Текст книги "Тайная история капитализма. Почему мы бедные, несчастные и больные"

Система международной торговли и её недостатки

Не важно, что свободная торговля не работает ни в теории, ни на практике. Несмотря на её отвратительную историю [применения], богатые страны Недобрых Самаритян упорно продвигали либерализацию торговли в развивающихся странах начиная с 1980-х годов.

Как я уже говорил в предыдущих главах, до конца 1970-х годов богатые страны вполне охотно позволяли бедным странам иметь больше протекционизма и субсидирования. В 1980е годы это всё начало меняться. Наиболее ощутимой перемена была в США, чей просвещённый подход к международной торговле с экономически более слабыми странами, быстро сменился системой похожей на британский «империализм свободной торговли» XIX века. Новый курс был ясно сформулирован в 1986 году тогдашним американским президентом Рональдом Рейганом (Ronald Reagan) при открытии Уругвайского раунда переговоров ГАТТ, на которых он призвал к «новому, более либеральному соглашению с нашими торговыми партнёрами, соглашению при котором они полностью откроют свои рынки и станут относиться к американским товарам как они относятся к своим»⁷⁸.⁷⁹ Такое соглашение было создано на Уругвайском раунде переговоров ГАТТ, который начался в 1986 году в уругвайском городе Пунта-дель-Эсте и окончился в 1994 году в марокканском городе Марракеш. Результатом его стал [правовой] режим ВТО – новый [правовой] режим международной торговли, который стал гораздо более предубеждённым против развивающихся стран, чем режим ГАТТ.

На поверхности ВТО всего лишь «уравняли шансы» её стран-членов, требуя чтобы все играли по одним и тем же правилам – как с этим поспоришь? Особо важным для этого процесса было принятие принципа «единого пакета», что означает, что [страны-] члены должны подписывать все соглашения [разом]. При [правовом] режиме ГАТТ страны могли выбирать те соглашения, которые они подписывают, и многие развивающиеся страны могли не участвовать в договорах, которых они не желали, к примеру в договорах ограничивавших субсидирование. С принципом «единого пакета» все члены были должны подчиняться единым правилам. Все они должны были снизить свои тарифы. Их заставили отказаться от квотирования импорта, экспортного субсидирования (которое оставили только самым бедным странам) и от большей части субсидирования на внутреннем рынке. Но если мы приглядимся к подробностям, то поймём, что шансы вовсе не равны.

Для начала, даже хотя богатые страны имеют в среднем низкий уровень [тарифной] защиты, они склонны чрезмерно защищаться от продукции, которую экспортируют развивающиеся страны, особенно от одежды и текстиля. Это значит, что экспортируя свою продукцию на рынок богатой страны, бедные страны сталкиваются с более высокими тарифами, чем другие богатые страны. В документе «OXFAM Int.» отмечается, что «Средняя ставка пошлины на ввоз в США составляет 1,6 %. Эта ставка круто возрастает для большого числа развивающихся стран: средняя ставка варьируется начиная с приблизительно 4 % для Индии, 7 % для Никарагуа и вплоть до 14–15 % для Бангладеш, Камбоджи и Непала»⁸⁰. Вот и получается, что в 2002 году Индия выплатила тарифов американскому правительству больше, чем Британия, невзирая на то, что размер её экономики составляет менее одной трети от британской. Ещё более поразительно, что в том же году Бангладеш заплатил тарифов американскому правительству почти столько же, сколько и Франция, хотя размер его экономики составляет всего 3 % от французской⁸¹.

