Текст книги "Любовь с первого лайка"

Глава 9

Выходные проходят в размытых толпах посетителей. Но в понедельник в магазине тише, чем мне хотелось бы. Сидя в задней комнате, я слышу, как гудит кондиционер, – в будни по утрам бизнес и в самом деле до такой степени мертв. Тут-то мне и приходит в голову план. Он так восхитительно прост, что я не понимаю, как не додумалась до этого раньше. Я выдаю его сестре, которая, склонившись над столом, изучает пинцетом новую партию камней.

– А что, если мы напишем Рою и попросим продлить этот договор аренды еще на полгода, с условием, что возобновим его на будущий год по новой, повышенной цене, когда кончится срок? – предлагаю я. – Так он получит свои деньги, а мы получим еще несколько месяцев, чтобы их собрать.

Софи рассеянно смотрит на меня. Я оторвала ее от работы.

– Это даст нам почти год, – задумчиво говорит она.

– Именно – целый год, чтобы подавать на гранты, обхаживать новых инвесторов, расширять онлайновую торговлю, набрать новых подписчиков.

– А если он не согласится?

Я пожимаю плечами.

– Значит, не согласится. Но мы хотя бы попытаемся.

– А он не рассердится на такую просьбу? – Она ковыряет ногти, верный признак, что ей не по себе. Она ненавидит разговоры о деньгах.

– Ну, наверняка у него это вызовет раздражение. Но по мне лучше мы его слегка побеспокоим, чем он нас выпихнет на улицу, когда мы не сможем платить.

– Как у тебя все драматично.

Я медлю, прежде чем нанести решающий удар, потому что понимаю, что это ее окончательно убедит.

– Еще год по старым расценкам означает, что мы еще год можем даже не думать о том, чтобы уволить Джесс или урезать себе зарплату.

Софи перестает ковырять ногти, и мы смотрим друг другу в глаза. Перед тем как официально принять решение об открытии магазина, мы сели рядом, взяв по листу, вырванному из ее дизайнерского блокнота, и маркеру. Она сказала, что нам надо расписать свое представление об идеальных десяти годах, чтобы сверить свои цели и ценности, особенно если мы в обозримом будущем собираемся связать свои финансы и средства к существованию. Она составила подробный список меньше чем за десять минут: следующим летом пожениться с Лив, завести ребенка ко второй годовщине свадьбы, а через два года еще одного; она хотела жить в доме из бурого песчаника на Парк Слоуп, и чтобы там был двор, где сможет побегать лабрадор; она даже написала, сколько денег нужно каждый месяц откладывать, чтобы регулярно красить голову у парикмахера. Я заметила, что в ее плане нет даже упоминания о магазине.

– Ну, это, безусловно, цель, – ответила она, закатив глаза. Вписала это маркером в свой план. – Настолько очевидная цель, что мне даже записывать ее было не нужно.

И поглядите на нас три года спустя: у нее компания, жена, нет детей, нет собаки и нет двора. Половина этажа в доме из бурого песчаника, но до целого дома еще жить и жить. Парикмахер по-прежнему отлично делает свою работу.

Софи склонилась над моим листком посмотреть, что я написала, и опешила. Я написала название нашей компании десять раз, слегка разным почерком с росчерками, как восьмиклассница, пробующая, как будет смотреться ее имя рядом с фамилией мальчика, который ей нравится, на полях тетрадки. Не то чтобы я не хотела ничего, кроме бизнеса. Просто он мне был так нужен, что окраины моей жизни погрузились в туман. Может быть, я хотела с кем-то встречаться, но не могла сказать ни с кем, ни как все это должно выглядеть. Будем ли мы бегать в воскресенье по утрам в парке Маккаррен или будем называть друг друга «детка», передавая друг другу страницы «Нью-Йорк таймс»? Переедем в старый дом без лифта, где течет кран, но все такое очаровательное, или в стерильный небоскреб на берегу, где есть бассейн и сауна? Захотим ли завести ребенка?

Софи всегда хотела ребенка. Компанию хотела я. Мы это знали уже много лет.

– Напиши Рою, – в конце концов говорит Софи. – Стоит попробовать.

Я печатаю письмо и нажимаю «Отправить» прямо при ней, пока она не передумала.

