Текст книги "The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография"

Вскоре – Полу едва исполнилось четырнадцать – у его матери вдруг начались боли в грудных железах. Они продолжались недели три или четыре, то утихая, то усиливаясь, но Мэри списывала их на менопаузу. Ей тогда было сорок пять. «Наверное, возраст», – говорила она Джиму. Мэри обращалась к разным врачам, но они с ней соглашались и советовали поменьше об этом думать. Однако боли не проходили, а становились все сильнее.

Однажды, неожиданно вернувшись домой, Майкл застал мать в слезах. Он подумал, она плачет, потому, что они с братом что-то натворили. «Мы ведь бывали порядочными свиньями». Но он не спросил, в чем дело. И Мэри им ничего не сказала. Однако на сей раз решила обратиться к специалисту. Тот диагностировал рак. Мэри оперировали, и она умерла. Не прошло и месяца с того дня, когда она впервые почувствовала сильную боль.

«Я был убит, – вспоминает Джим. – Не верил, не понимал, что произошло. И для мальчишек ужасный удар. Особенно для Майкла: ему было всего двенадцать, и они с матерью очень дружили. Не то чтобы они сломались, нет. Горе доходило до них постепенно».

«Уже не помню в деталях тот день, когда нам сказали, – говорит Майкл. – Помню только, что один из нас глупо сострил – забыл кто. Месяцами потом переживали».

А вот Пол помнит: «Это я. Первым делом сказал: „Что же мы будем делать без ее денег?“»

Но всю ночь оба проревели в своих постелях. Много дней Пол молился, чтобы мать вернулась. «Дурацкие молитвы, знаете, – „Если она вернется, я всегда буду очень-очень хорошим“. Я тогда подумал – какая глупость эта религия. Как раз когда нужно позарез, ты молишься, молишься – и все без толку».

На время похорон оба мальчика уехали к тетушке Джинни. «Я думаю, отец не хотел при нас плакать, – говорит Пол. – У тети Джинни было скучно. Спать приходилось в одной кровати».

На Джима свалилась масса забот. Жена его была очень аккуратна, и сам он по дому не делал почти ничего. А теперь, в свои пятьдесят три года, ему пришлось растить двух мальчиков – двенадцати и четырнадцати лет, в их самые, пожалуй, непростые годы. С деньгами тоже было неладно. Жена-акушерка зарабатывала больше его, на что так жестоко и указал Пол. К 1956 году Джим получал лишь восемь фунтов в неделю. Для прочего рабочего люда начинались неплохие дни, но как раз в хлопковой индустрии, где все, по идее, должны были быть обеспечены до конца своих дней, наступил спад.

Джиму очень помогали две его сестры – тетушки Милли и Джинни. Раз в неделю одна из них приходила на Фортлин-роуд и прибиралась в доме. А пока дети были маленькими, тетушки часто встречали их из школы.

«Зимой было тяжко, – вспоминает Джим. – Мальчики приходили из школы и сами топили печь. А стряпал я… Моя главная головная боль – я все не мог решить, кем пытаюсь стать. Когда была жива жена, я мальчишек ругал. Если надо было – наказывал. За нежности отвечала жена. Если в наказание их оставляли без ужина, она чуть позже приносила им в постель поесть, хотя, скорее всего, это я ее подзуживал… А теперь надо было решить, кем же я буду: отцом, матерью, тем и другим или, может, положиться на них, просто дружить с ними и помогать друг другу выкарабкаться… Мне часто приходилось на них полагаться. Я говорил: „Вернетесь из школы – в дом не заходите, пока тетушек нет“. А то они стали бы приводить друзей и разгромили бы дом начисто… Скажем, я возвращаюсь домой, а пять яиц как корова языком слизала. Сначала они отпираются – мол, не знаем, куда подевались яйца, а потом признаются: „Ах да, вспомнили – мы тут угостили друзей яичницей“… В общем и целом они вели себя хорошо. Но я тосковал по жене. Ее смерть меня подкосила».

Сегодня Майкл не понимает, как отцу удалось справиться. «Мы были ужасными, жестокими. А вот он – рехнуться можно, какой молодец. И все это время без женщины. В голове не укладывается. Пол очень многим ему обязан. Мы оба отцу обязаны».

Над его доморощенной философией братья частенько посмеивались. «Вот и он с двумя своими „остями“», – говорили они. Джим часто объяснял мальчикам, что две самые главные вещи на свете – сдержанность и терпимость.

