Текст книги "Заповедник Зелирия. Внутри невидимых стен"

Глава 9. Когда неправильно понял бога

Пройдя еще немного вдоль реки, друзья по указанию Лики свернули в сторону. Лес, куда они углубились, был не слишком густым, но развесистые кроны деревьев давали приятную тень, а поросшая невысокой и ровной, словно газон, травой земля больше напоминала роскошный ковер. Все вместе это превращало поход в подобие легкой и приятной прогулки, и даже тяжелый рюкзак за спиной не мешал Максу наслаждаться ею.

За прошедшие несколько часов девушка-кошка по настоятельной просьбе Макса полностью рассказала ему, а заодно и Хамки, все, что она знала о Теократии умари. Расположенная на северо-востоке Зелирии, Теократия представляла собой долину, окруженную кольцом гор, что позволяло ей быть автономной от внешнего мира и не бояться набегов – горы служили естественным препятствием, действовать в условиях которых отряды стражниц умари умели отлично. Также выяснилось, что правила их народом верховная жрица, а титул этот передавался таинственным обрядом, который проводился после смерти предшественницы, и в результате которого избиралась новая верховная жрица, а заодно и священная жертва – восходя на престол, новая владыка умари должна была собственноручно принести одну из сестер-послушниц в жертву Салангану.

Когда Лика рассказывала это, Хамки молчал, но весьма заметно менялся в лице, и Максу даже показалось, что плечо, где сидел толстый хомячий зад, ощущало исходящий от него жар.

Лика же, не видевшая реакции своего божества, как ни в чем не бывало, продолжала рассказ. Кроме прочего, она поделилась давними мечтами умари о мировом господстве. И нельзя сказать, что эти мечты были совсем уж далеки от реальности – средний представитель умари был как минимум на порядок сильнее среднего зелирийца, а значит, и человека, как подметил для себя Макс, что и объяснило, почему она так легко сумела поднять Макса одной рукой в первые моменты их знакомства.

Но были и серьезные препятствия. В частности, грандиозные планы умари разбивались о две главные проблемы вида. Во-первых, крайне скудная продолжительность жизни, делающая невозможным быстрый демографический рост и, как следствие, получение необходимой для ведения войны численности армии.

Во-вторых, вынужденной миролюбивости умари по отношениям к зелирийским королевствам способствовал половой дисбаланс, о котором ранее обмолвился и Хамки. В среднем на одного новорожденного мальчика приходилось порядка пятидесяти девочек. В результате проблема размножения стояла крайне остро, а серьезные боевые потери рисковали обернуться демографической катастрофой, так как к военному делу имели отношение только женщины, а ценные мужчины занимались исключительно службой в Храме.

Хамки своим поведением во время пути тоже успел удивить Макса. Хоть он и корчил сердито-злобно-растерянные рожи, но слушал рассказ Лики не менее внимательно и совсем не доставал парня требованиями что-то уточнить.

– Так мы и жили все эти бесчисленные годы, не покоренные зелирийцами, но и не способные нести волю Салангана по Зелирии, – закончила повествование Лика. – Быть может, именно из-за нашей нерешительности и нерасторопности Саланган Хамки и медлил с возвращением.

– Хамки, ты дрыхнущая туша, тебя тут ждали, а ты спал, как ни в чем не бывало! – усмехнулся Макс.

– Макс, у меня язык отсохнет повторять это, но ты идиот, – Хамки почти прорычал эту фразу. Он был заметно раздражен. – Как и все население этой дурацкой Зелирии.

– Э… – Макс растерялся, увидев его реакцию. – Я же пошутил… Я хотел сказать…

– А я серьезно! – взревел Хамки. – Эти фанатики собрались убивать! Макс, они хотят убивать ради меня! Не для того, чтобы спасти меня или защитить от чего-то или кого-то. Просто ради меня. Убивать, Макс!!! Убивать насовсем, без шанса на воскрешение! За мной стоит НОРА, и мне все равно было бы страшно умирать! Я все равно не хочу терпеть боль!

Он вопил, размахивая лапами и сверкая налитыми кровью глазами, но все это видел и слышал только Макс.

– Знаешь, – продолжил Хамки, чуть успокаиваясь. – Они собрались убивать, если уж начистоту, потому что они сами этого хотят, – вздохнул он, заметно погрустнев и опустив лапы. – Макс, в моей стереограмме было несколько слов о том, какой я хороший, не больше! Там не было никаких приказов! Там не было даже намеков на то, чего я от них хочу! Потому что мне на них было плевать, Макс! Я ничего от них не хочу! Но я знаю, чего я не хочу, – сказал он. – Я не хочу, чтобы жители этой ныне дикой планеты, этого кровожадного мира, в который превратился некогда благословенный звездами Саланган… Я не хочу, чтобы они убивали друг друга. Ни ради меня, ни по другим причинам, ни просто так.

