Текст книги "Научиться любить Россию"

Юность с пирогами, Водкой, футболом и игрой на органе

Когда в киоске или в кафе я вижу пироги, у меня текут слюнки, и я едва ли могу пройти мимо лакомства, которое можно получить за небольшие деньги. Эти изделия из теста с начинкой, пожалуй, самое известное блюдо русской кухни и отменный перекус. Древнерусский корень слова «пир» означает праздничный прием пищи, а фантазия кулинаров как в плане формы, так и содержания не знает границ. Овощи, мясо, рыба, сыр или что-то сладкое – все возможно. Ватрушки – это круглые пироги с небольшим количеством варенья или сладкого творога в центре. Расстегаи в основном продолговатые и сытные, а пироги с творожной начинкой, сложенные в форме полумесяца, называются сочники. Кулебяка – слоеный пирог, наполненный рисом, рыбой или мясом, посыпанный сверху мелко порезанным вареным яйцом, – легко может заменить целый обед.

Пироги напоминают о нежно любимой мной матери Кристе, которая сейчас живет в Гейдельберге, о родительском доме, который был домом евангелического священника, и о самом прекрасном празднике года – Рождестве. Так как в сочельник мой отец часто проповедовал в разных церквях на шести вечерних богослужениях подряд, на ужин готовили что-то простое. И ужин всегда начинался с хорошего бульона и пирогов, конечно же, балтийских. Для них надо хорошо замесить тесто из лучшего масла, сметаны и пшеничной муки, добавить немного коньяка. Когда из раскатанного большим стаканом теста толщиной примерно в полсантиметра были вырезаны формы, мама разогревала начинку из нарезанного лука, бекона и изюма. Чтобы остывшая масса не вытекала между сложенными листами теста, она плотно сдавливала открытые края пирогов вилкой, перед тем как отправить их в раскаленную духовку. За традиционным блюдом предков следовала традиционная немецкая еда: картофельный салат с колбасками, затем лимонный крем. В первый день Рождества подавалось жаркое из гуся, фаршированного кислыми яблоками, с краснокочанной капустой и картофелем.

Вслед за прадедом Эдуардом Маассом мой отец продолжил пасторскую династию. Его дочь Зигрид, моя бабушка, в 1931 г. вышла замуж за старшего обер-лейтенанта Юстиниуса Фрая, офицера Тильзитского гарнизона, и уже в 1932 г. родился их единственный ребенок, Дитрих. Мои родители познакомились в 1957 г. в Хельсинки: отец был викарием в немецкой евангелической церкви, а мать – немецкой домоправительницей у одного финского архитектора. Рожденная в Берлине, она непременно хотела уехать из разделенного, изолированного города. В 1982 г. мы отправились в последний большой отпуск всей семьей, мы поехали в Финляндию, где в одной небольшой церкви я сыграл на органе маленький частный концерт.

На момент моего рождения отец занимал должность пастора в Ветцене, в церковном округе Ронненберг, под Ганновером. У моих родителей не было машины, поэтому друзья отвезли беременную мать утром в Герден, в ближайший роддом, где в 7 часов утра я впервые увидел этот мир. Затем друзья забрали нас двоих домой. В момент моего рождения отец, само собой разумеется, исполнял свой духовный долг. К тому же в то время мужчинам было не принято присутствовать на родах. Моя мама заслужила репутацию организатора во всем, она все замечала и контролировала, помогала и могла дать нужный совет. Домохозяйка и мать, секретарь церковного прихода, утешительница душ – «госпожа пастор» могла справиться со всем и, естественно, безвозмездно. Когда мы, дети, выросли, она до пенсии работала экономкой в монастыре в нижнесаксонской общине Локкум, известной в том числе своей евангелической академией. Мне кажется, организаторский талант у меня от нее.