«Терпимость – это необычайно важно, – поясняет Джим. – Например, они, как и многие дети, смеялись над калеками. А я объяснял, каково было бы им самим, окажись они на месте этих калек. И сдержанность – без сдержанности много случается бед. Нередко слышишь от людей: „Я бы этого мерзавца повесил“. И никто не задумывается, как такому человеку помочь».

Джим всегда думал о том, как помочь людям. Он от природы был обаятелен и учтив, и дело тут не в профессиональной обходительности продавца – нет, это глубже и искреннее. Останься мальчики на руках не столь вдумчивого, менее отзывчивого отца, их жизнь после смерти матери вполне могла пойти вкривь и вкось.

Пол унаследовал от отца трудолюбие и преданность делу. Он из тех, кто, если захочет, всегда добивается результатов.

В известном смысле Пол презирал школу и всю систему с ее косными правилами не меньше Джона. Но что-то не позволяло ему окончательно распуститься. Пол всегда умел включиться в тяжелую работу и хотя бы краткими рывками наверстать упущенное. Джон стал строптивым и неуправляемым. Пол так бы не смог.

Его брат Майкл считает, что смерть матери повлияла на Пола в одном: «Началось сразу после смерти матери. Пол стал одержимым. Все это заполонило его жизнь. Теряешь мать – находишь гитару? Ну, не знаю. Может, тогда для него это был такой побег. Но от чего он бежал-то?»

4
Пол и The Quarrymen

Вдетстве Пол музыкой особо не интересовался. Их с Майклом разок отправили поучиться играть на пианино, но дальше пары уроков дело не пошло. «Зря мы начали их учить летом, – говорит Джим. – Учитель приходил к нам, и во время уроков в дверь постоянно стучались соседские дети, звали Пола и Майкла погулять. Тогда мы стали отправлять их к учителю на дом, но и это скоро закончилось».

Джим хотел пристроить Пола в Ливерпульский кафедральный хор. «Я настоял, но Пол на прослушивании нарочно пустил петуха. Потом, правда, одно время пел в хоре церкви Святого Варнавы, неподалеку от Пенни-лейн».

Затем дядя подарил Полу старую трубу, и Пол стал самостоятельно подбирать на ней мелодии. Музыкальный слух он унаследовал от отца. Тот ребенком сам научился играть на пианино. Из всех родителей будущих битлов только Джим обладал хоть каким-то музыкальным опытом.

«Я никогда не брал уроки. Просто подбирал мелодии на стареньком пианино, которое нам кто-то отдал, когда мне исполнилось четырнадцать; мы в то время жили в Эвертоне. Точно помню, что на пианино было написано „NEMS“ – „Музыкальные магазины Норт-Энда“. У меня было чувство ритма, и я мог справиться с большинством мелодий. Ни разу не опозорился».

Начав работать, Джим Маккартни сколотил небольшую регтайм-группу, которая играла на танцах. Было это в 1919 году, когда ему исполнилось семнадцать.

Группа дебютировала в ливерпульском зале Святой Екатерины на Вайн-стрит. «Мы решили придумать что-нибудь интересненькое, наложили на лица черные маски и назвались The Masked Melody Makers[42]42
  «Мелодисты в масках» (англ.).


[Закрыть]. Но к середине выступления мы так вспотели, что краска потекла с лиц. На том The Masked Melody Makers и закончились».

Тогда они придумали себе новое название – Jim Mac’s Band – и стали выступать в смокингах с бумажными пластронами и манжетами. «Отличная придумка. Дюжина манжет стоила пенни. Разницы с настоящими никакой… Я руководил группой года четыре или пять, в свободное время. Я считался лидером, но на деле все были равны… Как-то раз нас пригласили выступить на местной премьере фильма „Царица Савская“[43]43
  «Царица Савская» (The Queen of Sheba, 1921) – немой американский фильм режиссера Дж. Гордона Эдвардса с Бетти Блайт и Фрицем Лейбером в главных ролях.


[Закрыть]. Что играть, мы не знали. Во время гонки на колесницах выдали популярную тогда „Thanks for the Buggy Ride“, а когда царица Савская умирала – „Horsy Keep Your Tail Up“»[44]44
  «Thanks for the Buggy Ride» (1926) – песня Джулза Баффано, популярная в исполнении Фрэнка Крамита; «Horsy Keep Your Tail Up» – песня Уолтера Хирша и Берта Каплана; обе композиции жизнерадостны до легкого идиотизма.


[Закрыть].