– Эм… – и снова Макс не мог подобрать подходящих слов.

– Но я не полезу во все это. Никакого Явления Салангана не будет, – Хамки вновь выглядел поникшим. – Пусть живут, как хотят. Я был бы рад помочь разумным существам, но вставать на чью-то сторону в драке дикарей не стану.

– Но почему? Что тебя так сильно удивляет? – не понял Макс.

– Макс, это одна планета! – вновь вскипел хомяк. – Одна, мать ее, планета! Один мир. Они все его дети… Зелирии, Салангана – не важно. Они тут живут! Они на одном уровне развития! – его взгляд потерял фокусировку, и зверь словно уставился в пустоту. – И они воюют… Они до ненависти завидуют друг другу, вспомни слова Лики! Я не могу этого понять.

Друзья продолжали брести по лесу, а Хамки все также ворчал «в пустоту» и задавался риторическими вопросами о поведении местных жителей. Макс не знал, что ему на это ответить и, как бы ни было ему неприятно это признавать, сам не мог толком понять, что так смутило саланганца. Лика же решила, что Макс просто переваривает ее рассказ, а то и вовсе безмолвно обсуждает с Хамки, как они вдвоем будут вести народ умари к мировому господству. Надеясь на это и представляя, что будет дальше, она сама не заметила, что все это время с ее лица не сходила мечтательная улыбка.

Некоторое время Хамки молчал, но потом вновь обратился к Максу.

– Макс, я в шоке. Я не мог представить, что увижу нечто подобное на своей родной планете. Копаясь в твоей голове, я узнал, что ты солдат, но воюешь с себе подобными, а не с пришельцами. Да, люди, это ваше человечество – отборная коллекция клинических идиотов, но… Но вы иномирцы, я просто принял как факт, что ты способен убивать себе подобных. Знаешь, в исследовательских экспедициях саланганцы находили подобные недоразвитые планеты, где обитатели боролись друг с другом, поэтому меня и не удивила информация из твоей памяти. Но устроить междоусобную войну здесь, на Салангане… Это выше моего понимания.

– Погоди, то есть, когда ты говорил про упавший вражеский крейсер, ты имел в виду?.. – лишь сейчас до Макса дошел истинный смысл недавнего рассказа Хамки.

– Ну конечно, это было сбитое судно пришельцев! – воскликнул Хамки. – Их технический потенциал оказался близок к нашему. Была жестокая война, мы понесли большие потери, даже планетарная система защиты не смогла надежно блокировать поверхность. Два Небесных Этажа были пробиты падением той громадины. – его взгляд вновь начал стекленеть – фиолетовый углубился в воспоминания: – Та война была не первой и не последней. Но ни один саланганец никогда не брал в лапы оружие, чтобы убить другого. Мы можем злиться друг на друга, драться до сломанных костей и выбитых зубов, но убить себе подобного – выше наших сил. За пределами нашей логики, нашего понимания.

Он помотал головой, словно отряхиваясь от дурных мыслей.

Глава 10. Бессмертные огурцы

– Так. Все. Хватит. Это не мои проблемы. Давай лучше сделаем привал и поедим! – спустя пару минут на морде Хамки вновь появилась привычная ухмылка.

– Эм… – Макс не был готов к такой резкой смене темы. Кроме того, у него возникло несколько вопросов. – Погоди, Хамки, а как же НОРА? Почему вы не воскресили своих павших?

Хомяк грустно усмехнулся.

– Модуль автоматического воскрешения, присутствующий в моей НОРЕ, – достаточно новая технология, ей меньше десяти миллиардов лет, – вздохнул он. – В ту пору у нас еще не было подобного оборудования. Это первое. Второе – НОРА не всесильна. Она воскресит меня, если я погибну от твоей пули или ножа, она соберет меня любого, даже испаренного ядерным взрывом. Но вскоре после алгоритма воскрешения был создан и метод абсолютного уничтожения, технология ХАОС – хаотически-ассиметричный обструктивный стимулятор. Если коротко, эта штука не просто разрушает структуру поражаемой цели, она полностью перестраивает ее, изменяя волновую структуру вещества на самом глубоком уровне и превращая ее в хаотическую пыль – полностью бесполезные, не имеющие заряда микрочастицы, не способные на взаимодействие друг с другом. После поражения живого существа залпом типа ХАОС воскрешение уже невозможно. С тех пор мы сами использовали в войнах только такое оружие, но, увы, не одни мы им владели. Незваные гости с подобными технологиями еще не раз заставляли нас скорбеть о погибших, пусть число наших жертв от войны к войне и падало в разы.