Я использую связи с редакторами, блогерами и продюсерами на полную катушку, чтобы добиться любого упоминания «Украшений Бруклина», какое только могу придумать. Сейчас, по-моему, мы должны жать на все кнопки. Стоит гонять за любой возможностью, пусть даже самой смутной, потому что это – еще один способ привлечь новых клиентов.

Поэтому я сижу рядом с Хейли Кардозо, ведущей радиопередачи «Главная стерва на работе», в еженедельном специальном выпуске «Крутые женщины, занятые делом», как сказано в слогане. Сидим мы в студии со стеклянными стенами в одном из офисов «Сириуса» в головокружительно высокой башне в Мидтауне. Это одно из трех появлений в прессе, которые я устроила на этой неделе. Ассистент велит мне надеть огромные мягкие наушники и пристроить микрофон на уровень моего лица. Она говорит, что я пойду в эфир сразу после рекламы.

Я думала, что смело оделась, но на Хейли мятно-зеленый костюм с шортиками поверх бледно-розовой футболки с портретом Рут Бейдер Гинзбург. Холщовая сумка у нее от «Нью-Йоркера», а на груди висит золотое колье с анаграммой ее полного имени. Малиновые пряди в волосах видно, наверное, с Марса. В сравнении с ней мое фиолетовое платье, полосатый блейзер и куча украшений от «Украшений Бруклина» – в том числе помолвочное кольцо – выглядят бледно.

– Вы к этому готовы? – спрашивает Хейли. – Эфир-то прямой.

– Поехали, – отвечаю я.

Мне нужно забыть о волнении. Все это услышит всего-то миллион человек или вроде того. Подумаешь. Хейли дает знак ассистенту, который считает от трех до нуля, потом включает вступительную музыку, которая напоминает то, что могло бы получиться у Тейлор Свифт, если бы она записала попсовую песенку про радости феминизма при капитализме. Когда заканчивается записанное вступление, Хейли врывается в эфир с обещанием «провести для вас сегодня «офигенную передачу», в которой прозвучит интервью с «молодой горячей владелицей магазина украшений для звезд, Элайзой Рот». Ну, если так подать, почти кажется, что моя жизнь не на грани катастрофы.

Сладким голосом Хейли отбарабанивает часть, которую она называет «За границей без границ», в которой перечисляет тридцатисекундные новости о замечательных женщинах со всего мира, излагает личные финансовые советы на неделю и включает запись рекламы полосок для отбеливания зубов. Все заканчивается раньше, чем я думала, и мы выходим в эфир. Хейли читает заметки с телефона, описывая мою карьеру, запуск «Украшений Бруклина» и историю успеха, связанную с Меган Маркл, из интервью Elle.

– Итак, Элайза, давайте поговорим о финансировании. Это самая серьезная трудность для большинства женщин-предпринимателей. Как вы запускались? – спрашивает она.

Не люблю этот вопрос. Как-то не очень круто признавать, что поднять компанию куда труднее, когда у тебя нет наследства, чтобы покрыть начальные расходы. Но мне приходится это признать, потому что это огромное преимущество. Было бы нечестно и безответственно залакировать это и создать у других начинающих предпринимателей ощущение, что мы с Софи достигли всего только благодаря нашей хватке. Так что я быстро рассказываю об этом, потом описываю годы беготни, когда я добывала нам финансирование на конкурсе бизнес-планов, и то, какой трудной задачей было найти правильное место для магазина. Разговор о магазине меня тревожит; я еще не получила ответ от Роя.

– В последнее время о вас часто и хорошо пишут, – замечает Хейли. Она, не отрываясь, смотрит мне в глаза, произнося следующую, убийственную фразу: – Вы не считаете несправедливым, что все это началось с объявления о вашей помолвке?

– О! – выпаливаю я.

У меня начинает колотиться сердце. Я не ожидала этого вопроса. Я сглатываю и пытаюсь дать отпор.

– Знаете, я же продаю обручальные кольца. Вполне естественно, что людям любопытна моя личная жизнь. Нам с женихом очень льстит внимание, и это очень волнующий этап нашей жизни, но все-таки работа для меня важнее, и всегда была важнее.