Когда началась Вторая мировая и появилась семья, Джим забросил музыкальную карьеру, хотя дома время от времени садился за пианино. «Когда я играл, Пол не слушал – скучно. Но он обожал слушать музыку, валяясь в постели в наушниках. А в четырнадцать вдруг захотел гитару. Я тогда не понял, что на него нашло».

Гитара обошлась в пятнадцать фунтов, и поначалу у Пола ничего не получалось. Что-то с ней было не так. Затем Пол сообразил: это потому, что он левша. Гитару он вернул на переделку. «Труба мне никогда особенно не нравилась. Гитара – другое дело: выучил пару аккордов – и уже можно играть. И петь не мешает».

Как большинство друзей, Пол заинтересовался поп-музыкой лет в двенадцать. Как раз тогда впервые сходил на концерт – на группу Эрика Дилейни[45]45
  Эрик Дилейни (1924–2011) – английский свинговый ударник, руководитель оркестра.


[Закрыть] в «Эмпайр». В четырнадцать лет простоял в очереди весь школьный обеденный перерыв, чтобы увидеть Лонни Донегана. «Он опоздал и потом для девчонок с фабрики составлял записки с объяснением, что они задержались по его вине… Обычно мы ждали под дверью гримерки, пока кто-нибудь не выйдет и не начнет раздавать автографы. Как-то я выстоял очередь, чтобы получить автограф Уи Уилли Харриса»[46]46
  Уи Уилли Харрис (Чарльз Уильям Харрис, р. 1933) – английский музыкант и поп-певец, один из первых британских исполнителей рок-н-ролла.


[Закрыть].

Кроме того, Пол ходил в театр «Павильон». «Там показывали стриптиз. Девчонки целиком раздевались, оставались в чем мать родила. Некоторые были вполне ничего. Непонятно, как нас туда пускали в этом возрасте. Добрая такая забава, невинная, хоть и грязная».

Как Джон и другие, Пол увлекся скиффлом и ранними рок-композициями Билла Хейли, но его – опять же как и Джона – по-настоящему сразил только Элвис Пресли. «Я на нем помешался. Если было паршиво, я ставил Элвиса – и опять жизнь прекрасна. Я не понимал, как делаются пластинки, – просто фантастика. „All Shook Up“![47]47
  «All Shook Up» (1956) – песня Отиса Блэкуэлла, записанная Элвисом Пресли в 1957 г.


[Закрыть] С ума сойти!»

Едва у Пола появилась гитара, он стал пробовать копировать песни Элвиса и все прочее, что было тогда популярно. Лучше всего получалось имитировать Литтл Ричарда.

«Я считал, это кошмар, – вспоминает отец Пола. – Сущий ужас. Не верилось, что люди взаправду могут так петь. И только спустя годы, когда услышал Литтл Ричарда на одном концерте с „Битлз“, я понял, как точно Пол его тогда копировал».

«Он стал конченым человеком в ту минуту, когда взял гитару, – говорит Майкл. – Мы его потеряли. У него не оставалось времени поесть, подумать о чем-то другом. Он играл повсюду, даже в ванной и в туалете».

Примерно тогда же гитара появилась и у друга Пола, Иэна Джеймса из Дингла. Теперь они вместе шатались по округе со своими гитарами. Они играли друг другу и учили друг друга тому, что успели узнать. «Мы ходили на ярмарку, – вспоминает Пол, – слушали последние песни на автодроме, а потом их подбирали. И пытались клеить девиц. Без особого успеха. К этому у меня таланта нет».

Услышав песню «А White Sports Coat»[48]48
  «A White Sport Coat (and a Pink Carnation)» (1957) – песня американского певца и автора песен Марти Роббинса про школьника, который, невзирая на разбитое сердце, собирается на школьный бал в белом пиджаке с розовой гвоздикой.


[Закрыть], оба они – и Пол, и Иэн Джеймс – стали носить одинаковые белые спортивные пиджаки. «Пиджаки были в крапинку и с клапанами на карманах. И черные джинсы-дудочки. Мы слонялись по округе в одинаковой одежде и чувствовали себя неотразимыми. Оба стриглись под Тони Кёртиса[49]49
  Тони Кёртис (Бернард Шварц, 1925–2010) – популярный американский киноактер; что касается прически, на вершине славы он обычно носил рокабильный кок под Элвиса Пресли.


[Закрыть]. Кучу времени тратили на укладку».