Мне исполнилось два года, когда отца перевели в округ Кирхроде в Ганновере. В памяти сохранились голоса многочисленных посетителей, непрекращающийся звон дверного звонка, колокольный звон располагавшейся поблизости церкви. Хорошо помню также наш большой, граничащий с кладбищем сад, через который мы бегали в школу. В 1970 г. у нас появилась такса, которая откликалась на имя Водка. Обычно около полуночи ее выпускали погулять в сад перед сном. Она любила прятаться под большими елями. Тогда мой отец отправлялся ее искать, и все соседи слышали, как их пастор каждый вечер громко кричал: «Водка, Водка, Водка». Наверное, они думали, что ему не хватило вина за ужином и он требует напитков покрепче. Однажды Водка даже последовала за отцом на отпевание к открытой могиле. Мы все любили нашу Водку, которую долго выпрашивала моя старшая сестра Бенита. Хотя, конечно, это было не слишком дальновидно со стороны моих родителей, имеющих троих детей – через год после меня родился брат Эккехард, – завести еще и собаку. Потому что все 15 лет своей жизни эта такса хотела быть в центре внимания семьи. Сегодня можно было бы предложить обратиться к собачьему психологу с просьбой помочь Водке.

Мамин голос до сих пор звучит у меня в голове: «Как же ты выглядишь, Ханс-Йоахим!» В школе я был дружен со многими ребятами и был заядлым футболистом на расположенной рядом Ашеплатц. Мама заботилась обо мне, всегда держала наготове мыло и пластырь, когда я после многих голов, грязный, но счастливый возвращался домой с окровавленными коленями. Кожаный мяч был и остается моей большой страстью. Команды – участники Бундеслиги и национальная сборная останавливались в большой гостинице у Тирпарка в Ганновере-Айленриде. Туда я, маленький болельщик «Ганновера 96», ездил на велосипеде в погоне за автографами. Иногда со мной ездила сестра, которая старше меня на 5 лет. Многие игры моей любимой команды я смотрел вживую, рисовал схемы игр и постепенно превратился в футбольного эксперта. Намного позже, во время моего пребывания в Бремене, у нас сложились дружеские отношения с тренером Бундеслиги Томасом Шаафом, нам удалось придумать проект сотрудничества театра и футбола. Все игроки клуба Werder Bremen приходили на премьеры, а хор театра даже выступал на газоне перед матчем. Футбол сопровождает меня и по сей день. По случаю Чемпионата мира по футболу 2018 г. в России мне доверили постановку гала-концерта в Большом театре, который прошел накануне финала чемпионата в присутствии президента России и его гостей со всего мира.

Я сохраняю близкие отношения с бывшим профессиональным игроком Бундеслиги Дитером Бурденски. Смотреть футбольный матч – это чистое удовольствие и возможность полностью отключиться.

Но вернемся к детству. Родители всегда называли меня полным именем Ханс-Йоахим. Только во время учебы в университете друзья стали использовать краткую форму Хайо.

Проводить каникулы я мог в нескольких местах. В Бремене жила двоюродная бабушка со стороны матери Ингеборг Григель. Эта энергичная и в то же время добрая женщина, учительница немецкого языка и физкультуры, принимала меня как своего единственного ребенка, показывала мне весь город и, конечно, знаменитый памятник «Бременским музыкантам» у ратуши. В 1970 г. у нее еще не было стиральной машины. И я здорово испугался, когда она стала кипятить мою одежду в большой кастрюле на плите. Много раз мы ездили с родителями на Северное море, на остров Лангеог.

И все же каждые каникулы мой путь неизменно лежал в городок Бад-Пирмонт, к бабушке Зигрид, очень властной, но вместе с тем и чрезвычайно сердечной женщине. Малоизвестен тот факт, что царь Петр I во время своего второго большого путешествия по Западной Европе в 1716–1717 гг. последовал совету врачей и задержался на три недели для лечения в Пирмонте. Муж бабушки Зигрид в 1948 г. был выписан из местной больницы c тяжелым заболеванием бедра, полученным в плену, и семья подыскала для себя квартиру поблизости. Немцы приняли их не очень радушно. Местные принимали балтийских немцев за поляков, так как они произносили слова несколько иначе. Удивлялись, что они вообще знали немецкий алфавит. Поначалу они жили только воспоминаниями. Затем бабушка собрала небольшой круг соотечественников, с которыми они в крохотной однокомнатной квартире пели песни Восточной Пруссии и даже разучивали танцы. Позже бабушка и дедушка смогли построить двухэтажный дом на деньги, полученные в качестве компенсации за ущерб, причиненный войной. Бабушка участвовала в культурной жизни города, писала сказки, ставила спектакли, организовывала большие праздники и перевезла к себе своих сестер – солдатскую вдову Эдиту, мать Армина Мюллер-Шталя, и разошедшуюся с мужем Ирене.