Хейли щурится.

– Но разве это не кошмар феминистки: вы столько трудились, годами, а людям стали интересны только из-за этого?

Я не знаю, что хуже: отпугнуть новых подписчиков, сказав «да», или пойти против Хейли, сказав «нет». Я делаю глубокий вдох.

– Слушайте, мы, к несчастью, живем в мире, где девочек с детства приучают воспринимать брак как награду. Это конвейер, он движется от просмотра мультфильмов про диснеевских принцесс и про поцелуй с принцем, с которого начинается «долго и счастливо», к наблюдениям за взрослыми женщинами, которые гоняются за обручальными кольцами в «Холостяке». – Я чувствую, как крепнет мой голос. – Не я создала эту систему. Я просто в ней живу. Я продаю обручальные кольца, потому что всю жизнь страстно любила украшения, а моя сестра и деловой партнер – талантливый дизайнер. Если вас чем-то не устраивает внезапный интерес к «Украшениям Бруклина» из-за перемен в моей личной жизни, я могу это понять. Помолвка – не достижение, и к ней не нужно относиться как к достижению. Но если я стану избегать этого внимания, это лишь подорвет дело моей жизни. А я не вижу ничего феминистического в том, чтобы избегать этичной прибыли.

Я удовлетворенно отстраняюсь от микрофона. В студии очень тихо. По-моему, у меня получилось. Губы Хейли изгибаются в полуулыбке.

– Этичной, – медленно произносит она. Ее глаза устремляются на мое кольцо. – Давайте поговорим о кровавых алмазах.

А вот к этому вопросу я готова.

– Мы их не используем. Собственно говоря…

Через десять минут мы уходим из эфира. Хейли снимает наушники.

– Вы произнесли впечатляющую речь, – говорит она. – Не знаю, согласна ли я с вами, но защищались вы хорошо.

– Спасибо, что пригласили.

Ассистент отводит нас с Хейли сфотографироваться вместе. У нее столько подписчиков, что я, разумеется, соглашаюсь. Когда мы заканчиваем, я иду к лифту, проверяя телефон. Там поток сообщений от фанатов, которые нас слушали, и устойчивый прилив новых подписчиков. Взгляд цепляется за одно сообщение: в директ от Раджа. Наверное, он на меня подписался.

«В эфире ты была просто огонь J».

Поверить не могу, что он слушал. Я подписываюсь на него в ответ.

Я пролистываю остальные сообщения, вижу письмо, и тут мое сердце обрывается.

Сначала мне хочется вызвать Uber, но такое транжирство я себе сейчас позволить не могу. Я сажусь на метро, в котором, по счастью, среди дня нет таких уж толп, и возвращаюсь в Уильямсбург. В поезде я обдумываю, как рассказать обо всем Софи. Как ни преподнеси эту новость, приятной она не станет. Но я, по крайней мере, могу смягчить удар. Вино не выход, Софи в последнее время не пьет, потому что алкоголь, судя по всему, снижает шансы забеременеть. (Еще одна причина порадоваться тому, что мне не хочется заводить детей – сейчас, а возможно, и вообще.) Но я знаю слабости Софи. Я делаю небольшой крюк от метро, чтобы купить дымящуюся пиццу в «Пиццерии Джо» на Бедфорд-авеню. Она того стоит.

Глаза Софи загораются, когда я захожу в магазин с белой коробкой в руках. Она работает за лэптопом, а Джесс помогает паре сравнить камни на демонстрационном подносе, обтянутом черным бархатом. Я не смею мешать продаже, поэтому отношу пиццу в заднюю комнату и тихо работаю до закрытия.

Я даже не пытаюсь подслушивать, но магазин маленький; я не могу не услышать, как Джесс притворно-небрежным тоном интересуется:

– А откуда вы узнали об «Украшениях Бруклина»?

Женщина отвечает сразу, радостно:

– Вы всплыли у меня в рекомендациях в Инстаграме!

– О, отлично! – щебечет Джесс гладким сиропным голосом.

Я слышу, как пара выбирает камень и оправу. Джесс объясняет, что, поскольку у нас нет готовой оправы нужного размера, им нужно будет вернуться через две-четыре недели, чтобы забрать особый заказ. Джесс считывает кредитку мужчины и регистрирует депозит. Я рада, что Софи скорее всего слышит о такой значительной покупке; это облегчит предстоящий разговор.

