


[Закрыть] справедливо называет бесформенными, безличными (amorphes); натуры эти находятся на той неопределенной границе, где малейший повод может с одинаковой легкостью отклонить их в сторону добра или зла. Для этих-то безразличных существ особенно полезны законы и полиция. Они не сделают ничего такого, что последними запрещается, но до более высоких нравственных начал они не поднимутся. Разумное воспитание, т. е. пренебрегающее совершенно философскими разглагольствованиями и рассуждениями, может им доказать, что хорошо понятый интерес состоит в том, чтобы не слишком близко держаться сферы действий полиции.

Пока наш разум не вмешивается в наши действия, наша мораль остается инстинктивной, и наши побуждения не отличаются от побуждений самой бессознательной толпы. Эти побуждения безотчетны в том смысле, что они инстинктивны, а не подсказаны разумом. Но они и не лишены целесообразности в том смысле, что являются следствием медленных приспособлений, созданных целым рядом предшествующих потребностей. В душе народной эти инстинктивные возбудители проявляются во всей своей силе, и потому инстинкт толпы отличается всегда глубоким консерватизмом и способностью защищать общие интересы расы, пока теоретики и ораторы его не затемняют.