Есть также и структурные причины, которые превращают то, что выглядит как «уравнивание шансов», в откровенное покровительство развитым странам. Наилучший пример здесь – это тарифы. Уругвайский раунд привёл к тому, что во всех странах, за исключением наибеднейших, значительно снизились тарифы в относительном выражении. Но в абсолютном выражении развивающиеся страны сократили свои тарифы намного больше [чем богатые страны], по той простой причине, что изначально у них были более высокие ставки тарифов. К примеру, до [подписания учредительного] договора ВТО Индия имела среднюю тарифную ставку в 71 %. Её сократили до 32 %. Средний тариф США снизился с 7 % до 3 %. В относительном выражении получилось одинаково (каждый сократился приблизительно на 55 %), но абсолютное воздействие совершенно разное. [Возьмём за основу некий товар стоимостью $100.] В случае с Индией импортный товар, ранее стоивший $171 теперь будет стоить только $132 – значительное снижение в том, что заплатит покупатель (около 23 %), которое радикально изменит потребительское поведение. В случае с США, цена, которую заплатит покупатель снизится с $107 до $103 – разница в цене, которую большинство покупателей и не заметит (менее 4 %). Другими словами, при сокращении тарифов в одинаковой пропорции, его влияние несоразмерно больше для тех стран, чей первоначальный тариф был выше.

И вдобавок были сферы, где «уравнивание шансов» просто означало одностороннюю выгоду для богатых стран. Главный пример этому «Соглашение по Связанными с торговлей правами интеллектуальной собственности» (TRIPS), которое укрепило защиту патентов и другие права интеллектуальной собственности (подробнее см. в Главе 6). В отличие от торговли товарами и услугами, где все имеют что-либо на продажу, в этой области развитые страны почти всегда продавцы, а развивающиеся – покупатели. Следовательно, усиление патентной защиты прав интеллектуальной собственности означает, что её стоимость переносится в основном на развивающиеся страны. Та же проблема относится к «Соглашению по Связанными с торговлей инвестиционными мерами» (TRIMS), которое ограничивает возможности стран-членов ВТО по административному регулированию иностранных инвестиций (подробнее об этом см. Главу 4). Опять же, бедные страны, в основном получают, а не совершают иностранные инвестиции. Так что, в то время как их возможности административно регулировать иностранные компании уменьшились, это никак не уравновешивается для них уменьшением административного регулирования, которому подвергают их собственные компании, действующие за рубежом, потому что у них попросту нет таких фирм.

Там где развитым странам было нужно, создали множество исключений. К примеру, запретив большую часть субсидирования на внутреннем рынке, разрешили субсидии на сельское хозяйство, на фундаментальные (в противоположность коммерческим) НИОКР и на сокращение регионального неравенства. Такие [разрешённые] субсидии оказались именно теми, которые широко применяют богатые страны. Богатые страны раздают около 100 миллиардов долларов сельскохозяйственных субсидий ежегодно; в их число входят и те 4 миллиарда долларов, которые выдают американским фермерам, выращивающим арахис, и субсидии Евросоюза, позволяющие Финляндии производить свекловичный сахар⁸². Все правительства богатых стран, особенно американское, обильно субсидируют фундаментальные НИОКР, которые затем увеличивают конкурентоспособность связанных с ними отраслей. Развивающиеся страны, даже если им это и позволено, не могут воспользоваться этим правом, они просто почти не занимаются фундаментальными исследованиями, так что им мало что есть субсидировать. Что до регионального субсидирования, широко применяемого Евросоюзом, то это ещё один пример кажущейся нейтральности, которая, на самом деле, служит преимущественно интересам богатых стран. Во имя устранения экономического дисбаланса, субсидируются фирмы, чтобы побудить их располагаться в «депрессивных» регионах. В рамках одной страны, это может и способствует сокращению неравенства. Но с международной перспективы разница между этими субсидиями и субсидиями, просто выдаваемыми определённым отраслям, невелика.

Против этих обвинений в «уравнивании шансов» только в своих интересах богатые страны возражают, что они всё равно применяют к развивающимся странам «особый и дифференцированный режим» (SDT – «special and differential treatment»). Но «особый и дифференцированный режим» ныне лишь бледная тень того, каким он был при [правовом] режиме ГАТТ. Хотя для развивающихся стран и были сделаны некоторые исключения, особенно для наибеднейших («наименее развитых стран» – «the least developed countries» на жаргоне ВТО), многие эти исключения представляли собой [всего лишь] слегка продлённый (от 5 до 10 лет) «переходный период» перед тем как им предстояло достигнуть тех же показателей, что и богатым странам, вместо того, чтобы предложить [развивающимся странам] постоянные ассиметричные условия⁸³.