Покупатели уходят в начале седьмого, и я присоединяюсь к Джесс и Софи в зале, чтобы все подготовить к закрытию. Порядок устоявшийся и привычный; мы разделили обязанности еще детьми в магазине Хелен. Мы включали ритмичную музыку, чаще диско, под которую убирали планшеты с украшениями в сейф, протирали витрины и выносили мусор. Сейчас, когда мы взрослые, все точно так же. Когда мы заканчиваем, Джесс забирает сумочку из задней комнаты и идет к выходу.

– Грег меня ведет сегодня ужинать, – объясняет она, и в ее голосе звучит волнение. Грег, ее друг с привилегиями, редко приглашает ее потусоваться за пределами своей спальни. – А то я бы осталась на пиццу.

Я рада, что ее не будет. Пицца должна смягчить удар от разговора, который мне предстоит с Софи.

– Останешься со мной поесть? – спрашиваю я Софи.

– Не знаю… Я собиралась сегодня готовить, – уклоняется она от ответа.

– Ну пожалуйста, – говорю я.

По-моему, она все понимает. Я позволяю ей сесть в старое кожаное кресло Хелен. Сама сажусь, положив ногу на ногу, на серый складной стул и тащу истекающий сыром кусок из коробки.

– В общем, у меня новости, – говорю я.

– От Роя, – подсказывает Софи.

– Ага.

Она подается вперед. Лицо у нее расстроенное.

– Он сказал «нет», так?

– Да, он не принял наш план, – киваю я.

Она слабо улыбается.

– И ты подкупила меня пиццей, чтобы я не слишком огорчалась.

– Я старалась.

Она тяжело вздыхает.

– Значит, октябрь. До тех пор надо решить, сможем ли мы сохранить магазин.

То, что она делает потом, сразу выжигается у меня в памяти: она медленно осматривает тесную, пыльную заднюю комнату. Ее взгляд скользит по сейфам, стеллажам с папками налоговых документов, по ее собственным инструментам на полке. А потом она наконец встречается взглядом со мной, и в глазах у нее стоят слезы. Когда она пытается заговорить, голос у нее срывается.

– Я не готова от всего этого отказаться, – говорит она.

– Пока не надо, – отвечаю я. – Пока еще ничего не случилось.

Она складывает кусок пиццы пополам и грустно кусает.

– Мы точно не знаем.

– Я не позволю нам утонуть, – настаиваю я. – Мы все устроим.

Я открываю лэптоп и вывожу на экран QuickBooks, бухгалтерскую программу, в которой отражены наши расходы, количество продаж и остаток на счете компании. Разворачиваю лэптоп к Софи и обхожу стол, чтобы прислониться к подлокотнику кресла. Меняю данные в документе, получаю перспективный прогноз: сколько денег нам нужно собрать к концу октября, чтобы возобновить аренду по повышенной ставке. Еще я оптимистично увеличиваю количество продаж, поясняя, что мы на подъеме уже несколько недель и можно, по логике, ожидать, что рост сохранится. Если вычисления верны, – а я думаю, что верны, – это доказывает, что мы проходим со скрипом, при условии, что продажи наши будут расти в геометрической прогрессии.

– Это нехилое «если», – замечает Софи.

Я делаю глубокий вдох.

– Честное слово, я не подведу. Я хочу, чтобы все это сработало – оно должно сработать. Ради нас обеих, и Джесс, и мамы с папой.

Она доедает кусок пиццы, отряхивает руки от крошек и закрывает лэптоп. Глаза у нее уже не обведены красным от слез.

– Я хочу тебе верить, – говорит она.

– Мне это все потерять хочется не больше, чем тебе, – мягко напоминаю я.

Она крепко меня обнимает.

– Знаю, знаю, – говорит она.