«Не красна изба углами, а красна пирогами» – это крылатое выражение часто звучало в доме, когда речь шла о кулинарном мастерстве сестер. Я, конечно, ничего не понимал, но запоминающаяся мелодика русского языка, по сравнению с которой наш немецкий язык может показаться собачьим лаем, сохранилась в моей памяти. Годы жизни в Санкт-Петербурге, знатные господа, прогуливающиеся после полудня в больших каретах по изящной деревянной мостовой Невского проспекта, магазины, переполненные мехами и платками, добрые нянечки и соседи – их рассказы источали тоску по старым добрым временам. Было заметно, что Ирене гордилась тем, что, когда она была младенцем, ее одевали в вещи царской дочери Анастасии. Во время пребывания в Нуке в Эстонии ее родители были дружны с одной придворной дамой императрицы, которая стала крестной матерью Ирене. Она рассказала императрице о крестнице, и та подарила множество детских платьев с вышитой эмблемой короны.

Однако снова и снова старушки рассказывали о страшных событиях: о побеге, изгнании, новом побеге и в конечном счете высылке из Польши. В конце концов вся семья осела в имении Мертенсдорф в Восточной Пруссии, где жила Эллен, вышедшая замуж за представителя видной дворянской семьи фон дер Гольц, обладающей большим земельным владением. 27 января 1945 г., в три часа ночи, в ледяной зимний холод в одном из 17 вагонов их увезли на Запад в безнадежное будущее. Были брошены 100 дойных коров, 150 голов крупного рогатого скота, 360 свиней, 70 овец, 75 лошадей. Все спасались бегством, немецкие войска, настигнутые русским фронтом, отступали, в этой суматохе за несколько недель пути они потеряли все имущество, которое взяли с собой. В Макензене, рядом с Лауэнбургом в Померании, советские солдаты стали спасителями их жизни.

Когда бабушка Зигрид предавалась воспоминаниям, мне казалось, что мы на войне. Такими детальными и эмоциональными были ее описания. Она рассказывала, к примеру, о трех молодых советских солдатах, которые хотели пофилософствовать с прадедом и расспрашивали у пастора, правда ли, что крест на Библии – это зашифрованная свастика. Один русский младший сержант охранял семью от пьяных солдат, приносил в подарок свечи, мыло и другие очень нужные вещи. Позже семья Маасе раздобыла фортепиано в пустовавшем поместье и в своем убежище музицировала по вечерам, пела песни Шуберта и Шумана. Однажды это услышал один русский офицер, который напугал их своим внезапным появлением в дверях, он представился музыкантом оркестра Мариинского театра в Ленинграде. Произведения Франца Шуберта и Роберта Шумана трогали его сердце, он стал принимать участие в музыкальных вечерах вместе с семьей беженцев, снабжал их кофе, чаем и шоколадом и прежде всего заботился об их защите. Никто не предполагал, что самое страшное впереди.

Эллен Дагмар, баронесса фон дер Гольц в своей потрясающей книге «100 лет воспоминаний» зафиксировала для будущих поколений, как семья была выслана из Польши в качестве «грязных немцев», под прицелом винтовок посажена в железнодорожные вагоны, где стала жертвами бандитов. «Между Старгардом и Шойне поезд остановился на свободном пути и остался стоять. Начался ад. Пронзительные крики распространились по всем вагонам. Брутальные мужчины с включенными фонарями залезли к нам. Они согнали нас в центр вагона. Раздался свист, и они бросились на нас. Началась паника. Все закричали, я тоже кричала. Но когда передо мной появился поляк, я в ужасе замолчала. Мальчишки-подростки запрыгивали в вагон с улицы и проворно проползали между нашими ногами. Они снимали с людей обувь, срывали одежду. При этом они раздавали удары палками всем вокруг себя. Награбленные вещи выбрасывались из поезда, и там их быстро и ловко подхватывали. Это была организованная шайка преступников, в которую входил весь персонал железной дороги. Из поезда вытаскивали женщин, до нас доносились их крики о помощи. Наконец локомотив тронулся и медленно поехал дальше…»

По божьей воле бабушка с дедушкой и их дети остались в живых. Из всего их имущества уцелело лишь несколько детских фотографий, которые я впервые публикую здесь, они оказались под телом одной убитой в вагоне женщины. А еще дневники, которые писала и рисовала прабабушка в 1915–1917 гг.