Джим Маккартни пытался запретить Полу так одеваться, но не вышло. «Пол вел себя очень хитро, – вспоминает Майкл. – Покупал новые брюки, приносил их домой и показывал папе: мол, вот, посмотри, широкие штаны, – и папа давал добро. А затем Пол уносил брюки, и ему их перешивали. Если папа возмущался слишком обуженными брюками, Пол на голубом глазу клялся, что папа именно их и разрешил».

«Я очень боялся, что из него получится „тедди-бой“, – говорит Джим. – Очень было страшно. Все твердил ему, что нельзя носить такие узкие брюки. Но он меня просто выматывал. Уже тогда носил длинные волосы. Приходил из парикмахерской с точно такой же прической, с какой уходил, и я спрашивал: „Что, уже закрыли?“»

Девочками Пол увлекался не меньше, чем гитарой. «В первый раз у меня это было в пятнадцать. Рановато, пожалуй. Я был чуть ли не первым в классе. Девчонка была старше меня и крупнее. У нее дома. Ее оставили присмотреть за младшим ребенком, когда мать куда-то ушла. Конечно, в школе я разболтал на следующий же день. То еще был трепло».

Пол прекрасно помнит, как летним днем в 1956 году Айвен упомянул, что идет в приходскую церковь Вултона к ребятам, с которыми иногда играет в группе, хотя в тот день играть не планирует. Пол отправился за компанию – познакомиться с парнями. Может, каких-нибудь девчонок подцепить.

«Они были неплохи, – говорит Пол. – Джон играл на соло-гитаре. Только он играл на ней, как на банджо, и аккорды брал для банджо – он по-другому не умел… Остальные еще меньше понимали, как играть. В основном просто бренчали по струнам… Исполняли они какую-нибудь „Maggie May“[50]50
  «Maggie May» (1757) – народная ливерпульская песня о проститутке, которая обворовывает моряка; «Битлз» впоследствии записали фрагмент этой песни на альбоме «Let It Be».


[Закрыть], но чуть-чуть меняли слова. Джон сам их сочинял, потому что не знал текста полностью.

Играли на большой открытой площадке. Джон играл и осматривался, всех разглядывал. Потом рассказал мне, что в тот день впервые следил за реакцией публики, прикидывал, как лучше – двигаться на сцене или, может, не двигаться вообще.

Я, как обычно, был в своем белом спортивном пиджаке и черных дудочках. Я их как раз в школьный обеденный перерыв отнес обузить посильнее. Такие узкие получились, что все были просто в отпаде.

Потом я подошел к ним поболтать. Так, потрепался, слегка похвастался. Показал им, как играть „Twenty Flight Rock“[51]51
  «Twenty Flight Rock» (1956) – песня американского певца и гитариста-рокабилли Эдди Кокрэна (Эдвард Реймонд Кокрэн, 1938–1960) и Неда Фэрчайлда, впервые прозвучавшая в исполнении Кокрэна в фильме Фрэнка Тэшлина «Эта девушка не может иначе» (The Girl Can’t Help It, 1956).


[Закрыть], и напел слова. Сами они слов не знали. Потом наиграл „Be-Bop-A-Lula“[52]52
  «Be-Bop-A-Lula» (1955) – композиция одного из первых американских голосов рок-н-ролла и рокабилли Джина Винсента (Винсент Юджин Крэддок, 1935–1971) и Билла Дэвиса; в исполнении Винсента она тоже звучит в фильме «Эта девушка не может иначе».


[Закрыть] – ее они тоже знали приблизительно. Изобразил Литтл Ричарда – короче, выложил весь свой репертуар. Помню, я играю, а мне в затылок дышит какой-то подвыпивший мужик и все ближе придвигается. Я думаю: „Чего этому пьянчуге надо?“ И тут он говорит, что „Twenty Flight Rock“ – одна из его любимых песен. Ну, думаю, значит, ценитель.

Пьянчугой оказался Джон. Он пропустил пару кружек пива. Ему тогда было шестнадцать, а мне только четырнадцать, так что мне он казался уже взрослым. Я показал ему пару новых аккордов. Вообще-то, меня им Иэн Джеймс научил. А потом я ушел. Решил, что произвел впечатление – сумел показать, чего стою».

Пит Шоттон, однако, не припоминает, чтобы Пол так уж их поразил. Пит начисто лишен музыкального слуха, и его трудно восхитить исполнением «Twenty Flight Rock», даже самым блестящим.

«Я тогда не обратил на Пола особого внимания, – говорит Пит. – Вроде тихоня, но так всегда бывает, если человек впервые попадает в незнакомую компанию. Я к нему не ревновал – тогда еще нет. Он был гораздо младше нас. Я не предполагал, что он станет мне соперником. Мы с Джоном были самыми близкими друзьями. Я с ним дружил, сколько себя помню. Очень его любил, вот почему».