– Ого! – невольно воскликнул Макс. Если первая часть тирады Хамки породила у него целый рой мыслей и вопросов, то продолжение вовсе сбило с толку.

Можно было лишь гадать, сколько же лет саланганской цивилизации, если для них десять миллиардов лет это «недавно»? И как же далеки от них люди.

– Но… Это воскрешение, как оно вообще возможно? – Максу стоило немалого труда в потоке собственных мыслей выдернуть хотя бы одну и внятно выразить ее в виде вопроса. – У нас на Земле сейчас активно развивается криогеника – добровольцев замораживают после смерти, чтобы воскресить их позже, когда ученые смогут вернуть их к жизни, наномашинами восстановив поврежденные ткани. Предположительно, через столетие-другое это произойдет.

Хамки хлопнул себя лапой по лицу и покачал головой.

– Четверть триллиона, – сказал он.

– Чего? – удивился Макс.

– Лет.

– Чего лет?

– Макс, ты дурак, – простонал Хамки. – Четверть триллиона лет – именно столько саланганцам понадобилось времени, чтобы победить смерть.

– Чего?! – в третий раз повторил парень. – Но ведь Вселенной всего четырнадцать миллиа…

– Замолкни и слушай, – хмуро перебил Хамки. – Я не знаю, как и по каким параметрам твои недоразвитые собратья определяли возраст Вселенной, но они неправы. Точного времени не знают даже саланганцы, но даже по нашим расчетам это точно больше двадцати триллионов лет.

Макс лишь удивленно открыл рот, а Хамки тем временем продолжил:

– Конечно, биологически бессмертными мы стали гораздо раньше – спустя всего четыре тысячи лет с момента, считающегося точкой зарождения нашей расы как разумного вида. Но вот способ воскрешения убитых нашли лишь недавно, – он снова приобрел задумчивый вид и пустился в объяснения: – Эта ваша криогеника… Пустой звук, Макс. Овощи морозить пригодится, сохранять покойников – нет. Пойми, смерть – понятие весьма многогранное. Любое взаимодействие с физическим телом – тупиковый путь. Наномашины – каменный век. Вы копаете не с того конца. Впрочем, до нужного конца вы не дойдете даже в теории, – вздохнул он.

– Но ведь восстановить… – заикнулся парень.

Хомяк вновь хлопнул себя ладонью по морде.

– Тело восстановить? Это чушь дикая. Макс, вот скажи мне – где ты?

Поставленный в тупик странным вопросом, Макс огляделся по сторонам, но так и не нашел ничего лучше, чем ответить первое, что пришло в голову.

– В лесу.

– Да-да. Среди других таких же деревьев, – усмехнулся хомяк. – Я не о том. Представь, что я оторвал тебе руки и ноги. Представил?

– Ну… да.

– Это все еще ты? Без рук там, без ног.

– Ну конечно, это я!

– Теперь я оторвал твою голову от тела и подсоединил к системе жизнеобеспечения. Или к кибернетическому телу ее присобачил – это ты?

Макс постепенно начал понимать, к чему клонит собеседник, но воспринять его мысль в целом так и не смог. Саланганец тем временем продолжал распаляться.

– Вот я вырвал тебе глаза, заменив их окулярами, убрал все лишние мышцы и кости с головы, подключив к мозгу датчики и сенсоры. Поверь, ты не заметишь, что что-то приобрел или потерял. У тебя будет новое тело, но это будешь ты. Больше того! – хомяк уже не просто верещал, он активно жестикулировал, махая лапами и едва не подпрыгивая у Макс на плече. – Даже если обрезать значительную часть мозга, отвечающую за управление биологическим телом, твое восприятие не поменяется. То есть, это все равно будешь ты. Куда там?! Даже если постепенно заменить твой мозг искусственными конструкциями – это все равно будешь ты. Ты. Живой или кибернетический, но мыслящий, тупой как пробка, но настоящий ты, Макс. Именно ты.

– Э…

– А теперь представь, что я взял кувалду и разнес к чертям твое новое тело. Вернее, голову. Ты помер? – усмехнулся Хамки.