В отличие от предков мои детство и юность протекали совсем иначе. С семи до двадцати лет я занимался фортепиано. В восемь лет был принят в хор мальчиков в Ганновере. В то время он был одним из лучших хоров Западной Германии, и мы активно участвовали в его выступлениях, репетировали по два раза в неделю. В год мы давали до 50 концертов, выступали в Бельгии, Финляндии, Франции, Израиле, Норвегии, Польше и Испании, что позволило мне погрузиться в увлекательный международный мир музыки. Пение было моей самореализацией, поэтому ломку голоса я воспринял как катастрофу. Однако мать знала, как мне помочь, и убедила меня в 13 лет начать заниматься на органе. Поскольку мой отец умел играть только на флейте, я брал уроки у настоящего органиста и закончил обучение, сдав все экзамены. В 16 лет я радовался каждой свадьбе или похоронам, потому что они способствовали увеличению моих карманных денег. В 1977 г., после 11 лет службы в райском Кирхроде, отца перевели в Веннигзен под Ганновером. В 1984 г. я окончил школу и прошел военную службу в качестве водителя, секретаря и органиста военного священника.

Итальянское мороженое ведет меня в страну Стравинского и Толстого

Первой личной встречей с Россией, как и многому в моей жизни, я обязан исключительно счастливому стечению обстоятельств. Подтолкнул меня мой педагог Германн Рауэ, в течение многих лет являющийся президентом Гамбургской высшей школы музыки и театра. В его знаменитой академии я начал обучение оперному пению, перейдя из теноров в баритоны. По настоянию отца, которому профессия оперного певца казалась слишком ненадежной, я параллельно учился по специальности «режиссура в музыкальном театре» у педагога Геца Фридриха. Уже в конце 1989 г. в качестве учебного проекта мне доверили поставить «Летучую мышь» Иоганна Штрауса в сотрудничестве с Гамбургской государственной оперой. Кроме того, я работал ассистентом режиссера в Стокгольме, выпустил множество собственных постановок в театрах-студиях в Аннаберг-Буххольце, Детмольде, Грайфсвальде и Ростоке. Когда появилась новая специальность «менеджмент в сфере культуры», я сразу же записался на курс к профессорам Рауэ и Петеру Ружичке, и в 1990 и 1993 гг. я получил дипломы по специальностям «режиссура в музыкальном театре» и «менеджмент в сфере культуры». Во время учебы я подрабатывал певцом, ассистентом режиссера, был даже помощником оператора светового пульта в Гамбургской государственной опере. В 1994 г. я, недавний выпускник, поступил на службу в театр федеральной земли Тюрингия в Айзенахе на должность художественного руководителя, затем в 1995 г. я перешел на ту же должность в театр Бремена.

Между тем президент Рауэ, которому я запомнился по лекциям и семинарам, обратился ко мне с интересным предложением. Нидерландско-британский концерн Unilever, который производит продукты питания, косметику, средства по уходу за телом, бытовую химию и многое другое, захотел продвинуть на рынок свою марку мороженого Langnese. Для новой марки стратеги маркетинга придумали название с итальянским оттенком I Cestelli (в переводе с итальянского – «корзинки»). Для того, чтобы все без исключения влюбились в это сливочно-сладкое лакомство, была придумана целая рекламная программа накануне его запуска. Звездный тенор Лучано Паваротти должен был спеть главную партию в неизвестной доселе опере Джузеппе Верди. Все остальные певцы, занятые в опере, должны были быть отобраны по результатам международного конкурса. Рауэ был сам очень занят и предложил агентству меня в качестве ответственного за мероприятие. Но мне там почти не давали слова. Нет ничего удивительного, что эти планы, построенные на чистой иллюзии, растаяли, как мороженое на солнце: неизвестной оперы Верди просто не существовало, а график Паваротти был расписан на четыре года вперед, и он не собирался становиться рекламным лицом, облизывающим мороженое.