В телефоне у меня есть диско-плейлист на Spotify. При звуке пульсирующих начальных нот Софи улыбается и пританцовывает, сидя в кресле. Она прекрасно понимает, что я затеяла. Я шлепаю еще кусок пиццы на ее картонную тарелку, наматывая сырные нитки на кончик. И мы впервые за долгое-долгое время расслабляемся вместе – не говорим о работе, или о деньгах, или о фальшивой помолвке, или о ее долгом пути к зачатию. Нет, мы просто сестры, которые обсуждают ленивым вечером вторника тех, кого знают в родных местах, и смотрят в Инстаграме фотки все более пушистых котиков, пока за окном совсем не стемнеет и животы у нас не наполнятся до отказа.

Глава 10

Я всегда думала, что захочу от мужчины широких романтических жестов. Оказывается, я так думала, потому что у меня такого не было. В реальности широкие романтические жесты могут оказаться неприятной неожиданностью. Я узнаю об этом на собственном суровом опыте в пять тридцать вечера в среду, когда сижу, склонившись над лэптопом в зале магазина, и тут звонит колокольчик над дверью. В дверь вплывает Блейк с громоздким букетом тюльпанов, орхидей и километров зелени – а у меня на левом безымянном бриллиантов почти на тридцать тысяч долларов.

Я сдираю с себя кольцо, едва не вывихнув пару суставов, и сую его в ящик стола, где Блейк его не увидит. Он сияет, он явно не замечает, что я сама не своя. Может, я заслужила, чтобы Блейк меня раскусил; может быть, не нужно мне этого делать. То, что он здесь, на моей территории, только подчеркивает мою вину.

– Привет, – произносит он своим низким ровным голосом. Прислоняется бедром к краю прилавка и смотрит в витрину. – А хороший у вас магазин.

– П-привет. Спасибо.

Он все еще сияет, как будто ему полагаются очки за то, что он погуглил, где я работаю, и принес мне цветы. Мне хочется, чтобы он исчез, потому что, если он нагуглил мою компанию, это значит, что он вполне мог увидеть в Сети, что я затеяла. Мне ужасно не по себе, что я скрыла от него правду. Но погодите, нет – если бы он наткнулся на что-то предосудительное, он бы не явился покорять меня с букетом размером с Эмпайр-стейт-билдинг. Осознав это, я снова начинаю дышать.

– Какие красивые, – говорю я, забирая у него цветы.

– Напомнили мне тебя, – отвечает он.

Джесс просто пялится.

– Здрасте, – говорит она, вытаращив глаза.

Ее вчерашний ужин с Грегом оказался полным провалом; с романтикой не очень, зато с футболом, который он смотрел поверх ее плеча, все в порядке.

Блейк представляется.

Софи, которая делала наброски для новой коллекции в задней комнате, выходит на звук его голоса. Глаза у нее так поблескивают, что я сразу вижу: она поняла, кто он.

– Вы, наверное, Софи? – спрашивает Блейк, протягивая ей руку. – Элайза мне столько о вас рассказывала. Я Блейк.

– Привет, – выдыхает Софи; глаза у нее так и мерцают.

Ну прекрасно, даже моя замужняя сестра-лесбиянка считает, что мой фальшивый парень хорош.

– Надо поставить их в воду, – произношу я с таким чувством, будто вмешиваюсь в разговор. – Я сбегаю наверх, возьму на кухне вазу. Сейчас вернусь.

Я проскальзываю мимо Блейка, бегу по лестнице к себе в квартиру, прыгая через две ступеньки, и принимаюсь рыться в шкафчике под мойкой, перебирая звякающую и брякающую кучу кастрюль и сковородок, которыми не пользовалась, наверное, со времен прежнего президента, в поисках единственной вазы, которая у меня есть в хозяйстве. Я поскорее разворачиваю цветы, набираю в вазу воду и впихиваю в нее букет. Он еле входит. Когда я спускаюсь обратно в магазин, Блейк, Софи и Джесс увлеченно обсуждают товары в магазине, отчего я покрываюсь нервными мурашками. Они ведь не знают в подробностях, что я рассказала Блейку; они в любую минуту могут выдать мой замысел.

Но Блейк, к счастью, выглядит совершенно нормально. Восхищается некоторыми нашими вещами, выставленными в витрине, спрашивает Софи, где она берет те или иные материалы, и посылает мне лучистую улыбку, увидев, как я вхожу с переполненной вазой.