– Ну… Да… – Максу показалось, что логика в словах саланганца окончательно потерялась.

– То есть, тебя нет? Мертв? Убит? Готов? Спекся? Дал дуба? Отъехал? Сыграл в ящик? Преставился? Окочурился? Сдох?

И откуда он все эти термины узнал?

– Ну… Да…

– Отлично. Теперь поехали в обратную сторону. Генератор неорганических конструкций – простейшая вещь, регенератор тканей – элементарная. То есть после того, как я уничтожил твое искусственное или биологическое тело, ты умер, но вот я воссоздал тебя вновь. Полностью целым. Нет ни единой поврежденной клетки в биологическом теле, нет ни единого сбойного элемента в кибернетическом. Ты оживешь?

– Ну… Да?..

– Нет, – отрезал Хамки. – Это будет совершенно целая, здоровая, но мертвая конструкция. Догадался, чего в ней будет не хватать?

В этот момент вся прозвучавшая тирада в один миг приобрела для Макса смысл и ясность.

– Души! – догадался он.

– Бинго! – просиял фиолетовый. – Конечно, термин сам по себе слегка диковатый, но, в целом, ты прав. Если рассматривать душу как твое непрерывное сознание, созданное массой различных биоимпульсов – то именно ее и будет недоставать. По сути, ты набор биоимпульсов, разный в каждый момент времени. С тобой что-то случилось – ты это запомнил, сделал выводы, приобрел опыт, твои взгляды и мировоззрение, пусть и минимально, но изменились. С каждым мигом твоей жизни эта цепочка накручивается, можно сказать, твое «я» растет и развивается. И именно она делает тебя живым. Именно она может управлять, поверь мне, любой предоставленной ей конструкцией – будь то твое собственное или чужое тело или роботизированный механизм. Главное – суметь интегрировать эту цепочку в новый носитель и дать ей контроль над ним, – он задумался. – Но эта цепочка столь мала и слаба, как… мне даже трудно подобрать понятный пример…

– Слаба?

– Да. Она не автономна. Крошится носитель – распадается и цепочка. Когда ты умираешь, эта «душа» разрушается. И никакие пляски с бубном вокруг тела не помогут. Бесполезно воссоздание тела, не спасут никакие внешние импульсы. Конечно, при должном старании ты сможешь сделать тело вновь живым. Но не существо. То, что откроет глаза, будет иметь очень мало общего с тем, кто закрывал их. Задача истинного воскрешения – не создать физическую копию, а вернуть к жизни личность того, кто умер. И если первое элементарно, второе – почти невозможно.

– Почему? – Максу показалось, что в целом все должно выглядеть не слишком сложно для такой развитой цивилизации, как саланганцы. Он ожидал, что Хамки снова ответит что-то про его глупость и идиотизм, но хомяк призадумался и начал пояснять на удивление старательно.

– Вот смотри. Простейшее понятие – энергозависимая память. Знаешь, что это?

– Ну да, «оперативка» в компьютерах у нас такая.

– Вот! – воскликнул грызун. – Пока компьютер работает – в ней есть данные. Но выруби питание – и все исчезнет. А когда включишь заново, ее содержимое будет уже совсем иным, оно обнулится. При этом сама ее структура, сама плашка памяти физически будет все той же. Так и человек. Единожды мертвый, но собранный вновь, не будет жить дальше, появится новое существо, лишь внешне схожее с прежним.

Он вдруг помрачнел.

– Мы прошли и этот этап, но быстро поняли – искусственно оживленные были не теми, кто умирал. Они не были не только собой, они не были даже одними из нас. Их поведение было непредсказуемо, они не имели своей памяти. И им было чуждо саланганское единство. Когда один из воскрешенных чуть не убил «своего» родственника, с болью в сердце наши ученые приняли решение уничтожить всех экспериментальных «вернувшихся». Кстати, думаю, что тебе очевидно, что для смерти существа не обязательно убивать его тело.

– Как?! – оторопел спецназовец.