Так что, во имя «уравнивания шансов» Недобрые Самаритяне из богатых стран создали новую международную систему торговли, подстроенную в их пользу. Они не дают развивающимся странам пользоваться инструментами торговли и промышленной политики, которыми сами с таким успехом воспользовались в прошлом для стимулирования своего собственного экономического развития – не только тарифами и субсидиями, но также и административным регулированием иностранных инвестиций, и «нарушением» иностранных прав интеллектуальной собственности, что я продемонстрирую в последующих главах.

Промышленность в обмен на сельское хозяйство?

Не удовлетворённые результатами Уругвайского раунда, богатые страны продавливали дальнейшую либерализацию экономик развивающихся стран. Была предпринята попытка еще больше ограничить [государственный] контроль над иностранными инвестициями, выходя за уже принятые требования Соглашения TRIMS. Первый раз её предприняли в 1998 году через ОЭСР (Организацию Экономического Сотрудничества и Развития), а затем в 2003 году через ВТО⁸⁴. Попытки отбили оба раза, развитые страны сместили свой фокус и теперь сосредоточены на предложении радикально снизить тарифы на промышленную продукцию в развивающихся странах.

Это предложение, названное NAMA (non-agricultural market access – доступ к несельскохозяйственному рынку), впервые появилось в 2001 году на министерской конференции ВТО в Дохе. Когда в декабре 2002 года правительство США радикальным образом подняло ставки [в игре] и призвало к отмене всех тарифов на промышленную продукцию к 2015 году, предложение NAMA получило новый импульс. Высказываются разнообразные предложения, но если в переговорах по NAMA возобладают богатые страны, потолок тарифа для развивающихся стран упадёт с нынешних 10–70 % до 5-10 % – уровень, которого не видали со времён «неравноправных соглашений» XIX – начала XX вв., когда слабые страны были лишены тарифной автономии и были принуждены установить низкую единообразную ставку тарифа, обычно в пределах 3–5 %.

В обмен на снижение развивающимися странами тарифов на промышленную продукцию, богатые страны обещают, что они снизят свои сельскохозяйственные тарифы и субсидии, чтобы бедные страны могли увеличить свой экспорт. Это преподносилось как обоюдовыгодное, беспроигрышное решение, хотя по теории свободной торговли, односторонняя либерализация торговли уже сама по себе должна быть наградой.

Пастбища Аргентины – источник богатства этой страны

Предложение обсудили на министерской конференции ВТО в декабре 2005 года в Гонконге. Поскольку прийти к соглашению не удалось, переговоры продлили до следующего лета, когда оно наконец впало в состояние летаргии; стало широко известно сравнение индийского министра торговли г-на Камала Ната (Kamal Nath), который сказал, что переговоры находятся «между реанимацией и крематорием». Богатые страны заявили, что развивающиеся страны не предлагали достаточного сокращения тарифов на промышленную продукцию, а развивающиеся страны возражали, что богатые страны требовали чрезмерных сокращений и не предложили в ответ достаточного сокращения сельскохозяйственных тарифов и субсидий. Переговоры сейчас остановлены, но вот этот «промышленно-сельскохозяйственный» обмен многими считается шагом вперёд, даже теми кто обыкновенно критикует ВТО.

В краткосрочной перспективе большая открытость сельскохозяйственных рынков богатых стран может принести пользу развивающимся странам, но [не всем, а] только некоторым. Многие развивающиеся страны, вообще-то, являются нетто-импортёрами сельхозпродукции и, следовательно, навряд ли она пойдёт им на пользу. Они даже могут пострадать, если они окажутся импортёрами той сельхозпродукции, которую богатые страны сильно дотируют. Устранение такого дотирования увеличит счета таких стран за импортную товары.