В конечном итоге остался только вокальный конкурс. К нему началась масштабная подготовка с использованием рекламных плакатов и бюджетом в 4 миллиона немецких марок. Все знают, что такое итальянская опера, и попробовать себя в ней мечтает каждый исполнитель. И я в качестве руководителя проекта стал работать над концепцией и реализацией первого международного конкурса итальянской оперы I Cestelli Competizione dell’Opera в 1996 г. Предварительные прослушивания проводились в Берлине, Дрездене, Гамбурге, Кельне или Штутгарте. Наряду с Рауэ и Ружичкой активное участие в работе принимал тогдашний президент музыкального совета Германии Франц-Мюллер Хойзер. Финал состоялся в Любеке, его курировал оперный певец Николай Гедда.

До этого в 1995 г. я проходил практику в Венском камерном оперном театре на международном конкурсе оперных певцов «Бельведер», основанном Хансом Габором, ныне названном в его честь и по сей день возглавляемом его вдовой. Там я познакомился с Александром Гусевым, добродушно-приветливым и отзывчивым русским, талантливым рассказчиком с тонким чувством юмора и первоклассными контактами. Руководитель художественных программ в Госконцерте, назвав себя импресарио, как раз вышел в свободное плавание.

Он был незаменимым, знавшим все ходы и выходы человеком, имевшим репутацию «Гусев в курсе всего». Как старший, он быстро предложил мне перейти на ты. От него я получил первое представление о старых советских структурах в области классической музыки: Москонцерт занимался музыкальными событиями в столице, Росконцерт – в России, Союзконцерт – в Советском Союзе. Однако королями отрасли были ответственные за международную деятельность люди Госконцерта. Александр горячо приветствовал ставшую возможной при Горбачеве частную деятельность, но в то же время сетовал на начавшийся после 1990 г. спад экспорта балета. Причиной он считал отсутствие всяких правил игры. С развалом старых порядков как грибы после дождя стали появляться новые компании. Все они, даже ансамбль народных танцев из Киргизии, выдавали себя за артистов балета знаменитого Большого театра, которыми они, конечно же, не являлись.

В результате за рубежом никто больше не доверял этому всемирно известному бренду.

Со столицей Австрии Александра связывали особые отношения, в высшей степени личные. Его отец Иван Федорович Гусев был генерал-лейтенантом и сражался в рядах Красной армии. Мать, Лидия Бочарова, находилась при нем почти все 9 месяцев беременности Александром. Штабная телеграфистка была откомандирована в Москву только незадолго до родов, но уже через пять месяцев вернулась на фронт с младенцем. И таким образом маленький Гусев на руках у матери вошел в столицу на Дунае после битвы за Вену.

Конечно, он настоял на том, чтобы отвезти меня в Вену, к памятнику Красной армии на Шварценбергплатц, на котором с обратной стороны выгравировано имя его отца. Похороненный на Троекуровском кладбище, кладбище известных людей, генерал после войны долго пытался справиться с последствиями ранения в голову, рано вышел на пенсию. Блуждающий в голове осколок был извлечен хирургическим путем, но слишком поздно, он разрушил зрительный нерв, что постепенно привело к слепоте. Даже в одесском институте глазных болезней легендарного офтальмолога Владимира Филатова ему не смогли спасти зрение.

По пути обратно на конкурс Александр еще много рассказывал о себе и своих родителях. Кое-что мне запомнилось: мать до войны работала секретарем в редакции партийной газеты «Правда». Ее начальником был Михаил Кольцов, получивший известность за свой «Испанский дневник» журналист, участник гражданской войны в Испании и партийный деятель. По счастью, Лидию перевели по службе за несколько дней до того, как Кольцова арестовали в рамках «сталинских чисток» и впоследствии расстреляли. Вместе с Кольцовым исчезла и его секретарша, пришедшая на смену матери Александра.