Джон вспоминает, что после встречи с Полом некоторое время размышлял, прежде чем принять решение. Для него это было необычно – раздумывать, а не мчаться сломя голову к тому, чего захотелось.

«Я же в тот день напился, – рассказывает Джон. – Видимо, поэтому соображал туго… Меня поразило, как Пол сыграл „Twenty Flight Rock“. Ясно было, что играть на гитаре он умеет. И я как бы подумал: этот парень не уступает мне. До сих пор главным был я. А если я возьму его, что будет? В голове промелькнуло: если надумаю взять Пола в группу, придется держать его в узде. Но он был хорош, так что взять стоило. К тому же он внешне напоминал Элвиса. Он был клевый».

Где-то неделей позже Пол на велосипеде поехал на Менлав-авеню к Айвену. Из Аллертона он покатил через поле для гольфа. А на обратном пути встретил Пита Шоттона. «Пит сказал, они про меня говорили. Может, я пойду к ним в группу? Я сказал, что ладно».

Впервые Пол сыграл в составе The Quarrymen на танцах в Клубе консерваторов на Бродвее. Хотел исполнить номер соло, наверное «Twenty Flight Rock», но что-то не сложилось.

А после танцев Пол наиграл Джону парочку песен собственного сочинения. Он пытался их сочинять с тех пор, как взял в руки гитару. Первая называлась «I Lost My Little Girl». Не желая ни в чем уступать, Джон тут же принялся за сочинение музыки. Прежде он переделывал известные песни, менял слова и музыку, но до появления Пола с его песнями сам сочинять с нуля не пробовал. Песни эти – как Пола, так и Джона – были так себе. Очень простые, вторичные. Только вместе, подталкивая друг друга, Пол и Джон открыли в себе талант создавать песни для совместного исполнения. И с того дня их уже было не остановить.

«С тех пор я шел в совсем другом направлении, – говорит Пол. – После знакомства с Джоном все изменилось. Хорошо, что я его встретил. Он был на два года старше, я – совсем младенец, но думали мы одинаково».

В последующие месяцы Пол и Джон познакомились ближе. Все время проводили вместе. Прогуливали школу, шли к Полу – чей отец был на работе, – жарили яичницу и разучивали гитарные аккорды. Пол поделился с Джоном всем, что знал. Естественно, приемы игры на банджо, которые в свое время показала Джулия, оказались бесполезны. Поскольку Пол был левшой, он показывал Джону аккорды, а тот потом возвращался домой и упражнялся перед зеркалом.

Пит Шоттон чувствовал, что отходит на задний план. «Вскоре я вылетел из группы, – рассказывает Пит. – Мы играли на вечеринке на Смитдаун-лейн. Какая-то попойка там была. Мы с Джоном здорово веселились, ржали как ненормальные, рассказывали анекдоты. А потом он взял мою стиральную доску, да и треснул мне по голове. Я лежал на полу в слезах, на шее рама от доски. Эта группа меня уже достала. Мало того, что я фигово играл, – я и на сцену выходить не любил. Стеснялся».

Айвен Вон из группы давно ушел, хотя продолжал дружить с Джоном дома, а с Полом в школе.

Пол между тем подумывал пригласить в группу еще одного своего школьного друга. Тот тоже увлекался скиффлом, роком и Элвисом, только у него получалось играть лучше, чем у многих. Пол решил познакомить его с Джоном. Парень был моложе Пола, но тот решил, что это не важно, – уж очень этот друг был хорош.

Айвена такой поворот раздосадовал. Лена Гарри, а затем и Пола Маккартни из института привел он. Айвен считал, поиск новых людей для группы – его прерогатива. Ему не понравилось, что кого-то приводит Пол.

Этот новый друг не только был совершеннейшим юнцом – он даже не пытался косить под интеллектуала, как Пол. Джордж Харрисон – так звали друга Пола – был самым настоящим, до мозга костей «тедди-боем». Айвен никак не мог понять, на черта он сдался The Quarrymen.

5
Джордж

Джордж Харрисон – единственный из «Битлз», кто вырос в большой семье, где жизнь текла спокойно и безоблачно. Самый младший из «Битлз», он был и младшим из четырех детей Гарольда и Луизы Харрисон. Родился он 25 февраля 1943 года в доме номер 12 по Арнольд-Гроув, Уэйвертри, Ливерпуль.