В общем и целом, главную выгоду от открытия сельскохозяйственных рынков богатого мира получат богатые страны с сильным сельским хозяйством – США, Канада, Австралия и Новая Зеландия⁸⁵. Развитые страны не особенно защищаются от сельхозпродукции экспортируемой к ним бедными странами (например, кофе, чай, какао) по той простой причине, что у них нет [соответствующих] отечественных производителей, которых нужно защищать. Так что, снижение мер протекционизма и субсидий затронут, в основном, сельхозпродукцию «умеренной климатической зоны», такие как пшеницу, говядину, молочные продукты. Из развивающихся стран только две являются крупными экспортёрами этих товаров – Аргентина и Бразилия. Больше того, многие из тех в богатых странах (хотя, конечно же, не все), кто потенциально пострадает от либерализации торговли сельхозпродукцией, будут, по их национальным меркам, самыми малообеспеченными слоями (например, задавленные фермеры в Норвегии, Японии или Швейцарии), в то время как, некоторые из тех, кто в развивающихся странах получат выгоду, уже и так богаты, даже по международным меркам (например, агрокапиталисты из Бразилии и Аргентины). В этом смысле, популяризуемый образ того, как сельскохозяйственная либерализация в богатых странах помогает бедным крестьянам в развивающихся странах [совершено] ложен⁸⁶.

А самое главное, что те, кто считают сельскохозяйственную либерализацию в богатых странах важным методом помощи бедным странам развиваться, зачастую просто не обращают внимание на тот факт, что она будет проводиться не за просто так. В обмен развивающимся странам придётся делать уступки. Проблема в том, что эти уступки – сокращение тарифов на промышленную продукцию, упразднение системы административного контроля за иностранными инвестициями и прекращение «снисходительного» отношения к [нарушениям] прав интеллектуальной собственности, которые затруднят их развитие в долгосрочной перспективе. Это те инструменты политики, которые совершенно необходимы для экономического развития, чему я привожу документальные свидетельства во всех главах этой книги.

С учётом всего этого, нынешние дебаты вокруг либерализации сельского хозяйства в богатых странах, неверно подают свои приоритеты. Может, некоторым развивающимся странам и будет полезно получить доступ к сельскохозяйственным рынками развитых стран⁸⁷. Но намного важнее, чтобы мы позволили развивающимся странам адекватно пользоваться протекционизмом, субсидированием и административным контролем за иностранными инвестициями, чтобы они развивали свою экономику, нежели просто дать им большие заморские рынки сельхозпродукции. Особенно, если сельскохозяйственную либерализацию богатых стран можно только «купить», оплатив отказом развивающихся стран от мер защиты зарождающихся отраслей, то цена – непомерно высока. Нельзя заставлять развивающиеся страны продавать своё будущее, в обмен на мелкие сиюминутные выгоды.

Глава 4. О финнах и слонах

Нужно ли контролировать иностранные инвестиции?

Финны любят рассказывать про себя один анекдот. Как бы поступили Немец, Француз, Американец и Финн, если бы каждого из них попросили написать книгу о слоне? Немец с присущей ему дотошностью, написал бы толстый двухтомник, исследование, полное ссылок, сносок и примечаний, озаглавленное «Всё известное о слонах» [Всеобщее слоноведение]. Француз с его склонностью к философской созерцательности и экзистенциальным страданиям, написал бы книгу, озаглавленную «Жизнь и философия слона». Американец с его знаменитым чутьём на возможности делать бизнес, естественно написал бы книгу, озаглавленную «Как делать деньги на слонах». Финн бы написал книгу, озаглавленную «Что думает слон о финнах?» [Какого мнения слон о финнах?].

Финны смеются над своей чрезмерной мнительностью. Их озабоченность своей собственной идентичностью вполне понятна. Они говорят на языке, который ближе корейскому и японскому, нежели языкам своих шведских и русских соседей. Финляндия была шведской колонией около шестисот лет и русской колонией около ста. Мне как корейцу, чьей страной тысячелетиями помыкали все соседи, кому не было лень – китайцы, гунны [хунну], монголы, маньчжуры, японцы, американцы, русские, да кого там только не было, – вполне понятны их чувства.