– Я хотел заскочить, узнать, можно ли тебя сегодня вечером куда-нибудь сводить, – просто говорит он, как будто мужчины, годные в модели, постоянно напрашиваются на внезапное свидание.

– Я все тут закрою, – выпаливает Джесс, прежде чем я успеваю ответить.

Блейк пожимает плечами, словно все решено.

Я мысленно обозреваю ситуацию. Да, я по крайней мере сняла обручальное кольцо, но душ я сегодня утром не принимала, и ни одна живая душа не назовет мое белье «симпатичным». У меня нехилая щетина под мышками. Не самый идеальный момент для свидания. Но отказать Блейку я не могу.

– Эм, ну, я вроде свободна? – говорю я. А потом добавляю чуть более убедительно: – Да, я с удовольствием с тобой куда-нибудь схожу.

Идти рядом с Блейком – все равно что парить. Он берет меня за руку, и наши пальцы сами собой переплетаются. Он гладит мне ладонь большим пальцем, пока мы бредем по модному Уильямсбургу и идем через вальяжный Дамбо к величественному выходу на Бруклинский мост. Почему-то с ним эта прогулка по одному из самых романтических стальных строений в мире, к сверкающему силуэту Манхеттена – разумеется, он сверкает, Блейк, наверное, устроил так, чтобы солнце село точно в назначенное время, – кажется совершенно естественной.

Все это не значит, что мне спокойно. О боже, нет. Я очень хорошо осознаю, что наш разговор – минное поле; слишком уж велика вероятность, что он посмотрел в моем Инстаграме хвастливые истории, снятые у него дома (может, ему друг подсказал?), или наткнулся на мое объявление о помолвке. Может, его даже оттолкнуло то, как напористо я заявилась к нему позавчера (это вряд ли, но все же). Мне не по себе из-за того, что я ему вру. Такое ощущение, будто я балансирую на проволоке, в одном шаге от гибели: мне нужно увести Блейка от разговора о моей личной и профессиональной жизни, в то же время влюбляя его в себя. От одной мысли об этом у меня перехватывает дыхание.

– Я решил, что теперь моя очередь тебя удивлять, – говорит Блейк, прерывая мои размышления, когда обходит группу туристов.

Мне приходится прибавить шагу, чтобы успеть за ним, с его длинными ногами.

(Туристов видно сразу. Удобные кроссовки, карты и камеры выдают их с головой, это раз. Но основное – следить за их глазами. Ньюйоркцам уже все равно, они не пытаются вобрать весь вид сразу. Туристы ходят с распахнутыми глазами, размером со столовую ложку, они готовы все выхлебать до дна.)

– Твоя очередь? – переспрашиваю я.

– Ну, знаешь, ты ко мне пришла на прошлой неделе. Теперь моя очередь.

– А, так у нас теперь все по очереди, – говорю я, поднимая подбородок, чтобы взглянуть на Блейка.

Мне важно понимать его намерения, чтобы все разыграть правильно.

Его щеки слегка розовеют.

– Мне бы этого хотелось. А тебе нет? – спрашивает он.

– Конечно.

Я кладу голову ему на плечо. Пора рискнуть. Я сглатываю и смотрю на острые шпили Манхэттена в поисках смелости; нужно вспомнить, что я не просто так переехала в Нью-Йорк в погоне за мечтой, и, если я не испробую все на свете приемы, чтобы обеспечить себе надежное место в этом городе, то смысла не было сюда приезжать.

– Знаешь, Блейк, ты мне нравишься.

Он улыбается.

– В самом деле, – говорит он. Это не вопрос.

– Нравишься в смысле нравишься, – поясняю я.

– Я тебе нравлюсь в смысле нравлюсь, – говорит он. – Польщен.