Миссис Харрисон – женщина коренастая, веселая, добродушная и общительная. Мистер Харрисон – худощавый, задумчивый, педантичный и осмотрительный. Оставив школу в четырнадцать лет, он устроился на работу в фирму, выпускавшую катки для белья. На ручной тележке развозил эти катки и заволакивал в дома, получая за это семь шиллингов шесть пенсов в неделю.

Он хотел поступить в военно-морской флот, но мать воспротивилась. Его отец погиб при Монсе в Первую мировую, и у матери, считает мистер Харрисон, завелось стойкое предубеждение против любой военной службы. Однако в торговый флот она сына отпустила. С 1926-го по 1936 год он работал стюардом на линии «Уайт стар».

С Луизой, своей будущей женой, он познакомился в 1929 году. «Нет, дайте я расскажу, – говорит Луиза. – Вы в жизни не слыхали ничего смешнее. Как-то вечером мы с подружкой шли по улице, и к нам стали клеиться незнакомые парни. Один говорит: дай адрес, я завтра ухожу в Африку, пришлю тебе оттуда флакон духов. Ладно, думаю, духи мне пригодятся, и тут Гарольд вырывает бумажку с моим адресом и уходит… От первого его письма случился настоящий переполох. На конверте был флаг „Уайт стар“ – я сразу поняла, от кого оно. У нас на кухне как раз сидел глухонемой – зашел попить, мама была ко всем очень добра… В те дни письма были редкостью; по крайней мере, мы еще ни разу писем не получали. Этот глухонемой наклонился и подобрал конверт, хотя читать не умел. Я увидела на конверте надпись: „Мисс Луизе Френч“ – и попыталась забрать у него письмо. Но письмо выхватил кто-то другой. Ко мне оно пришло в последнюю очередь, и все хохотали над поцелуями, которые мне посылал Гарольд. Прежде чем прочесть, пришлось бумагу утюгом проглаживать».

Гарольд и Луиза поженились 20 мая 1930 года. Не в церкви, а в бюро записи актов гражданского состояния на Браунлоу-Хилл. Невеста была католичкой, а жених нет.

Отец Луизы происходил из Ирландии, из Вексфорда, и поначалу писал свою фамилию на ирландский манер с двойным «ф». Ростом он был шесть футов два дюйма, одно время работал швейцаром в «Нью-Брайтон тауэр», а потом стал фонарщиком.

«Когда в Первую мировую его забрали в армию, мать сама стала фонарщицей. Однажды она забралась на фонарный столб, а кто-то случайно унес стремянку. Она повисла на перекладине, в конце концов упала. Мама была тогда беременна, восемь месяцев. Но ребенок родился прелестный. Девять фунтов».

После свадьбы Гарольд и Луиза переехали в дом номер 12 по Арнольд-Гроув в районе Уэйвертри и прожили там восемнадцать лет. Стандартная ленточная двухэтажка, по две комнаты на этаж, стоила десять шиллингов в неделю. Всего в нескольких милях от районов, где тогда жили Джон Леннон и Пол Маккартни.

Гарольд по-прежнему ходил в море, и Луиза устроилась продавщицей в овощную лавку, где проработала почти до рождения первого ребенка, Луизы, в 1931 году. Сын Гарольд родился в 1934-м. А вскоре Гарольд-старший решил оставить торговый флот. Ему до смерти надоели моря, но главное – хотелось почаще видеть детей.

«Я был стюардом первого класса и получал семь фунтов семь шиллингов в месяц. Домой я отсылал двадцать пять шиллингов в неделю. Мне вечно не хватало денег, даже когда нам перепадали „чистокровные“ пассажиры. Я часто работал на круизах – мы так называли людей при деньгах, кто давал большие чаевые. В свободное время я подрабатывал стрижками. Откладывал деньги, чтобы спокойно списаться на берег и искать работу».

«В письмах он рассказывал, как ему тяжело, – вспоминает миссис Харрисон. – Писал, что повесит перед сном штаны на веревку, они еще раскачиваются, а уже пора снова надевать».

Гарольд уволился с флота в 1936 году. Была Депрессия. Пятнадцать месяцев он прожил на пособие. «С двумя детьми я получал двадцать три шиллинга в неделю. Десять отдавал за дом, а ведь еще нужно было покупать уголь и кормить всю семью».

В 1937-м Гарольд устроился кондуктором, а в 1938-м стал водителем автобуса. В 1940 году родился Питер, а в 1943-м – Джордж, четвертый ребенок и третий сын.