Так что неудивительно, что после обретения независимости от России в 1918 году, Финляндия старалась изо всех сил держать иностранцев подальше. В 1930-е годы она приняла комплекс законов, которые официально рассматривали все предприятия с более чем 20 % иностранного участия, как – задержите дыхание! – «опасные». Может финны и не самые мягкие люди на свете, но это крутовато даже для них. Как она того и хотела,

Финляндия получила очень мало иностранных инвестиций⁸⁸. Когда «Монти Пайтон» пели в 1980 году: «Финляндия, Финляндия, Финляндия … Тобою так пренебрегают, и часто игнорируют» («Песнь Финляндии»), они наверное и не подозревали, что финны как раз и стремились, чтобы ими пренебрегали и их не замечали.

Финский закон в конечном итоге дал некоторое послабление в 1987 году, и потолок иностранного участия подняли до 40 %, но по-прежнему, все иностранные инвестиции должны были получать одобрение Министерства торговли и промышленности. Только в 1993 году произошла существенная либерализация в отношении иностранных инвестиций, в рамках подготовки страны ко вступлению в ЕС в 1995 году.

Согласно неолиберальной ортодоксии, такого рода крайняя антииностранная стратегия, да еще продлившаяся свыше полувека, должна была серьёзно подорвать перспективы финской экономики. Однако, с середины 1990-х годов Финляндию превозносили как образец глобальной интеграции. В частности, «Nokia», финская компания сотовых телефонов, фигурально выражаясь, была введена в Зал Славы Глобализации [помещена на Доску Почёта]. Страна, которая не хотела быть частью глобальной экономики внезапно стала кумиром глобализации. Как это получилось? Мы ответим на это позже, а сначала давайте исследуем доводы за и против иностранных инвестиций.

Нужен ли иностранный капитал?

Многим развивающимся странам трудно образовать достаточный объём накоплений, чтобы удовлетворить свои потребности в капиталовложениях. С учётом этого, кажется совершенно ясным, что любые дополнительные деньги, которые они могут получить от других стран, обладающих излишком сбережений, должны быть благом. Развивающимся странам следует открыть свои рынки капитала, утверждают Недобрые Самаритяне, чтобы такие деньги могли притекать свободно.

Блага освобождения международного движения капитала, утверждают неолиберальные экономисты, не ограничиваются только восполнением такой «недостаточности накоплений». Оно повышает экономическую отдачу, позволяя капиталу вливаться в проекты, которые обеспечивают возможность наибольшей, по мировым масштабам, отдачи. Свободные чрезграничные потоки капитала, по установившемуся мнению, распространяют «наилучшую практику» [передовой опыт] государственного и корпоративного управления. Иностранные инвесторы, утверждается, просто уйдут, если компании и страны дурно управляются⁸⁹. Некоторые даже доходят до того, что утверждают, что эти «косвенные блага» даже более важны, чем прямая выгода, которая проистекает из более эффективного применения капитала⁹⁰.

Приток иностранного капитала в развивающиеся страны состоит из трёх главных компонентов – гранты, заимствования и инвестиции. Гранты – это деньги, которые просто даёт (хотя зачастую с разными условиями) другая страна, и которые называются иностранной помощью или Официальной помощью в развитии (ODA). Заимствования состоят из банковских займов и долговых обязательств (бондов – государственных и корпоративных).¹²⁰ Инвестиции бывают «портфельными» в акции, при которых владение акциями имеет целью скорее финансовую отдачу, нежели управленческое влияние и прямые иностранные инвестиции (FDI), при которых акции покупаются с намерением влиять на управление фирмой на регулярной основе⁹¹.