Будь он другим человеком, это прозвучало бы как издевательство. Так третьеклассники про тех, кто им нравится, говорят, разве нет? Но в его голосе слышна нотка гордости, которую невозможно не заметить. Я, конечно, считаю его призом, но, похоже, и он видит во мне то же самое. Это сложно уложить в голове – не потому, что Блейк настолько удачная добыча (посмотрите в словаре «завидный жених», и вы там буквально увидите его лицо), но и потому, что вся моя личная жизнь в Нью-Йорке очень долго выглядела так: мужики один за другим бьют меня ногами, хотя я уже давно упала и лежу. Быть в этом городе одной – все равно что неудачно сыграть в бинго, и я закрыла уже слишком много клеточек, чтобы игра меня развлекала: меня бросали; я переживала ужины, заканчивавшиеся в полном молчании после того, как выяснялось, что наши политические взгляды совершенно не совпадают; я четыре недели радовалась, что встречаюсь с вроде бы порядочным парнем – пока не получила на Фейсбуке злобное сообщение в личку от его девушки; у меня случались свидания, опасно похожие на то, что многие назвали бы сексуальным насилием.

Я не считаю, что то, что у меня с Блейком, идеально. Я не слепая, я вижу, как мы напряжены в разговорах, что скорее всего осложняет тот факт, что я не могу честно говорить с ним об основных обстоятельствах своей жизни. Когда я с ним, у меня странное ощущение: я как будто играю в кино про то, как встречаются взрослые люди. Ну, в смысле, у него ремень всегда подходит к обуви. У него дизайнерская барная тележка, безупречные белые простыни без подозрительных пятен, у него запасные махровые халаты просто так лежат в шкафах, словно по его квартире перед моим приходом прошелся реквизитор. Вот и сейчас, на Бруклинском мосту, мы как будто пытаемся вспомнить реплики из сценария: «Я тебе нравлюсь в смысле нравлюсь».

Блейк пока не любовь всей моей жизни – для этого еще слишком рано, – но, возможно, когда-то ею станет. Я могу себе это представить. Наши зарождающиеся отношения похожи на долгожданный выход на твердую землю после многих лет сражений с волнами у скал. Он понятный. Он – это выход. И есть еще тысяча причин, чтобы он нравился: его старомодное обаяние, его спокойная уверенность в себе, его врожденное умение сделать так, что чувствуешь себя особенной. И я тоже хочу ему нравиться.

– Расскажи мне про свои часы, – говорю я, проводя большим пальцем по тяжелому золотому браслету.

Он отпускает мою руку и поднимает запястье перед собой. Золото резко блестит в угасающих солнечных лучах.

– Они принадлежали моему отцу, – говорит он.

Он снова крепко берет меня за руку и сжимает ее. Кажется, он хочет сказать что-то еще, но молчит.

– Они роскошные. Винтажные? – спрашиваю я.

– Двадцать, может, двадцать пять лет. – Он мнется. – Отец умер, когда мне было четырнадцать. Он собирал часы. Эти мне достались в наследство.

– Так и родилась идея Bond and Time?

Он кивает. Я стискиваю его руку.

– Я хотел создать что-то, чем он бы гордился, да.

– Это прекрасно. Уверена, он очень тобой гордится.

Я понимаю, что все это не имеет ко мне отношения, но у меня все равно сжимается горло. Я хочу сказать что-то правильное – на этот раз не только потому, что поставила на Блейка, но потому, что сочувствую ему. Потеряй я папу, меня бы это раздавило.

– Знаешь, трудно, когда лишаешься отца в таком возрасте, – продолжает Блейк. – Я бы о стольком хотел с ним поговорить – я бы о стольком с ним поговорил, если бы был постарше.

– Расскажи мне о нем, – прошу я. – Ну, если хочешь, конечно. Если тебе не трудно.

К счастью, Блейк открывается. Он так ярко описывает отца, что я его вижу: его загорелую, в морщинках от лежания летом на пляже Кейпа кожу; его дурацкую привычку вышивать монограмму на всех своих свитерах; то, как он называл свой любимый деликатес в родных местах, «чауда с ракушками», а не «чаудер». Блейк говорит, что отец никогда не болел; он прекрасно себя чувствовал до того дня, когда с ним случился сердечный приступ. Я не могу не думать о своем папе. Он тоже говорит «чауда» – это мэнский говор, не бостонский, но похоже.

Блейк вскидывает голову, глядя на силуэт Манхэттена, близкий, как никогда. Я не вижу его лица. Когда он снова поворачивается ко мне, то смотрит мне прямо в глаза.

– Спасибо, что выслушала, – говорит он. – Правда.