«Я в первый день поднялся в спальню посмотреть на малыша, – вспоминает мистер Харрисон, – и не поверил глазам. Он был я в миниатюре. Ну надо же, думаю! До чего же он на меня похож».

«Джордж всегда был очень самостоятельным, – рассказывает миссис Харрисон. – Помощи от других детей не принимал. Мы посылали его к миссис Квёрк в мясную лавку и давали записку, но он ее выбрасывал, едва выходил за порог. Увидев его детское личико над прилавком, миссис Квёрк спрашивала: „Где твоя записка?“ А Джордж отвечал: „Мне она не нужна. Дайте, пожалуйста, три четверти фунта лучшей свиной колбасы“. Ему тогда вряд ли было больше двух с половиной лет. Его все соседи знали».

Отдать Джорджа в начальную школу оказалось непросто. Начался послевоенный демографический взрыв. Все школы были переполнены. «Я попыталась пристроить его в католическую школу, он был крещен католиком. Но там сказали: пусть сидит дома до шести лет – потом, может, мы его возьмем. Джордж был таким смышленым и развитым – ну и я отдала его в обычную государственную начальную школу».

Школа была в Давдейле. Там уже учился Джон Леннон. Но Джон был на два с половиной года и на три класса старше Джорджа. Они не были знакомы. В одном классе с Джоном Ленноном и с Джимми Тарбаком, будущим ливерпульским комиком, учился Питер Харрисон, брат Джорджа.

«В первый день я отвела Джорджа в школу по Пенни-лейн, – вспоминает миссис Харрисон. – Он с самого начала захотел на обед оставаться в школе. Назавтра я сняла с вешалки пальто, а он говорит: „Нет, мама, не надо меня провожать“. Я спросила почему. А он мне: „Не хочу, чтоб ты была как эти любопытные мамаши, которые сплетничают у ворот“. Он всегда был против любопытных мамаш. Ненавидел, когда соседи сплетничали».

Самое первое воспоминание Джорджа – как он с братьями Гарольдом и Питером за шесть пенсов купил цыплят и принес домой. «Мой цыпленок и цыпленок Гарольда подохли, а тот, которого купил Питер, жил на заднем дворе, все рос и рос. Стал огромный и очень злой. Люди боялись заходить к нам через двор и пользовались только парадной дверью. Мы съели его на Рождество. Пришел парень и свернул ему шею. Помню, как тушка висела на веревке».

Когда Джорджу исполнилось шесть, семья переехала из Уэйвертри в муниципальный дом в Спике. «Хороший, современный дом. После типового дома, где мы жили, – просто мечта. Из коридора выходишь в гостиную, оттуда в кухню, затем снова в коридор, а потом назад в гостиную. В первый день я так и бегал кругами».

Новый дом был на Аптон-Грин, номер 25. В очередь на него семья встала восемнадцатью годами раньше, в 1930 году.

«Дом был абсолютно новым, – рассказывает миссис Харрисон, – но я возненавидела его с первой же минуты. Мы пытались разбить садик, но его губили соседские дети. По ночам вырывали все, что мы посадили. Дом строился на месте бывших трущоб, и власти нарочно перемешали благополучные и неблагополучные семьи в надежде, что благополучные зададут тон».

В начальной школе Джордж учился неплохо. «После экзамена, – вспоминает он, – учитель спросил нас, кто считает, что хорошо сдал. Руку поднял только один – жирный коротышка, от которого воняло. Грустная история, вообще-то. Оказалось, он-то и срезался – чуть ли не единственный в классе… Учителя подсаживали тебя к таким вот вонючим детям в наказание. Бедным вонючкам туго приходилось. И все учителя такие. Чем больше у них самих мозги наперекосяк, тем сильнее достается от них детям. Все невежды. Я всегда так считал. Но поскольку они старые и все в морщинах, полагалось верить, что они умные».

Джордж пошел в Ливерпульский институт в 1954 году. Пол Маккартни отучился там уже год. Джон четвертый год занимался в средней школе «Куорри-Бэнк».