Один из своих рабочих дней мать запомнила навсегда: ночью она была на дежурстве, внезапно раздался телефонный звонок, звонил сам Сталин. Дрожа от волнения всем телом, она очень быстро передала трубку редактору. Для людей того времени Сталин был больше, чем вождь, он был отцом, вселенной и Богом одновременно. «Даже мы, школьники, горько плакали, когда он умер», – рассказал мне Александр.

Еще Александр рассказывал, как в 1954 г. он был во Всесоюзном пионерском лагере «Артек», близ Гурзуфа в Крыму. Его слова по сей день звучат в моей памяти: «Знаешь, тогда Хрущев как раз подарил Украине весь Крымский полуостров. Однако, как это ни странно, люди не проявляли ни радости, ни благодарности, расценивали это как нечто само собой разумеющееся. Как если бы шуты во время Кельнского карнавала бросали в толпу конфеты». Последствия этого решения Хрущева я осознал лишь в марте 2014 г., когда в Крыму прошел референдум о возвращении в состав России.

В конце ноября 1995 г. Александр пригласил меня в Москву на прослушивание русских певцов. Это было не поддающееся описанию ощущение, впервые ступить на русскую землю. Незнакомые запахи, лабиринт метро, гигантские магистрали, Кремль, Красная площадь, собор Василия Блаженного и Арбат. Конечно же, я был в Большом театре. Это не была сегодняшняя Москва, но я ощущал открытость и доброжелательность, которые воодушевляли. Как губка впитывал я все вокруг и вскоре понял, что понадобятся недели, даже месяцы, чтобы посетить все театры, музеи и другие волшебные места. Как бы мне хотелось посмотреть балет Игоря Стравинского «Жар-птица», поискать в московском доме графа Льва Николаевича Толстого следы его «Анны Карениной». Александр успел показать мне – я бредил романом Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» – то место, где Берлиоз столкнулся с дьяволом, остановку, на которой сбылось мрачное пророчество и трамвай отрезал ему голову.

Александр познакомил меня с молодым, известным своими неординарными постановками режиссером Дмитрием Бертманом. За пять лет до этого тот основал блистательный театр «Геликон-опера». В этом камерном театре с залом в барочном стиле, с небольшой сценой шла даже «Аида» Джузеппе Верди. На протяжении многих лет мы пользовались его гостеприимством для проведения предварительных прослушиваний нашего вокального конкурса. Затем началась реставрация, продлившаяся около 10 лет, и им пришлось переехать в здание кинотеатра. Недавно театр снова вернулся в свое здание с совершенно новой, интересной архитектурой. На протяжении долгих лет мы оставались на связи, и мое сердце всегда переполнялось гордостью, когда режиссерские работы Бертмана, к примеру, «Царская невеста» Римского-Корсакова или «Леди Макбет Мценского уезда» Дмитрия Шостаковича, были отмечены российской национальной театральной премией «Золотая Маска».

Блестящие русские певцы моего друга Александра сразу на первом же конкурсе I Cestelli Competizione dell’Opera 1996 г. завоевали первые две премии, Марина Мещерякова заняла первое место. Затем, в 1997 г. она дебютировала на Зальцбургском фестивале и получила приглашения на работу во всех крупнейших оперных театрах мира. В Стокгольме, Берлине, Мюнхене, Лондоне, Париже, Милане, Вене, Сан-Франциско или Нью-Йорке – она везде блистает, востребована во всем мире. Второй премии удостоился Сергей Мурзаев. В 2000 г. он получил звание заслуженного артиста РФ. Сейчас его можно увидеть в самых разных ролях в Мариинском театре в Санкт-Петербурге, а также в театрах по всему миру в качестве приглашенного артиста. Еще одна премия в тот год досталась сопрано Ане Хартерос.

После второго конкурса в 1998 г. – он снова проходил в Гамбурге – марка Langnese отказалась от спонсорства. Мороженое было слишком сладким и не пользовалось популярностью. И казалось, что на этом певческое соревнование закончилось, но это был не конец. Несколько лет спустя Торстен Мосграбер, художественный руководитель Дрезденского музыкального фестиваля, спросил меня, не могу ли я возродить конкурс. Был учрежден союз, из экономических соображений я изменил концепцию: одно место проведения, но национальные и международные прослушивания. С 2001 г. конкурс Competizione dell’Opera проводится снова, а с 2006 г. он даже стал ежегодным.