Он плавно меняет тему разговора, и к тому времени, как мы ступаем на бетон Манхэттена, мы успели обсудить уже все, начиная от того, насколько чаудер в Новой Англии лучше, чем на Манхэттене, и заканчивая тем, как Хелен вдохновила меня на собственное дело, почти так же, как Блейка вдохновил отец.

А потом, среди мчащихся желтых такси и плывущих в воздухе запахов от халяльных прилавков, Блейк прижимает меня к себе и целует. Мне нравится, как мы совмещаемся: уверенный нажим его руки на мой крестец словно распускает напряжение у меня в груди. Неловкость, которую я чувствовала позавчера у него в квартире, исчезла.

– Поехали ко мне? – спрашивает он.

Я рада, что он попросил. К себе я его вести не хочу, там слишком велика вероятность наткнуться на что-нибудь, что меня уличит. Он подзывает такси, и мы садимся.

Мне нравится, что в этот раз я вхожу в дом Блейка вместе с ним. Швейцар мне улыбается. Мельчайший знак одобрения – но я счастлива.

Есть какая-то странная близость в том, чтобы наблюдать, как человек делает что-то повседневное и привычное. Я смотрю, как Блейк достает из кармана ключи, находит нужный и отпирает дверь. Войдя, он вешает пиджак на крючок возле двери, надевает связку ключей на крючок поменьше и садится на скамейку темного дерева, чтобы разуться. По опыту прошлых отношений и положений я знаю, что в конце концов – если все пойдет благополучно – приучусь тоже ставить здесь обувь и сумку в одно и то же место. Может быть, у меня даже будет когда-нибудь собственный ключ. Пока я неловко запихиваю туфли и сумку рядом с его туфлями под скамейку.

– Ты голодная? – спрашивает он.

– Всегда.

Он открывает холодильник и шарит внутри. Найдя то, что искал, он прячет это за спину и лукаво мне улыбается.

– У меня для тебя еще один сюрприз.

Я делаю шаг к нему, но он уворачивается. Я хватаю его за бедро, чтобы удержать, и поднимаю голову, чтобы его поцеловать. Он смягчается и, когда поцелуй заканчивается, показывает, что прятал: пригоршню сыров «Бэбибелль». Я не могу не засмеяться.

– Да ты издеваешься!

– Ну, ты мне, можно сказать, сообщила, что путь к твоему сердцу лежит через сыр, – говорит он, снимая обертку с одного из сыров и протягивая его мне. – Ну и вот… Я же должен был купить тебе сыра.

Я снова целую его, потом еще и еще. Выясняется, что там, откуда он достал сыр, еще куча всего. У Блейка есть и сыры поизысканнее – чеддер из Висконсина, мягкий бри, голубой, который внушительно пахнет, – и джем, и виноград, и прошутто, и горчица, и нарезанный французский багет. Он открывает свежую бутылку красного вина, наливает два бокала и с подчеркнутой осторожностью ставит их на кофейный столик у дивана.

– Этот не сшибешь? – дразнюсь я.

– Обещаю не сшибать, если будешь паинькой.

– Я не даю обещаний, которые не могу сдержать! – Я сую в рот виноградину.

Закончив накрывать на стол, Блейк тянется к пульту.

– Нетфликс?

– А то.

– Я как раз пересматриваю «Безумцев». В колледже я почти каждый год наряжался на Хэллоуин Доном Дрейпером. Или можем посмотреть что-нибудь другое, – предлагает он.

Разумеется, Блейк пересматривает «Безумцев». Не сказать, чтобы то, что его притягивает история амбициозного мужчины, делающего себе имя на Манхэттене, было полной неожиданностью.

– Давай, – сказала я. – Всегда любила Джоан и Пегги.

По-моему, в этот раз нам не так неловко сидеть вдвоем на его диване. Поставив сериал на загрузку, он уверенно забрасывает руку мне на плечи, и я кладу голову ему на плечо. Мне с ним легче, чем раньше. Может быть, потому, что мы начали приоткрываться друг другу с уязвимой стороны, а может быть, просто любой свежей паре нужно притереться. Может быть, миф о любви с первого взгляда слишком давит на людей; даже если сразу проскакивает искра, ощущение уюта развивается только со временем.