Среди неолиберальных экономистов господствует точка зрения, что иностранная помощь не работает [не приносит пользы], хотя некоторые утверждают, что «правильная» помощь (т. е. помощь не продиктованная в основном геополитикой) [как раз] работает⁹². Заимствования и портфельные инвестиции также подвергаются критике за их нестабильность, переменчивость (волатильность)⁹³. Банковские займы [как источник инвестиций] особенно известны свой волатильностью. К примеру, в 1998 году общая сумма банковских займов развивающимся странам составляла 50 миллиардов долларов; после серии кризисов, охвативших мир (Азия в 1997 г., Россия и Бразилия в 1998 г., Аргентина в 2002 г.), их динамика стала отрицательной на последующие четыре года (в среднем минус 6,5 миллиардов долларов в год); а к 2005 году их объём уже на 30 % превышал уровень 1998 года (67 миллиардов долларов). Приток капитала посредством бондов, хотя и не такой волатильный как банковские займы, тем не менее тоже очень переменчив⁹⁴. Портфельные инвестиции еще более волатильны чем бонды, хотя и не настолько как банковские займы⁹⁵.

Этот приток [капитала] не просто переменчив, он склонен появляться и иссякать как раз в самое неподходящее время. Когда экономические перспективы развивающейся страны считаются хорошими, может прийти слишком много иностранного капитала. Это временно может поднять стоимость активов (т. е. цены на акции, стоимость недвижимости) выше их реальной стоимости, создавая пузыри активов. Когда наступают плохие времена, нередко от того, что эти самые пузыри лопаются, иностранные капиталы склонны бежать, все разом одновременно, усугубляя экономический спад. Такое «стадное поведение» особенно ярко проявилось во время Азиатского кризиса 1997 года, когда иностранный капитал бежал в огромных масштабах, невзирая на хорошие долгосрочные перспективы затронутых [кризисом] экономик (Корея, Гонконг, Малайзия, Таиланд и Индонезия)⁹⁶.

Конечно, такой характер поведения, известный как «проциклический», присущ и отечественным [в противоположность иностранным] инвесторам. И действительно, когда дела идут плохо, такие инвесторы, имея инсайдерскую информацию, зачастую покидают страну ещё раньше иностранцев. Но воздействие «стадного поведения» со стороны иностранных инвесторов намного сильнее, по той простой причине, что по сравнению с суммами плещущимися в международной финансовой системе, финансовый рынок [самой] развивающейся страны просто крошечный. Индийский фондовый рынок, крупнейший в развивающемся мире, имеет размер менее одной тридцатой от фондового рынка США⁹⁷. Нигерийский фондовый рынок, второй по величине в Африке южнее Сахары [вся Африка минус арабские страны] стоит менее одной пятитысячной фондового рынка США.

Фондовый рынок Ганы стоит всего 0,006 % американского⁹⁸. То, что является всего лишь каплей в океане активов богатой страны, может смыть финансовый рынок развивающейся страны.

С учётом этого, совсем не совпадение, что развивающиеся страны стали испытывать более частые финансовые кризисы, с тех пор как многие из них, побуждаемые Недобрыми Самаритянами, открыли свои финансовые рынки в 1980-е и 1990-е гг. Согласно исследованию двух ведущих историков экономики, в период с 1945 по 1971 гг., когда мировые финансы не были либерализованы, развивающиеся страны испытали 0 (ноль) банковских кризисов, 16 валютных и один «двойной» (одновременно банковский и валютный кризис). В период с 1973 по 1997 гг. в развивающемся мире было 17 банковских,

57 валютных и 21 «двойной» кризис⁹⁹. И это ещё не считая некоторых серьёзных кризисов, случившихся после 1998 года (Бразилия, Россия и Аргентина – наиболее яркие примеры).

Волатильность и проциклический характер поведения международных потоков капитала заставляют даже некоторых энтузиастов глобализации, таких как профессор Джагдиш Бхагавати, предостерегать против того, что он назвал «опасностями безоговорочного следования международному финансовому капитализму»¹⁰⁰. Даже МВФ, который жёстко требовал открытия рынков каптала в 1980-е, и особенно, в 1990-е годы, сейчас изменил свою позицию и помалкивает насчёт открытости рынков капитала в развивающихся странах¹⁰¹. Сейчас он признаёт, что «преждевременное открытие движения капталов … может нанести стране вред, создав неблагоприятную структуру поступающего потока капитала, и сделав страну уязвимой для внезапных остановок и обратного оттока капитала»¹⁰².