«Мне было жаль расставаться с Давдейлом. Наш директор Папаша Эванс говорил: вам, мол, кажется, что вы очень умные и взрослые парни, но в следующей школе вы опять станете малышами. Все коту под хвост. И чего мы так старались вырастать?.. В первый же день в институте Тони Уоркман прыгнул из-за двери мне на спину и заорал: „Ну что, пацан, драться будем?“»

Какое-то время Джордж, растерянный и неприкаянный, пытался делать домашние задания и вписаться в обстановку, но потом вообще плюнул на уроки. «Я ненавидел, когда на меня давили. Какие-то шизофреники, только что из колледжа, бубнят что-то по своим конспектам, а ты сиди и записывай. Я потом все равно ничего прочесть не мог. Но они меня не одурачили. Все они идиоты… И вот тут-то все идет вкривь и вкось: ты тихонько растешь, а они хватают тебя за глотку и пытаются сделать частью общества. Подменяют твои чистые детские мысли своими иллюзиями. Все это меня бесило. Я просто пытался быть собой. А они хотели всех построить в шеренги маленьких лакеев».

В институте Джордж с самого начала шикарно одевался. Майкл Маккартни, брат Пола, был годом моложе и прекрасно помнит. Говорит, что у Джорджа всегда были длинные волосы – за несколько лет до того, как это вошло в моду.

Джон Леннон бунтовал, устраивая драки и возмущая спокойствие. Джордж выражал протест своим внешним видом, чем досаждал учителям не меньше.

Но отчасти Джордж носил длинные волосы потому, что всегда ненавидел стричься. Ради экономии отец стриг детей сам, как на флоте. Старые ножницы сильно затупились. «Детям было больно, – говорит миссис Харрисон, – и они возненавидели стричься». – «Да, наверное, ножницы были слегка туповаты», – признает мистер Харрисон. «Слегка? – возмущается его жена. – Да ты издеваешься, дружок!»

«Школьная фуражка держалась у Джорджа на самой макушке, – вспоминает миссис Харрисон. – Штаны были очень узкими. Он их сам тайком переделывал на моей швейной машинке. Однажды я купила ему новые брюки, и он первым делом их обузил. Отец обнаружил и велел немедленно сделать все как было. Но Джордж сказал: „Не могу, пап. Я уже отрезал лишнее“. Джордж никогда не лез за словом в карман. Как-то раз отправился в школу, поддев под пиджак канареечно-желтый жилет. Жилет принадлежал его брату Гарри, но Джордж считал, что сам он в нем обалденный красавец».

«Денег у меня не было, и я одевался вызывающе, хоть как-то пытался выделиться – это тоже был такой бунт. Я никогда не признавал авторитетов. Жизни нельзя научить – учиться надо самому методом проб и ошибок. Самому понять, что какие-то вещи делать не стоит. Мне всегда удавалось сохранить индивидуальность. Не знаю, что меня заставляло, но все получилось. Меня не сломили. Сейчас я этому рад…»

Первые три года он вечно попадал в неприятности. «„Харрисон, Келли и Уоркман, вон из класса!“ Я только это и слышал. Или меня ставили в угол».

Когда в моду вошли остроносые туфли, Джордж раздобыл пару огромных замшевых синих туфель. «Один учитель, Неженка Смит, придрался. Мы прозвали его Неженкой, потому что он одевался шикарно. Он сказал: „Это туфли не для школы, Харрисон“. Я хотел спросить, что такое туфли для школы, но не спросил».

Неженку Смита на самом деле звали Альфредом Смитом, и был он братом Джорджа, дяди Джона Леннона. «Я узнал об этом лишь годы спустя. У меня прямо истерика случилась, когда Джон сказал».

Четвертый год в институте прошел спокойнее. «Я понял, что лучше помалкивать и не лезть на рожон. С некоторыми учителями у меня было соглашение. Они не мешают мне дремать на задней парте, а я не создаю им лишних проблем. В погожий солнечный день поди не засни, когда какой-нибудь старикан бубнит. Нередко я просыпался без четверти пять и обнаруживал, что все уже ушли домой».

Тем временем старший брат Джорджа Гарри окончил школу и пошел в ученики слесаря. Сестра Лу училась в колледже, а Питер поступил рихтовщиком на автозавод.

Гарольд, отец Джорджа, по-прежнему водил автобусы, но вдобавок стал известным профсоюзным деятелем. Часто захаживал на Финч-лейн, в клуб Ливерпульской корпорации для водителей и кондукторов. В пятидесятых выступал ведущим на большинстве субботних вечеринок и представлял гостей.

«Одним из первых комиков, которых мы запустили в большой мир, был Кен Додд. Мы смотрели его выступления в клубе, пропуская по рюмочке, и понимали, что он ужасно смешной, только он всегда боялся сцены. Но в конце концов решался и выходил. У него был номер „Дорога в Манделей“ – он выступал в шортах и тропическом шлеме. Это было что-то. По-моему, тогда он был гораздо смешнее, чем сейчас».