– Элементарно. Разрушение личности. Бешенство, как пример. Ваша земная болячка. Прости, извлек сейчас из твоей головы сведения. На поздних этапах болезни тело еще живо, но личности уже нет. Часть мозга, содержащая ту самую последовательность биоимпульсов, разрушена, то есть «я» человека уже мертво. На такой стадии вернуть его в норму не поможет уже ничего, кроме той самой системы воскрешения, что имеет НОРА. Но победа над смертью была нашей главной целью. Бесчисленные миллиарды лет саланганцы искали путь сквозь тьму. Триллионы экспериментов миллиардов ученых провалились один за другим. Но мы не сдались и нашли способ воссоздавать, восстанавливать эту цепочку, собирая по мельчайшим крупицам биоимпульсы. Мы научились находить их в пустоте Вселенной после гибели живого существа. Приспособились восстанавливать их структуру, точное взаимодействие до полной идентичности с той картиной, которую они имели в момент смерти. Поверь, это очень трудно. Уловить эти частицы смогла лишь система невообразимой вычислительной мощности и чувствительности. Чтобы «собирать по крупицам душу» нужно улавливать элементы… – он снова задумался. – Повторюсь, мне трудно подобрать аналог. Наверное, задачу по их сбору можно сравнить с попыткой крупной рыбацкой сетью поймать конкретный атом гелия. Но наши ученые справились. Множество теорий, опытов, неверных предположений. Мириады ошибок, поисков, исследований, формализации понятий. Где кончается «я» и начинается «не я», где та линия, что отделяет «жив» от «мертв», как обеспечить непрерывность сознания – единственное условие истинного воскрешения. Запомни, Макс, ты – это цепь биоимпульсов, управляющая твоим мозгом, будь он сделан из плоти и крови или зептосхем. Но если из-за физических повреждений часть этой цепи импульсов утратит связь с подконтрольной ей материей, она разрушится, «я» умрет. Спустя почти вечность мы сломали стену, о которую бились все это время. Мы поняли, как работает сама первородная жизнь, познали механизм ее зарождения и исчезновения, научились находить это пресловутое «я». И тогда одна из крылатых фраз твоего мира стала явью на Салангане.

– О чем ты? – не понял Макс.

– «Ты жив, пока живы те, кто помнит о тебе», – процитировал Хамки. – Как я уже сказал – воскрешение не привязано к физической оболочке, система воскрешения мгновенно создает новое биотело, оно не привязано вообще ни к чему, только ко времени. Экспериментально подтвержденная «глубина воскрешения» – сто восемьдесят миллионов лет. Иными словами, первая же система воскрешения смогла вернуть нам всех тех, кто погиб за этот период, но память о ком сохранилась в сознании его близких. Тех, кто умер раньше, увы, возродить не получилось – их сигналы разлетелись по Вселенной, став буквально ничем.

Глаза Макса непроизвольно округлились, и хомяк это заметил.

– Смотрю, ты уловил мою мысль, – усмехнулся он. – Так и есть – если бы человечество имело эту технологию, оно в один миг смогло бы воскресить всех представителей своего вида, когда-либо существовавших на Земле. Но для нас эта мечта стала явью – страшная война, на которой мы потеряли шестьдесят процентов нашей доблестной армии, случилась за сорок миллионов лет до появления системы воскрешения. И саланганская традиция хранить память о погибших близких как самую великую ценность стала нашим благословением. Память живых стала путеводной звездой для мертвых. Наши погибшие герои, отдавшие свои жизни за Саланган, но не забытые, вернулись к нам. И это были именно они, а не бездушные искусственные пасынки слаборазвитой, но жаждущей бессмертия цивилизации, которых мы «воскресили» в первый раз. Несколько месяцев мы занимались лишь тем, что строили новые модули возрождения, чтобы ускорить процесс. Тогда же была создана планетарная система реинкарнации – в нее были занесены ключевые биокоды всех саланганцев, и, если погибал любой из нас, она тут же возрождала его. Тут память живых уже была не нужна, ведь она использовалась из-за отсутствия «начального» материала у той первой системы – воины погибли задолго до ее появления.

Хамки вздохнул.

– Но ХАОС-воздействие может мгновенно и полностью уничтожить эти «нити жизни». Но, возможно, скоро мы научимся бороться и с ним. Мои брат и сын прошли отбор и стали Хомясинами – новой надеждой Салангана, – он осекся, словно понял, что сболтнул лишнего. И поторопился сменить тему: – Что-то я заболтался, не бери в голову. Давай лучше поедим!

– Попозже поедим, перед сном, – отмахнулся Макс, мысленно пытаясь переваривать ушат информации, вылитый на него болтливым хомяком.

– Но тебе же питаться нужно! – стоит признать, заботливость была Хамки не к лицу и прекрасно намекала на истинные причины такого поведения. – Мы и так обед пропустили!

– В боевом походе сытно пожрать хотя бы раз в день – и то счастье. А у нас сегодня и завтрак был, и ужин никто не отменит, так что не ворчи.